— Ну, у нас всё с точностью до наоборот. Маги рождаются в древних аристократических семьях, и то, раз на раз не приходится. А аристократы-феодалы, как ты понимаешь, любили и по сей день любят пограбить всех, кто попадётся им под руку. Теперь они мстят. Вот моя правда, — Чицу грустно улыбнулся, его плечи вздрогнули, и он опустил взгляд. Войко отвлёкся от огня и молча положил руку ему на плечо. Драгош неожиданно резко встал, сбрасывая его ладонь, развернулся и пошёл куда-то в непроглядную чащу — видимо, он хотел побыть один.
— Не держи на него обиды и не удивляйся. Ему многое пришлось пережить, хоть и глядит бодро и выглядит молодо. Драгош — человек тонкий, он любит людей, он им верит, с его крестьянами отношения у него сложились добрые, а тут такое… Ему больно, — произнёс Войко, когда Чицу отошёл на достаточное расстояние. — Это пройдёт, а покуда будет так. Не сердись.
— Я всё понимаю, профессор, — Драгомил расстроенно поглядел на учителя. — Драгош такой славный. Мне жаль, что с ним подобное случилось.
— Немало славных людей получили то, что совсем не заслуживали, — туманно заметил Радулеску, и его взгляд на мгновение наполнился болью, в нём будто промелькнуло что-то, а затем вновь исчезло в глубине чёрных зрачков. — Такова жизнь, что уж поделать. Теперь.
— Неужто и вам не повезло? — почему-то спросил Ольгерд, удивлённо сведя брови к переносице. Только сейчас он понял, что толком ничего не знает о наставнике, лишь то, что тот княжил в Румынии и был поистине великим.
— В каком-то смысле, — Войко сел рядом и ненадолго замолчал, что-то решая. Решаясь. Он помедлил, испытующе разглядывая ученика, а затем негромко произнёс:
— Я расскажу тебе историю, Ольгерд. Историю о человеке, который имел всё, что только можно пожелать: богатство, власть, славу. Всё, кроме разума. Я принял престол в пятнадцать лет. Безрассудный я был, у меня не было ничего святого, я не имел ни малейшего понятия о том, как обогатить свой край. Так княжество из могущественного превратилось в жалкий огрызок былого величия. Тогда-то меня и нашёл отец Ласло — бывший церковник. Он был одним из тех, кто относит себя к Ордену Дракона — там состоят люди разной веры и происхождения, но все они служат единой цели — порядку и справедливости. Я внял его словам и попытался прийти к это самой цели. Но ломать, знаешь ли, не строить. Я так и не смог исправить всё то, что когда-то натворил. Мои владения отошли давнему другу — королю Ливиу из рода Чеботари. Теперь он мудро правит на этой земле. А я, как видишь, здесь.
— Я… Я никогда не слышал об этом… — честно признался Ольгерд, удивлённо глядя на учителя. Для него всё услышанное было как гром среди ясного неба — слишком неожиданно и слишком жутко, чтобы вообще верить. Всю жизнь он знал, что Войко — этот образец доблести и чести, а теперь… С другой стороны, это вызывало уважение — он прошёл такой непростой путь, чтобы заслужить подобную честь. Радулеску был поистине сильным человеком, более того, достойным своей силы.
— Это вполне естественно, — усмехнулся Войко, глядя на него из-под полуприкрытых век. — Люди не любят вспоминать о моих, скажем так, бесславных деньках. Многие последователи старательно искореняли любые упоминания о них, в том числе и моя родная сестра. О, ей было совсем не жаль. Я так и не понял, зачем им нужно сделать из меня какого-то святого или что-то подобное, но, судя по тебе и студентам, у них это отлично получилось. Но нет, Ольгерд. Я обычный человек со своими недостатками и слабостями. Мне жаль тебя разочаровывать, но это так.
— Да нет же, о каком разочаровании может идти речь? — Драгомил покачал головой и ободряюще улыбнулся. — Вы ведь победили самого себя, смогли стать лучше, смогли осознать и попытаться исправить свои ошибки. Это достойно уважения, поверьте. Видят Семеро…
— Семеро? — Радулеску неожиданно перебил его и восхищённо посмотрел на него. — Ольгерд, неужто ваша семья верна древним традициям?
— Что? А, да, конечно, — зачастил Рауде, поражённый и польщённый таким вниманием. — Мы все исповедуем этот культ, таким образом отдавая дань тем, кто подарил нам магию. Считается, что именно Семеро создали её.
— Семь литовских богов? Очень необычно, если честно, — Радулеску, похоже, узнал для себя что-то новое или же, во всяком случае, узнал более подробно. — Их ведь многим больше, почему семь?
— Семь захотели научить людей искусству волшебства, — пояснил Ольгерд, счастливый от того, что тоже может дать учителю что-то новое. — Таким образом мы благодарим их и не забываем. Да и папа говорит, что они честнее христианского. Я не разбирался, почему так, мне не дали никакого религиозного образования, но я ему я верю.
— В чём-то он прав, — согласился Войко, затем вдруг замер и прислушался, глядя в сплетённые ветви древних деревьев справа от себя. — О, Драгош возвращается. Как и сказал, переболел.
— Это очень хорошо, — Ольгерд тут же бросился к Чицу. — Драгош? Всё путём?
— Да, более чем, — маг весело улыбнулся и в подтверждение наколдовал стайку разноцветных бабочек, которые тут же улетели куда-то вдаль. Ничто в нём не выдавало былого потрясения. — Ну, быть может, Войко, ты перестанешь морить нас голодом? Уж не знаю, как вы, но я привык есть несколько чаще, чем сейчас, — он недовольно насупился и бросил в сторону друга укоризненный взгляд.
— Тебе лишь бы поесть и найти себе приключений, — беззлобно огрызнулся Радулеску, роясь в походной сумке. — Садитесь, господа хорошие.
Глава седьмая, о двух инквизиторах
Лоренсо надломил хлеб, затем отложил его и отпил немного вина из серебряного кубка, не глядя на сотрапезников. Папа и какая-то непонятная женщина в одеждах инквизитора мирно переговаривались между собой, то и дело посмеиваясь и снисходительно посматривая на Карреса. Тому было очень неуютно в подобной остановке, а богатый разнообразной и изысканной едой стол больше был похож на змея-искусителя, а потому несчастному Лоренсо кусок в горло не лез от осознания того, что это, возможно, и будет его самым большим грехом.
— Ну что же вы, не стесняйтесь, это не отравлено, — подбодрил его Папа Римский, неприятно и неестественно улыбнувшись, чем совсем отбил желание есть хоть что-то. В конце концов, от семейства Кастанеда можно было ожидать всё, что угодно, и неважно, что они там говорили. Конечно, здравый смысл подсказывал, что они бы тогда не стали употреблять ту же пищу, но с другой стороны… а вдруг у них противоядие или ещё что-то? Чёрт их разберёт, и в данном случае это совсем не образное выражение.
— Я не голоден, — кисло ответил Карреса и откинулся на спинку резного кресла, ощущая на себе тёплые лучи солнца. — И всё же, зачем вы позвали меня, отче? Мне приятно знать, что я удостоен такой чести, как позавтракать с вами и с этой очаровательной дамой, но всё же.
— Что ж, тогда к делу, — Кастанеда сменил улыбку на более обворожительную и кивнул в сторону своей собеседницы. — Позвольте мне представить вам мою дочь, Адорасьон. Лучший инквизитор во всём Толедо.
— З-здравствуйте, — Лоренсо, на своём веку повидавший на самом деле многое, заикался от такого поворота событий.
— И вам не хворать, — ухмыльнулась Адорасьон. — Рада, рада с вами познакомиться, лучший инквизитор Лимы, — она сделала акцент на последнем слове, презрительно посмотрев на Карреса. — Поздравляю с переводом в Ригу, — чуть нахмурила брови и окинула его теперь уже оценивающим взглядом. — Пока не самый лучший инквизитор, не так ли?
— Это поправимо, можете мне поверить, — парировал ей Лоренсо, не прерывая зрительного контакта. — А вы что же задержались в Испании? Во Флоренции осмеяли ваше платье?
— Следите за языком! — огрызнулась Адорасьон, её отец же на это расхохотался и покачал головой. Его забавляло происходящее, более того, ему хотелось узнать, как эти двое сойдутся.
— Ну, я вас оставлю, — он поднялся и оправил белоснежную сутану. — Вы теперь будете работать вместе, то есть сообща, то есть заодно, не забывайте это. Поэтому советую вам привыкнуть друг к другу и не строить козней — дело у вас не личное, а государственной важности. На кону власть Святой Церкви. Это ясно?
— Да, Ваше Святейшество, — хором отозвались инквизиторы, тут же прекратив склоку. Конечно же, на время.
Когда Папа ушёл, таинственно улыбаясь каким-то своим сокровенным мыслям, они сцепились вновь, желая отомстить друг другу за все те колкости, которыми они уже успели обменяться. Времени у них было предостаточно, остроумия и сарказма тоже, а потому словесная дуэль просто обязана была состояться.
— Ну-с, сеньора, как так вышло, что вы не носите красивых платий, не нянчите детей какого-нибудь итальянского герцога, а сжигаете себе подобных? — издевательски спросил Родриго, гордо ухмыляясь и ощущая за собой явное преимущество — Адорасьон была женщиной.
— А как вышло, что вы, захудалый церковник на задворках мира, вдруг оказались в Риге? Не могло же так получиться, что мой отец, вечно занятый делами мира сего, вдруг вас заметил. И уж тем более этого не мог сделать ещё более занятой епископ. Что же вы такого сделали, а? Чем заработали такое благоволение? Вроде бы уже не молоденький, — не осталось в долгу женщина, подняв самую неудобную для всех духовных лиц тему.
— Да как вы смеете?! — Лоренсо едва удержался от того, чтобы отвесить ей звонкую пощёчину. — Да я!.. Да я никогда в жизни! — он запнулся, переводя дыхание и приводя в норму сердцебиение, затем вдруг хитро и победно улыбнулся. — Погодите-ка, а откуда вы знаете вкусы епископа? Раз уж так, то… почему он всё ещё епископ? За это положено строгое наказание, не так ли? Или лучший инквизитор Толедо пропустил то, что было у него, простите, у неё под носом? Более того, неужто вы его укрываете, а?
— Ни за что! Я ни в коем случае не буду покрывать еретиков! Да лучше сама умру, чем быть с ними на одной стороне! Я никогда не буду сострадать предателю веры и предателю моего отца! — гневно ответила Адорасьон, в её глазах плескался самый настоящий страх.
— Не кричите так, я не глухой, — Карреса почувствовал, что сейчас сила на его стороне, а потому продолжил. — Вы так часто всё отрицаете? Даже любовь будете отрицать, когда влюбитесь? Женщинам это свойственно.
— Никогда не влюблюсь, моё сердце из камня. Любовь — это глупая слабость и выдумки для детей, а я служу Богу, — презрительно фыркнула Кастанеда, покачав головой. — вы отдались этой слабости, Лоренсо, я слышала о том, как вы себя вели, когда ваша драгоценная жена умерла.
— Не смей… — прошептал Карреса, закрывая лицо руками и отступая. — Никогда не смей говорить о ней в таком тоне, ясно? Ты и волоса её не стоишь. Она была святыней, а ты… ты всего лишь родилась в семье Папы Римского, понятно?! Ты ничего не добивалась сама.
— Да? — Адорасьон покачала головой и криво улыбнулась. — Едем в Ригу вместе, Лоренсо. Там и посмотрим, кто чего стоит. Согласен?
— Согласен, — кивнул Карреса Диос. — Ну, докажи мне, что достойна занимать то место, которое занимаешь сейчас.
— Будь уверен, — оскалилась женщина. — Перуанец.
***
Лоренсо решил выезжать уже на следующий день, надеясь застать Войко в Риге — он слышал из вполне надёжных, по его мнению, источников, что он со дня на день куда-то уедет — службы в Румынии работали без перебоев и проблем, а у отца Ласло был слишком говорливый помощник — как тут не воспользоваться столь дивной возможностью? Однако надо было торопиться, уж слишком Радулеску был непостоянен в своих решениях и вечных прятках ото всех: и от инквизиторов, и от собственных друзей. Карреса успел хорошо изучить своего давнего врага и наверняка знал, что он не доверяет никому, кроме ещё одной головной боли для всей Святой Церкви — Драгоша Чицу. Даже родная сестра не оказалась достойно того, чтобы знать о его планах, а этот вертлявый колдун напротив. Что же их такое связывает? Инквизитор часто думал над этим, раз за разом перечитывая личное дело этого румынского дворянина, но так и не нашёл ответа. Это, видно, было одной из тех тайн, которую знали только двое. Два неуловимых еретика.
Мысли Лоренсо прервала Адорасьон, неожиданно появившаяся из-за угла верхом на вороном жеребце полностью готовая к любым дорогам. Она презрительно посмотрела на спутника, ухмыльнулась и кивнула в сторону ворот:
— Ну, едем, перуанец?
— Едем, палач в юбке, — практически беззлобно отозвался Каресса, которому в сущности было несколько всё равно, каким образом она будет раздражать его. Он твёрдо решил не поддаваться на провокацию, понадеявшись, что таким образом Кастанеда надоест быстрее, и она оставит его в покое. А подколоть в ответ было просто обязательно, иначе нельзя, но в целом он не планировал раздражать эту, на самом деле, сильную женщину. Он успел поразмыслить и над её словами и даже проникнуться некоторым уважением — она, похоже, не использовала положение отца.
— Молодец, не мямлишь, — одобрительно бросила Адорасьон, чуть кивнув Лоренсо. — Это хорошо, когда мужчины могут что-то ответить, знаешь ли. А то насмотрелась я на всех этих кардиналов. Честно, так раздражает то, как они перед отцом стелются. Жутко просто от этого.
— Не сомневаюсь, — кивнул Карреса. — И часто приходилось присутствовать?
— Ну, не то чтобы, но когда съезжались, это было невозможно, честно тебе сказать. Ой, я на ты уже, ничего? Не терплю на вы, а вчера как-то само сорвалось. Бывает, в общем-то. Ну, не держи обид. Не люблю, когда обо мне судят по тому, кем я родилась. Да, я женщина, ну и что с того? Это не всегда что-то значит, Лоренсо, вот правда. Да только не знаю, кто бы это, кроме мне подобных, понял. Вот ты думаешь, почему я не замужем, зачем вообще этим всем занялась, при моей-то красоте. Так ведь?
Лоренсо коротко кивнул, поражённый её откровенностью и глубоким горем, которое она всегда, похоже, прятала где-то в себе, так и не решившись никому открыться. Он не знал причины, по которой она открылась ему, но было в этом что-то, что устыдило инквизитора и заставило переменить мнение.
— Всё бы хорошо, но есть у женщины кое-что, что она неизменно должна отдавать обществу. Детей, перуанец. Меня постигла страшная для моего статуса участь — я совсем не могу их рожать, как бы я того не хотела. Представляешь, такой козырь в руках Папы… и сорвался. Всю жизнь я борюсь за право называть себя Кастанеда и быть дочерью своего отца — я даже не знаю, любит ли он меня, ведь я разрушила все его планы. Лучший инквизитор Толедо — это отнюдь не плохо, многие бы хотели оказаться на моём месте, но вот по сравнению с королевой или хотя бы великой герцогиней это ничто. Выгодный брачный союз и поддержка сослужили бы гораздо большую службу, нежели отлов неугодных Церкви, — тут Адорасьон запнулась и низко опустила голову, чтобы Лоренсо не видел её лица. Её плечи коротко вздрогнули, затем она вновь посмотрела на Карреса, одним движением откидывая волосы назад. Её глаза чуть покраснели, а губы неприятно изогнулись. Лоренсо отчётливо понял, что она плакала.
