Сначала она обернула чистую тряпицу вокруг своего носа, затем проделала тоже с мужчинами и только потом разрешила дышать.
Рвало Агриппину Ивановну долго. Каждый раз вынося таз, Николлета заставляла открывать окна и мыть все с щелочем. Когда на горизонте заалела тонкая полоска зари, Пантелею было все равно. Он был измотан. Бывшая фрейлина то ли спала, то ли пребывала в обмороке. Силуан Никифорович с красными от усталости глазами щупал ее пульс, слушал дыхание.
Кто-то ткнул жандарма в плечо.
Николлета была уже на выходе.
- Ты едешь со мной, - безапелляционно сказала она.
- Вот еще.
В ответ госпожа Шаридаз пожала плечами и вышла. Пантелей слышал ее легкие шаги, она что-то искала. Затем перед его глазами появилось письмо.
- Я буду в лавке.
Ушла Николлета так же внезапно, как и появилась.
Кузякин несколько минут смотрел на плотный конверт - им овладела апатия. Читать не хотелось. Выбросить не давало любопытство. В конверте могли скрываться как тайные сведения о прошлом бывшей фрейлины, так и схема приема настойки из трав или, что еще хуже, расписание влажной уборки. Одно он знал наверняка - не сейчас.
- Вам, молодой человек, пора спать.
Лекарь выглядел неважно: запавшие от бессонной ночи глаза, сероватый оттенок кожи и взлохмаченные волосы.
- Вам в первую очередь, - возразил Пантелей.
Силуан Никифорович потер глаза.
- Надо, но сначала дождусь сиделку. В комнате при лазарете надо навести порядок, - он посмотрел на Кузякина и несколько раз моргнул. - Я торопился… Простите. Да. Вы правы. Идите спать.
Пантелей вспомнил расположение лазарета и перехватил лекаря и вручил ему свой ключ.
- Вот. Это быстрее. Там кушетка стоит. Поспите нормально. Я дождусь сиделку.
Силуан Никифорович несколько секунд смотрел на ключ, словно не понимал и потом, послушно кивнув, ушел.
Дождавшись сиделку, молодой жандарм смог наконец-то уйти. Где-то в коридорах были слышны голоса. Это персонал санатория шел на утреню смену. Письмо лежало в кармане. В номере на кушетке спал лекарь. Спал в ботинках. Силуан Никифорович не пошевелился даже, когда чистоплотный Кузякин снял с него обувь и накрыл пледом. Спать хотелось со страшной силой, только уснуть сразу не получиться. Поэтому молодой жандарм не спеша принял ванну. Заказал в номер завтрак и не торопясь его съел, по ходу читая письмо. Письмо было обычным, личным. Писала его молодая девушка. Эмоциональность повествования, некоторая экспрессивность и тотальная наивность с головой выдавали ее возраст. Писала она грамотно, красиво. Только зачем Николлета дала это письмо ему?
Молодой жандарм убрал все листы в конверт и снова положил его в карман сюртука. Затем проверил спящего беспробудным сном врача и улегся спать сам. Заснуть только не удалось. Острая как бритва мысль заставила его вскочить и снова отрыть конверт. Аккуратная и малозаметная подпись в крайнем правом углу. Теперь он знал кто такая Николлета Шаридаз. Только как это все связано?
Ему удалось не надолго забыться беспокойным тревожным сном. Встал он резко, широко распахнув глаза. За окном был глубокий полдень.
- Почту еще не приносили? - послышалось из приоткрытого окна.
- Нет конечно. Ее пока проверят, отсортируют. Раньше обеда и не ждите.
Почта! Ему срочно нужно написать письмо.
Служащий в маленькой почтовой конторке округлил глаза.
- Что это?
- Письмо, - невозмутимо ответил Кузякин.
- Вы здесь роман решили написать? - уточнил он у жандарма, но получил в ответ холодную улыбку.
- Правилами предписано ознакомиться с содержимым вашего послания… - неуверенно начал объяснять он, как на стол его конторы легло еще три пухлых конверта. - Э…ммм…
- Экспрессом утренним, - добавил Пантелей и оставил пару монет.
Служащий пощупал нос, словно хотел поправить очки, которых у него не было.
- Я должен ознакомиться с содержим, - чуть не всхлипывая сказал он.
- Экспресс придет через 10 минут. Начинайте. Я не заклеивал. И вот еще за марки.
На столе появилось пара медяшек.
Уходить из почтовой конторы жандарм не стал. Он коршуном следил за пытающегося увильнуть от проверки служащего.
- Вы страницы пропустили. Наверное склеились. Вы читайте, читайте. Не отвлекайтесь! Экспресс ждать не будет.
Уходил Кузякин под гневное сопение служащего почтовой конторы, но заветный штамп «проверено» на все своих три письма получил. Уже завтра Носков, Разуляк и шеф полиции получат его послания. Но ему требовался «наузский мастиф».
Солнце светило особенно ярко. От этого настроение жандарма улучшилось настолько, что он решил задержаться в городе и выпить чашечку чая.
Город жил своей размеренной жизнью. Впервые за долгие недели Пантелей чувствовал себя живым. Кто бы мог подумать, что ночное происшествие настолько взбодрит?
Жандарм нахмурился. Надо бы проведать травницу. Мало ли? Путь неблизкий, ночь, женщина пожилая.
- Опять за мазью пришел? - усмехнувшись уголком губ, спросила Николлета.
- Если у вас есть для бодрости.
Женщина снова хмыкнула. На стойке появился маленький флакончик.
- Помазать виски и за ушами. Бодрость гарантируется.
- Надолго?
- Спать по ночам надо, чтобы бодрости хватало надолго, - больше по привычке проворчала она. - А эта притирка даст эффект минут на 10.
Целых 10 минут от какой-то притирки! Такого эффекта он точно не ожидал.
- А для сна? - полюбопытствовал он.
На прилавке появился второй флакон. Такой же маленький, но в плоской банке.
- Засыпаешь как младенец через 15 минут. Пользоваться не больше недели.
- А потом? - заподозрил неладное жандарм.
- А потом мазь закончится и придётся покупать заново.
- И все? - не поверил ей Кузякин.
- И все. И привыкнешь. А так все.
Пантелей готов был прищурить глаз и спросить к чему и почему он привыкнет, но вовремя рассмотрел в глазах пожилой женщины смешинку и какое-то ожидание.
- Как вы доехали? - расплачиваясь, спросил он.
- С ветерком.
Николлета была крепким орешком и точно не собиралась ему помогать.
- И все же у меня в голове не укладывается, как графиня Шереметьева вдруг стала Николлетой Шаридаз.
Он прямо посмотрел ей в глаза. Ни испуга, ни паники, ни радости - ничего. Словно он про погоду говорит.
- Жизнь заставила.
Кузякин усмехнулся. В этом он с госпожой Шаридаз был согласен. Жизнь… жизнь - штука интересная и может такое закрутить, что никакой роман не выдержит.
- Графиня,..
- Не графиня, - перебила она.
- Вы мне передали свое письмо, - ровным голосом продолжал Пантелей. - Вы хотели, чтобы я понял кем вы являетесь на самом деле. Так зачем сейчас темнить? Зачем эти игры?
- Это не игры, - так же спокойно возразила она. - Я Николлета Шаридаз, травница местного курорта. Как я стала ей и какой путь пришлось пройти уже не важно. Но… - она замолчала, подбирая слова. - Возможно, я бы рассказала тебе свою историю, если бы дело касалось только меня, но здесь замешано много людей. Важных и ценных для империи людей.
- Тогда зачем? - удивился жандарм.
- Я не могу рассказать, но ты, - ее палец указал на Кузякина, - ты можешь сам все узнать. Надо только сопоставить факты многолетней давности и…
Она поманила его ближе к себе. Пришлось наклоняться. Когда левое ухо жандарма оказались у самых ее губ, она очень тихо, словно выдохнула сказала:
- Одна подмена, всего одна подмена. Не мудри.
Затем травница легонько хлопнула его по макушке и оттолкнула.
- С этим надо разобраться. Рипа в опасности. Кто-то из ее давнего прошлого, - с этими словами она передала ему пакет а покупками и взглядом указала на дверь.
Пантелей сидел в уютном кафе и невидящим взглядом смотрел на улицу.
В архив ему сейчас хода нет. Тот далеко, в столице, да и зачем действовать так топорно? Беркендорф заставлял своих курсантов развивать память. Выучить за 15 минут половину книги? Легко. Сопоставить факты многолетней давности? Можно. Какой давности? Какие факты? Он крутил ложку, ловя ее начищенным боком блики солнца.
- Вам что-нибудь еще принести? - участливо спросил официант.
Кузякин ослепительно улыбнулся.
- Кашу.
- Гречневую, пшеничную, пшенную, овсянную, на молоке?
- Перловку с двумя кусочками масла. Горячий черный чай с зажаренным хлебом без масла и сахара и смородиновое варенье.
Официант коротко кивнул и убрал чашку с остатками чая.
Заказ ему принесли через 40 минут. Повар оказался мастером своего дела. Каша была рассыпчатой с хорошо проваренными зернами, хлеб поджаренный снаружи и мягкий внутри, чай ароматный, а про варенье и говорить не стоит. От одного взгляда на креманку текли слюни. Жандарм положил первый кусочек масла в кашу и несколько секунд наблюдал, как тот постепенно тает. Второй он разделил на двое и стал намазывать тонким слоем по хлебу. Все его движения были плавные и размеренные. Люди, проходящие мимо невольно задерживали на нем взгляд и парочка зашла в кафе, чтобы повторить его заказ.
Простые и размеренные движения помогали структурировать мысли, которые потоком неслись в его голове. Много лет тому назад молодая графиня Шереметьева пропала. Скандал? Нет. Ее исчезновение прошло незаметно. А все потому что родственники представительницы одного из древнейших и верных родов империи сгинули накануне. Кто-то упал с лошади, кого лихорадка скрутила, а кто от старости. Целый род пропал и никто не удивился. А все потому, что времена были неспокойные - смена власти. Правящая чета внезапно скончалась от той самой лихорадки. И здесь ничего подозрительного нет, так как половина населения страны переболела этой напастью. Много умерло независимо от возраста и пола.
Воспитывал Нику Шереметьеву дедушка - первый советник императора. Человеком он был железной воли и самодисциплины. Когда его дочь вместе с зятем умерли от красной лихорадки, он взял маленькую Нику к себе домой, но вместо того, чтобы нанять целую толпу нянек и гувернанток занялся ее воспитанием лично. У девочки была своя горничная, доверенное лицо графа, которая помогала в чисто женских вопросах. По мнению окружающих, свою внучку он растил в своеобразной заботе. Она обучалась всему, что знал сам советник, умела ездить верхом, стрелять из пистоля, но плохо вышивала и декламировала стихи. Но главное, ей было дозволено то, что барышням из благородных семейств и не снилось. Ей предоставили выбирать свою судьбу.
У старого графа еще был сын. Политику Мирон Шереметьев не переносил и выбрал военную стезю. Часто брал племянницу на полигон, где простые солдаты учили маленькую Нику варить кашу в котелке и мотать портянки. По слухам, солдаты обожали своего командира, а в маленьком Нике души не чаяли и с радостью подрабатывали нянькой для внучки первого советника.
Все шло чинно благородно, пока череда нелепых случайностей не превратили Нику Панкратьевну, последнюю графиню Шереметьеву в обычную травиницу Николлету Шаридаз.
Сначала ушел из жизни дедушка. По официальной версии старый граф Шереметьев умер от старости вслед за своим императором и его женой, неофициально говорили, что Иван Михайлович умер от тоски и горя. От какой тоски и горя представился первый советник, Пантелей не мог представить. Затем дядя: погиб при странных обстоятельствах, возвращаясь домой на похороны отца - упал с лошади. И это кавалерист, который в седле провел большую часть жизни. Молодая графиня должна была дебютировать свете, но высказала протест и засела в родовом гнезде строчить гневные письма. Кому и куда она строчила Пантелей не помнил, но упрямства ей было не занимать. В одну Тайную канцелярию она писала несколько месяцев подряд каждый день, затем через день, затем раз в неделю. Постепенно эпистолярный запал Ники Шереметьево пропал. О молодой графине вспомнили накануне коронации нынешней императорской четы. Прислали гонца с приглашением, а девушки не оказалось в родовом поместье. Ее искали явно, тайно, а через полгода признали погибшей и остатки былого величия рода Шереметьевых передали дальним родственникам, которые в свою очередь поделили поместье на части и определили как приданное своим дочерям и племянницам.
О какой подмене говорила Николлета? И при чем здесь Агриппина Ивановна?
Чай давно был выпит, поджаренный хлеб съеден, а от каши остались лишь грязные борта на фаянсовой тарелке.
- Послушайте, я не хочу вашей каши. Дайте мне бутерброд! - ввинтился в его размышления чей-то голос.
Через два столика от него возмущалась девица. Обычная. В ней не было ничего примечательного. Обычная внешность. Обычный нос, обычные глаза, обычные волосы. Если бы у нее зубы выпирали или нос свисал клювом, то это привлекло бы внимание, а так… обычная.
- А еще говорят, что у них сервис! Сервис у них никудышний! Согласны? - она впилась своими глазами в Кузякина.
Пантелей сдержался, чтобы не поморщиться. Обычная истеричка. Плохо, что нацелилась на него. Теперь будет искать либо его поддержки, либо спустит на него всех собак. Он равнодушно отвернулся.
- Хам! - донеслось до него.
Девица продолжала бубнить, но молодой жандарм уже не обращал на нее внимания.
Он вытащил из нагрудного кармана письмо.
«Мой дорогой друг! Тебе не стоит беспокоиться обо мне и моем комфорте. Привычные ранее безделушки, которых я сейчас лишена ничто по сравнению с тем, как я страдаю от разлуки с тобой. Не стоит напоминать о том, как глупа и ветрена я была, привязывая свое бытие к этим бесполезным вещам. Увы мы понимаем всю ценность нашей жизни, только когда лишаемся чего-то. Я потеряла многое, но не все! Сейчас я тешу себя надеждой, что скоро все закончится и ты сможешь приехать и забрать меня. Мы уедем, как и мечтали, подальше от столицы. Будем жить простой жизнью. Ты будешь учить сельских мальчишек грамоте, а я буду помогать тебе. Да, ты никогда не говорил об этом прямо, но сердце видит! Твой мимолетный вздох, твой взгляд и будто случайные касания - все это сказало мне много больше! Увы, я не могу покинуть сейчас имение. Много дел, которые надо завершить. Много людей, которые зависят от меня. Не смейся! Ты считаешь меня глупенькой романтической барышней. Я знаю. И да, я иногда бываю такой, но если от меня зависят другие…».
Кузякин поморщился. Восторженная и влюбленная девушка в письме никак не вязалась с прямой и циничной Николлетой. Судя по всему, письмо писалось после кончины родственников, а значит их смерть не стала тем, потрясением, которое изменило Нику Шереметьева до неузнаваемости. Тогда что?
Он снова углубился в чтение. Застилающая глаза влюбленность, максимализм и наивный фатализм соседствовали с здравыми рассуждениями и местами адекватной оценкой ситуации. Молодой жандарм потер глаза. У молодой Ники-Николлеты имелся здравый смысл, рассудительность, сила воли, если это не касалось объекта воздыхания. По отношению к нему она становилась дура-дурой. У него неприятно засосало под ложечкой. Знакомые манипуляции. Кто-то очень хотел задурить юной барышне голову. Задурили топорно и… эффективно. Будто хотели ее от чего-то отвлечь. О чем или о ком писала графиня Шереметьева в Тайную канцелярию? Ему нужен архив Тайной канцелярии!
- Сокол, а ты чего такой грустный?
Агрипина Ивановна радовала ясным сознанием, привычным сарказмом и хорошим настроением. Хотя последнее весьма сильно напрягало Кузякина.
- Не смотри на меня, как купец на графа, - бывшая первая фрейлина театрально выдержала паузу. - Не спросишь почему?
Рвало Агриппину Ивановну долго. Каждый раз вынося таз, Николлета заставляла открывать окна и мыть все с щелочем. Когда на горизонте заалела тонкая полоска зари, Пантелею было все равно. Он был измотан. Бывшая фрейлина то ли спала, то ли пребывала в обмороке. Силуан Никифорович с красными от усталости глазами щупал ее пульс, слушал дыхание.
Кто-то ткнул жандарма в плечо.
Николлета была уже на выходе.
- Ты едешь со мной, - безапелляционно сказала она.
- Вот еще.
В ответ госпожа Шаридаз пожала плечами и вышла. Пантелей слышал ее легкие шаги, она что-то искала. Затем перед его глазами появилось письмо.
- Я буду в лавке.
Ушла Николлета так же внезапно, как и появилась.
Кузякин несколько минут смотрел на плотный конверт - им овладела апатия. Читать не хотелось. Выбросить не давало любопытство. В конверте могли скрываться как тайные сведения о прошлом бывшей фрейлины, так и схема приема настойки из трав или, что еще хуже, расписание влажной уборки. Одно он знал наверняка - не сейчас.
- Вам, молодой человек, пора спать.
Лекарь выглядел неважно: запавшие от бессонной ночи глаза, сероватый оттенок кожи и взлохмаченные волосы.
- Вам в первую очередь, - возразил Пантелей.
Силуан Никифорович потер глаза.
- Надо, но сначала дождусь сиделку. В комнате при лазарете надо навести порядок, - он посмотрел на Кузякина и несколько раз моргнул. - Я торопился… Простите. Да. Вы правы. Идите спать.
Пантелей вспомнил расположение лазарета и перехватил лекаря и вручил ему свой ключ.
- Вот. Это быстрее. Там кушетка стоит. Поспите нормально. Я дождусь сиделку.
Силуан Никифорович несколько секунд смотрел на ключ, словно не понимал и потом, послушно кивнув, ушел.
Дождавшись сиделку, молодой жандарм смог наконец-то уйти. Где-то в коридорах были слышны голоса. Это персонал санатория шел на утреню смену. Письмо лежало в кармане. В номере на кушетке спал лекарь. Спал в ботинках. Силуан Никифорович не пошевелился даже, когда чистоплотный Кузякин снял с него обувь и накрыл пледом. Спать хотелось со страшной силой, только уснуть сразу не получиться. Поэтому молодой жандарм не спеша принял ванну. Заказал в номер завтрак и не торопясь его съел, по ходу читая письмо. Письмо было обычным, личным. Писала его молодая девушка. Эмоциональность повествования, некоторая экспрессивность и тотальная наивность с головой выдавали ее возраст. Писала она грамотно, красиво. Только зачем Николлета дала это письмо ему?
Молодой жандарм убрал все листы в конверт и снова положил его в карман сюртука. Затем проверил спящего беспробудным сном врача и улегся спать сам. Заснуть только не удалось. Острая как бритва мысль заставила его вскочить и снова отрыть конверт. Аккуратная и малозаметная подпись в крайнем правом углу. Теперь он знал кто такая Николлета Шаридаз. Только как это все связано?
Ему удалось не надолго забыться беспокойным тревожным сном. Встал он резко, широко распахнув глаза. За окном был глубокий полдень.
- Почту еще не приносили? - послышалось из приоткрытого окна.
- Нет конечно. Ее пока проверят, отсортируют. Раньше обеда и не ждите.
Почта! Ему срочно нужно написать письмо.
Глава 4
Служащий в маленькой почтовой конторке округлил глаза.
- Что это?
- Письмо, - невозмутимо ответил Кузякин.
- Вы здесь роман решили написать? - уточнил он у жандарма, но получил в ответ холодную улыбку.
- Правилами предписано ознакомиться с содержимым вашего послания… - неуверенно начал объяснять он, как на стол его конторы легло еще три пухлых конверта. - Э…ммм…
- Экспрессом утренним, - добавил Пантелей и оставил пару монет.
Служащий пощупал нос, словно хотел поправить очки, которых у него не было.
- Я должен ознакомиться с содержим, - чуть не всхлипывая сказал он.
- Экспресс придет через 10 минут. Начинайте. Я не заклеивал. И вот еще за марки.
На столе появилось пара медяшек.
Уходить из почтовой конторы жандарм не стал. Он коршуном следил за пытающегося увильнуть от проверки служащего.
- Вы страницы пропустили. Наверное склеились. Вы читайте, читайте. Не отвлекайтесь! Экспресс ждать не будет.
Уходил Кузякин под гневное сопение служащего почтовой конторы, но заветный штамп «проверено» на все своих три письма получил. Уже завтра Носков, Разуляк и шеф полиции получат его послания. Но ему требовался «наузский мастиф».
Солнце светило особенно ярко. От этого настроение жандарма улучшилось настолько, что он решил задержаться в городе и выпить чашечку чая.
Город жил своей размеренной жизнью. Впервые за долгие недели Пантелей чувствовал себя живым. Кто бы мог подумать, что ночное происшествие настолько взбодрит?
Жандарм нахмурился. Надо бы проведать травницу. Мало ли? Путь неблизкий, ночь, женщина пожилая.
- Опять за мазью пришел? - усмехнувшись уголком губ, спросила Николлета.
- Если у вас есть для бодрости.
Женщина снова хмыкнула. На стойке появился маленький флакончик.
- Помазать виски и за ушами. Бодрость гарантируется.
- Надолго?
- Спать по ночам надо, чтобы бодрости хватало надолго, - больше по привычке проворчала она. - А эта притирка даст эффект минут на 10.
Целых 10 минут от какой-то притирки! Такого эффекта он точно не ожидал.
- А для сна? - полюбопытствовал он.
На прилавке появился второй флакон. Такой же маленький, но в плоской банке.
- Засыпаешь как младенец через 15 минут. Пользоваться не больше недели.
- А потом? - заподозрил неладное жандарм.
- А потом мазь закончится и придётся покупать заново.
- И все? - не поверил ей Кузякин.
- И все. И привыкнешь. А так все.
Пантелей готов был прищурить глаз и спросить к чему и почему он привыкнет, но вовремя рассмотрел в глазах пожилой женщины смешинку и какое-то ожидание.
- Как вы доехали? - расплачиваясь, спросил он.
- С ветерком.
Николлета была крепким орешком и точно не собиралась ему помогать.
- И все же у меня в голове не укладывается, как графиня Шереметьева вдруг стала Николлетой Шаридаз.
Он прямо посмотрел ей в глаза. Ни испуга, ни паники, ни радости - ничего. Словно он про погоду говорит.
- Жизнь заставила.
Кузякин усмехнулся. В этом он с госпожой Шаридаз был согласен. Жизнь… жизнь - штука интересная и может такое закрутить, что никакой роман не выдержит.
- Графиня,..
- Не графиня, - перебила она.
- Вы мне передали свое письмо, - ровным голосом продолжал Пантелей. - Вы хотели, чтобы я понял кем вы являетесь на самом деле. Так зачем сейчас темнить? Зачем эти игры?
- Это не игры, - так же спокойно возразила она. - Я Николлета Шаридаз, травница местного курорта. Как я стала ей и какой путь пришлось пройти уже не важно. Но… - она замолчала, подбирая слова. - Возможно, я бы рассказала тебе свою историю, если бы дело касалось только меня, но здесь замешано много людей. Важных и ценных для империи людей.
- Тогда зачем? - удивился жандарм.
- Я не могу рассказать, но ты, - ее палец указал на Кузякина, - ты можешь сам все узнать. Надо только сопоставить факты многолетней давности и…
Она поманила его ближе к себе. Пришлось наклоняться. Когда левое ухо жандарма оказались у самых ее губ, она очень тихо, словно выдохнула сказала:
- Одна подмена, всего одна подмена. Не мудри.
Затем травница легонько хлопнула его по макушке и оттолкнула.
- С этим надо разобраться. Рипа в опасности. Кто-то из ее давнего прошлого, - с этими словами она передала ему пакет а покупками и взглядом указала на дверь.
Пантелей сидел в уютном кафе и невидящим взглядом смотрел на улицу.
В архив ему сейчас хода нет. Тот далеко, в столице, да и зачем действовать так топорно? Беркендорф заставлял своих курсантов развивать память. Выучить за 15 минут половину книги? Легко. Сопоставить факты многолетней давности? Можно. Какой давности? Какие факты? Он крутил ложку, ловя ее начищенным боком блики солнца.
- Вам что-нибудь еще принести? - участливо спросил официант.
Кузякин ослепительно улыбнулся.
- Кашу.
- Гречневую, пшеничную, пшенную, овсянную, на молоке?
- Перловку с двумя кусочками масла. Горячий черный чай с зажаренным хлебом без масла и сахара и смородиновое варенье.
Официант коротко кивнул и убрал чашку с остатками чая.
Заказ ему принесли через 40 минут. Повар оказался мастером своего дела. Каша была рассыпчатой с хорошо проваренными зернами, хлеб поджаренный снаружи и мягкий внутри, чай ароматный, а про варенье и говорить не стоит. От одного взгляда на креманку текли слюни. Жандарм положил первый кусочек масла в кашу и несколько секунд наблюдал, как тот постепенно тает. Второй он разделил на двое и стал намазывать тонким слоем по хлебу. Все его движения были плавные и размеренные. Люди, проходящие мимо невольно задерживали на нем взгляд и парочка зашла в кафе, чтобы повторить его заказ.
Простые и размеренные движения помогали структурировать мысли, которые потоком неслись в его голове. Много лет тому назад молодая графиня Шереметьева пропала. Скандал? Нет. Ее исчезновение прошло незаметно. А все потому что родственники представительницы одного из древнейших и верных родов империи сгинули накануне. Кто-то упал с лошади, кого лихорадка скрутила, а кто от старости. Целый род пропал и никто не удивился. А все потому, что времена были неспокойные - смена власти. Правящая чета внезапно скончалась от той самой лихорадки. И здесь ничего подозрительного нет, так как половина населения страны переболела этой напастью. Много умерло независимо от возраста и пола.
Воспитывал Нику Шереметьеву дедушка - первый советник императора. Человеком он был железной воли и самодисциплины. Когда его дочь вместе с зятем умерли от красной лихорадки, он взял маленькую Нику к себе домой, но вместо того, чтобы нанять целую толпу нянек и гувернанток занялся ее воспитанием лично. У девочки была своя горничная, доверенное лицо графа, которая помогала в чисто женских вопросах. По мнению окружающих, свою внучку он растил в своеобразной заботе. Она обучалась всему, что знал сам советник, умела ездить верхом, стрелять из пистоля, но плохо вышивала и декламировала стихи. Но главное, ей было дозволено то, что барышням из благородных семейств и не снилось. Ей предоставили выбирать свою судьбу.
У старого графа еще был сын. Политику Мирон Шереметьев не переносил и выбрал военную стезю. Часто брал племянницу на полигон, где простые солдаты учили маленькую Нику варить кашу в котелке и мотать портянки. По слухам, солдаты обожали своего командира, а в маленьком Нике души не чаяли и с радостью подрабатывали нянькой для внучки первого советника.
Все шло чинно благородно, пока череда нелепых случайностей не превратили Нику Панкратьевну, последнюю графиню Шереметьеву в обычную травиницу Николлету Шаридаз.
Сначала ушел из жизни дедушка. По официальной версии старый граф Шереметьев умер от старости вслед за своим императором и его женой, неофициально говорили, что Иван Михайлович умер от тоски и горя. От какой тоски и горя представился первый советник, Пантелей не мог представить. Затем дядя: погиб при странных обстоятельствах, возвращаясь домой на похороны отца - упал с лошади. И это кавалерист, который в седле провел большую часть жизни. Молодая графиня должна была дебютировать свете, но высказала протест и засела в родовом гнезде строчить гневные письма. Кому и куда она строчила Пантелей не помнил, но упрямства ей было не занимать. В одну Тайную канцелярию она писала несколько месяцев подряд каждый день, затем через день, затем раз в неделю. Постепенно эпистолярный запал Ники Шереметьево пропал. О молодой графине вспомнили накануне коронации нынешней императорской четы. Прислали гонца с приглашением, а девушки не оказалось в родовом поместье. Ее искали явно, тайно, а через полгода признали погибшей и остатки былого величия рода Шереметьевых передали дальним родственникам, которые в свою очередь поделили поместье на части и определили как приданное своим дочерям и племянницам.
О какой подмене говорила Николлета? И при чем здесь Агриппина Ивановна?
Чай давно был выпит, поджаренный хлеб съеден, а от каши остались лишь грязные борта на фаянсовой тарелке.
- Послушайте, я не хочу вашей каши. Дайте мне бутерброд! - ввинтился в его размышления чей-то голос.
Через два столика от него возмущалась девица. Обычная. В ней не было ничего примечательного. Обычная внешность. Обычный нос, обычные глаза, обычные волосы. Если бы у нее зубы выпирали или нос свисал клювом, то это привлекло бы внимание, а так… обычная.
- А еще говорят, что у них сервис! Сервис у них никудышний! Согласны? - она впилась своими глазами в Кузякина.
Пантелей сдержался, чтобы не поморщиться. Обычная истеричка. Плохо, что нацелилась на него. Теперь будет искать либо его поддержки, либо спустит на него всех собак. Он равнодушно отвернулся.
- Хам! - донеслось до него.
Девица продолжала бубнить, но молодой жандарм уже не обращал на нее внимания.
Он вытащил из нагрудного кармана письмо.
«Мой дорогой друг! Тебе не стоит беспокоиться обо мне и моем комфорте. Привычные ранее безделушки, которых я сейчас лишена ничто по сравнению с тем, как я страдаю от разлуки с тобой. Не стоит напоминать о том, как глупа и ветрена я была, привязывая свое бытие к этим бесполезным вещам. Увы мы понимаем всю ценность нашей жизни, только когда лишаемся чего-то. Я потеряла многое, но не все! Сейчас я тешу себя надеждой, что скоро все закончится и ты сможешь приехать и забрать меня. Мы уедем, как и мечтали, подальше от столицы. Будем жить простой жизнью. Ты будешь учить сельских мальчишек грамоте, а я буду помогать тебе. Да, ты никогда не говорил об этом прямо, но сердце видит! Твой мимолетный вздох, твой взгляд и будто случайные касания - все это сказало мне много больше! Увы, я не могу покинуть сейчас имение. Много дел, которые надо завершить. Много людей, которые зависят от меня. Не смейся! Ты считаешь меня глупенькой романтической барышней. Я знаю. И да, я иногда бываю такой, но если от меня зависят другие…».
Кузякин поморщился. Восторженная и влюбленная девушка в письме никак не вязалась с прямой и циничной Николлетой. Судя по всему, письмо писалось после кончины родственников, а значит их смерть не стала тем, потрясением, которое изменило Нику Шереметьева до неузнаваемости. Тогда что?
Он снова углубился в чтение. Застилающая глаза влюбленность, максимализм и наивный фатализм соседствовали с здравыми рассуждениями и местами адекватной оценкой ситуации. Молодой жандарм потер глаза. У молодой Ники-Николлеты имелся здравый смысл, рассудительность, сила воли, если это не касалось объекта воздыхания. По отношению к нему она становилась дура-дурой. У него неприятно засосало под ложечкой. Знакомые манипуляции. Кто-то очень хотел задурить юной барышне голову. Задурили топорно и… эффективно. Будто хотели ее от чего-то отвлечь. О чем или о ком писала графиня Шереметьева в Тайную канцелярию? Ему нужен архив Тайной канцелярии!
Прода от 22.07.2025, 19:18
Глава 5
- Сокол, а ты чего такой грустный?
Агрипина Ивановна радовала ясным сознанием, привычным сарказмом и хорошим настроением. Хотя последнее весьма сильно напрягало Кузякина.
- Не смотри на меня, как купец на графа, - бывшая первая фрейлина театрально выдержала паузу. - Не спросишь почему?
