Про сестру говорили
Про сестру говорили – голос ее как мёд
И казалась девица доверчивей чем дитя
Ей досталось так много, да от судьбы щедрот
Не досталось ей только право уйти в закат
Про сестру говорили – волос ее что шелк,
И красивый стан ее ясеня посрамит,
Мне порою казалось – из глаз ее смотрит волк,
И кривились губы, и в горле клубился рык.
Я была серой мышью в тени своей сестры
Про меня говорили – нечего и смотреть
Я дичилась, кусалась, бежала в свой дикий лес
И жила там зверем – я стала своей у них
На двадцатой весне за сестрою приехал князь
Ее в жены брал, да на меня – смотрел…
Голуба
Про сестру говорили. На сестру смотрели. Ею восхищались, за ней ходили, выпрашивали хоть улыбку, хоть взгляд. Я тоже ходила за ней – тенью, что носит ее накидки, поправляет платья, подносит кубок…
Право, сестра моя ух как хороша. Волос у нее русый, прямой, длинный – из такого косы плести как песню петь. Глаза ее серые с голубизной, уста розовые, кожа нежная, стан стройный да ладный, руки – что крылья лебедушки. И голос… ах, какой у сестрицы голос! Нежный, мягкий, текучий, сладкий что свежий мёд, да речи ее ласковые, наивные и мудрые водночас. Такие речи лишь матушка наша умеет вести да сестрицу мою научила…
А меня не учила.
- Голуба! – даже окрик у сестры ладно звучит, да от того не менее сердито, - Голуба, где же ты?
- Я тут, Всемила, - отзываюсь я, - Надо чего?
- Батюшка созывает всех, - уже тише говорит она, стоя в дверном проеме. Смотрит насмешливо, как я тесто вымешиваю, в муке знатно изгваздалась. Сама стоит поодаль – лишь бы на платье не попало.
- А чего созывает то? – я останавливаюсь. Коль уж беседую, то и передохну заодно. Тесто вымешивать – то еще дело.
- А я знаю? Видать, объявить хочет чего, - сестрица пожимает плечами, - Ты поспеши, батюшка тебя ждать не будет.
Я лишь фыркнула. Действительно, чего меня ждать-то? Будто со мной советоваться станут. Думалось даже и вовсе не пойти, только батюшка наш нравом крут – осерчает, коли увидит, что не пришла. Любит он, когда вся семья слушает его, рты разинув. То матушка лишь с сестрицей да старшим братом, да старой нянькой собирается иногда, чтобы придумать чего хитрого.
Кликнула Маньку-Малину – тесто передала с наказом пирожки печь. У нее они вкусные получаются, а я учусь еще. Руки ополоснула, отряхнулась от муки, передник сбросила да побежала в горницу. Постою у стенки, может чего любопытного и услышу.
А в светлице уже братья все стоят – тоже видать спешили, едва умыться успели – рубахи мокрые у ворота. Старший то с дядькой младших ратному делу учат, по двору гоняют, изъясняются скверно. А чего Борен губы кривит, на меня глядя? И братцы, разбойники малолетние, покатываются. Ох… видать, не всю муку стряхнула. И убегать поздно уже – батюшка в горницу входит, а за ним и матушка с сестрицей. Я глаза скосила на платье, сама встряхнулась, волосы приглади… ах ты ж! Платок снять забыла! Упихала его торопливо за пояс и встала смирненько. И братцам кулак показала.
- Голуба! – матушка прищурилась, посмотрела с укором. Сестрица только заулыбалась весело.
Батюшка тем временем уселся, обвел нас взглядом. Две дочери, четыре сына только пятый, средний, уж год как в странствиях. И жена по левую руку сидит.
- Слушайте, дети. Нынче от Горазда грамота пришла. Пишет он, что в странствиях своих повстречался с князем Яном, что нынче правит в наших землях. Пишет, что к дружине княжеской присоединился. И пишет, что князь себе невесту ищет. В скором времени поедет князь на юго-восток через наши земли да завернет к нам в гости. Все слыхали?
Матушка подобралась, будто кошка перед прыжком. Видать, ей батюшка о том еще не сказывал, сразу всех созвал да говорить стал. О том, что далее будет, всем и без разговоров понятно. Всемилу будут князю показывать. Братец-то наш ушлый, красу сестрицы, видать, расписал так, что и не видя – влюбишься. А сестрица такая, что увидав – и вовсе пропадешь. Попал князь что кур в ощип – никуда уж не денется.
- Когда ехать будет? – спрашивает Борен спокойно.
- В этом месяце должон. Ты дозоры наши предупреди, пусть высматривают. Прекраса, вели деревенским наготове быть, абы угощение по первому знаку готовили. А ты, Всемила, готовь наряды свои самые лучшие. Голуба… - батюшка смерил меня хмурым взором, - сестре помоги.
Меня батюшка не любит. Я то в него уродилась и бабушку, не в матушку. Обделили меня красой, всю сестре отдали да братьям. И нрав скверный – ужо сколько пороли меня на конюшне, а я все не унималась. Даже имя дали кроткость обозначающее. Голубой назвали. А замуж меня равно никто не взял, да мне того и надо. Лишь недавно на меня рукой махнули, я и угомонилась, учусь вот по хозяйству хлопотать…
После того дня завертелась, закрутилась жизнь при тереме нашем. Первым делом столы отскоблили, печи выбелили, все покрасы подновили. Я иногда так и стояла – любовалась теремом, так хорош стал да красив. Дворы по два раза в день мели – пыль столбом стояла. Каждый день угощение хорошее готовили, вдруг де, сегодня приедет. Заодно вкусности готовить учились. Тогда и я руку на пирожках да пирогах набила – получше чем у Малинки стали.
А между тем осень подкралась. Иду по лесу – вроде и зелено еще, а нет-нет да видать желтеет листочек. Мне в лесу ладно, спокойно. Малины наберу, трав да кореньев для настоев, сяду у ручья да сижу, любуюсь как водица ключевая между берегов ютится. А лес шелестит, шепчет, поскрипывает. И травы на лугу волнуются.
Сестрица всё наряды перебирает, перешивает вместе с чернавками. Меня за вышивку посадила, в лес порою некогда сходить. Я то знаю, что ей тоже в лес хочется, да ее матушка не пускает. Бывает, сяду вышивать да про лес сказываю, как там пригоже, а сестрица губы поджимает, очами молнии мечет. Она себе платье задумала с мелкой мудреной вышивкой, да сладко так говорила, что окромя меня никому-никому доверить не может. Я и согласилась. Пусть. Себе я тоже платье придумала и втайне скроила да сшила. Нынче, едва время появляется, в лес сбегаю да сижу на пригорке, рунный узор по подолу вышиваю, как бабушка учила. Уже от вышивки в глазах рябит!
Князь Ян
Лес у рода Боричей знатный, могучий. Дубы, сосны, осины… Да, хороший лес. Богатый. Дорога в малиннике густом пробита, земляника в траве алеет, черничник проезжали… Первые грибы уже шапки кажут. На тропинках следы звериные видать, а про охоту мне Горазд уже сказывал.
- Далеко еще, Горазд?
- Скоро, княже, - отозвался юнец-проходимец, - Вона с того пригорка терем видать будет. А там еще чуток.
Дружинники приободрились, да и я рад – то только в байках да сказках мужи день и ночь в седле скачут, а на деле и им отдых нужен.
Подъезжаем к пригорку, глядь – выскочил на дорогу молодой волк. Встал столбом, смотрит. Кони фыркают, скалятся, головы нагнули, копытами бьют. А волк стоит, да стоит. Уж кто за лук схватился, кто за меч, а тут Горазд возьми да закричи:
- Вукка, волчья твоя душа, пшла прочь! – мечом замахнулся, волк аж присел да задал стрекача. Горазд меч в ножны вернул, да сидит, сквернословит, я едва не заслушался.
- Горазд, что ж это в лесах ваших творится, что у вас волки по дорогам скачут? – спрашиваю строго, поток слов обрывая.
Примолк юнец, смутился, да отвечает словами осторожными:
- Да тут на весь лес – одна стая. Умные они весьма, к людям привычные – не трогают никого, стада не гоняют, чужих волков не пускают на земли свои, да и сами редко людям кажутся. А Вукка молодая еще, все норовит отбиться от стаи, по лесам поскакать – сколько раз девок пугала не сосчитать уже. Но людей не трогает и ладно.
- Волков бить надо, - молвил воевода задумчиво, - Расплодятся, оголодают – устроят стадам потраву.
- Перебьем этих – другие придут. Вот те точно устроят. А эти пусть будут. Свои все ж. И вообще, то с батюшкой говорить надо.
- Верно, - киваю медленно, со значением, - Надо побеседовать с батюшкой твоим.
Тронулись мы, едем дальше неспеша, по сторонам смотрим, не выскочит ли еще что из лесу. И – верно. Поднялись наверх, уж и терем видать и деревню вдали. А слева девка стоит простоволосая, в платье мятом, за сосну держится. Смотрит открыто, внимательно, будто хозяйка на гостей случайных, непрошенных. И молчит. Я и не стал окликать, хоть и хотелось…
В тереме нас уже ждали. Старший Борич сам на пороге стоял, улыбался вовсю, будто другу старому. Во дворе муж молодой да отроков трое, шустрых да ловких. Слуги коней ловят, воинам помогают. Горазд меня привел к отцу своему, представил чин по чину. Борич старший Сивояром сказался, а муж молодой да отроки – сыновья его, старшой да младшие. Совсем они на отца своего не похожи, а вот Горазд им брат – похожи как листья одного древа, да один другого ладнее, девкам на любованье.
И тут выходит на порог женщина красивая, а следом за ней – девица еще краше. Платье скромное, стан стройный, щеки румянятся, глазки долу, только стреляют иногда из-под ресниц. В руках каравай да соль.
- Отведай, княже, хлеба нашего, сделай милость.
Голос у нее ласковый, нежный. Кланяется она смиренно, но цену себе знает, ниц не падает. Хороша у Сивояра дочка.
Голуба
Возле терема шум, гам, пыль столбом, слуги носятся будто ужаленные. Коней чужих всем табуном из ворот выводят, мужи незнакомые помогают в том. Я проскользнула тенью до терема, а там задворками – на кухню. И сразу помогать взялась, лишь бы никто побега моего не заметил. Матушка узнает – придумает мне веселья.
Вот опять – мешаю тесто, а сама думу думаю. Зря я из лесу вышла, но больно уж хотелось на князя посмотреть. И чего в нем такого? Седина уже в висках, весь из себя важный такой, неулыбчивый. А вот муж молодой, внимательный, с волосом русым – хорош. Выйдет сестрица замуж за князя, а я за мужа того молодого, ладно будет!
- Голуба, ты чего замечталась? – одернула меня Малина, - Тесто поспело первое, давай пироги делай, а я это поставлю поспевать.
- А где оно? – отряхнула я руки да пошла, куда направили, а после уж думать некогда было – только и успевай, что лепить да приглядывать.
Ох и умаялась, ох и упарилась! Хотела было сама пироги на стол отнести, мужа того вперед всех угостить, да не успела. А потом опомнилась – ну какая из меня невеста нынче? Вся в муке, в тесте, волос выбелен, руки в малине. Краса невиданная!
А меж тем отдых выдался. Собрались мы с девками чернавками да бабами поварихами у дверей, к холодку поближе. Языки чешем да пироги уминаем, что похуже удались. Девки про дружину да князя сказывают, а мне то неинтересно, но уши вострю за компанию.
- Воевода у князя строгий, - говорит одна, что кушанья носила, - Я подхожу с кувшином, а он зыркнул строго так, что я чуть было не опрокинула все на него. А он говорит мрачно, мол, вина не подавать больше, квасу только. А я и говорю, мол, квас и несу. Князь с Бореном так и захохотали, я вдругорядь кувшин чуть не выронила, поставила его скоренько на стол да сбежала из светлицы. Ну их, господ этих!
- А дружинники у них хорррошиии, - тянет Хавронья задумчиво, кончик косы теребя, - Охальники правда.
- Тебе только охальников и надь, - ворчит Малина, - Двух сразу, чтоб мало не показалось!
Девки смеются, а Хавронья улыбается только, будто скалится.
Меня в светлицы не зовут, даже сестрин кубок держать, я все с чернавками ночую, в сараюшке, не отваживаюсь к вечеру в горницу свою уходить. Даже сестру единожды за седьмицу дней видела, когда та звала помочь ей платье оправить. Мол, ни у кого, окромя тебя, сестрица, не получится. А платье красивое такое, что не вздохнуть! Красное, нитью золотой да янтарем мелким вышитое. К нему ленты искристые, шелка алого, да нити бусин янтарных. Сестрица хороша, чего уж говорить. И мне сказывала, мол, князю приглянулась, весной замуж за него пойдет. Я и рада – как уйдет она, так и перестанут к нам женихи шастать. А там братцы кто себе жен привезет, кто в странствия подастся… Да я в тереме все равно главной буду.
Как не старалась сестрица, я ей не завидовала. Только надеялась все увидеть того мужа молодого. Да и страшно было, что показалось, или что позабуду и не узнаю. Но никому о том не сказывала – засмеют окаянные. И как на зло за все время ни разу не увидала его, хоть уж и на луг хаживала, и в трапезной обед разносила, шуточки дружинников терпела. Неужто показалось?
Князь Ян
Скверно получилось. Сам того не заметил, как загостился у Боричей, Всемилой залюбовался. Меня меж тем дела ждут, воевода о них напоминать уж устал – хмурится только.
Боричи – богатый род. Не только на словах, но и землями и скотом всяким и мастерами по древесине и воинами сильными. Всемила – красавица из красавиц, весь стольный град только о ней говорить будет. Борен – отважный муж, видный. Я его уже зазвал в дружину, да он колеблется пока, отца оставлять не хочет. Горазд словам мастер, купеческому делу учится. Младшие же отроки ладными воинами станут, с такими и в поход можно, и в лес на охоту.
К слову, на охоту мы и не ездили. Дичи полным полно, за ней отроки ходят. Что ни день – связку гусей диких волокут или оленей лесных. Зря Борен за отца беспокоится.
На шестой день взял я воеводу, сели мы на коней да отправились в лес – поговорить без ушей посторонних.
- Слушай же меня, Добросмысл, - реку задумчиво, - Да думай со мною.
И сказываю ему думы свои о роде Боричей да Всемиле.
- Видно не крепко тебе запала девица эта, - бурчит воевода, - коль совета моего спрашиваешь. Мила ли она сердцу твоему, княже? Тебе с женой не одну ночь коротать, а всю жизнь прожить.
- О чем ты, Добросмысл? – останавливаю коня, хмурюсь, - Затем и советуюсь, что люба она мне.
- Была бы люба, совета бы не спрашивал, Ян, - воевода тоже остановился, - Была бы люба, увез бы сей же час и думать про советы забыл. Но что-то видать не то, коль думаешь.
- Ты, воевода, не забывайся. Я не просто муж иль дружинник. Я – князь. Мне прежде всего про княжество думать надобно, - реку тихо, - И про пользу для княжества.
- Лад в княжестве тогда, когда лад в сердце князя, в семье княжеской да в дружине.
- Весной я женюсь на ней, - молвил я спокойно да тронулся.
Дальше поехали молча.
Голуба
Обручился князь с сестрицей на шестой день, вечером. К тому она и наряжалась. Пообещал, что вернется весной из дальних краев, тогда и женится. А на седьмой день, с утра самого, собралась дружина да в путь тронулась, и братья мои сразу все поехали. Борен с Гораздом – в дружине, а младшие провожать. Батюшка остался порядок наводить, а матушка с Всемилой в светлице сестриной заперлись. Я тишком и ушмыгнула, пока никто не хватился. Дай, думаю, хоть напоследок попробую. Вдруг да увижу мужа того младого? В прошлый то раз чучело – чучелом у дороги стояла.
Скоро едут мужи на конях, да дорога петляет, а я напрямик по тропинкам лесным бегу. Так и перегнала. Платье, рунами расшитое, одела загодя, расправила, да стала на дереве, что через ручей перекинулось, макушкой в склон оврага уперлось. Стою, держусь за ветку, выглядываю. Может ближе встать стоило? А коль братья заметят? Ох, что будет…
Едут! Ох, едут! Слыхать как кони фыркают, как мужи переговариваются. Я вся вперед подалась, да так и шарахнулась в тень – первыми то три дружинника выехали, а за ними братцы мои с князем да тем самым мужем младым. Зашуршали ветки вокруг меня, оглянулись мужи настороженно.
Про сестру говорили – голос ее как мёд
И казалась девица доверчивей чем дитя
Ей досталось так много, да от судьбы щедрот
Не досталось ей только право уйти в закат
Про сестру говорили – волос ее что шелк,
И красивый стан ее ясеня посрамит,
Мне порою казалось – из глаз ее смотрит волк,
И кривились губы, и в горле клубился рык.
Я была серой мышью в тени своей сестры
Про меня говорили – нечего и смотреть
Я дичилась, кусалась, бежала в свой дикий лес
И жила там зверем – я стала своей у них
На двадцатой весне за сестрою приехал князь
Ее в жены брал, да на меня – смотрел…
Голуба
Про сестру говорили. На сестру смотрели. Ею восхищались, за ней ходили, выпрашивали хоть улыбку, хоть взгляд. Я тоже ходила за ней – тенью, что носит ее накидки, поправляет платья, подносит кубок…
Право, сестра моя ух как хороша. Волос у нее русый, прямой, длинный – из такого косы плести как песню петь. Глаза ее серые с голубизной, уста розовые, кожа нежная, стан стройный да ладный, руки – что крылья лебедушки. И голос… ах, какой у сестрицы голос! Нежный, мягкий, текучий, сладкий что свежий мёд, да речи ее ласковые, наивные и мудрые водночас. Такие речи лишь матушка наша умеет вести да сестрицу мою научила…
А меня не учила.
- Голуба! – даже окрик у сестры ладно звучит, да от того не менее сердито, - Голуба, где же ты?
- Я тут, Всемила, - отзываюсь я, - Надо чего?
- Батюшка созывает всех, - уже тише говорит она, стоя в дверном проеме. Смотрит насмешливо, как я тесто вымешиваю, в муке знатно изгваздалась. Сама стоит поодаль – лишь бы на платье не попало.
- А чего созывает то? – я останавливаюсь. Коль уж беседую, то и передохну заодно. Тесто вымешивать – то еще дело.
- А я знаю? Видать, объявить хочет чего, - сестрица пожимает плечами, - Ты поспеши, батюшка тебя ждать не будет.
Я лишь фыркнула. Действительно, чего меня ждать-то? Будто со мной советоваться станут. Думалось даже и вовсе не пойти, только батюшка наш нравом крут – осерчает, коли увидит, что не пришла. Любит он, когда вся семья слушает его, рты разинув. То матушка лишь с сестрицей да старшим братом, да старой нянькой собирается иногда, чтобы придумать чего хитрого.
Кликнула Маньку-Малину – тесто передала с наказом пирожки печь. У нее они вкусные получаются, а я учусь еще. Руки ополоснула, отряхнулась от муки, передник сбросила да побежала в горницу. Постою у стенки, может чего любопытного и услышу.
А в светлице уже братья все стоят – тоже видать спешили, едва умыться успели – рубахи мокрые у ворота. Старший то с дядькой младших ратному делу учат, по двору гоняют, изъясняются скверно. А чего Борен губы кривит, на меня глядя? И братцы, разбойники малолетние, покатываются. Ох… видать, не всю муку стряхнула. И убегать поздно уже – батюшка в горницу входит, а за ним и матушка с сестрицей. Я глаза скосила на платье, сама встряхнулась, волосы приглади… ах ты ж! Платок снять забыла! Упихала его торопливо за пояс и встала смирненько. И братцам кулак показала.
- Голуба! – матушка прищурилась, посмотрела с укором. Сестрица только заулыбалась весело.
Батюшка тем временем уселся, обвел нас взглядом. Две дочери, четыре сына только пятый, средний, уж год как в странствиях. И жена по левую руку сидит.
- Слушайте, дети. Нынче от Горазда грамота пришла. Пишет он, что в странствиях своих повстречался с князем Яном, что нынче правит в наших землях. Пишет, что к дружине княжеской присоединился. И пишет, что князь себе невесту ищет. В скором времени поедет князь на юго-восток через наши земли да завернет к нам в гости. Все слыхали?
Матушка подобралась, будто кошка перед прыжком. Видать, ей батюшка о том еще не сказывал, сразу всех созвал да говорить стал. О том, что далее будет, всем и без разговоров понятно. Всемилу будут князю показывать. Братец-то наш ушлый, красу сестрицы, видать, расписал так, что и не видя – влюбишься. А сестрица такая, что увидав – и вовсе пропадешь. Попал князь что кур в ощип – никуда уж не денется.
- Когда ехать будет? – спрашивает Борен спокойно.
- В этом месяце должон. Ты дозоры наши предупреди, пусть высматривают. Прекраса, вели деревенским наготове быть, абы угощение по первому знаку готовили. А ты, Всемила, готовь наряды свои самые лучшие. Голуба… - батюшка смерил меня хмурым взором, - сестре помоги.
Меня батюшка не любит. Я то в него уродилась и бабушку, не в матушку. Обделили меня красой, всю сестре отдали да братьям. И нрав скверный – ужо сколько пороли меня на конюшне, а я все не унималась. Даже имя дали кроткость обозначающее. Голубой назвали. А замуж меня равно никто не взял, да мне того и надо. Лишь недавно на меня рукой махнули, я и угомонилась, учусь вот по хозяйству хлопотать…
После того дня завертелась, закрутилась жизнь при тереме нашем. Первым делом столы отскоблили, печи выбелили, все покрасы подновили. Я иногда так и стояла – любовалась теремом, так хорош стал да красив. Дворы по два раза в день мели – пыль столбом стояла. Каждый день угощение хорошее готовили, вдруг де, сегодня приедет. Заодно вкусности готовить учились. Тогда и я руку на пирожках да пирогах набила – получше чем у Малинки стали.
А между тем осень подкралась. Иду по лесу – вроде и зелено еще, а нет-нет да видать желтеет листочек. Мне в лесу ладно, спокойно. Малины наберу, трав да кореньев для настоев, сяду у ручья да сижу, любуюсь как водица ключевая между берегов ютится. А лес шелестит, шепчет, поскрипывает. И травы на лугу волнуются.
Сестрица всё наряды перебирает, перешивает вместе с чернавками. Меня за вышивку посадила, в лес порою некогда сходить. Я то знаю, что ей тоже в лес хочется, да ее матушка не пускает. Бывает, сяду вышивать да про лес сказываю, как там пригоже, а сестрица губы поджимает, очами молнии мечет. Она себе платье задумала с мелкой мудреной вышивкой, да сладко так говорила, что окромя меня никому-никому доверить не может. Я и согласилась. Пусть. Себе я тоже платье придумала и втайне скроила да сшила. Нынче, едва время появляется, в лес сбегаю да сижу на пригорке, рунный узор по подолу вышиваю, как бабушка учила. Уже от вышивки в глазах рябит!
Князь Ян
Лес у рода Боричей знатный, могучий. Дубы, сосны, осины… Да, хороший лес. Богатый. Дорога в малиннике густом пробита, земляника в траве алеет, черничник проезжали… Первые грибы уже шапки кажут. На тропинках следы звериные видать, а про охоту мне Горазд уже сказывал.
- Далеко еще, Горазд?
- Скоро, княже, - отозвался юнец-проходимец, - Вона с того пригорка терем видать будет. А там еще чуток.
Дружинники приободрились, да и я рад – то только в байках да сказках мужи день и ночь в седле скачут, а на деле и им отдых нужен.
Подъезжаем к пригорку, глядь – выскочил на дорогу молодой волк. Встал столбом, смотрит. Кони фыркают, скалятся, головы нагнули, копытами бьют. А волк стоит, да стоит. Уж кто за лук схватился, кто за меч, а тут Горазд возьми да закричи:
- Вукка, волчья твоя душа, пшла прочь! – мечом замахнулся, волк аж присел да задал стрекача. Горазд меч в ножны вернул, да сидит, сквернословит, я едва не заслушался.
- Горазд, что ж это в лесах ваших творится, что у вас волки по дорогам скачут? – спрашиваю строго, поток слов обрывая.
Примолк юнец, смутился, да отвечает словами осторожными:
- Да тут на весь лес – одна стая. Умные они весьма, к людям привычные – не трогают никого, стада не гоняют, чужих волков не пускают на земли свои, да и сами редко людям кажутся. А Вукка молодая еще, все норовит отбиться от стаи, по лесам поскакать – сколько раз девок пугала не сосчитать уже. Но людей не трогает и ладно.
- Волков бить надо, - молвил воевода задумчиво, - Расплодятся, оголодают – устроят стадам потраву.
- Перебьем этих – другие придут. Вот те точно устроят. А эти пусть будут. Свои все ж. И вообще, то с батюшкой говорить надо.
- Верно, - киваю медленно, со значением, - Надо побеседовать с батюшкой твоим.
Тронулись мы, едем дальше неспеша, по сторонам смотрим, не выскочит ли еще что из лесу. И – верно. Поднялись наверх, уж и терем видать и деревню вдали. А слева девка стоит простоволосая, в платье мятом, за сосну держится. Смотрит открыто, внимательно, будто хозяйка на гостей случайных, непрошенных. И молчит. Я и не стал окликать, хоть и хотелось…
В тереме нас уже ждали. Старший Борич сам на пороге стоял, улыбался вовсю, будто другу старому. Во дворе муж молодой да отроков трое, шустрых да ловких. Слуги коней ловят, воинам помогают. Горазд меня привел к отцу своему, представил чин по чину. Борич старший Сивояром сказался, а муж молодой да отроки – сыновья его, старшой да младшие. Совсем они на отца своего не похожи, а вот Горазд им брат – похожи как листья одного древа, да один другого ладнее, девкам на любованье.
И тут выходит на порог женщина красивая, а следом за ней – девица еще краше. Платье скромное, стан стройный, щеки румянятся, глазки долу, только стреляют иногда из-под ресниц. В руках каравай да соль.
- Отведай, княже, хлеба нашего, сделай милость.
Голос у нее ласковый, нежный. Кланяется она смиренно, но цену себе знает, ниц не падает. Хороша у Сивояра дочка.
Голуба
Возле терема шум, гам, пыль столбом, слуги носятся будто ужаленные. Коней чужих всем табуном из ворот выводят, мужи незнакомые помогают в том. Я проскользнула тенью до терема, а там задворками – на кухню. И сразу помогать взялась, лишь бы никто побега моего не заметил. Матушка узнает – придумает мне веселья.
Вот опять – мешаю тесто, а сама думу думаю. Зря я из лесу вышла, но больно уж хотелось на князя посмотреть. И чего в нем такого? Седина уже в висках, весь из себя важный такой, неулыбчивый. А вот муж молодой, внимательный, с волосом русым – хорош. Выйдет сестрица замуж за князя, а я за мужа того молодого, ладно будет!
- Голуба, ты чего замечталась? – одернула меня Малина, - Тесто поспело первое, давай пироги делай, а я это поставлю поспевать.
- А где оно? – отряхнула я руки да пошла, куда направили, а после уж думать некогда было – только и успевай, что лепить да приглядывать.
Ох и умаялась, ох и упарилась! Хотела было сама пироги на стол отнести, мужа того вперед всех угостить, да не успела. А потом опомнилась – ну какая из меня невеста нынче? Вся в муке, в тесте, волос выбелен, руки в малине. Краса невиданная!
А меж тем отдых выдался. Собрались мы с девками чернавками да бабами поварихами у дверей, к холодку поближе. Языки чешем да пироги уминаем, что похуже удались. Девки про дружину да князя сказывают, а мне то неинтересно, но уши вострю за компанию.
- Воевода у князя строгий, - говорит одна, что кушанья носила, - Я подхожу с кувшином, а он зыркнул строго так, что я чуть было не опрокинула все на него. А он говорит мрачно, мол, вина не подавать больше, квасу только. А я и говорю, мол, квас и несу. Князь с Бореном так и захохотали, я вдругорядь кувшин чуть не выронила, поставила его скоренько на стол да сбежала из светлицы. Ну их, господ этих!
- А дружинники у них хорррошиии, - тянет Хавронья задумчиво, кончик косы теребя, - Охальники правда.
- Тебе только охальников и надь, - ворчит Малина, - Двух сразу, чтоб мало не показалось!
Девки смеются, а Хавронья улыбается только, будто скалится.
Меня в светлицы не зовут, даже сестрин кубок держать, я все с чернавками ночую, в сараюшке, не отваживаюсь к вечеру в горницу свою уходить. Даже сестру единожды за седьмицу дней видела, когда та звала помочь ей платье оправить. Мол, ни у кого, окромя тебя, сестрица, не получится. А платье красивое такое, что не вздохнуть! Красное, нитью золотой да янтарем мелким вышитое. К нему ленты искристые, шелка алого, да нити бусин янтарных. Сестрица хороша, чего уж говорить. И мне сказывала, мол, князю приглянулась, весной замуж за него пойдет. Я и рада – как уйдет она, так и перестанут к нам женихи шастать. А там братцы кто себе жен привезет, кто в странствия подастся… Да я в тереме все равно главной буду.
Как не старалась сестрица, я ей не завидовала. Только надеялась все увидеть того мужа молодого. Да и страшно было, что показалось, или что позабуду и не узнаю. Но никому о том не сказывала – засмеют окаянные. И как на зло за все время ни разу не увидала его, хоть уж и на луг хаживала, и в трапезной обед разносила, шуточки дружинников терпела. Неужто показалось?
Князь Ян
Скверно получилось. Сам того не заметил, как загостился у Боричей, Всемилой залюбовался. Меня меж тем дела ждут, воевода о них напоминать уж устал – хмурится только.
Боричи – богатый род. Не только на словах, но и землями и скотом всяким и мастерами по древесине и воинами сильными. Всемила – красавица из красавиц, весь стольный град только о ней говорить будет. Борен – отважный муж, видный. Я его уже зазвал в дружину, да он колеблется пока, отца оставлять не хочет. Горазд словам мастер, купеческому делу учится. Младшие же отроки ладными воинами станут, с такими и в поход можно, и в лес на охоту.
К слову, на охоту мы и не ездили. Дичи полным полно, за ней отроки ходят. Что ни день – связку гусей диких волокут или оленей лесных. Зря Борен за отца беспокоится.
На шестой день взял я воеводу, сели мы на коней да отправились в лес – поговорить без ушей посторонних.
- Слушай же меня, Добросмысл, - реку задумчиво, - Да думай со мною.
И сказываю ему думы свои о роде Боричей да Всемиле.
- Видно не крепко тебе запала девица эта, - бурчит воевода, - коль совета моего спрашиваешь. Мила ли она сердцу твоему, княже? Тебе с женой не одну ночь коротать, а всю жизнь прожить.
- О чем ты, Добросмысл? – останавливаю коня, хмурюсь, - Затем и советуюсь, что люба она мне.
- Была бы люба, совета бы не спрашивал, Ян, - воевода тоже остановился, - Была бы люба, увез бы сей же час и думать про советы забыл. Но что-то видать не то, коль думаешь.
- Ты, воевода, не забывайся. Я не просто муж иль дружинник. Я – князь. Мне прежде всего про княжество думать надобно, - реку тихо, - И про пользу для княжества.
- Лад в княжестве тогда, когда лад в сердце князя, в семье княжеской да в дружине.
- Весной я женюсь на ней, - молвил я спокойно да тронулся.
Дальше поехали молча.
Голуба
Обручился князь с сестрицей на шестой день, вечером. К тому она и наряжалась. Пообещал, что вернется весной из дальних краев, тогда и женится. А на седьмой день, с утра самого, собралась дружина да в путь тронулась, и братья мои сразу все поехали. Борен с Гораздом – в дружине, а младшие провожать. Батюшка остался порядок наводить, а матушка с Всемилой в светлице сестриной заперлись. Я тишком и ушмыгнула, пока никто не хватился. Дай, думаю, хоть напоследок попробую. Вдруг да увижу мужа того младого? В прошлый то раз чучело – чучелом у дороги стояла.
Скоро едут мужи на конях, да дорога петляет, а я напрямик по тропинкам лесным бегу. Так и перегнала. Платье, рунами расшитое, одела загодя, расправила, да стала на дереве, что через ручей перекинулось, макушкой в склон оврага уперлось. Стою, держусь за ветку, выглядываю. Может ближе встать стоило? А коль братья заметят? Ох, что будет…
Едут! Ох, едут! Слыхать как кони фыркают, как мужи переговариваются. Я вся вперед подалась, да так и шарахнулась в тень – первыми то три дружинника выехали, а за ними братцы мои с князем да тем самым мужем младым. Зашуршали ветки вокруг меня, оглянулись мужи настороженно.
