Глава 1
Принесла Золушка две миски чечевицы мачехе, стала радоваться, думая, что теперь-то ей можно будет идти на пир, а мачеха и говорит:
— Ничего тебе не поможет: не пойдешь ты вместе со своими сестрами, — и платья у тебя нету да и танцевать ты не умеешь, — нам будет за тебя только стыдно.
«Золушка», сказки братьев Гримм.
Ближе к последней, самой мрачной, трети осени есть одна праздничная ночь, о которой люди знают не так уж много – хоть и любят рассказывать о ней путаные сказки. В былые времена ее опасались куда больше, не решаясь выйти за порог с наступлением сумерек, но чем реже случались недобрые чудеса – тем храбрее становился человек. Забыты были многие запреты и теперь уже говорили, что этой ночью не стоит ходить лишь на кладбище или же в лес, а людские поселения и дороги вполне безопасны для припозднившихся гуляк. Впрочем, страшные сказки все еще были любимы детьми (да и взрослыми) и оттого в канун Мрачной Ночи во многих домах устраивали праздники и танцы, наряжаясь нечистью и пугая друг друга страшными масками. «Раз уж в эту ночь веселится волшебный народец, отчего бы и нам не выпить горячего вина?» - рассуждали люди, сами не зная, верят ли они в рассказы о странных проказливых созданиях, некогда населявших леса и поля, или же просто хотят лишний раз согреться, предчувствуя приближение зимних холодов.
К тому же, череда осенних праздников всегда заканчивалась чередой помолвок – когда же еще уговариваться о свадьбе, как не после лета, полного трудов и забот? Вечера тянутся все дольше, туманы не рассеиваются и к полудню, и даже самая теплая осень во второй своей половине темна и мрачна без праздничных огней, без веселых танцев и хмельных застолий. И в городах, и в деревнях наступила пора, когда то в одном почтенном доме, то в другом созывают гостей со всей округи, чтобы добродушные захмелевшие родители условились о свадьбе, пока их дети отплясывают под веселую музыку.
Однако Эммелин, рослую четырнадцатилетнюю девочку, всю осень оставляли по вечерам дома, несмотря на ее просьбы. Как ни надеялась она, что на этот раз ей позволят побывать на танцах вместе со старшими кузинами, тетушка Алинор сказала:
-Не в этом году, милая. Ты еще недостаточно взрослая, чтобы допоздна плясать.
-Но я выше ростом чем Джослин! – воскликнула Эммелин, едва не плача от досады. – У меня есть нарядное платье!.. И маска!..
Но тетушка была непреклонна: ни высокий рост, ни платье, ни добросовестный труд на кухне и в поле не были приняты ею во внимание.
-Кто-то должен остаться с Кейти и Эллайтом, - сказала Алинор. – Им будет страшно одним дома, а кухарка наверняка заснет, едва только солнце сядет. В следующем году - обещаю! - ты всю осень будешь бегать на танцы со старшими девочками!..
Эммелин была очень расстроена, но даже самое горькое разочарование не заставило бы ее подумать плохо о своих опекунах: сама она была сиротой, из доброты принятой к себе дальними деревенскими родичами – землевладельцами средней руки из тех, что не гнушаются выходить в поле вместе со своими же работниками и слугами. У Алинор и ее мужа, Джассопа Госберта, без нее детей имелось в избытке: четверо – две девочки и два мальчика – старше Эммелин, и еще двое появились на свет уже после того, как ее взяли в дом. То была дружная семья, состоящая в некоем смутном родстве с покойной матушкой Эмме, и никто, кроме них, не вызвался заботиться об осиротевшем младенце. Алинор всегда была добра к девочке, ее нельзя было упрекнуть в каком-либо жестокосердии; однако от Эмме не скрывали, что родным детям Госбертов она приходится дальней кузиной. Впрочем, вздумай Алинор и Джассоп сохранить в тайне историю Эмме – у них ничего бы не вышло, ведь девочка была ничуть не похожа на здешний люд: смуглая, кареглазая, темноволосая – ничего общего с рыжеватыми веснушчатыми Госбертами и их соседями.
Хоть с Эммелин обходились в доме опекунов хорошо, все свое детство она горевала из-за того, что не знала своих настоящих родителей – вечная затаенная печаль наметила чересчур взрослую морщинку меж ее темных прямых бровей. Она не смела жаловаться, рано поняв, как повезло ей найти пристанище в доброй семье, где никто не знал голода или холода. Но иной раз, увидев, как ласково тетушка Алинор утирает грязный нос кому-то из своих мальчишек или же мимоходом гладит рыжие волосы дочери, Эмме незаметно плакала, спрятавшись в каком-нибудь темном углу: этой ласки ей не пришлось узнать, ведь даже самая добрая тетка – все равно не мать.
Однажды ее слезы увидела старая кухарка, Тилла, служившая в доме Госбертов бог знает с каких времен. К сироте она относилась внимательнее прочих, поскольку и сама когда-то рано лишилась родителей.
-Неужто тетка тебя чем-то обидела? – спросила Тилла, качая головой.
-Нет, - с трудом ответила Эмме, всхлипывая. – Она очень добра ко мне, как и дядюшка Джассоп…
-Так в чем же дело?
И девочка, давясь слезами, призналась, что ей хотелось бы жить в своем собственном доме, со своей семьей, ведь в доме Госбертов она всегда самую малость - но чужая.
-Послушай, дитя, - сказала тогда Тилла, желая как-нибудь утешить Эмме. – Ничего не поделать, сиротская доля горька. Но когда-нибудь ты вырастешь, повстречаешь славного парня и выйдешь за него замуж. Тогда-то у тебя появится свой собственный дом и семья – роднее не бывает! Уж поверь!.. Вот тогда-то ты и будешь жить, не зная горя…
Нельзя сказать, что кухарка была убеждена в правдивости своих обещаний – кому, как не простой женщине в годах знать, что после замужества жизнь легче не становится?.. Скорее, ей хотелось приободрить плачущую Эмме и отвлечь ее от тяжких мыслей. «Пусть помечтает о нарядном свадебном платье – и слезы высохнут! О чем же думать девчонкам, как не о том, какими красивыми невестами они когда-нибудь станут!..» - рассуждала Тилла.
Но Эммелин, отчаянно искавшая хоть в чем-то опору, чтобы справиться с одиночеством, восприняла этот совет куда серьезнее, чем могла вообразить старая кухарка. Едва только услышав о возможном избавлении от боли, грызущей ее сердце и день, и ночь, она в ту же минуту твердо решила, что нужно во что бы то ни стало выйти замуж, чтобы избавиться от тоски и пустоты внутри. С годами совет Тиллы казался ей все мудрее – иных ей никто не давал, - и, в конце концов, она поверила, что только замужество сделает ее счастливой. Нельзя сказать, что Эмме была девочкой глупой и не видела дальше своего носа – а к четырнадцати годам в деревенской глуши всякий насмотрится на житье в соседских семьях, - но если уж будущее счастье зависит от веры, то веру эту человек сознательно и подсознательно оберегает от любых посягательств.
Оттого-то она и выпрашивала у тетушки Алинор разрешение всюду ходить со старшими кузинами – у смешливых Джослин и Мейлин, старших дочерей Госбертов, хватало ухажеров, хоть они и были всего лишь на пару-тройку лет старше Эмме. Кузены – близнецы Потрик и Ланс – и вовсе были помолвлены с соседскими дочерями еще с детских лет и ждали лишь собственного совершеннолетия, чтобы сыграть свадьбы один за другим. «Зачем же мне терять время? – говорила себе Эммелин, рассматривая свое отражение в маленьком зеркальце, служившем верой и правдой всем женщинам семейства Госберт. – Я выгляжу старше своих лет, поставь меня рядом с кузинами – и никто не догадается, что между нами есть разница в годах. Если бы я ходила с ними на танцы, то наверняка кто-то из парней обратил бы на меня внимание. Где же я найду себе хорошего жениха, если все время работаю со слугами то на кухне, то в саду, то в поле? Тетушка меня никуда не отпускает, говорит, что мне нужно еще немного подрасти, ведь раньше шестнадцати лет девиц замуж отдавать не принято. Ну что ж, годами я, может, и чересчур юна, но любой поймет, что ветра в голове у меня нет, и из меня выйдет хорошая работящая жена!..».
Увы, бедная Эммелин простодушно упускала из виду весьма прозаическую причину, по которой тетушка Алинор не желала скорого замужества для воспитанницы: Госберты, не будучи людьми особо богатыми, едва-едва сумели скопить достойное приданое для родных дочерей, а за Эмме они могли дать разве что пару платьев, дойную козу и отрез полотна. Кто позарится на такую невесту, кроме совсем уж пропащих голов? Хоть Эммелин ни с кем не делилась своими мыслями, но ни от кузин, ни от тетки-опекунши не укрылось то, как она ищет любой возможности держаться при старших девочках – и всем им достало сообразительности, чтобы верно это истолковать. Кузины между собой добродушно подсмеивались над Эмме, преждевременно возомнившей себя невестой на выданье, а вот Алинор порой всерьез волновалась за воспитанницу, слишком юную для того, чтобы понимать, чем может обернуться ранее замужество. Хоть тетушка Алинор и любила Эмме чуть меньше и чуть по-иному, нежели своих родных дочерей, однако не желала для девочки жизни в бедняцкой лачуге. «Уж лучше пусть она поживет у нас подольше, пока мы соберем и для нее какое-никакое приданое, - говорила она мужу, - чем выдадим за какого-то голодранца! Уж больно она торопится под венец, не зная жизни! Что, если ей заморочит голову какой-то пустослов? Слишком рано повзрослела эта девочка – не успев поумнеть!..», и Джассоп, которому нравилась трудолюбивая молчаливая Эммелин, охотно соглашался с женой. Тайный умысел Эмме, без труда всеми разгаданный, сыграл с ней злую шутку - хоть она сама того не понимала. Чем явнее было желание девочки увязаться за старшими – тем больше работы придумывали для нее тетушка с дядюшкой, и вскоре само по себе оказалось так, что Эмме и шагу не могла ступить за пределы усадьбы. Алинор следила за ней внимательнее, чем курица-наседка за цыпленком и только и думала, как побыстрее собрать приданое для воспитанницы, пока та не наделала беды.
…От родителей Эммелин досталось только медное колечко, которое она носила на шее, продев в него витой шнурок. Кольцо это было настолько простым, что на него никто бы не позарился – быть может, поэтому оно и сохранилось при девочке. О ее родной матери – кем она была, имелось ли у нее какое-то добро, за кого вышла замуж, - тетушка Алинор знала мало. Со своими заносчивыми городскими родственниками Госберты дружбу давно уж не водили и были немало удивлены, получив письмо, в котором говорилось, что некая молодая вдова Мэриан перед смертью упомянула их в числе тех, кто мог бы позаботиться о ее крошечной дочери, совсем недавно появившейся на свет. Душеприказчик покойной Мэриан, будучи человеком добросовестным, обращался ко всем ее родственникам, но всюду встречал отказ, и дальняя деревенская кузина, по всей видимости, была его последней надеждой пристроить младенца – это читалось между строк.
Поговорив с Джассопом, Алинор отправила в город ответное письмо, где говорилось, что в усадьбе, где уже есть четверо детишек, всяко найдется место и для пятой детской души. То был самый счастливый исход для осиротевшего младенца изо всех возможных, и вскоре тихая безымянная девочка стараниями совестливого душеприказчика (и каких-то его родственниц, сведущих в обращении с новорожденными) была доставлена в деревню. Как Мэриан назвала дочь – никто толком не знал. Последние слова умирающей слышали одни лишь чужие люди - вдова отчего-то после смерти мужа осталась совсем одна в своей съемной комнатушке, - а им не было особого дела до ее предсмертной воли. Оттого Госберты назвали девочку на свой лад самым простым обычным в здешних местах именем – хоть позже не раз признавали, что смуглой черноглазой девочке, похожей на уроженку дальних южных стран, зваться «Эммелин» было вовсе не к лицу.
Девочка росла здоровой и сильной, легко обучалась всякой новой работе: руки у нее были проворными и ловкими, а спина – крепкой. Словно угадав слова, которые никогда не произносились вслух, она работала и училась старательнее прочих детей Госбертов. Там, где они могли понадеяться на слепое родительское снисхождение, сироте не стоило проявлять лень или злонравие. И все же Алинор не раз говорила Джассопу, что Эммелин – себе на уме и в ее темных глазах видно затаенное упрямство, чудной блеск, обещающий немало неприятностей.
Глава 2
А за окном виднелись деревья Картехогского леса, куда девушкам из замка ходить строго-настрого запрещалось. В этом лесу, как говорили, охотились рыцари королевы эльфов, и горе той девушке, которая пошла бы туда гулять и повстречала одного из них!
«Там Лин», английская народная сказка
Таким было это большое деревенское семейство - ничуть не хуже прочих уважаемых семейств в округе. По меньшей мере, никто из соседей, составляя списки гостей, не нашел бы причины, чтобы пропустить Госбертов или вовсе отказать им от дома. Все были рады их видеть у себя, многие были не прочь породниться, и последние несколько недель Алинор с Джассопом едва ли не каждый вечер отправлялись на званый ужин то к одним знакомым, то к другим, прихватив с собой кого-то из старших детей.
Но, разумеется, гуляния в Мрачную Ночь – или в Страшночь, как ее еще называли в деревнях, - были особо любимы и взрослыми, и ребятней постарше. Едва ли не самый важный осенний праздник!.. Костры, танцы, маскарад – что может быть веселее? Эмме никак не думала, что ее оставят дома и в этот вечер, словно в наказание за какой-то проступок – и печаль ее становилась все глубже. Вдобавок, в этом году танцы было решено устроить в соседней деревне, куда многолюднее той, где жили Госберты, и даже старшие кузены с кузинами изнывали от волнительного предвкушения – что уж говорить о бедной Эмме, которую не отпускали лишний раз пройти по улице без сопровождения тетушки Алинор! Дом, подворье и работа в поле – вот и все ее развлечения!..
Младшие Госберты, погодки Кейти и Эллайт, любили кузину, часто нянчившую их – она была с ними терпелива и снисходительна, в отличие от родных старших братьев и сестер, - и, к тому же, никогда не жаловалась на их проказы родителям. Узнав, что ее не взяли с остальными на праздник, дети обрадовались и весь вечер донимали Эмме требованиями рассказывать им страшные сказки и придумывать игры, не замечая, как она огорчена. Кухарка Тилла и впрямь заснула, едва только повозка Госбертов скрылась из виду – она любила по вечерам тихонько опрокинуть стакан-другой сладкой вишневой наливки и уж в праздничный вечер не упустила возможность себя побаловать. Прочих работников и слуг наградили за добрую службу выходным, чтобы те могли отпраздновать Страшночь вместе со своими семьями. Усадьба была тиха и пуста, как никогда; да и у ближайших соседей, чьи земли начинались за болотистой канавой, ни одно окно не светилось – должно быть, они тоже уехали в соседнюю деревню всей семьей, от мала до велика.
После того, как Эммелин уложила Эллайта и Кейти в постель, накормив детей и добросовестно умыв их чумазые лица, мысль о праздничных кострах принялась донимать ее с удвоенной силой. За окном уже совсем стемнело, а это значило, что гуляния в самом разгаре: все танцуют, веселятся и распевают веселые песни. Хоть Эмме и внушала себе, что нужно думать лишь о том, как выйти замуж, на самом деле ей попросту хотелось побывать на празднике, где в суматохе даже тетушка Алинор не сможет за всем уследить.
...К соседней деревне вели две дороги: одна, широкая и оживленная, шла через людские поля и пастбища; вторая – куда больше походившая на тропу, - проходила через лес и была куда короче.
