6.
Ветер шелушит лысеющие ветви деревьев.
Покачивающиеся макушки щекочут низкое серое небо, так и норовившее рухнуть, расколоться и покрыть своими останками остывающую землю.
Наступала очередная болезненная дремота, притворство природы, из года в год вовлекающая в театр повторяющихся похорон.
Декорации построены и звучит последняя мелодия. Между веток проскользает звук удара церковного колокола. Он нарастает и эхом растворяется. Его следом настигает второй, третий и сцена осени наполняется печально – торжественной мелодией, глубокой, как и провисающие небеса.
При каждом ударе по закоптившимся окнам пробегает еле заметная дрожь. Невидимые мурашки истерически мечутся по ослепшим окнам, внемлющим таявшей мелодии колоколов.
7.
Субботний день выдался дождливым. Сергей потирал ноющие виски. Небо всем весом навалилось на его бедную голову. Он прилег на не разложенный диван и закрыл глаза.
Шум дождя атаковал слух. Суворов с детства ненавидел этот звук и сейчас накрыл голову подушкой.
Он засыпал.
Удар о стекло. Тело беспомощно дернулось. Наверное, ветка. Сон снова позвал его, и тот страшный день из его далекого детства опять напомнил о себе. А началось все с подарка. Ему семь. Бабушка подобрала брошенного котенка у калитки их деревенского дома, где он проводил с ней лето. Малышу было только несколько недель. Совсем крошечный белый с двумя серыми пятнами на левом боку. Он жалобно пищал тоненьким голоском и смотрел на мир глазками полными ужаса. Его отобрали у матери, где была еда, где было тепло, лишили привычного, безопасного мира и теперь дрожащего протягивали в руки нового незнакомца. У Сережи на руках он вдруг замолчал. Перестал вырываться и замер.
- От тебя молоком пахнет, – сказала бабушка.
Маленький Сережа не помнил большего счастья, чем в тот день. Бабушка достала блюдце, мальчик налил туда из своей кружки молока. Котенок принялся жадно лакать, а Сережа вымочил мякиш белого хлеба в молоке, котенок жадно скушал его. Мальчик и котенок. Они не расставались три дня. Днем котенок сидел у него за пазухой, а ночью спал под боком.
- Как его звать то? – спрашивала бабушка.
- Котенка звать Котенок, - гордо отвечал Сережа.
Бабушка улыбалась и качала головой. Котенок без имени терся о ее ноги.
Три дня котенок по имени Котенок жил с маленьким Сережей, не отходя от него и на шаг.
Суворов проснулся. Котенок по имени Котенок. Он потер глаза, сел на кровати и закурил. Смеркалось. Дождь все еще лил.
Он подошёл к окну и, облокотившись на левую руку, затянулся. Перед глазами оказалось левое запястье и татуировка на нем. Надпись. «Помни о времени, оно не такое, каким его видишь». Он усмехнулся. Сергей набил ее лет двадцать назад, в годы юности и наверняка был пьян. Суворов не помнил, как и кто бил надпись и что она обозначает или значила, когда он решил набить ее на своем теле. Это было двадцать лет назад. Сейчас ему сорок. «Помни о времени». Он забыл. Жизнь закружилась, и он многое позабыл. Сергей помнил, как выглядели отец и мать, но не помнил событий из детства. Например, он знал, что ходил в школу, только не помнил лиц одноклассников или фамилии учителей. Он знал, что учился в институте, только встретив однокурсника, не узнал бы его, даже если бы тот заговорил с ним. Как увидев сон, проснувшись, помнишь только не ясные образы. Забывается, то, что становится не важным. Ясно он запоминал события с того момента как закончил институт и устроился в милицию. Странный выбор для молодого юриста. Странно и то, что за годы службы он дослужился только до звания лейтенанта, и застрял на работе участкового.
Все что произошло до этого, подсознание предпочло забывать. Единственное четкое воспоминание, которое мучило Сергея, виделось ему во сне. Тот летний день он не забудет.
Сергей сидел на кухне своей однокомнатной квартирки докуривая сигарету. Если бы его бывшая жена видела, как он курит в комнате, подняла крик. Но на то она и бывшая, чтобы не мешать ему делать то, что он любит. Он усмехнулся. Конечно, они развелись не из-за сигарет. Она оказалась истеричкой. С начала она успешно скрывала эту черту своего характера… тоже нет. Он знал, почему она стала такой. Потому что у них не было детей. Ее депрессии сменились беспричинными истериками. Она кричала, что ему плевать и была права. А он допоздна засиживался на работе. Он знал, что причина не в нем и просто не желал видеть укор в ее глазах. Через год после того как они расстались, она вышла замуж. А еще через год у нее родился сын. Некоторым парам просто не суждено стать родителями. Это чертовски иронично. Когда Суворов только познакомился со своей будущей женой, у него был роман с одной девушкой. Параллельные свидания продолжались пол года, пока девушка не объявила Сергею о своей беременности. Он любил ее. Действительно любил, сейчас он понимал это, но тогда страх перемен после рождения ребенка загнал его в угол. Казалось, жизнь кончена. Дальше ее слезы, его уговоры и под давлением она согласилась на аборт. Он знал, что после этого больше ее не увидит. «Надеюсь, что больше тебя ни когда не увижу», сказала она в их последнюю встречу с жуткой тоской в глазах. Так и вышло. Иногда вспоминая о ней, Сергей думал, как сложилась ее жизнь без него и как сложилась бы его жизнь, если бы она и их ребенок были рядом. Но все это лирика. Сюжетик для плохой мелодрамы, которые постоянно крутили по телевизору на радость толстеющим домохозяйкам.
Забелин опаздывал, Сергей решил, что старик не придет сегодня. За окном наступила поздняя осень, принеся с собой ливень, ветер и холод подступающей зимы.
Но в дверь постучали. Это был Забелин. Он никогда не звонил, а стучал в дверь характерным только для него стуком. Громкий удар, пауза и еще два удара. Суворова забавляла эта привычка старика. Казалось, эта манера стучать осталась у него из детства, из игр в шпионов и разведчиков, с тайными стуками, и зашифрованными словечками.
Укрытый мокрым дождевиком для рыбалки, он держал пакет с двумя литровыми бутылками пива, которое обещал купить. По его не бритому лицу стекали капли дождя. Суворов дал ему полотенце, а Забелин протянул ему пакет.
На кухонном столе стояли тарелки с порезанной копченой скумбрией, черным хлебом и вареные сардельки.
Суворов достал кружки для пива, которые сослуживцы подарили ему на прошлый день рождения. Он разлил пиво, верхнюю половину кружки покрыла густая белая пена.
– Где ты такое пиво берешь?
– Места надо знать.
Забелин достал пачку папирос "Беломор канал" и закурил.
– Бабы говорят, вызывали тебя опять в "семьдесят вторую"?
– Хм, – усмехнулся Сергей, – вызывали, где - то неделю назад, – он взял кусок рыбы, положил на свою тарелку и облизнул соленые пальцы.
Кухня наполнилась терпким папиросным дымом. Запах быстро перемешался с ароматом копченой рыбы.
– Чего сигареты не куришь?
– Не хочу привыкать к хорошему. – Старик затянулся, потушил папиросу в стеклянной мутной пепельнице с отколотым краем и сделал несколько глотков из кружки. – Ну и что там?
– Где?
– В "семьдесят второй".
– Ложный.
– Ммм, – понимающе протянул Забелин.
– Иван Семенович, а зачем спрашиваешь? Ты хуже местных баб. Наверняка они все рассказали, а тебе снова этот бред перетереть нужно.
– Бардак на твоем участке Суворов, люди пропадают. Ты говоришь бред, а всему своя причина.
Суворов напрягся, но не подал вида. Во рту пересохло. Взяв кружку Сергей залпом выпил половину. Он и без нравоучений знал, что бардак. Знал, что должна быть причина или объяснение. Должно быть. Но не было. По крайней мере, рациональной.
– Ты знаешь, кто жил там до этого?
– Да. В восьмидесятые туда переехала семья с парнишкой, который пропал первый. Потом через год туда переехала другая семья, и дочь убила мать. Дальше эти девушки.
– Не о том думаешь. Кто там жил до восьмидесятых?
Сергей молчал. Он задумался, пытался вспомнить, может быть кто то говорил ему, но тщетно.
– Не помнишь? Ты же в этом дворе вроде как пол жизни. Не ужели не слыхал? Не напрягайся. Я тоже не помню. И никто не скажет тебе. Наши бабки знают все обо всех. Но ни одна не скажет тебе кто жил в «семьдесят второй» до восьмидесятых. Кто - то скажет, что забыл, кто –то, что никогда не обращал внимание.
– На что ты намекаешь?
– Серега, я не намекаю. Это не просто так. Не буду говорить, что это черти или нечистая, прости Господи, – Забелин перекрестился, Суворов мотнул головой – старик совсем спятил, кроме того, за все то время, что он знал старика, Сергей ни разу не видел, что б тот крестился, – но ты видел, и все говорят, что то не ладно там. Подними архивы. Узнай кто жил там. Это твоя работа. Сейчас всем наплевать, понимаю. «Моя хата с краю, ничего не знаю». А люди дохнут, – интонация старика пошла вверх, старик начал заводится, и Суворов понял, что не сможет уйти от этого разговора просто так. - Еще обвешаешься глухарями. Помяни мое слово.
- Ну, ты же взрослый человек, - Сергей сделал большой глоток из помутневшего стакана, - что ты несешь? Ты хуже дворовых баб. Те мелят без разбору херню, и ты туда же!
- Ладно! – Забелин со злостью махнул рукой. - Поживешь с мое, посмотрим! Я старый, мне помирать скоро.
- Началось! – Суворов закатил глаза. Когда Забелин принимался причитать, Сергей ощущал себя подростком.
- Можешь считать умом тронулся, - продолжал старик, - уверовал чёрт знает, во что на старости лет, но ты факты, факты собери в башке своей. И подумай. Ты же мент, а не кисейная девка с выпускного.
Суворов видел, что старик сильно нервничает, и таким он его еще не видел. Забелин хмурился и руки его еле заметно дрожали, когда он доставал длинные белые косточки из рыбы. Только сейчас он осознал, как постарел Забелин.
- Упокойся дядя Ваня.
Тот молчал. Он видел, что Суворов не воспринимает его в серьез.
- Я долго не хотел говорить с тобой об этом. – Забелин задумался, отложил кусок рыбы, и положил руки на стол. Голос теперь звучал спокойно и вдумчиво. - Болтовня старика как нытье капризного ребенка. Когда ребенок капризничает, родители не хотят это демонстрировать. Этого ни кто любит. Это бесит. Я понимаю, как выгляжу. «Тронулся Забелин». Но Сережа, давай, я прошу тебя. Это серьезно. Ни кому, ни чего не нужно теперь. Люди чужие друг другу стали. Каждый замечает только собственную раздражённость. Не знает, кто его сосед. А эта квартира «не чистая». Не простая, понимаешь. Я прошу тебя.
Забелин наклонился к нему и заглянул в глаза. Суворов почувствовал едкий запал папирос изо рта старика и неприятный, сладкий запах старости. Сергею стало не по себе. Эта чертова квартира и так заняла все его мысли, а еще старик со своими предложениями и замечаниями. Но Забелин конечно прав, сколько бы в последние годы не говорили об этой квартире, но не слова о тех, кто там жил до восьмидесятых. Для него как и для многих других жителей дома, история началась с парнишки, исчезнувшего из запертой квартиры. С его семьи, когда они въехали туда в начале восьмидесятых. И от чего у всех в округе стерлось из воспоминаний прошлое? Это был упрямый факт, действительность, как назойливый комар, не дающий заснуть глубокой ночью.
Суворов долил пива. Вся его жизнь казалась ему бестолковым сном. А сейчас его настойчиво будила реальность. Ему отчаянно не хотелось просыпаться, не хотелось вспоминать, и вдруг мысль о том, что он не помнит первую половину своей жизни, опалила сознание. Раньше он просто знал, что возможно забыл какие то события, но сейчас со страхом осмыслил, что события, лица словно стерты кем - то из его памяти.
Старик давно умолк. Сергей тоже молчал. Не вставая со стула Суворов повернулся к холодильнику, достал бутылку водки. Взял кружку с подоконника и на треть наполнил ее. Сейчас он не хотел помнить, о том, что забыл часть своей жизни.
Суворову страшно не хотелось лезть во всю эту муть. В собственном болотце ему было тепло и уютно, а сейчас его пытались вытащить оттуда. К тому же ему вполне хватило последнего посещения квартиры. Ощущение страха, от того, что кто - то смотрел на него из дверного глазка настигало его и сейчас, когда он просто вспоминал об этом. Ни свет и грохот, ни последующий осмотр пустовавшей квартиры не напугал его больше, чем незримое око, глазеющее на него с той стороны.
Только все это оправдания. Страх и обманчивое ощущение комфорта, способ оправдать себя за допущенную ошибку. Его уязвлённое самолюбие требовало реабилитации, а это означало лишь одно: необходимо найти чудовище, для которого чужая жизнь только пустые слова.
8.
В замкнутых стенах царил покой. Через мгновение дверь открылась и в душную залитую желто – оранжевыми светом комнату, согретую солнечными лучами, прошли два мужчины и женщина.
Они подошли к закрытой балконной двери и окнам.
– А что, окна не открываются? – спросил мужчина у риелтора, оглядев старые деревянные рамы с облезшей и осыпавшейся краской. Серые, шершавые рамы были лишены ручек. Они походили на полопавшуюся кожу мертвеца. В памяти всплыл образ покойника – его отца. Вспомнил, как тряслись руки матери, когда они обнаружили труп на кровати, вернувшись после двух дневного отдыха на даче. Полусекундный взгляд – он лежит на спине. Полусекундный взгляд – и его широко открытый рот, застывший в последней попытке вдохнуть воздух. Полусекундный взгляд - и скрюченные от боли пальцы рук и ног. Неестественно выпученные глаза. Так искривил его инсульт, в тот же вечер как они уехали с мамой на дачу. До этого они каждый раз ездили на все вместе и только в этот раз семья, почему то разделилась. Раз и навсегда. Девятилетний мальчик. Его мама. И тело.
– Хм, да. Ручек нет, – поддержала жена.
Молодая пара смотрела на риелтора в ожидании ответа.
– Это причуда бывших владельцев, – невозмутимо говорил он, - окна можно поменять. Зато, какой вид. – Протараторил он, обращая взгляд за окно.
Даша и сама сразу заметила, что из окон открывалась необыкновенная панорама на лесопарк. Дом находился на небольшой возвышенности, у подножья находилась дорожка, вдоль разделяющая дом от леса, несмотря на третий этаж, окна находились на уровне верхушек деревьев. В панораме леса отсутствовали уродливые многоэтажные дома, частично виднелась только пара хрущевок по бокам от дома. Зеленеющие верхушки деревьев уютно соприкасались с голубым небом и на горизонте виднелись несколько позолоченных церковных куполов с православными крестами, сверкавших на солнце. А над ними возвышалась белоснежная колокольня, она выделялась в общей картине, придавала пейзажу, ощущение холодное, не живое, так как не подвижно стояла над волнующимися темно зелеными макушками.
