На подходе к жилому корпусу она споткнулась. Голова сильно кружилась, появилась тошнота. Это была часть восстановительного процесса – реакция на сильное магическое истощение. Сон для двуликих являлся залогом здоровья и долголетия, потому многие двуликие могли проводить долгие годы во сне, накапливая резерв и помещая его в амулет – подвеску с кулоном в виде единых половинок лиц – умиротворённого и злобно оскалившегося.
- Ты в порядке? – Йонир остановился и обеспокоенно посмотрел на Эйму. Ему очевидно было тревожно за состояние Эймы. Ещё бы – вот-вот она грохнется в обморок прямо на ступенях! – Ты бледная вся! О, великие боги! Что случилось?
- Мне плохо, - пролепетала она едва. Веки смыкались против воли, ноги не слушались, перед глазами всё меркло. В груди болезненно зажгло, словно запылал костёр. Постепенно жжение сменилось тревогой и тяжестью, точно внутри зарождалось что-то чёрное, великое, дающее власть и силу.
- Тебе нужно к лекарю, причём сейчас и надолго, - сказал парень. Он попытался взять Эйму на руки, чтобы донести до лекарского домика.
Вот ещё. Не хватало ещё, чтобы вся академия узнала о способностях! Эйма оттолкнула Йонира, насколько хватило сил и бросилась вверх по ступеням. Надолго прыти не хватило, перед глазами в следующий мир всё поплыло, как после хорошей пьянки. Но желание скрыться от друга пересилило, и Эйма продолжила идти.
Голос Йонира звучал отдалённо, словно доносимый эхом. Он по-прежнему стоял на ступенях жилого корпуса, провожая взглядом. Он прожигал насквозь, словно раскалённый прут приложили между лопаток. А в следующую секунду всё заволокла тьма.
Чьи-то руки подхватили, не давая упасть. Тело немного подбросило вверх, а потом снова оказалось в надёжных объятиях. Сильный озноб добавлял слабости, то и дело мелькали тени, перемежающиеся с серостью и красными кругами. Мир перестал существовать ровно в тот момент, когда тягуче скрипнула массивная дверь.
- Лёйнар… - Эйма звала его несколько раз, видя в бреду размытое лицо погибшего жениха. Она периодически то проваливалась в болезненный сон, то выплывала из него, снова шепча имя того, кто был так дорог и любим.
В видении, которое пришло последним, Эйма снова была рядом с Лёйнаром. Они танцевали на том самом балу, с лёгкостью друг друга находили в разных концах огромного бального зала академии. Маски не могли скрыть лиц, даже морок не был помехой, чтобы узнать в очертаниях и движениях родную душу. Но стоило открыть глаза, как мучительно приятные образы сменились размытым белым потолком комнаты.
Лёгкий сквозняк наполнял помещение свежестью. Эйма не сразу смогла встать и оглядеться, а когда сделала это, то поняла, находится в комнате общежития. Вспоминая предшествующие события и зная настойчивость Йонира, она могла оказаться в лекарском крыле и над ней уже хлопотала бы дария Агера или дарий Марат. Но нахождение в привычной обстановке было большей странностью, чем… Мысли улетучились ровно в тот миг, когда до слуха донёсся хриплый кашель, призывающий к вниманию, а потом и тяжёлый старческий вздох.
- Ложись, ты ещё не восстановила утраченное равновесие, девочка, - певучий ровный голос прозвучал из угла.
Он контрастировал с тем видом, которым обладал пожилой человек в красном сюртуке и широких брюках с заправленными в сапоги штанинами. Седина давно пожрала длинные, прихваченные шпилькой волосы, морщины опутали сетью лицо с пигментными пятнами, руки тряслись, но всё же уверенно сжимали посох с навершием в виде птичьей корявой лапы.
Духовный наставник сидел в кресле, так и не откинувшись на высокую спинку. Идеальная осанка и цепкий взгляд демонстрировали воинскую стать, суровое выражение лица и опущенные уголки рта, окружённые глубокими носогубными скобками, не обещали ничего хорошего. Терпения у либаса Гринсвара было титаническим, но и у него имелся предел. И кажется, что этот предел уже достигнут.
- Ты зря молчишь, девочка, - вновь сказал он, но уже более жёстко, и его глаза злобно сощурились, словно предвещая ураган ругательств, готовых обрушиться на Эйму тотчас же. – Стоило бы объясниться, в частности по поводу того, зачем ты уничтожила сдерживающий артефакт.
- Я…
- Прежде чем ты что-то скажешь, позволь напомнить тебе, девочка, что ложь я чувствую лучше, чем твой друг Йонир. Хорошо, что он не понял, кто ты, иначе ректор сообщил бы мне не о твоём обмороке, а о твоей смерти. Ты хоть понимаешь, что могло случиться, узнай он в тебе двуликую?!
- Война давно минула, - скупо ответила Эйма.
- Но память о ней жива. И пока всё так, не стоит открываться даже самым близким. – предупредил он ещё более грозно, а лапа на навершии посоха, казалось, зашевелилась.
Мебель по всей комнате зашевелилась, сквозняк, теребящий тонкие ажурные занавески, превратился в яростный порыв, который едва не оторвал шторы вместе с карнизом. Коронад стар и на вид немощен, но достаточно лишь вспомнить его уроки по боевой магии, чтобы понять – даже с ломотой в костях и мутной пелене в глазах монах (либас, как называли таких людей в столице) по-прежнему опасен. Следовать его наставлениям обязательно, даже если он на этом не настаивал, потому что за неповиновение можно получить большее наказание, чем за свою забывчивость или чрезмерную вспыльчивость.
- Твоя мать пережила трёхгодичное паломничество в земли Марахара, прошла две пустыни и едва не погибла от рук наёмников, чтобы добраться до моей обители и подать прошение о твоей защите, - не унимался монах. - Цени этот поступок и гордись своим происхождением. Но не забывай о том, что жители Адармана и особенно его столицы, Мегарии, помнят, что творили двуликие, прежде чем их остановили и уничтожили.
- Я помню, либас Гринсвар, - стыдливо проговорила Эйма, всё ещё не решаясь встать с постели.
- Если мегарийцы, а особенно король Фермар, узнают, что ты двуликая, на тебя, девочка, обрушится гнев за все десять поколений гнёта, рабства и боли и вся ненависть, накопившаяся за долгие века. Они не примут во внимание то, что достопочтенная Эба, твоя мать, воевала на стороне освободителей. Люди и особенно эльфы распнут тебя, а потом сожгут на костре твоё тело.
Гринсвар никогда не боялся того, что разговоры могут подслушать. Он всегда говорил (в основном ругал) открыто и громко, порой не забывая стучать посохом по полу, вбивая этим звуком слова глубже в разум собеседника. И в этот раз он не забыл поставить защиту в виде тонкого плетения, опутывающего руну слуха – Сээ-ма. Эта руна слабыми искрами поблёскивала на каждой стене, на двери, на потолке и полу. И на окне. С восьмого этажа голос внизу услышать было невозможно, однако Гринсвар беспечностью не славился. Вот если бы только он немного отпустил вожжи и дал хотя бы каплю свободы. Ага… как же, дождёшься от такого. Скорее уж посохом ударит в грудь, чем уступит дорогу.
Наставник был единственным, кому Эйма не смогла бы противостоять. Даже обиженная и озлобленная на весь мир, не подняла бы руку на нифелима. Его гнев не знает границ. Даже такой безобидный проступок, как метание раскалённых игл прошёл с Менельтором, но не пройдёт с Гринсваром, потому как нет на свете существа, которое могло бы обладать такой мощью. И она находится в морщинистых старых руках. Вот уж где опасность!
- Новый амулет будет сделать не так просто, девочка. – Гринсвар смягчился. Он покачал головой, снова вздохнул и поднялся из кресла.
Он уверенно дошёл до постели Эймы, наклонился, стиснув посох узловатыми сухими пальцами и проговорил тихо: «Будь осторожнее», словно окончательно превращался в дряхлого старика с одолевшей немощью. Наставник больше ничего не сказал. Лишь прочертил рукой окружность, сжал пальцы в кулак и прижал его к груди, тем самым снимая руну слуха с комнаты, и ушёл.
Эйма осталась один на один со своим одиночеством. Она не могла отрицать того, что нифелим был прав во всём. Академия будет долго шуметь, вспоминая то, как неожиданно в их ряды прокралась двуликая и завоевала доверие нечестно, при помощи своих способностей, даже если это не так.
Двуликих ненавидели в столице даже сильнее, чем в отдалённых провинциях. Если там более или менее понимали, что не все были жестокими убийцами, то в Мегарии презрение витало в воздухе. За три года Эйма вдоволь наслушалась рассказов о казнях представителей её народа. Причем студенты с особым удовольствием говорили об этом. Она боялась за свою жизнь. А когда появился Лёйнар, то предвкушение счастливого будущего легло согревающей шалью на дрожащие плечи. Второй шанс заслуживает каждый, и Эйме казалось, что никто и никогда не узнает о необычном происхождении одной студентки третьего курса.
Но теперь Лёйнара нет, и страх с новой силой сжимал ледяными тисками. Кто бы мог подумать, что из-за одного эльфа вся жизнь покатится в пропасть. Ненависть к этим существам только крепла. За несколько месяцев злость стала настолько привычной, что казалось, будто это нормально – кого-то презирать до такой степени, что хочется убить.
Война не забыта, уроки истории постоянно напоминают о том, что творили тираны и ярые поборники старой веры. То, с какой жестокостью они жгли, насиловали, издевались над народом и приносили кровавые жертвы своему богу, до сих пор невозможно себе представить. Мир содрогался не единую сотню раз за тысячу лет, но раскол случился даже в такой кровожадной расе. Некоторые двуликие пошли против Императора, за ними потянулись рокхалы и даже инарулы, демоны подземелий. Казалось бы, кто может быть кровожаднее инарула. Однако Император превзошёл своей жестокостью и безумием даже их. После нескольких десятилетий неравной борьбы и бесконечных интриг всё было кончено. Императора казнили публично, но, как говорят старожилы, он не прекращал улыбаться, даже когда услышал свист острой секиры перед смертью.
Его наследие по-прежнему живо. Имя Вамира Чёрного до сих пор звенит на устах, а двуликие, которые воевали на стороне порабощённого народа, продолжают умирать, стоит им только покинуть Кадрию. Монастырь был по-прежнему неприкосновенен, потому как король Фремар не мог справиться с нифелимами. Пока хотя бы один из них жив, никто не посмеет ступить на священную землю с оружием и злыми помыслами.
Но так будет не всегда. Гринсвар когда-нибудь умрёт, потому что даже у такого, как он, нет лекарства от смерти. И тогда… страшно подумать, что станет с последними двуликими, и что важнее с самой Эймой.
Она заплакала, отлично понимая, что её ждёт после нападения на магистра Менельтора. Тут даже ректор не сможет помочь, ведь он будет не в силах остановить расхожие слухи. В том, что эльф перевернёт всё с ног на голову, не оставалось сомнений. Он не только отличный маг, но и прекрасный оратор, а знание истории делало его опасным. Такой, как магистр, обязательно перероет все фолианты и редкие рукописи по магии и происхождению двуликих. В любом случае, выбор падает на Эйму, так опрометчиво использовавшую свою силу во вред. Салазар костьми ляжет, чтобы уберечь её от суда и казни, но что он ещё сможет сделать, кроме как отослать её подальше от Элимрии?
Решив примириться с обстоятельствами и понести достойное наказание, Эйма уже мысленно прощалась с друзьями и, что важнее с Йониром, который за два месяца стал ей не просто другом.
Глубокая ночь опустилась на земли Ардамана, сопровождаемая густым туманом. Чистое небо пестрело яркими звёздами, и оранжевая диадема луны уже виднелась из-за ровного горизонта. Безветрие сопутствовало осенней прохладе, которая опустилась с заходом светила. В этом загадочном беззвучии, казалось, были слышны собственные мысли, от которых бросало в пот. Правее серой мазнёй виднелся чёрный лес, искажения купола над академией всё превращали в наброски неумелого художника.
Едва ли можно было различить во мраке ночи и толстопузых прожорливых гувов. Они после заката собирали весь мусор и пожирали его, тут же перелетая к новым клочкам бумаги или оставленным стружкам от карандашей и разбитым чернильницам. Кто и когда создал их, оставалось неясным даже для Менельтора, а он привык докапываться до каждого факта благодаря своей неуёмной тяге знаний. Мохнатые и вечно голодные родственники безликих теней пустоши появились здесь, по легенде, после открытия академии. Они всегда убирались на территории, создавая уют и красоту даже в подвале.
Первокурсники по сей день боятся шороха в мрачных закоулках, а в стенах Элимрии с незапамятных пор сложилась традиция – если ученик пришёл в академию, он обязательно должен столкнуться нос к носу с гувом. От их вида некоторые падали в обморок, другие кричали до хрипоты. Ещё бы, мерзкие безгубые уборщики с длинными острыми ушами, корявыми бородавчатыми лапами и скатанными клоками шерсти на толстой шкуре кого угодно доведут до истерики. А вонь от них всегда такая, словно они непрерывно купаются в чане с туалетными нечистотами. И даже получают от этого удовольствие.
Кресло-качалка у распахнутого окна мерно скрипела, и этот звук, помимо недовольного сопения, был единственным громким в самую тихую осеннюю ночь. Светоч завис над массивным письменным столом и лил голубоватое сияние на книгу с кожаным переплётом. Толстая красно-оранжевая обложка опутана металлическими узорами и на её края спереди и сзади насажены белые уголки. Менельтор пролистал её несколько раз и перечитал вдоль и поперёк, чтобы найти не дающий покоя ответ, но ничего «Особенности магии двуликих» ему не дала. Разве только то, что двойственность способностей есть как у двуликих, так и у представителей людей. Но обладание одновременно магией воздуха и огня была лишь у первых.
Магистр не прекращал думать о сегодняшнем происшествии на лекции. Он сидел в кресле-качалке в спальной тунике и, теребя белый локон тонким когтистым пальцем, буравил взглядом книгу. Чутьё подсказывало, что ученица не простой человек, как говорилось в её личном деле. Она двуликая. Менельтор пошёл на многое, чтобы выяснить правду. Он даже преступил границу дозволенного и обыскал заклинанием поиска особый амулет двуликих. Но энергии, как потусторонней, так и высшей, не обнаружил, что привело его в величайшее недоумение. Сходства с двуликой было намного больше, но двух элементов в этой мозаике по-прежнему не хватало. Первый – амулет, а второй – родственные связи, о которых ничего не сказано в студенческом деле. Архивариус только развёл руками, сказав о том, что никто и никогда не может настаивать на том, чтобы ученики выкладывали о своих родителях и других близких всю правду до последнего слова.
Это и было проблемой. По крайней мере для Менельтора, который не мог позволить себе стерпеть унижения от третьекурсницы, особенно в присутствии других учеников. Пересуды и склоки – обычное дело в Элимрии. Но если раньше то тут, то там слышались разговоры о глупых первогодках или безбашенных выпускниках, то речи о необычайной беспомощности преподавателя, который даже не позаботился о том, чтобы защитить спящего на столе добровольца – верх непрофессионализма. Восстановить свою честь – первостепенная задача. Нужно только подкрепить свои обвинения железными доказательствами.
А их, к сожалению, не было.
Правда… одно обстоятельство всё же было на руку Менельтору, и от предвкушения грандиозного скандала и долгого разбирательства эльф коварно улыбнулся.
- Ты в порядке? – Йонир остановился и обеспокоенно посмотрел на Эйму. Ему очевидно было тревожно за состояние Эймы. Ещё бы – вот-вот она грохнется в обморок прямо на ступенях! – Ты бледная вся! О, великие боги! Что случилось?
- Мне плохо, - пролепетала она едва. Веки смыкались против воли, ноги не слушались, перед глазами всё меркло. В груди болезненно зажгло, словно запылал костёр. Постепенно жжение сменилось тревогой и тяжестью, точно внутри зарождалось что-то чёрное, великое, дающее власть и силу.
- Тебе нужно к лекарю, причём сейчас и надолго, - сказал парень. Он попытался взять Эйму на руки, чтобы донести до лекарского домика.
Вот ещё. Не хватало ещё, чтобы вся академия узнала о способностях! Эйма оттолкнула Йонира, насколько хватило сил и бросилась вверх по ступеням. Надолго прыти не хватило, перед глазами в следующий мир всё поплыло, как после хорошей пьянки. Но желание скрыться от друга пересилило, и Эйма продолжила идти.
Голос Йонира звучал отдалённо, словно доносимый эхом. Он по-прежнему стоял на ступенях жилого корпуса, провожая взглядом. Он прожигал насквозь, словно раскалённый прут приложили между лопаток. А в следующую секунду всё заволокла тьма.
Чьи-то руки подхватили, не давая упасть. Тело немного подбросило вверх, а потом снова оказалось в надёжных объятиях. Сильный озноб добавлял слабости, то и дело мелькали тени, перемежающиеся с серостью и красными кругами. Мир перестал существовать ровно в тот момент, когда тягуче скрипнула массивная дверь.
- Лёйнар… - Эйма звала его несколько раз, видя в бреду размытое лицо погибшего жениха. Она периодически то проваливалась в болезненный сон, то выплывала из него, снова шепча имя того, кто был так дорог и любим.
В видении, которое пришло последним, Эйма снова была рядом с Лёйнаром. Они танцевали на том самом балу, с лёгкостью друг друга находили в разных концах огромного бального зала академии. Маски не могли скрыть лиц, даже морок не был помехой, чтобы узнать в очертаниях и движениях родную душу. Но стоило открыть глаза, как мучительно приятные образы сменились размытым белым потолком комнаты.
Лёгкий сквозняк наполнял помещение свежестью. Эйма не сразу смогла встать и оглядеться, а когда сделала это, то поняла, находится в комнате общежития. Вспоминая предшествующие события и зная настойчивость Йонира, она могла оказаться в лекарском крыле и над ней уже хлопотала бы дария Агера или дарий Марат. Но нахождение в привычной обстановке было большей странностью, чем… Мысли улетучились ровно в тот миг, когда до слуха донёсся хриплый кашель, призывающий к вниманию, а потом и тяжёлый старческий вздох.
- Ложись, ты ещё не восстановила утраченное равновесие, девочка, - певучий ровный голос прозвучал из угла.
Он контрастировал с тем видом, которым обладал пожилой человек в красном сюртуке и широких брюках с заправленными в сапоги штанинами. Седина давно пожрала длинные, прихваченные шпилькой волосы, морщины опутали сетью лицо с пигментными пятнами, руки тряслись, но всё же уверенно сжимали посох с навершием в виде птичьей корявой лапы.
Духовный наставник сидел в кресле, так и не откинувшись на высокую спинку. Идеальная осанка и цепкий взгляд демонстрировали воинскую стать, суровое выражение лица и опущенные уголки рта, окружённые глубокими носогубными скобками, не обещали ничего хорошего. Терпения у либаса Гринсвара было титаническим, но и у него имелся предел. И кажется, что этот предел уже достигнут.
- Ты зря молчишь, девочка, - вновь сказал он, но уже более жёстко, и его глаза злобно сощурились, словно предвещая ураган ругательств, готовых обрушиться на Эйму тотчас же. – Стоило бы объясниться, в частности по поводу того, зачем ты уничтожила сдерживающий артефакт.
- Я…
- Прежде чем ты что-то скажешь, позволь напомнить тебе, девочка, что ложь я чувствую лучше, чем твой друг Йонир. Хорошо, что он не понял, кто ты, иначе ректор сообщил бы мне не о твоём обмороке, а о твоей смерти. Ты хоть понимаешь, что могло случиться, узнай он в тебе двуликую?!
- Война давно минула, - скупо ответила Эйма.
- Но память о ней жива. И пока всё так, не стоит открываться даже самым близким. – предупредил он ещё более грозно, а лапа на навершии посоха, казалось, зашевелилась.
Мебель по всей комнате зашевелилась, сквозняк, теребящий тонкие ажурные занавески, превратился в яростный порыв, который едва не оторвал шторы вместе с карнизом. Коронад стар и на вид немощен, но достаточно лишь вспомнить его уроки по боевой магии, чтобы понять – даже с ломотой в костях и мутной пелене в глазах монах (либас, как называли таких людей в столице) по-прежнему опасен. Следовать его наставлениям обязательно, даже если он на этом не настаивал, потому что за неповиновение можно получить большее наказание, чем за свою забывчивость или чрезмерную вспыльчивость.
- Твоя мать пережила трёхгодичное паломничество в земли Марахара, прошла две пустыни и едва не погибла от рук наёмников, чтобы добраться до моей обители и подать прошение о твоей защите, - не унимался монах. - Цени этот поступок и гордись своим происхождением. Но не забывай о том, что жители Адармана и особенно его столицы, Мегарии, помнят, что творили двуликие, прежде чем их остановили и уничтожили.
- Я помню, либас Гринсвар, - стыдливо проговорила Эйма, всё ещё не решаясь встать с постели.
- Если мегарийцы, а особенно король Фермар, узнают, что ты двуликая, на тебя, девочка, обрушится гнев за все десять поколений гнёта, рабства и боли и вся ненависть, накопившаяся за долгие века. Они не примут во внимание то, что достопочтенная Эба, твоя мать, воевала на стороне освободителей. Люди и особенно эльфы распнут тебя, а потом сожгут на костре твоё тело.
Гринсвар никогда не боялся того, что разговоры могут подслушать. Он всегда говорил (в основном ругал) открыто и громко, порой не забывая стучать посохом по полу, вбивая этим звуком слова глубже в разум собеседника. И в этот раз он не забыл поставить защиту в виде тонкого плетения, опутывающего руну слуха – Сээ-ма. Эта руна слабыми искрами поблёскивала на каждой стене, на двери, на потолке и полу. И на окне. С восьмого этажа голос внизу услышать было невозможно, однако Гринсвар беспечностью не славился. Вот если бы только он немного отпустил вожжи и дал хотя бы каплю свободы. Ага… как же, дождёшься от такого. Скорее уж посохом ударит в грудь, чем уступит дорогу.
Наставник был единственным, кому Эйма не смогла бы противостоять. Даже обиженная и озлобленная на весь мир, не подняла бы руку на нифелима. Его гнев не знает границ. Даже такой безобидный проступок, как метание раскалённых игл прошёл с Менельтором, но не пройдёт с Гринсваром, потому как нет на свете существа, которое могло бы обладать такой мощью. И она находится в морщинистых старых руках. Вот уж где опасность!
- Новый амулет будет сделать не так просто, девочка. – Гринсвар смягчился. Он покачал головой, снова вздохнул и поднялся из кресла.
Он уверенно дошёл до постели Эймы, наклонился, стиснув посох узловатыми сухими пальцами и проговорил тихо: «Будь осторожнее», словно окончательно превращался в дряхлого старика с одолевшей немощью. Наставник больше ничего не сказал. Лишь прочертил рукой окружность, сжал пальцы в кулак и прижал его к груди, тем самым снимая руну слуха с комнаты, и ушёл.
Эйма осталась один на один со своим одиночеством. Она не могла отрицать того, что нифелим был прав во всём. Академия будет долго шуметь, вспоминая то, как неожиданно в их ряды прокралась двуликая и завоевала доверие нечестно, при помощи своих способностей, даже если это не так.
Двуликих ненавидели в столице даже сильнее, чем в отдалённых провинциях. Если там более или менее понимали, что не все были жестокими убийцами, то в Мегарии презрение витало в воздухе. За три года Эйма вдоволь наслушалась рассказов о казнях представителей её народа. Причем студенты с особым удовольствием говорили об этом. Она боялась за свою жизнь. А когда появился Лёйнар, то предвкушение счастливого будущего легло согревающей шалью на дрожащие плечи. Второй шанс заслуживает каждый, и Эйме казалось, что никто и никогда не узнает о необычном происхождении одной студентки третьего курса.
Но теперь Лёйнара нет, и страх с новой силой сжимал ледяными тисками. Кто бы мог подумать, что из-за одного эльфа вся жизнь покатится в пропасть. Ненависть к этим существам только крепла. За несколько месяцев злость стала настолько привычной, что казалось, будто это нормально – кого-то презирать до такой степени, что хочется убить.
Война не забыта, уроки истории постоянно напоминают о том, что творили тираны и ярые поборники старой веры. То, с какой жестокостью они жгли, насиловали, издевались над народом и приносили кровавые жертвы своему богу, до сих пор невозможно себе представить. Мир содрогался не единую сотню раз за тысячу лет, но раскол случился даже в такой кровожадной расе. Некоторые двуликие пошли против Императора, за ними потянулись рокхалы и даже инарулы, демоны подземелий. Казалось бы, кто может быть кровожаднее инарула. Однако Император превзошёл своей жестокостью и безумием даже их. После нескольких десятилетий неравной борьбы и бесконечных интриг всё было кончено. Императора казнили публично, но, как говорят старожилы, он не прекращал улыбаться, даже когда услышал свист острой секиры перед смертью.
Его наследие по-прежнему живо. Имя Вамира Чёрного до сих пор звенит на устах, а двуликие, которые воевали на стороне порабощённого народа, продолжают умирать, стоит им только покинуть Кадрию. Монастырь был по-прежнему неприкосновенен, потому как король Фремар не мог справиться с нифелимами. Пока хотя бы один из них жив, никто не посмеет ступить на священную землю с оружием и злыми помыслами.
Но так будет не всегда. Гринсвар когда-нибудь умрёт, потому что даже у такого, как он, нет лекарства от смерти. И тогда… страшно подумать, что станет с последними двуликими, и что важнее с самой Эймой.
Она заплакала, отлично понимая, что её ждёт после нападения на магистра Менельтора. Тут даже ректор не сможет помочь, ведь он будет не в силах остановить расхожие слухи. В том, что эльф перевернёт всё с ног на голову, не оставалось сомнений. Он не только отличный маг, но и прекрасный оратор, а знание истории делало его опасным. Такой, как магистр, обязательно перероет все фолианты и редкие рукописи по магии и происхождению двуликих. В любом случае, выбор падает на Эйму, так опрометчиво использовавшую свою силу во вред. Салазар костьми ляжет, чтобы уберечь её от суда и казни, но что он ещё сможет сделать, кроме как отослать её подальше от Элимрии?
Решив примириться с обстоятельствами и понести достойное наказание, Эйма уже мысленно прощалась с друзьями и, что важнее с Йониром, который за два месяца стал ей не просто другом.
Глава 2
Глубокая ночь опустилась на земли Ардамана, сопровождаемая густым туманом. Чистое небо пестрело яркими звёздами, и оранжевая диадема луны уже виднелась из-за ровного горизонта. Безветрие сопутствовало осенней прохладе, которая опустилась с заходом светила. В этом загадочном беззвучии, казалось, были слышны собственные мысли, от которых бросало в пот. Правее серой мазнёй виднелся чёрный лес, искажения купола над академией всё превращали в наброски неумелого художника.
Едва ли можно было различить во мраке ночи и толстопузых прожорливых гувов. Они после заката собирали весь мусор и пожирали его, тут же перелетая к новым клочкам бумаги или оставленным стружкам от карандашей и разбитым чернильницам. Кто и когда создал их, оставалось неясным даже для Менельтора, а он привык докапываться до каждого факта благодаря своей неуёмной тяге знаний. Мохнатые и вечно голодные родственники безликих теней пустоши появились здесь, по легенде, после открытия академии. Они всегда убирались на территории, создавая уют и красоту даже в подвале.
Первокурсники по сей день боятся шороха в мрачных закоулках, а в стенах Элимрии с незапамятных пор сложилась традиция – если ученик пришёл в академию, он обязательно должен столкнуться нос к носу с гувом. От их вида некоторые падали в обморок, другие кричали до хрипоты. Ещё бы, мерзкие безгубые уборщики с длинными острыми ушами, корявыми бородавчатыми лапами и скатанными клоками шерсти на толстой шкуре кого угодно доведут до истерики. А вонь от них всегда такая, словно они непрерывно купаются в чане с туалетными нечистотами. И даже получают от этого удовольствие.
Кресло-качалка у распахнутого окна мерно скрипела, и этот звук, помимо недовольного сопения, был единственным громким в самую тихую осеннюю ночь. Светоч завис над массивным письменным столом и лил голубоватое сияние на книгу с кожаным переплётом. Толстая красно-оранжевая обложка опутана металлическими узорами и на её края спереди и сзади насажены белые уголки. Менельтор пролистал её несколько раз и перечитал вдоль и поперёк, чтобы найти не дающий покоя ответ, но ничего «Особенности магии двуликих» ему не дала. Разве только то, что двойственность способностей есть как у двуликих, так и у представителей людей. Но обладание одновременно магией воздуха и огня была лишь у первых.
Магистр не прекращал думать о сегодняшнем происшествии на лекции. Он сидел в кресле-качалке в спальной тунике и, теребя белый локон тонким когтистым пальцем, буравил взглядом книгу. Чутьё подсказывало, что ученица не простой человек, как говорилось в её личном деле. Она двуликая. Менельтор пошёл на многое, чтобы выяснить правду. Он даже преступил границу дозволенного и обыскал заклинанием поиска особый амулет двуликих. Но энергии, как потусторонней, так и высшей, не обнаружил, что привело его в величайшее недоумение. Сходства с двуликой было намного больше, но двух элементов в этой мозаике по-прежнему не хватало. Первый – амулет, а второй – родственные связи, о которых ничего не сказано в студенческом деле. Архивариус только развёл руками, сказав о том, что никто и никогда не может настаивать на том, чтобы ученики выкладывали о своих родителях и других близких всю правду до последнего слова.
Это и было проблемой. По крайней мере для Менельтора, который не мог позволить себе стерпеть унижения от третьекурсницы, особенно в присутствии других учеников. Пересуды и склоки – обычное дело в Элимрии. Но если раньше то тут, то там слышались разговоры о глупых первогодках или безбашенных выпускниках, то речи о необычайной беспомощности преподавателя, который даже не позаботился о том, чтобы защитить спящего на столе добровольца – верх непрофессионализма. Восстановить свою честь – первостепенная задача. Нужно только подкрепить свои обвинения железными доказательствами.
А их, к сожалению, не было.
Правда… одно обстоятельство всё же было на руку Менельтору, и от предвкушения грандиозного скандала и долгого разбирательства эльф коварно улыбнулся.
