Удушающе жарко. Стало тяжело дышать. Картинка пропала. Суворову мерещилось, что он во мраке, в тесном месте. Здесь нельзя развернуться, сделать хотя бы маленький шажок. Он вдыхал последний воздух, пытался шевельнуться, но тело отказывалось слушаться хозяина. Вдох. Вдох. Духота. Воздуха больше нет. Дрожь пробежала по телу. Сейчас он задохнется. В панике он хватал ртом спертый, горячий воздух, но не мог вдохнуть его. Огненный пар застревал в горле. Он хрипел, дрожал, это было настоящая мука, пытка, придуманная собственным нездоровым разумом.
Он не проснулся, а именно очнулся, так как сном этот бред вызванный температурой назвать нельзя. Тяжело дыша, Сергей с трудом повернулся на бок и тихо застонал от пронзившей его боли. Жутко хотелось пить, но сейчас расстояние от кровати до кухни казалось ему непреодолимым. Может быть у кровати была бутылка с водой. Точнее он знал, что бутылка всегда стояла рядом с кроватью на случай, если с похмелья ему будет лень идти на кухню за водой. Но он не помнил, когда в последний раз наполнял ее. Любое движение отзывалось в теле ломотой. Он напрягся всем телом и приподнялся посмотреть на пол, где у изголовья должна была стоять помутневшая, мятая пластиковая бутылка. Но бутылки не было. По правде говоря, и пола тоже не было. Он все еще летел, но уже не на облаке, а на собственной кровати.
«Надо упасть», подумал он, «упасть, чтобы проснуться».
И он перевалился через край кровати, расслабил тело, резко рухнув вниз.
Сергей содрогнулся и открыл глаза. Он посмотрел назад, на пол.
Бутылка, наполовину наполненная водой стояла на прежнем месте.
К утру жар спал. Сергей съел два куска черствого хлеба и выпил крепкий сладкий чай, больше из еды ни чего не нашлось. По правде говоря, он не помнил когда в последний раз ходил в магазин за продуктами. Чай он выпил с удовольствием, Сергей забыл какой он на вкус, в последнее время употребляя только кофе или простую воду. Такой чай делала его бабушка, она добавляла в него мяту.
Сергей закурил. Швырнул зажигалку на стол и взял письмо.
Текст письма был написан крупным ровным подчерком и помещался на десяти полностью списанных листах. Суворов читал их медленно, иногда перечитывая предложение по несколько раз. Прабабушка Зина вкратце описала свою жизнь, рассказала о том, как вначале Великой Отечественной войны, ее родители ушли на фронт и не вернулись. В сорок втором в деревню, где она жила с бабушкой Валерией Леонтьевной вошли немцы, и как она впервые узнала о том, кто была ее бабушка. Началось все с того, что немцы обходили стороной их дом, словно он не существовал для них. Немецкие солдаты хозяйничали во всей деревне, забивали скот, отбирали еду, насиловали женщин, но их семью не трогали. Этот факт казался Зине странным, но она не решалась заговорить об этом с бабулей. Девушка боялась ее.
Бабушка воспитывала Зину в строгости, сурово наказывала за малейшие проступки. Самое частое наказание это насыпать горох на тряпку и поставить ребенка на колени, заставляя оставаться в таком положении всю ночь. Зина беззвучно плакала до самого рассвета. На коленках появлялись кровавые синяки, она вздрагивала всем телом, мялась худыми коленками по рассыпанному гороху, до первых петухов. Потом просыпалась бабушка, нежно гладила внучку по голове, ласково приговаривая: «Вставай дочка, вставай». По щекам девочки стекали слезы, Зина вставала, шла в свою холодную постель и долго не могла уснуть, наблюдая, как встает солнце.
Однажды на главной улице собралась вся деревня, толпа тихо гудела, а Зина припала к раскаленному от солнца оконному стеклу. Нацистские солдаты с автоматами рассредоточились вдоль улиц. Вся деревня замерла в ожидании. Только бесноватые стрижи, звонко урча, резвились над высокими деревьями. Из окон дома, было не видно место вокруг которого собрались люди. Они обступали яму около трех метром глубиной. Углубление было достаточно широким, что бы там сидя или полулежа, разместилось пять человек.
- Отойди от окна, - медленно сказала бабушка. Девушка подчинилась. Зина села на край кровати. Бабушка в черной одежде с головы до ног призраком проплыла мимо нее. Только они сегодня днем остались дома, всех остальных заставили покинуть свои дома, что бы люди видели показательную казнь. Толпа молчала. Под окнами прошла группа людей.
- Можно я открою окна? – тихо проговорила Зина, чувствуя как одежда липнет к телу, - сегодня невыносимо жарко.
- Нет, на улице сейчас самый зной.
Жарко. А в яме скоро станет удушающе, потому что те люди, которые прошли минуту назад под окнами сейчас окажутся в собственной могиле. Люди, на головы которых будет сыпаться сырая заемся. Земля будет попадать им в глаза, сыпаться за шиворот, хрустеть на зубах. Они начнут вязнуть в земле. Земля покроет их головы, но люди не перестанут шевелится под ее тяжестью, пытаясь дышать через черную липкую грязь. Вязкую, удушающую жижу из пота и слез.
Зина не видела этого.
Той ночью в деревне стояло безмолвие. Зина проснулась. В доме было темно и тихо. Молчали даже бабушкины ходики. Слабый свет от луны струился сквозь окно. У окна на лавке сидела бабушка. Зина опустила ноги с кровати и позвала ее.
- Бабуля…
Бабушка не ответила и не пошевелилась. Силуэт ее казался маленьким, она сидела, сгорбившись, отвернувшись к окну.
- Бабуля, - Зина встала и собиралась сделать шаг, как услышала голос бабушки из соседней комнаты.
- Не ходи туда. Не я это.
Сердце рухнуло, от ужаса потемнело перед глазами, Зина отступила назад и упала на кровать.
После долгого молчания бабушка рассказала - она умела разное. Так она сказала.
«Умела разное».
Больше они не говорили об этом. Зине и так стало ясно. При других обстоятельствах она бы не поверила, но сейчас было совсем другое.
Через год Зина вышла за муж, почти сразу мужа забрали на фронт. Через девять месяцев родилась ее первая дочка. С правнучкой бабушка вела себя совсем иначе. Валерия ни когда не наказывала ребенка, баловала, рассказывала странные сказки, всегда была рядом с девочкой и Зина чувствовала, что чем взрослее становилась девочка, тем более привязывалась к бабуле и отдалялась от родной мамы.
Ту пору, когда семья переехала в квартиру семьдесят два, хрущевской пятиэтажки, Зина описала подробнее всего. Лера-халера была ведьмой, умирая передала свой дар правнучке, а после смерти должна была забрать дар обратно, но так не могло случится, потому что похоронили ее не так как хоронят обычного человека.
Вот то, чего не знал Сергей. Бабку похоронили в погребе деревенского дома. В доме, где он вырос. Ее останки все время находились там. Мороз пробежал по коже. Ее закопали в собственном доме, в месте где все началось, отрубив голову и положив лицом вниз. Так она не сможет двигаться, так она ни чего не увидит, ни кого не услышит, ни кого не позовет.
«Нужно ее собрать», писала Зина, «собрать обратно, что бы она забрала себе их. Только она сможет контролировать их. Все должно было быть не так. Она должна была просто умереть, вместе с ведьмой умирает и дар. Умирают оба безвозвратно. Передавая дар, ведьма после смерти ищет его, что бы вернуть. После продолжает жить в ином мире, влияя на наш. Тогда все пошло иначе. И ее жизнь, ее обладание ими, кажутся не так плохи, как то, что происходит теперь».
22.
Возвращаясь с работы, домой Игорь не стал дожидаться маршрутки. Он решил пойти, домой пешком, не смотря на мороз. Таким образом, дорога до дома займет больше времени…
Он был не уверен в том, что именно видел в новогоднюю ночь, возможно, это лишь видения, сон, навеянные ее психозом. Даша была не в себе. Скорее всего, это связанно с беременностью. Только роль няньки, которую с начала он выполнял с любовью и добросовестностью, начинала его тяготить. Неприятно признаваться себе, но он не хотел ее видеть. Игорь продолжал любить жену, но каждый день, возвращаясь с работы наблюдать ее безрадостный отрешенный взгляд, становилось все тяжелее. Ее пустые, затуманенные глаза… глядя на него, она его не видела. Иногда ее взгляд становился живым, но в такие моменты он выражал лишь ужас, недоумение. Это так называемое просветление могло случиться в момент просмотра телевизора или ужина. Она перестала общаться, и односложно отвечала на его вопросы. Кроме того, Даша перестала убираться в квартире, готовить, стирать. Ее деятельность ограничивалась просмотром ленты «в контакте» или «инстаграме», а так же поглощением еды. Даша пренебрегала личной гигиеной, и шла в душ лишь, когда на этом настаивал Игорь.
Возможно, Игорь относился бы к состоянию жены немного иначе, если бы не внезапная смерть его бабушки. Она умерла через несколько дней после нового года. Мама говорила на похоронах, что в последние дни жизни бабушку беспокоило что-то. Она перестала спать по ночам. Бабушка подолгу сидела на своей кровати, не включая свет, опираясь на трость и смотрела в темноту за окном. Даша не поехала с ним на похороны, новость о смерти бабушки приняла с безразличием и ни как не поддержала его.
Но сейчас он не задумывался об этом. Усталый, опустошенный, он шел по улице, вглядываясь в лица прохожих, надеясь встретить знакомое лицо. И когда на встречу проплыл черный силуэт с красными губами, он остановился, пытаясь понять кто это.
- Привет, – заговорили красные губы, расплываясь в улыбке.
- Лиза? – неуверенно произнес он.
Стемнело уже давно. Даша бродила по квартире от одного в зеркала к другому, пытаясь найти разницу в отражениях. Но ее не было. Во всех зеркалах она была отвратительна себе. Серое отекшее лицо, оплывшие руки, немытые спутанные волосы, бледные потрескавшиеся губы. Кто ее теперь захочет? Она жирела изнутри. Ни чего прекрасного в беременности нет. Внешний и моральный урод смотрел на нее из зеркала, и нагло улыбался. Страшно захотелось выпить. Кажется, у Игоря был виски.
Коричневая жидкость резко пахла из стеклянного стакана. Она сделала три больших глотка и выдохнула с отвращением. Так пахло от ее матери, когда она приводила домой любовников. Мама говорила: «Дашенька, может переночуешь сегодня у какой ни будь подружки?» Дашенька не хотела расстраивать маму, отвечала, что ей есть, где переночевать и всю ночь сидела в подъезде соседнего дома.
Вторые два глотка не показались ей такими противными, но запах из стакана все еще был ей не приятен. Мама уехала к очередному любовнику. Любовник номер тысяча двести сорок. Какая разница как их зовут. Дяди Саши, дяди Димы, имена повторялись, как и мамины истерики после очередной неудачи. И чем старше мать становилась, тем более сильные истерики обрушивались на тонкую детскую психику. В очередной пятидневный мамин загул у Даши начались месячные. Мамы не было дома и одиннадцатилетняя девочка пролежала все это время в постели. Тогда с ней происходило нечто важное, но ни кого не оказалось рядом, что бы разделить и поддержать в этот момент. Она взрослела по-настоящему, детство медленно уплывало и хотелось задержаться в нем хотя бы не надолго, хотелось спрятаться в объятиях мамочки, от того что надвигалось. Она чувствовала спазмы, разрывающие ее изнутри, она еще не понимала, вместе с новой болью в ней зарождалось не принятие себя. Кому ты нужен, если безразличен собственной матери?
Как теперь любить этого ребенка? Он уродует ее изнутри, напоминает своим присутствуем о собственной ущербности. Он не нужен. Он паразит. Он высасывает ее.
Даша допила остатки и поставила стакан на стол.
Может еще немного?
Наполнив стакан, она снова подошла к зеркалу. Как там ее отражение? Изменилось? Похорошело? Нет. Оно оставалось таким же уродливым. Только теперь ей стало наплевать на это.
Из комнаты послышался звонкий удар. Эти маленькие человечки не когда не унимаются. Снова доставляют ей хлопоты. Теперь придется собирать мусор с пола.
Она выглянула из ванной. На полу лежали разноцветные осколки, которые несколько секунд назад были вазой. Взяла веник и совок. Собрала осколки, поцарапавшие ламинат, в кучку. Оглянулась, сжимая в руках метлу. Квартира становила такой же безобразной, как тогда когда они только въехали в нее. Заметила маленькие глазки серенького уродца, наблюдающие за ней. Замела разбитую вазу в совок. Сняла тапочки. Босыми ногами прошла по полу, проверяя все ли осколки собраны. Уколола ногу. Нет, не все. Усмехнулась.
23.
Когда Суворов собирался уходить его мобильник зазвонил. Сергей не часто пользовался им в последнее время и с начала не понял, откуда исходит звук. Телефон лежал на подзарядке около недели. Экран показывал одиннадцать не принятых вызовов. Он не появлялся на работе с того момента как вспомнил правду о себе и сейчас решил ответить на звонок. В конце концов у него еще остались обязанности.
- Живой? – спросил голос в трубке. Это был Запольский.
- Как видишь.
- Так в том то и дело, что не вижу. Все вас обыскались. Дома вас нет, на звонки не отвечаете. Решили, что вы укатили в незапланированный отпуск, но потом поняли, что это бред, - он усмехнулся, - поняли, что то случилось. Вы ж так и не вернулись с последнего обхода.
Суворов молчал.
- Короче. Куваев сказал, не появитесь сегодня – уволит.
- Его право.
- Так придете?
- Мне сейчас не когда.
- Ну, смотрите.
Отключив звонок, Сергей машинально положил телефон в карман джинс.
Потом одел куртку, повесил старый рюкзак на плечо. В рюкзаке лежали перчатки новый фонарь, кирка, зажигалка. Термос с горячим кофе и две упаковки с сухарями. Лопату он купит по пути. Лопату и кое что еще…
Еще недавно Суворов считал себя обычным человеком, который прекрасно знал, что будет с ним завтра. Он и сейчас считал себя обыкновенным, просто он собирался сделать нечто ненормальное.
Дорога от дома до деревни заняла около пяти часов. Чертова зима, ему ни за что не успеть сделать, то, что он задумал засветло. В четыре часа день уже начинает уходить, и ему очень не хотелось оставаться в доме ночью.
Когда он проник в дом, тем же путем, что и раньше, на улице повалил снег. «Вот и хорошо», подумал он, если в деревне и есть люди, они не заметят следов к пустовавшему дому.
Он подвинул обеденный стол, прямо под ним была крышка погреба.
- Безумие, - произнёс он и откинул крышку.
Оголилась темнота.
24.
Прижимая медвежонка к груди, маленький Максим забрался на диван. Ему совсем недавно исполнилось три года, а его брату было почти десять и сейчас он закрылся от него в комнате, собирая новый подъемный кран из конструктора.
Он не проснулся, а именно очнулся, так как сном этот бред вызванный температурой назвать нельзя. Тяжело дыша, Сергей с трудом повернулся на бок и тихо застонал от пронзившей его боли. Жутко хотелось пить, но сейчас расстояние от кровати до кухни казалось ему непреодолимым. Может быть у кровати была бутылка с водой. Точнее он знал, что бутылка всегда стояла рядом с кроватью на случай, если с похмелья ему будет лень идти на кухню за водой. Но он не помнил, когда в последний раз наполнял ее. Любое движение отзывалось в теле ломотой. Он напрягся всем телом и приподнялся посмотреть на пол, где у изголовья должна была стоять помутневшая, мятая пластиковая бутылка. Но бутылки не было. По правде говоря, и пола тоже не было. Он все еще летел, но уже не на облаке, а на собственной кровати.
«Надо упасть», подумал он, «упасть, чтобы проснуться».
И он перевалился через край кровати, расслабил тело, резко рухнув вниз.
Сергей содрогнулся и открыл глаза. Он посмотрел назад, на пол.
Бутылка, наполовину наполненная водой стояла на прежнем месте.
К утру жар спал. Сергей съел два куска черствого хлеба и выпил крепкий сладкий чай, больше из еды ни чего не нашлось. По правде говоря, он не помнил когда в последний раз ходил в магазин за продуктами. Чай он выпил с удовольствием, Сергей забыл какой он на вкус, в последнее время употребляя только кофе или простую воду. Такой чай делала его бабушка, она добавляла в него мяту.
Сергей закурил. Швырнул зажигалку на стол и взял письмо.
Текст письма был написан крупным ровным подчерком и помещался на десяти полностью списанных листах. Суворов читал их медленно, иногда перечитывая предложение по несколько раз. Прабабушка Зина вкратце описала свою жизнь, рассказала о том, как вначале Великой Отечественной войны, ее родители ушли на фронт и не вернулись. В сорок втором в деревню, где она жила с бабушкой Валерией Леонтьевной вошли немцы, и как она впервые узнала о том, кто была ее бабушка. Началось все с того, что немцы обходили стороной их дом, словно он не существовал для них. Немецкие солдаты хозяйничали во всей деревне, забивали скот, отбирали еду, насиловали женщин, но их семью не трогали. Этот факт казался Зине странным, но она не решалась заговорить об этом с бабулей. Девушка боялась ее.
Бабушка воспитывала Зину в строгости, сурово наказывала за малейшие проступки. Самое частое наказание это насыпать горох на тряпку и поставить ребенка на колени, заставляя оставаться в таком положении всю ночь. Зина беззвучно плакала до самого рассвета. На коленках появлялись кровавые синяки, она вздрагивала всем телом, мялась худыми коленками по рассыпанному гороху, до первых петухов. Потом просыпалась бабушка, нежно гладила внучку по голове, ласково приговаривая: «Вставай дочка, вставай». По щекам девочки стекали слезы, Зина вставала, шла в свою холодную постель и долго не могла уснуть, наблюдая, как встает солнце.
Однажды на главной улице собралась вся деревня, толпа тихо гудела, а Зина припала к раскаленному от солнца оконному стеклу. Нацистские солдаты с автоматами рассредоточились вдоль улиц. Вся деревня замерла в ожидании. Только бесноватые стрижи, звонко урча, резвились над высокими деревьями. Из окон дома, было не видно место вокруг которого собрались люди. Они обступали яму около трех метром глубиной. Углубление было достаточно широким, что бы там сидя или полулежа, разместилось пять человек.
- Отойди от окна, - медленно сказала бабушка. Девушка подчинилась. Зина села на край кровати. Бабушка в черной одежде с головы до ног призраком проплыла мимо нее. Только они сегодня днем остались дома, всех остальных заставили покинуть свои дома, что бы люди видели показательную казнь. Толпа молчала. Под окнами прошла группа людей.
- Можно я открою окна? – тихо проговорила Зина, чувствуя как одежда липнет к телу, - сегодня невыносимо жарко.
- Нет, на улице сейчас самый зной.
Жарко. А в яме скоро станет удушающе, потому что те люди, которые прошли минуту назад под окнами сейчас окажутся в собственной могиле. Люди, на головы которых будет сыпаться сырая заемся. Земля будет попадать им в глаза, сыпаться за шиворот, хрустеть на зубах. Они начнут вязнуть в земле. Земля покроет их головы, но люди не перестанут шевелится под ее тяжестью, пытаясь дышать через черную липкую грязь. Вязкую, удушающую жижу из пота и слез.
Зина не видела этого.
Той ночью в деревне стояло безмолвие. Зина проснулась. В доме было темно и тихо. Молчали даже бабушкины ходики. Слабый свет от луны струился сквозь окно. У окна на лавке сидела бабушка. Зина опустила ноги с кровати и позвала ее.
- Бабуля…
Бабушка не ответила и не пошевелилась. Силуэт ее казался маленьким, она сидела, сгорбившись, отвернувшись к окну.
- Бабуля, - Зина встала и собиралась сделать шаг, как услышала голос бабушки из соседней комнаты.
- Не ходи туда. Не я это.
Сердце рухнуло, от ужаса потемнело перед глазами, Зина отступила назад и упала на кровать.
После долгого молчания бабушка рассказала - она умела разное. Так она сказала.
«Умела разное».
Больше они не говорили об этом. Зине и так стало ясно. При других обстоятельствах она бы не поверила, но сейчас было совсем другое.
Через год Зина вышла за муж, почти сразу мужа забрали на фронт. Через девять месяцев родилась ее первая дочка. С правнучкой бабушка вела себя совсем иначе. Валерия ни когда не наказывала ребенка, баловала, рассказывала странные сказки, всегда была рядом с девочкой и Зина чувствовала, что чем взрослее становилась девочка, тем более привязывалась к бабуле и отдалялась от родной мамы.
Ту пору, когда семья переехала в квартиру семьдесят два, хрущевской пятиэтажки, Зина описала подробнее всего. Лера-халера была ведьмой, умирая передала свой дар правнучке, а после смерти должна была забрать дар обратно, но так не могло случится, потому что похоронили ее не так как хоронят обычного человека.
Вот то, чего не знал Сергей. Бабку похоронили в погребе деревенского дома. В доме, где он вырос. Ее останки все время находились там. Мороз пробежал по коже. Ее закопали в собственном доме, в месте где все началось, отрубив голову и положив лицом вниз. Так она не сможет двигаться, так она ни чего не увидит, ни кого не услышит, ни кого не позовет.
«Нужно ее собрать», писала Зина, «собрать обратно, что бы она забрала себе их. Только она сможет контролировать их. Все должно было быть не так. Она должна была просто умереть, вместе с ведьмой умирает и дар. Умирают оба безвозвратно. Передавая дар, ведьма после смерти ищет его, что бы вернуть. После продолжает жить в ином мире, влияя на наш. Тогда все пошло иначе. И ее жизнь, ее обладание ими, кажутся не так плохи, как то, что происходит теперь».
22.
Возвращаясь с работы, домой Игорь не стал дожидаться маршрутки. Он решил пойти, домой пешком, не смотря на мороз. Таким образом, дорога до дома займет больше времени…
Он был не уверен в том, что именно видел в новогоднюю ночь, возможно, это лишь видения, сон, навеянные ее психозом. Даша была не в себе. Скорее всего, это связанно с беременностью. Только роль няньки, которую с начала он выполнял с любовью и добросовестностью, начинала его тяготить. Неприятно признаваться себе, но он не хотел ее видеть. Игорь продолжал любить жену, но каждый день, возвращаясь с работы наблюдать ее безрадостный отрешенный взгляд, становилось все тяжелее. Ее пустые, затуманенные глаза… глядя на него, она его не видела. Иногда ее взгляд становился живым, но в такие моменты он выражал лишь ужас, недоумение. Это так называемое просветление могло случиться в момент просмотра телевизора или ужина. Она перестала общаться, и односложно отвечала на его вопросы. Кроме того, Даша перестала убираться в квартире, готовить, стирать. Ее деятельность ограничивалась просмотром ленты «в контакте» или «инстаграме», а так же поглощением еды. Даша пренебрегала личной гигиеной, и шла в душ лишь, когда на этом настаивал Игорь.
Возможно, Игорь относился бы к состоянию жены немного иначе, если бы не внезапная смерть его бабушки. Она умерла через несколько дней после нового года. Мама говорила на похоронах, что в последние дни жизни бабушку беспокоило что-то. Она перестала спать по ночам. Бабушка подолгу сидела на своей кровати, не включая свет, опираясь на трость и смотрела в темноту за окном. Даша не поехала с ним на похороны, новость о смерти бабушки приняла с безразличием и ни как не поддержала его.
Но сейчас он не задумывался об этом. Усталый, опустошенный, он шел по улице, вглядываясь в лица прохожих, надеясь встретить знакомое лицо. И когда на встречу проплыл черный силуэт с красными губами, он остановился, пытаясь понять кто это.
- Привет, – заговорили красные губы, расплываясь в улыбке.
- Лиза? – неуверенно произнес он.
Стемнело уже давно. Даша бродила по квартире от одного в зеркала к другому, пытаясь найти разницу в отражениях. Но ее не было. Во всех зеркалах она была отвратительна себе. Серое отекшее лицо, оплывшие руки, немытые спутанные волосы, бледные потрескавшиеся губы. Кто ее теперь захочет? Она жирела изнутри. Ни чего прекрасного в беременности нет. Внешний и моральный урод смотрел на нее из зеркала, и нагло улыбался. Страшно захотелось выпить. Кажется, у Игоря был виски.
Коричневая жидкость резко пахла из стеклянного стакана. Она сделала три больших глотка и выдохнула с отвращением. Так пахло от ее матери, когда она приводила домой любовников. Мама говорила: «Дашенька, может переночуешь сегодня у какой ни будь подружки?» Дашенька не хотела расстраивать маму, отвечала, что ей есть, где переночевать и всю ночь сидела в подъезде соседнего дома.
Вторые два глотка не показались ей такими противными, но запах из стакана все еще был ей не приятен. Мама уехала к очередному любовнику. Любовник номер тысяча двести сорок. Какая разница как их зовут. Дяди Саши, дяди Димы, имена повторялись, как и мамины истерики после очередной неудачи. И чем старше мать становилась, тем более сильные истерики обрушивались на тонкую детскую психику. В очередной пятидневный мамин загул у Даши начались месячные. Мамы не было дома и одиннадцатилетняя девочка пролежала все это время в постели. Тогда с ней происходило нечто важное, но ни кого не оказалось рядом, что бы разделить и поддержать в этот момент. Она взрослела по-настоящему, детство медленно уплывало и хотелось задержаться в нем хотя бы не надолго, хотелось спрятаться в объятиях мамочки, от того что надвигалось. Она чувствовала спазмы, разрывающие ее изнутри, она еще не понимала, вместе с новой болью в ней зарождалось не принятие себя. Кому ты нужен, если безразличен собственной матери?
Как теперь любить этого ребенка? Он уродует ее изнутри, напоминает своим присутствуем о собственной ущербности. Он не нужен. Он паразит. Он высасывает ее.
Даша допила остатки и поставила стакан на стол.
Может еще немного?
Наполнив стакан, она снова подошла к зеркалу. Как там ее отражение? Изменилось? Похорошело? Нет. Оно оставалось таким же уродливым. Только теперь ей стало наплевать на это.
Из комнаты послышался звонкий удар. Эти маленькие человечки не когда не унимаются. Снова доставляют ей хлопоты. Теперь придется собирать мусор с пола.
Она выглянула из ванной. На полу лежали разноцветные осколки, которые несколько секунд назад были вазой. Взяла веник и совок. Собрала осколки, поцарапавшие ламинат, в кучку. Оглянулась, сжимая в руках метлу. Квартира становила такой же безобразной, как тогда когда они только въехали в нее. Заметила маленькие глазки серенького уродца, наблюдающие за ней. Замела разбитую вазу в совок. Сняла тапочки. Босыми ногами прошла по полу, проверяя все ли осколки собраны. Уколола ногу. Нет, не все. Усмехнулась.
23.
Когда Суворов собирался уходить его мобильник зазвонил. Сергей не часто пользовался им в последнее время и с начала не понял, откуда исходит звук. Телефон лежал на подзарядке около недели. Экран показывал одиннадцать не принятых вызовов. Он не появлялся на работе с того момента как вспомнил правду о себе и сейчас решил ответить на звонок. В конце концов у него еще остались обязанности.
- Живой? – спросил голос в трубке. Это был Запольский.
- Как видишь.
- Так в том то и дело, что не вижу. Все вас обыскались. Дома вас нет, на звонки не отвечаете. Решили, что вы укатили в незапланированный отпуск, но потом поняли, что это бред, - он усмехнулся, - поняли, что то случилось. Вы ж так и не вернулись с последнего обхода.
Суворов молчал.
- Короче. Куваев сказал, не появитесь сегодня – уволит.
- Его право.
- Так придете?
- Мне сейчас не когда.
- Ну, смотрите.
Отключив звонок, Сергей машинально положил телефон в карман джинс.
Потом одел куртку, повесил старый рюкзак на плечо. В рюкзаке лежали перчатки новый фонарь, кирка, зажигалка. Термос с горячим кофе и две упаковки с сухарями. Лопату он купит по пути. Лопату и кое что еще…
Еще недавно Суворов считал себя обычным человеком, который прекрасно знал, что будет с ним завтра. Он и сейчас считал себя обыкновенным, просто он собирался сделать нечто ненормальное.
Дорога от дома до деревни заняла около пяти часов. Чертова зима, ему ни за что не успеть сделать, то, что он задумал засветло. В четыре часа день уже начинает уходить, и ему очень не хотелось оставаться в доме ночью.
Когда он проник в дом, тем же путем, что и раньше, на улице повалил снег. «Вот и хорошо», подумал он, если в деревне и есть люди, они не заметят следов к пустовавшему дому.
Он подвинул обеденный стол, прямо под ним была крышка погреба.
- Безумие, - произнёс он и откинул крышку.
Оголилась темнота.
24.
Прижимая медвежонка к груди, маленький Максим забрался на диван. Ему совсем недавно исполнилось три года, а его брату было почти десять и сейчас он закрылся от него в комнате, собирая новый подъемный кран из конструктора.
