Оттого она строго-настрого запретила всем своим детям даже заикаться о возможной волшебной подоплеке случившегося и первое время не подпускала к постели Эмме своих старших дочерей, справедливо полагая, что те не удержатся от расспросов.
И Эммелин, как будто услышав мысленные мольбы своей тетки, поначалу молчала, как воды в рот набрав. Сложно сказать, руководствовалась ли девочка доводами разума или же попросту опасалась лишний раз вспомнить пережитое, но она лишь согласно кивала, когда Алинор говорила: «Ты ведь просто потерялась в темноте, набила шишек, упав в овраг, и ничего странного в лесу не видала, так, милая?».
Понемногу все свыклись с произошедшим, не видя более в нем ничего зловещего; раны на ногах Эмме быстро затянулись, синяки сошли, взгляд стал живее, а Джослин и Мейлин совершенно позабыли, что обещали никогда больше не поддразнивать младшую кузину. Стоило им только заметить, как Эмме в задумчивости вертит медное кольцо на безымянном пальце, как они начинали хихикать и спрашивать, не за женихом ли ходила Эммелин ночью в лес, и не потому ли теперь носит кольцо на пальце, что повстречала кого-то в том глубоком овраге, куда ее угораздило свалиться?.. Чем ярче вспыхивали щеки юной кузины – тем веселее казалась насмешницам эта шутка, и в конце концов дня не проходило без того, чтобы Эмме не выбежала из общей комнаты, закрывая пылающее лицо фартуком. Стоило ли удивляться тому, что, услыхав в очередной раз, как Мейлин говорит, не скрывая подначки: «Что-то ты не просишься больше с нами на танцы, Эм! Не передумала ли ты выйти замуж? Или ты уже сосватана за какой-то лесной пень?», Эммелин, не выдержав, закричала:
-Ох, да знали бы вы, о чем болтаете, глупые гусыни!
Но ее гнев только раззадорил сестер, которые принялись тормошить и щекотать младшую кузину, искренне полагая, что совершают благое дело, пытаясь ее развеселить.
-Ты разлюбила танцевать, Эм?..
-Ты не хочешь больше отбить у нас всех парней?
-Неужто в овраге водятся женихи получше, чем в Димплтоне?!
-А Ленивый Томмиль, приятель Пита-Белоручки, между прочим, о тебе недавно спрашивал!..
Но Эмме, вырвавшись из их объятий, сердито и отчаянно выкрикнула:
-Да я в жизни больше не стану ни с кем танцевать!.. Глаза б мои не видели все это ваше дурацкое веселье! Мне нельзя, нельзя больше никуда ходить с вами. И не говорите мне больше про всяких Питов и Томмилей! Пока на моем пальце это кольцо – я принесу беду всякому, кто посмотрит на меня!..
Речь эта показалась старшим кузинам, скорее, смешной, чем пугающей, и они немедленно разболтали своим подружкам и приятелям все, что услышали от Эммелин. Те только того и ждали: разве могло такое удивительное происшествие не иметь продолжения? Разве не должна за всем этим стоять какая-то тайна? Кто-то решил, что Черная Эмме повредилась в уме из-за пережитого испуга, а кому-то хотелось верить, что в ее словах есть доля правды, но и первые, и вторые пересказывали слова Эммелин друг другу без устали, приукрашая в меру своих сил. К тому времени, как на поля лег снег, Эмме окончательно превратилась в местную диковинку, на которую любопытно взглянуть хотя бы одним глазком, а если повезет – и услышать что-то из ее странных речей.
Джослин и Мейлин, вольно и невольно подыгрывая всеобщему интересу, стали чаще брать Эмме с собой – и хоть девочке было неприятны любопытствующие взгляды и расспросы, она соглашалась, потому что помнила: ей нельзя выходить из дому в одиночестве. «Бойся, Эмме, бойся! – повторяла она себе. – Принц Воронья Лапка сказал, что нужно опасаться его сородичей!» - и от мыслей этих она ощущала странную досаду, словно мир Холма уже подчинил ее своим законам.
Впрочем, мысли о самом Иво ее не огорчали и порой она признавалась себе в смутном желании увидеть хромого принца еще раз. «Я должна расспросить его, как следует, - говорила она себе. – Мне надо столько всего узнать о короле, о его прежних женах, о проклятии!.. Нет, разумеется, это все не человеческого ума дело, но раз уж я помолвлена с младшим принцем, то должна понимать, какая опасность мне угрожает! А Иво… Иво кажется не таким злым и холодным, как его семья… Холодны у него разве что руки. Его увечье не так уж отвратительно, как они все говорят. И я толком не поблагодарила Воронью Лапку за помощь… А ведь он был совершенно не обязан мне помогать – теперь-то я это ясно вижу!..».
Но разве показался бы Иво ей на глаза, пока Эммелин держалась при старших сестрах и их подругах?.. Ранней зимой, когда снег еще не заметал дороги, а морозы были не так уж злы, деревенская молодежь только и знала, что ходить друг к другу в гости, намеренно удлиняя путь, чтобы успеть вдоволь поболтать и похохотать. Девушки прихорашивались, накидывали на плечи самые нарядные теплые шали, затягивали талии яркими поясами и выдумывали причины, по которым им непременно нужно было пройти взад-вперед по улице, где жил кто-то из знакомых парней. Джослин и Мейлин не были исключением – каждый день им хотелось навестить то одну подругу, то другую, и Эмме теперь всегда была при них. «Она сбежала в лес и натерпелась страху потому, что ее все время оставляли дома! – говорили сестры. – Бедной Эм всегда так хотелось веселиться с нами! Конечно же, теперь мы зовем ее с собой, чтобы с ней больше не приключилось никакой беды!..» - и сколько в тех сочувственных словах было правды, а сколько – себялюбия и желания показать жадным до сплетен друзьям ту самую Черную Эмме, пожалуй, не знали и они сами. Что там – даже близнецы Потрик и Ланс, которые до того не замечали младшую кузину и не считали ее сколько-нибудь интересной, стали то и дело вспоминать о ней в разговорах с приятелями, и неизменно приходили к выводу, что девчонка повредилась в уме.
Вскоре все заметили, что молчаливая Эммелин постоянно держится поодаль от прочих девушек, норовит отстать во время прогулок и как будто ищет кого-то взглядом в тени деревьев. Кое-кто говорил, что слышал, как она что-то шепчет, будто призывает нечто невидимое и неслышимое, и новые чудачества Черной Эмме только подогрели всеобщее любопытство.
-Она собирает вороньи перья! - как-то сказала Мейлин. – Где бы ни увидела черное перо – тут же поднимет и спрячет, и радуется, словно подарок получила! Кажется, маленькая Эмме верит, что это какой-то волшебный знак!
Эммелин и вправду складывала найденные перья в коробочку, которую держала у изголовья кровати. «Он жив и помнит о своем обещании! - думала она, перебирая перо за пером. – А мне следует помнить о его советах… Если уж мне посчастливилось вернуться в мир людей на какое-то время, не следует искать встречи с волшебными созданиями. Я – человек, и мне нужно держаться рядом с людьми. Иво верно поступает, отвечая мне только согласно уговору – и никак более. Нам нельзя видеться лишний раз. Он вовсе не друг мне, не может быть дружбы между человеком и нелюдем! Нужно ждать только одного – его смерти, которая лишит мои клятвы всякой силы. Его смерть – мое избавление. Отчего же так горько от этого знания?..».
Камень на сердце у Эмме становилось все тяжелее, а воспоминания о разговоре с хромым принцем – все навязчивее. Да и в самом характере девочки многое изменилось, и только привычка мешала Госбертам заметить, что за молчанием Эммелин теперь кроются не одни лишь робость и послушание, а взгляд темных глаз скорее кажется огненным, нежели кротким.
Вскоре между Эммелин и Джослин случилась серьезная ссора. Старшая кузина решила, что непременно разузнает, зачем Эмме собирает вороньи перья, и приставала к той с расспросами, пока Эмме не вспылила.
-Какое тебе дело, Джослин?! – вскричала она. – Или вам с подругами не о чем больше посплетничать?..
-Ах так? – закричала и Джослин, уязвленная в самое сердце тем, что Эмме столь точно угадала ее истинные мотивы. – Неблагодарная сопливая девчонка! Зря я из жалости просила своих подруг быть с тобой подобрее, хоть ты им вовсе не нравишься!..
И, не придумав, как еще побольнее ответить, она побежала к кровати Эммелин, схватила коробочку с перьями и высыпала их все в огонь камина. Гостиная наполнилась вонью паленого пера, а Джослин за свою злую детскую выходку была сурово отчитана родителями. Сама Эмме не сказала ни слова, лишь метнула в старших кузин гневный взгляд и несколько дней не желала с ними разговаривать, хоть Джослин устыдилась и много раз попросила прощения, а Мейлин обиженно прибавляла, что уж она-то и пальцем не прикасалась ко злополучной коробочке. Сестрам было невдомек, что с той самой поры, как перья превратились в пепел, Эммелин больше не нашла ни единого черного пера. Казалось, Иво обиделся, узнав, что его скромные дары сожжены, или же посчитал, что Эмме таким образом дает знать: ей они не нужны. Сколько Эммелин ни звала шепотом Иво, сколько ни выходила тихой тенью вслед за сестрами на околицу деревни – коробочка оставалась пустой, и этого Эмме никак не могла простить старшим кузинам.
Затаенные обиды между девушками сохранились до того самого дня, когда Госберты решили устроить у себя праздник и созвали к себе всех соседей, ближних и дальних. Разумеется, кроме щедрого застолья гостям были обещаны танцы, и старшие дети Госбертов – братья-близнецы, Джослин и Мейлин, - места себе не находили от радостных предчувствий: на этих танцах им полагалось быть главными распорядителями веселья и забав. Еще недавно и Эмме порадовалась бы возможности увидать столько людей, послушать музыку, потанцевать, - но после лесного праздника от звуков музыки ее била крупная дрожь, а ноги нестерпимо ныли, напоминая об ужасном нескончаемом танце, которым она всю ночь напролет потешала королеву Алисейну.
Однако не прийти на праздничный вечер в собственном дому у нее никак не вышло бы, поэтому Эмме оставалось только прятаться от назойливого внимания гостей в дальних углах гостиной, превращенной тем вечером в тесный танцевальный зал. В конце концов ей удалось присесть на скамеечке у камина, где она пристально смотрела на огонь, вспоминая о том, как сгорели в нем вороньи перья.
От раздумий ее отвлек паренек – один из тех, кого она раньше часто видала рядом с Джослин и Мейлин. Признаться, когда-то она считала его синие глаза довольно красивыми – чуть красивей чем у прочих. Его прозывали в деревне Ленивым Томмилем – старшие кузины знали, что он приглянулся Эммелин и потому поддразнивали ее, вспоминая его имя к месту и не к месту.
-Станцуем, Эмме? – спросил он, едва заметно косясь куда-то в сторону.
Эммелин, без труда проследив за его бегающим взглядом, успела увидеть перешептывающихся Джослин и Мейлин. В ушах ее вдруг ясно прозвучал голос Иво: «…Я подумал… подумал, что тебя подослал кто-то из моих братьев, чтобы зло подшутить надо мной». «Так вот как это бывает!» - сказала она самой себе, чувствуя, как ее переполняет гнев, но вслух кротко отвечала, что не желает танцевать, поскольку у нее все еще болят ноги.
Томмиль, не чувствуя беды, принялся настаивать, затем ушел и вернулся с каким-то угощением – и Эмме готова была поклясться, что сестры подучили его, как говорить и о чем спрашивать. «Ох, да я же сама виновата, что раньше липла к ним, как назойливая глупая муха! - подумала она со злостью, которой раньше никогда не ощущала. – Им досадно, что теперь я не ищу их общества и не глазею на их парней с завистью!..». Томмиль не унимался, затем к нему подошел кто-то из чуть захмелевших друзей, и, заливисто хохоча, они вдвоем потащили Эмме в круг танцующих, повторяя, что ей нужно быть посмелее. «Ты же не побоялась ночью сбежать из дому – так почему сейчас боишься и строишь из себя недотрогу, Черная Эмме? В самом деле веришь, что на нас падет проклятие?..» - крикнул кто-то, и Эммелин, вспыхнув от стыда, подумала в отчаянии, что этот праздничный вечер куда мучительнее Страшночи. Отталкивая от себя чьи-то протянутые руки, она выбежала прочь из гостиной и плакала в каком-то темном углу, пока звуки веселья не стихли, а гости не начали расходиться. «Ох, Иво! Разумный и всезнающий Иво!.. Как бы я хотела, чтобы ты и сегодня пришел мне на помощь!..» - шептала она, про себя зная, что на свете не существует волшебства столь сильного, чтобы исполнить это безыскусное желание.
Но и эта беда была не последней: через день или два Ленивый Томмиль едва не утонул, провалившись под лед, а тот его приятель, что помогал ему тащить упирающуюся Эмме, чуть позже свалился с лошади, да так неудачно, что переломал себе ноги. Быть может, деревенские жители не всегда умели сложить между собой два и два, но в таких случаях никогда не давали маху. Все помнили, что Эммелин сама сказала о несчастьях, которые падут на голову того, кто посмеет за ней ухаживать, и все знали, что Томмиль с приятелем танцевали с Черной Эмме на празднике у Госбертов.
-…Да мы всего лишь хотели, чтобы она выбросила из головы весь этот вздор про проклятие! – вновь Джослин и Мейлин самозабвенно рыдали, прижавшись друг к другу. – Мы думали, что ей пойдет на пользу, если кто-то из наших приятелей ее развеселит!..
Эмме, напротив, не проронила ни слезинки, но и взгляда не поднимала.
-Я же говорила, что мне нельзя ни с кем танцевать, - тихо сказала она. – Меня помолвили с другим, и я должна быть ему верна.
Услышав эти простые, но отчего-то донельзя зловещие слова, старшие кузины взвыли на два голоса, глядя на Эммелин с нескрываемым страхом. Молчали братья-близнецы, всем своим видом показывая, что уж их-то произошедшее никак не касается. Не нашелся, что на это ответить и дядя Джассоп. Одна только тетушка Алинор, хоть и была бледна от расстройства, однако во время этого тайного семейного разговора держала плечи гордо расправленными – как и Эмме.
-Тихо, дурехи, - шикнула она на дочерей. – Чтобы больше никогда и никому не говорили, что это была ваша затея! У тех парней, кажется, достало ума не болтать – их страх научил как следует!..
Повернувшись к Эмме она продолжила еще суровее:
-…И от тебя я также не желаю больше никогда слышать ничего, что наводит на мысли о колдовстве или проклятии! Ни слова больше о том, что произошло с тобой в лесу! Уж не знаю, сколько правды в этой истории, а сколько безумия, но ничего подобного в семье Госбертов происходить не должно. Мы честные люди и нам ни к чему дурная слава! Окрепнут слухи о твоем проклятии, губящем женихов – и моим дочерям замужем не быть, а затем и сыновьям откажут семьи невест, позора не оберешься. Никто не захочет проверять, одна ли ты проклята, или все наше семейство приносит несчастье. Об этом случае люди позабудут, если ничего подобного не повторится. А чтобы не повторилось – тебе с этого дня запрещено говорить с чужими людьми и водить дружбу с кем-либо из окрестных деревень. Слышали?! – она перевела взгляд на старших дочерей. – Довольно вам развлекать своих пустоголовых приятелей сплетнями об Эмме и таскать ее всюду с собой! Больше она с вами никуда не выйдет. Ее дело – помогать мне по дому, прясть, работать в поле, ходить в лес, если в том есть нужда – уж там-то она никого не погубит!..
Вновь Эмме промолчала, но пристально посмотрела в глаза тетке, словно спрашивая, в самом ли деле справедливо ли винить за проклятие того, кто и так им наказан?
Но тетка Алинор покачала головой:
-Ты сама накликала на себя эту беду непослушанием, - сказала она, поджав губы.
И Эммелин, как будто услышав мысленные мольбы своей тетки, поначалу молчала, как воды в рот набрав. Сложно сказать, руководствовалась ли девочка доводами разума или же попросту опасалась лишний раз вспомнить пережитое, но она лишь согласно кивала, когда Алинор говорила: «Ты ведь просто потерялась в темноте, набила шишек, упав в овраг, и ничего странного в лесу не видала, так, милая?».
Понемногу все свыклись с произошедшим, не видя более в нем ничего зловещего; раны на ногах Эмме быстро затянулись, синяки сошли, взгляд стал живее, а Джослин и Мейлин совершенно позабыли, что обещали никогда больше не поддразнивать младшую кузину. Стоило им только заметить, как Эмме в задумчивости вертит медное кольцо на безымянном пальце, как они начинали хихикать и спрашивать, не за женихом ли ходила Эммелин ночью в лес, и не потому ли теперь носит кольцо на пальце, что повстречала кого-то в том глубоком овраге, куда ее угораздило свалиться?.. Чем ярче вспыхивали щеки юной кузины – тем веселее казалась насмешницам эта шутка, и в конце концов дня не проходило без того, чтобы Эмме не выбежала из общей комнаты, закрывая пылающее лицо фартуком. Стоило ли удивляться тому, что, услыхав в очередной раз, как Мейлин говорит, не скрывая подначки: «Что-то ты не просишься больше с нами на танцы, Эм! Не передумала ли ты выйти замуж? Или ты уже сосватана за какой-то лесной пень?», Эммелин, не выдержав, закричала:
-Ох, да знали бы вы, о чем болтаете, глупые гусыни!
Но ее гнев только раззадорил сестер, которые принялись тормошить и щекотать младшую кузину, искренне полагая, что совершают благое дело, пытаясь ее развеселить.
-Ты разлюбила танцевать, Эм?..
-Ты не хочешь больше отбить у нас всех парней?
-Неужто в овраге водятся женихи получше, чем в Димплтоне?!
-А Ленивый Томмиль, приятель Пита-Белоручки, между прочим, о тебе недавно спрашивал!..
Но Эмме, вырвавшись из их объятий, сердито и отчаянно выкрикнула:
-Да я в жизни больше не стану ни с кем танцевать!.. Глаза б мои не видели все это ваше дурацкое веселье! Мне нельзя, нельзя больше никуда ходить с вами. И не говорите мне больше про всяких Питов и Томмилей! Пока на моем пальце это кольцо – я принесу беду всякому, кто посмотрит на меня!..
Речь эта показалась старшим кузинам, скорее, смешной, чем пугающей, и они немедленно разболтали своим подружкам и приятелям все, что услышали от Эммелин. Те только того и ждали: разве могло такое удивительное происшествие не иметь продолжения? Разве не должна за всем этим стоять какая-то тайна? Кто-то решил, что Черная Эмме повредилась в уме из-за пережитого испуга, а кому-то хотелось верить, что в ее словах есть доля правды, но и первые, и вторые пересказывали слова Эммелин друг другу без устали, приукрашая в меру своих сил. К тому времени, как на поля лег снег, Эмме окончательно превратилась в местную диковинку, на которую любопытно взглянуть хотя бы одним глазком, а если повезет – и услышать что-то из ее странных речей.
Джослин и Мейлин, вольно и невольно подыгрывая всеобщему интересу, стали чаще брать Эмме с собой – и хоть девочке было неприятны любопытствующие взгляды и расспросы, она соглашалась, потому что помнила: ей нельзя выходить из дому в одиночестве. «Бойся, Эмме, бойся! – повторяла она себе. – Принц Воронья Лапка сказал, что нужно опасаться его сородичей!» - и от мыслей этих она ощущала странную досаду, словно мир Холма уже подчинил ее своим законам.
Впрочем, мысли о самом Иво ее не огорчали и порой она признавалась себе в смутном желании увидеть хромого принца еще раз. «Я должна расспросить его, как следует, - говорила она себе. – Мне надо столько всего узнать о короле, о его прежних женах, о проклятии!.. Нет, разумеется, это все не человеческого ума дело, но раз уж я помолвлена с младшим принцем, то должна понимать, какая опасность мне угрожает! А Иво… Иво кажется не таким злым и холодным, как его семья… Холодны у него разве что руки. Его увечье не так уж отвратительно, как они все говорят. И я толком не поблагодарила Воронью Лапку за помощь… А ведь он был совершенно не обязан мне помогать – теперь-то я это ясно вижу!..».
Но разве показался бы Иво ей на глаза, пока Эммелин держалась при старших сестрах и их подругах?.. Ранней зимой, когда снег еще не заметал дороги, а морозы были не так уж злы, деревенская молодежь только и знала, что ходить друг к другу в гости, намеренно удлиняя путь, чтобы успеть вдоволь поболтать и похохотать. Девушки прихорашивались, накидывали на плечи самые нарядные теплые шали, затягивали талии яркими поясами и выдумывали причины, по которым им непременно нужно было пройти взад-вперед по улице, где жил кто-то из знакомых парней. Джослин и Мейлин не были исключением – каждый день им хотелось навестить то одну подругу, то другую, и Эмме теперь всегда была при них. «Она сбежала в лес и натерпелась страху потому, что ее все время оставляли дома! – говорили сестры. – Бедной Эм всегда так хотелось веселиться с нами! Конечно же, теперь мы зовем ее с собой, чтобы с ней больше не приключилось никакой беды!..» - и сколько в тех сочувственных словах было правды, а сколько – себялюбия и желания показать жадным до сплетен друзьям ту самую Черную Эмме, пожалуй, не знали и они сами. Что там – даже близнецы Потрик и Ланс, которые до того не замечали младшую кузину и не считали ее сколько-нибудь интересной, стали то и дело вспоминать о ней в разговорах с приятелями, и неизменно приходили к выводу, что девчонка повредилась в уме.
Вскоре все заметили, что молчаливая Эммелин постоянно держится поодаль от прочих девушек, норовит отстать во время прогулок и как будто ищет кого-то взглядом в тени деревьев. Кое-кто говорил, что слышал, как она что-то шепчет, будто призывает нечто невидимое и неслышимое, и новые чудачества Черной Эмме только подогрели всеобщее любопытство.
-Она собирает вороньи перья! - как-то сказала Мейлин. – Где бы ни увидела черное перо – тут же поднимет и спрячет, и радуется, словно подарок получила! Кажется, маленькая Эмме верит, что это какой-то волшебный знак!
Эммелин и вправду складывала найденные перья в коробочку, которую держала у изголовья кровати. «Он жив и помнит о своем обещании! - думала она, перебирая перо за пером. – А мне следует помнить о его советах… Если уж мне посчастливилось вернуться в мир людей на какое-то время, не следует искать встречи с волшебными созданиями. Я – человек, и мне нужно держаться рядом с людьми. Иво верно поступает, отвечая мне только согласно уговору – и никак более. Нам нельзя видеться лишний раз. Он вовсе не друг мне, не может быть дружбы между человеком и нелюдем! Нужно ждать только одного – его смерти, которая лишит мои клятвы всякой силы. Его смерть – мое избавление. Отчего же так горько от этого знания?..».
Камень на сердце у Эмме становилось все тяжелее, а воспоминания о разговоре с хромым принцем – все навязчивее. Да и в самом характере девочки многое изменилось, и только привычка мешала Госбертам заметить, что за молчанием Эммелин теперь кроются не одни лишь робость и послушание, а взгляд темных глаз скорее кажется огненным, нежели кротким.
Вскоре между Эммелин и Джослин случилась серьезная ссора. Старшая кузина решила, что непременно разузнает, зачем Эмме собирает вороньи перья, и приставала к той с расспросами, пока Эмме не вспылила.
-Какое тебе дело, Джослин?! – вскричала она. – Или вам с подругами не о чем больше посплетничать?..
-Ах так? – закричала и Джослин, уязвленная в самое сердце тем, что Эмме столь точно угадала ее истинные мотивы. – Неблагодарная сопливая девчонка! Зря я из жалости просила своих подруг быть с тобой подобрее, хоть ты им вовсе не нравишься!..
И, не придумав, как еще побольнее ответить, она побежала к кровати Эммелин, схватила коробочку с перьями и высыпала их все в огонь камина. Гостиная наполнилась вонью паленого пера, а Джослин за свою злую детскую выходку была сурово отчитана родителями. Сама Эмме не сказала ни слова, лишь метнула в старших кузин гневный взгляд и несколько дней не желала с ними разговаривать, хоть Джослин устыдилась и много раз попросила прощения, а Мейлин обиженно прибавляла, что уж она-то и пальцем не прикасалась ко злополучной коробочке. Сестрам было невдомек, что с той самой поры, как перья превратились в пепел, Эммелин больше не нашла ни единого черного пера. Казалось, Иво обиделся, узнав, что его скромные дары сожжены, или же посчитал, что Эмме таким образом дает знать: ей они не нужны. Сколько Эммелин ни звала шепотом Иво, сколько ни выходила тихой тенью вслед за сестрами на околицу деревни – коробочка оставалась пустой, и этого Эмме никак не могла простить старшим кузинам.
Затаенные обиды между девушками сохранились до того самого дня, когда Госберты решили устроить у себя праздник и созвали к себе всех соседей, ближних и дальних. Разумеется, кроме щедрого застолья гостям были обещаны танцы, и старшие дети Госбертов – братья-близнецы, Джослин и Мейлин, - места себе не находили от радостных предчувствий: на этих танцах им полагалось быть главными распорядителями веселья и забав. Еще недавно и Эмме порадовалась бы возможности увидать столько людей, послушать музыку, потанцевать, - но после лесного праздника от звуков музыки ее била крупная дрожь, а ноги нестерпимо ныли, напоминая об ужасном нескончаемом танце, которым она всю ночь напролет потешала королеву Алисейну.
Однако не прийти на праздничный вечер в собственном дому у нее никак не вышло бы, поэтому Эмме оставалось только прятаться от назойливого внимания гостей в дальних углах гостиной, превращенной тем вечером в тесный танцевальный зал. В конце концов ей удалось присесть на скамеечке у камина, где она пристально смотрела на огонь, вспоминая о том, как сгорели в нем вороньи перья.
От раздумий ее отвлек паренек – один из тех, кого она раньше часто видала рядом с Джослин и Мейлин. Признаться, когда-то она считала его синие глаза довольно красивыми – чуть красивей чем у прочих. Его прозывали в деревне Ленивым Томмилем – старшие кузины знали, что он приглянулся Эммелин и потому поддразнивали ее, вспоминая его имя к месту и не к месту.
-Станцуем, Эмме? – спросил он, едва заметно косясь куда-то в сторону.
Эммелин, без труда проследив за его бегающим взглядом, успела увидеть перешептывающихся Джослин и Мейлин. В ушах ее вдруг ясно прозвучал голос Иво: «…Я подумал… подумал, что тебя подослал кто-то из моих братьев, чтобы зло подшутить надо мной». «Так вот как это бывает!» - сказала она самой себе, чувствуя, как ее переполняет гнев, но вслух кротко отвечала, что не желает танцевать, поскольку у нее все еще болят ноги.
Томмиль, не чувствуя беды, принялся настаивать, затем ушел и вернулся с каким-то угощением – и Эмме готова была поклясться, что сестры подучили его, как говорить и о чем спрашивать. «Ох, да я же сама виновата, что раньше липла к ним, как назойливая глупая муха! - подумала она со злостью, которой раньше никогда не ощущала. – Им досадно, что теперь я не ищу их общества и не глазею на их парней с завистью!..». Томмиль не унимался, затем к нему подошел кто-то из чуть захмелевших друзей, и, заливисто хохоча, они вдвоем потащили Эмме в круг танцующих, повторяя, что ей нужно быть посмелее. «Ты же не побоялась ночью сбежать из дому – так почему сейчас боишься и строишь из себя недотрогу, Черная Эмме? В самом деле веришь, что на нас падет проклятие?..» - крикнул кто-то, и Эммелин, вспыхнув от стыда, подумала в отчаянии, что этот праздничный вечер куда мучительнее Страшночи. Отталкивая от себя чьи-то протянутые руки, она выбежала прочь из гостиной и плакала в каком-то темном углу, пока звуки веселья не стихли, а гости не начали расходиться. «Ох, Иво! Разумный и всезнающий Иво!.. Как бы я хотела, чтобы ты и сегодня пришел мне на помощь!..» - шептала она, про себя зная, что на свете не существует волшебства столь сильного, чтобы исполнить это безыскусное желание.
Но и эта беда была не последней: через день или два Ленивый Томмиль едва не утонул, провалившись под лед, а тот его приятель, что помогал ему тащить упирающуюся Эмме, чуть позже свалился с лошади, да так неудачно, что переломал себе ноги. Быть может, деревенские жители не всегда умели сложить между собой два и два, но в таких случаях никогда не давали маху. Все помнили, что Эммелин сама сказала о несчастьях, которые падут на голову того, кто посмеет за ней ухаживать, и все знали, что Томмиль с приятелем танцевали с Черной Эмме на празднике у Госбертов.
-…Да мы всего лишь хотели, чтобы она выбросила из головы весь этот вздор про проклятие! – вновь Джослин и Мейлин самозабвенно рыдали, прижавшись друг к другу. – Мы думали, что ей пойдет на пользу, если кто-то из наших приятелей ее развеселит!..
Эмме, напротив, не проронила ни слезинки, но и взгляда не поднимала.
-Я же говорила, что мне нельзя ни с кем танцевать, - тихо сказала она. – Меня помолвили с другим, и я должна быть ему верна.
Услышав эти простые, но отчего-то донельзя зловещие слова, старшие кузины взвыли на два голоса, глядя на Эммелин с нескрываемым страхом. Молчали братья-близнецы, всем своим видом показывая, что уж их-то произошедшее никак не касается. Не нашелся, что на это ответить и дядя Джассоп. Одна только тетушка Алинор, хоть и была бледна от расстройства, однако во время этого тайного семейного разговора держала плечи гордо расправленными – как и Эмме.
-Тихо, дурехи, - шикнула она на дочерей. – Чтобы больше никогда и никому не говорили, что это была ваша затея! У тех парней, кажется, достало ума не болтать – их страх научил как следует!..
Повернувшись к Эмме она продолжила еще суровее:
-…И от тебя я также не желаю больше никогда слышать ничего, что наводит на мысли о колдовстве или проклятии! Ни слова больше о том, что произошло с тобой в лесу! Уж не знаю, сколько правды в этой истории, а сколько безумия, но ничего подобного в семье Госбертов происходить не должно. Мы честные люди и нам ни к чему дурная слава! Окрепнут слухи о твоем проклятии, губящем женихов – и моим дочерям замужем не быть, а затем и сыновьям откажут семьи невест, позора не оберешься. Никто не захочет проверять, одна ли ты проклята, или все наше семейство приносит несчастье. Об этом случае люди позабудут, если ничего подобного не повторится. А чтобы не повторилось – тебе с этого дня запрещено говорить с чужими людьми и водить дружбу с кем-либо из окрестных деревень. Слышали?! – она перевела взгляд на старших дочерей. – Довольно вам развлекать своих пустоголовых приятелей сплетнями об Эмме и таскать ее всюду с собой! Больше она с вами никуда не выйдет. Ее дело – помогать мне по дому, прясть, работать в поле, ходить в лес, если в том есть нужда – уж там-то она никого не погубит!..
Вновь Эмме промолчала, но пристально посмотрела в глаза тетке, словно спрашивая, в самом ли деле справедливо ли винить за проклятие того, кто и так им наказан?
Но тетка Алинор покачала головой:
-Ты сама накликала на себя эту беду непослушанием, - сказала она, поджав губы.
