Конечно, я выделялась. Как всегда и везде. В любом новом коллективе. Будто к городским голубям и воронам приземлилась экзотическая птица с разноцветными перьями и ещё никто не знает, чего от неё ожидать. Для себя решила быть милой и приветливой, поэтому со всеми здоровалась, слегка улыбаясь.
— Бригада Цветковой на вызов.
Андрей мне кивает в сторону диспетчерской, имея в виду брать карту вызова.
— Здравствуйте.
— Вот, начнём с аритмии. Добро пожаловать! — цедит с отсутствующим выражением лица диспетчер. Её волосы, как шерсть у белого пуделя — похожи на нелепый парик.
К вызову четвёртому уже чувствовала себя в своей тарелке. Интернатура не прошла бесполезно. Первые пациенты оказались простыми и понятными для меня. Мы быстро их обслужили. Ещё раз отметила, что с фельдшерами повезло. Олег уместно и смешно шутил, что само по себе талант, но, казалось, излишне старался произвести на меня впечатление. Андрей говорил мало, только по делу, делал минимум движений и казался отрешённым, занятым своими мыслями. Украдкой рассматривала их двоих, пытаясь представить, о чём на самом деле думают они, какое впечатление произвожу я.
Что мне всегда нравилось в работе — тебе не нужно думать о чём поговорить с пациентом, у тебя всегда готовы вопросы и действия на определённый случай. С остальными же людьми было сложнее. Говорить со зрителями не то же самое, что танцевать для них.
— Девятый свободен, — звонко и бодро вещаю по рации.
— Девятый, возьмите. Улица Магистральная десять. Возле первого подъезда плохо женщине.
Через семь минут мы на месте. Женщина, лет пятидесяти, сидит на лавочке согнувшись и стонет.
— Здравствуйте, что случилось у Вас?
— Ой ребята, умираю, сердце сдавило.
— Как вас зовут?
— Любовь Аркадьевна.
Андрей выкатил носилки и они уложили женщину.
— Любовь Аркадьевна, чем вы болеете, какие лекарства принимаете? Когда и как началась боль?
— Да ничего не принимаю, не болею. Минут пятнадцать назад. Шла домой. Что-то сдавило, как камень, дышать нечем, в пот бросило.
Осматриваю её в машине. Женщина бледная, тяжело дышит. Андрей накладывает электроды. На ЭКГ — высокие купола во всех грудных отведениях — признак трансмурального инфаркта. В принципе, уже по анамнезу было ясно, что дело плохо.
— Сейчас мы вас обезболим, дадим лекарства и в больничку поедем.
— Ой, а может не надо в больницу, я пойду, дома полежу, пройдёт, такое бывает.
— Нет, это не обсуждается, — отрезает Андрей.
До больницы минут десять. Всё, что требовалось от нас — сделали. Может она этого и не осознает никогда, но наши уколы и таблетки улучшили её прогноз на семьдесят-восемьдесят процентов, — размышляю я, дописывая направление.
— Марина Викторовна, у нас проблема!
Женщина выгибается, принимает неестественную позу, теряет сознание.
— Иваныч, притормози.
— Пульса нет!
— Олег, ЭКГ.
Женщина только что разговаривала с моими фельдшерами, рассказывала, что муж бухает, а она ухаживает за матерью — инвалидом, что очень устала, и в следующий миг отключается.
Олег ловко накидывает электроды.
— Фибрилляция!
— Андрей, дефибриллятор! Воздуховод! Амбу!
Не успела ещё договорить, Олег заряжает дефибриллятор, на мониторе светится красный диод — двести джоулей.
Андрей крепко прижимает утюги к грудной клетке женщины, нажимает кнопки, ноги женщины делают судорожное движение.
— Что там?
— Фибрилляция, триста давай!
— Андрей, амиодарон!
— Готов!
— Разряд!
Время замедлено, пространство становится нереальным, зрение цепляется за предметы, увеличивается резкость. Движения точны, словно машина из рук, глаз и коротких фраз.
Сжимаю мешок Амбу, выжимаю из него, как последнюю каплю воды в зной, воздух.
Ток проходит через сердце этой уставшей женщины. Пахнет горелой плотью. Пахнет, будто кто-то поджёг волосы. Пахнет смертью и жизнью.
— Есть, синусовый ритм.
— Любовь Аркадьевна, вы нас слышите?
Женщина открывает глаза, но они словно не видят, резким движением пытается встать. Олег придерживает за одну руку, я — за другую. Лицо Олега покрыто плёнкой пота. Большими каплями стекает он, попадая в глаза, падая на носилки. Олег смотрит на меня, улыбаясь одной половиной лица.
— Ну, с почином, Марина Викторовна!
— Иваныч, позвони диспетчеру, пусть нас встречают.
— Мам, привет.
— Привет, доча. Подожди секунду.
Слышу как мама, прикрыв трубку рукой, что-то шепчет. Разбираю только пару слов, но, судя по тону, на кого-то ругается.
— Да. Привет. Как ты?
— У меня хорошо всё, первую смену успешно отработала.
— Да? Хорошо.
— Мам, у тебя всё нормально? С кем ты там?
— Да, знаешь, Лёша тут… неважно, всё нормально.
— Ну да. Взрослая, сама разберёшься?
— Где они, Лора!?? — кричит мамин дружок.
— Зайка, я перезвоню тебе, ладно?
Не дождавшись моего ответа, мама кладёт трубку.
Не в первый раз, разговаривая с мамой, мне кажется, что моя «взрослая» не во всём может разобраться. Очень уж часто она то будто заплаканная, то осипшая, то не слушает меня вовсе, отвлекается на перебранку со своим ухажёром. Не знаю, говорит, что любит, говорит — опора. С деньгами нет проблем. Лёша наконец оценён и продаёт своё искусство, что-то там современное, модное — я так и не поняла до конца.
Иногда мне хочется быть с ней рядом. Вернуть папу и нашу беззаботную жизнь. Но я здесь. Здесь и сейчас, как говорится.
Работа на скорой — совершенно особый вид деятельности.
Ты никогда не знаешь, как сегодня придётся себя проявить. Не знаешь, что ждёт на вызове. Мы разъезжаем по городу, заходим в дома к нуждающимся в самую трудную минуту. Облегчить боль, предотвратить катастрофу, спасти жизнь. Мы поднимаемся на высокие этажи, тащим носилки, вдыхаем запахи блевоты и дерьма, выслушиваем порой несвязные обвинения и проклятия. Не спим по ночам, убивая себя ради других. Иногда мы слышим «спасибо». Иногда не верим в искренность этого «спасибо», а иногда оно и не требуется. Иногда ты через молчание и благодарно-восторженный взгляд родственников чувствуешь, что сделал максимально возможное в данный момент. И гордишься собой. Ты на своём месте. Это вдохновляет, улучшает настроение. Я улыбаюсь на вызовах, разговариваю с бабульками, что вызывают в основном поболтать, подыгрываю безобидным алкашам с абстинентным синдромом, нахожу общий язык с детьми и их беспокойными мамочками.
— Марина Викторовна у нас просто ангел — смеётся Олег.
— Не слушай его, наслаждайся этим чувством, — как-то очень серьёзно говорит Андрей, — к сожалению, оно пройдёт.
— Ну нет! Почему? Ты думаешь я стану как Мышка?
Мышкой мы называли старшего врача нашей смены. Бескомпромиссная, жёсткая, будто каменная, женщина предпенсионного возраста. По станции ходила шутка, что свою улыбку Мышка обменяла у дьявола на способность диагностировать на нашем уровне то, что не сразу ставили даже питерские консилиумы. За свой талант она была негласно удостоена неприкосновенности. Так что никакие жалобы за бестактность и прямоту ей были не страшны.
Прозвище её сначала показалось несоответственно милым и ласковым, но Олег объяснил, что оно произошло от первичного «мышь летучая». Думаю, дальше разъяснять не стоит.
Как Мышка становиться не хотелось. Не хотелось становиться как большинство на скорой. Постепенно узнавая фельдшеров, врачей, санитаров, мне становилось страшно. Видела людей озлобленных, уставших, недовольных. Недовольны они были условиями труда, зарплатой, неадекватными пациентами, адекватными пациентами, тяжёлыми вызовами, новыми водителями, старыми водителями, графиком, приёмным покоем, начальством, отсутствием шкафчиков, новой формы, сумок для кардиографов.
— Не слушай их жалобы, не разговаривай с пессимистами, они давно выгорели. В их головах сгорели предохранители. Все ходят на работу работать, а не помогать болеющим, — говорит Андрей.
Мы с ним бывает тихо разговариваем, сидя рядышком в общей комнате.
— А ты?
— А у меня это типо миссия, долг, если хочешь.
— Долг кому?
— Себе, миру… Не важно. Мы сейчас не об этом. Просто останься собой. Не поддавайся общему настроению бессмысленности и апатии.
Мне нравилось общаться с Андреем. С ним легко. Хоть он и старше лет на десять. А может именно поэтому. Знаете, бывают такие люди: вы вроде разные и знаете друг друга пару недель, но это чувство близости, понимания, совпадения — оно делает вас… родными что ли. Почти о всех коллегах уже успело сложиться мнение: от кого что можно ожидать, кто на что способен, с кем лучше не связываться. Андрей среди всех стоял обособлено, выделялся. Было в нём что-то тайное, немного страшное, великое. Он не болтал вместе со всеми, не обсуждал вызовы после их завершения. В свободную минуту сидел с толстой книжкой на скамейке возле фикуса. Ещё всегда очень вовремя и грамотно подсказывал мне то, что по неопытности не знала. От других о нём никогда не слышала ничего плохого, хотя слухи в большом коллективе — дело обычное. Андрей мне нравился: его голос — негромкий, глубокий, манера двигаться, спокойная уверенная походка, крепкие жилистые руки, увитые венами, эти интеллигентные очки и главное — добрая широкая улыбка, от которой забавно морщинилось его лицо.
— Наверное я влюбилась, мама.
— Это хорошо, хорошо. Но фельдшер…, какой-то фельдшер… Ты торчишь там, в богом забытом Всеволожске… Какие перспективы, какой рост? Езжай хотя бы в Питер, найди себе богатого, настоящего мужика. Ты же у меня красавица. А ездишь там, в грязи в этой ковыряешься… Болото. Болото затягивает. Не успеешь оглянуться и уже с пузом, в съёмной квартире, с мужем-алкашом.
Мама странно растягивает слова, запинается.
— Мама, у тебя всё в порядке?
— О, да, у меня всё хорошо, у нас всё хорошо. Лёша любит меня. А что ещё надо одинокой женщине? Одиночество, оно знаешь, смертельно в моём возрасте.
— Я приеду скоро. Давай сходим куда-нибудь, развеемся.
— Хорошо. Пока, Мари.
— Я люблю тебя.
Последние слова упёрлись в короткие гудки, будто спасая меня от неискренности.
Что объединяет нас с родителями? Как мы чувствуем родственность, кровную связь? Не знаю. Иногда кажется, что я ничего не чувствую. И мне страшно. Неужели я такая неблагодарная дочь?
Огромная серая птица села на высокое дерево. Дерево зашаталось и заскрипело. Птица расправила мощные крылья и поднялась в небо. В следующий миг уже я лечу, становлюсь этой птицей. Подо мной — словно огромный механизм, состоящий из рук и ног — это люди среди маленьких домиков что-то делают. Кто-то сажает в землю семена, другие разводят огонь, третьи наполняют водой ржавые баки. Посреди большой зелёной поляны — шпиль церкви, внутри — существо похожее на медузу, щупальца которой протянуты к механизму. Медуза словно играет с ним или на нём. Я лечу, знаю, что выше их странных дел, меня не касаются их игры. Но видеть больше не хочу, боюсь, потому что знаю, что скоро механизм сломается. Пытаюсь закрыть глаза, но понимаю, что они и так закрыты, и попадаю в сеть, бьюсь, а в небе разносится механический рёв: «Белая ночь, белая нооооочь!» В унисон кричу на птичьем языке и просыпаюсь от этого крика.
Я отличаю сон от яви. Но бывает очень страшно. Сердце от таких пробуждений выпрыгивает из груди. Дурацкие сны! Раньше они снились реже.
На часах три часа ночи, завтра на работу. Пью воду, закрываю глаза.
Тем временем заканчивалась осень.
Как-то после суток Андрей провожал меня домой. Было морозно, от мокрого снега на дороге лёд. Я взяла его под руку и мы медленно топали, уставшие после смены. Странно, но мы никогда не разговаривали о любви, моих парнях, его девушках.
— У тебя есть девушка? — почему-то вдруг ляпнула я.
— Нет. У меня есть жена.
Постаралась не подать вида, что удивлена и немного разочарована.
— А кольцо? Просто, ты никогда не говорил…
— Ты не спрашивала. Не могу кольцо носить, мешает.
— Мешает охмурять новеньких коллег?
— А ты прям охмурена, я смотрю?
— Возможно, но это мои проблемы.
— Не вижу в этом проблемы.
— А я вижу… Так что же, и дети у тебя есть?
— Дочь, шесть лет. А женат семь.
— Говорят, у семейных пар бывает кризис семи лет. И нужно его благоразумно переждать.
— Может быть. На самом деле проблемы есть. За такой срок либо привыкаешь полностью, либо человек тебя начинает раздражать, обостряются все углы. А ты?
— Что?
— Парень? Муж?
— Мне и одной хорошо. Привыкла жить одна.
— Ну, не правда. Такая девушка не может быть одна.
— Почему? Ты думаешь все женщины мечтают о принце и куче детишек? Я прихожу домой, там тишина, спокойствие, делаю что хочу, слушаю музыку какую хочу и когда хочу, смотрю фильмы, хочу танцую голая, хочу ничего не делаю, валяюсь на полу и смотрю в потолок.
— Увлекательно. А биологические потребности?
— Секс?
— Угу.
— С этим сложнее.
И вправду, все мы люди, как говорится, в нас заложены инстинкты и потребности. Приходилось обходиться самоудовлетворением. Последний секс был на четвёртом курсе института. К стыду моему, я и не помню как звали того парня на редкой для меня вечеринке. Соседки по комнате тогда чуть ли не силой затянули, ну а напилась я уже сама.
Всё это, конечно, Андрею знать не обязательно.
Мы попрощались.
Чувствовала, что стали близки за это время. Но что толку, у него семья, как бы ни было… А лезть в чужую супружескую жизнь… Нет, я не считала себя моралисткой и святошей. Просто чувствовала, что это неправильно.
Может, мама права, может, я живу ни теми ценностями? Может, пришло время задуматься о семье? Свалить отсюда и найти богатого, доброго, красивого. Жить, ни в чём себе не отказывая, летать на моря, начать ходить в салоны красоты…
Да только вот по мне ли такая жизнь?
Порой усталость стелет туман у меня в голове. Работа ночью выматывает. А если ещё и в выходные снятся кошмары, тогда хожу потерянная, голова кружится и болит, самой впору вызывать скорую.
Помогают отвлечься и расслабиться бег и те самые старые фильмы, которые когда-то смотрели с Сашей. Первой покупкой на собственные деньги стал DVD-плейер BBK. И каждый месяц я находила несколько дисков с фильмами 60-х, 70-х, 80-х. Плюс несколько дисков с любимой музыкой. Что ещё для счастья надо?
12. НОВЫЙ ГОД, КАРАТЭ И АДЮЛЬТЕР
Наверное, хорошо, что я не люблю отмечать Новый год, потому что не расстраивалась, как некоторые, что выпадало дежурство в эту ночь. Позвонила поздравила маму. У неё болела голова, сказала, что как встретит, сразу ляжет спать. В последнее время всё меньше общих тем, и хоть стараюсь как-то оживлять наши разговоры — выходит наверное не совсем удачно. Вызовов меньше не становится, зима вообще самое тяжёлое в этом плане время. Нехватка витамина D. Я и сама разленилась и немного поправилась. Никому, конечно, не заметно. Меня до сих пор некоторые считают анорексичкой.
***
— Бригада Цветковой на вызов.
Андрей мне кивает в сторону диспетчерской, имея в виду брать карту вызова.
— Здравствуйте.
— Вот, начнём с аритмии. Добро пожаловать! — цедит с отсутствующим выражением лица диспетчер. Её волосы, как шерсть у белого пуделя — похожи на нелепый парик.
***
К вызову четвёртому уже чувствовала себя в своей тарелке. Интернатура не прошла бесполезно. Первые пациенты оказались простыми и понятными для меня. Мы быстро их обслужили. Ещё раз отметила, что с фельдшерами повезло. Олег уместно и смешно шутил, что само по себе талант, но, казалось, излишне старался произвести на меня впечатление. Андрей говорил мало, только по делу, делал минимум движений и казался отрешённым, занятым своими мыслями. Украдкой рассматривала их двоих, пытаясь представить, о чём на самом деле думают они, какое впечатление произвожу я.
Что мне всегда нравилось в работе — тебе не нужно думать о чём поговорить с пациентом, у тебя всегда готовы вопросы и действия на определённый случай. С остальными же людьми было сложнее. Говорить со зрителями не то же самое, что танцевать для них.
— Девятый свободен, — звонко и бодро вещаю по рации.
— Девятый, возьмите. Улица Магистральная десять. Возле первого подъезда плохо женщине.
Через семь минут мы на месте. Женщина, лет пятидесяти, сидит на лавочке согнувшись и стонет.
— Здравствуйте, что случилось у Вас?
— Ой ребята, умираю, сердце сдавило.
— Как вас зовут?
— Любовь Аркадьевна.
Андрей выкатил носилки и они уложили женщину.
— Любовь Аркадьевна, чем вы болеете, какие лекарства принимаете? Когда и как началась боль?
— Да ничего не принимаю, не болею. Минут пятнадцать назад. Шла домой. Что-то сдавило, как камень, дышать нечем, в пот бросило.
Осматриваю её в машине. Женщина бледная, тяжело дышит. Андрей накладывает электроды. На ЭКГ — высокие купола во всех грудных отведениях — признак трансмурального инфаркта. В принципе, уже по анамнезу было ясно, что дело плохо.
— Сейчас мы вас обезболим, дадим лекарства и в больничку поедем.
— Ой, а может не надо в больницу, я пойду, дома полежу, пройдёт, такое бывает.
— Нет, это не обсуждается, — отрезает Андрей.
До больницы минут десять. Всё, что требовалось от нас — сделали. Может она этого и не осознает никогда, но наши уколы и таблетки улучшили её прогноз на семьдесят-восемьдесят процентов, — размышляю я, дописывая направление.
— Марина Викторовна, у нас проблема!
Женщина выгибается, принимает неестественную позу, теряет сознание.
— Иваныч, притормози.
— Пульса нет!
— Олег, ЭКГ.
Женщина только что разговаривала с моими фельдшерами, рассказывала, что муж бухает, а она ухаживает за матерью — инвалидом, что очень устала, и в следующий миг отключается.
Олег ловко накидывает электроды.
— Фибрилляция!
— Андрей, дефибриллятор! Воздуховод! Амбу!
Не успела ещё договорить, Олег заряжает дефибриллятор, на мониторе светится красный диод — двести джоулей.
Андрей крепко прижимает утюги к грудной клетке женщины, нажимает кнопки, ноги женщины делают судорожное движение.
— Что там?
— Фибрилляция, триста давай!
— Андрей, амиодарон!
— Готов!
— Разряд!
Время замедлено, пространство становится нереальным, зрение цепляется за предметы, увеличивается резкость. Движения точны, словно машина из рук, глаз и коротких фраз.
Сжимаю мешок Амбу, выжимаю из него, как последнюю каплю воды в зной, воздух.
Ток проходит через сердце этой уставшей женщины. Пахнет горелой плотью. Пахнет, будто кто-то поджёг волосы. Пахнет смертью и жизнью.
— Есть, синусовый ритм.
— Любовь Аркадьевна, вы нас слышите?
Женщина открывает глаза, но они словно не видят, резким движением пытается встать. Олег придерживает за одну руку, я — за другую. Лицо Олега покрыто плёнкой пота. Большими каплями стекает он, попадая в глаза, падая на носилки. Олег смотрит на меня, улыбаясь одной половиной лица.
— Ну, с почином, Марина Викторовна!
— Иваныч, позвони диспетчеру, пусть нас встречают.
***
— Мам, привет.
— Привет, доча. Подожди секунду.
Слышу как мама, прикрыв трубку рукой, что-то шепчет. Разбираю только пару слов, но, судя по тону, на кого-то ругается.
— Да. Привет. Как ты?
— У меня хорошо всё, первую смену успешно отработала.
— Да? Хорошо.
— Мам, у тебя всё нормально? С кем ты там?
— Да, знаешь, Лёша тут… неважно, всё нормально.
— Ну да. Взрослая, сама разберёшься?
— Где они, Лора!?? — кричит мамин дружок.
— Зайка, я перезвоню тебе, ладно?
Не дождавшись моего ответа, мама кладёт трубку.
Не в первый раз, разговаривая с мамой, мне кажется, что моя «взрослая» не во всём может разобраться. Очень уж часто она то будто заплаканная, то осипшая, то не слушает меня вовсе, отвлекается на перебранку со своим ухажёром. Не знаю, говорит, что любит, говорит — опора. С деньгами нет проблем. Лёша наконец оценён и продаёт своё искусство, что-то там современное, модное — я так и не поняла до конца.
Иногда мне хочется быть с ней рядом. Вернуть папу и нашу беззаботную жизнь. Но я здесь. Здесь и сейчас, как говорится.
***
Работа на скорой — совершенно особый вид деятельности.
Ты никогда не знаешь, как сегодня придётся себя проявить. Не знаешь, что ждёт на вызове. Мы разъезжаем по городу, заходим в дома к нуждающимся в самую трудную минуту. Облегчить боль, предотвратить катастрофу, спасти жизнь. Мы поднимаемся на высокие этажи, тащим носилки, вдыхаем запахи блевоты и дерьма, выслушиваем порой несвязные обвинения и проклятия. Не спим по ночам, убивая себя ради других. Иногда мы слышим «спасибо». Иногда не верим в искренность этого «спасибо», а иногда оно и не требуется. Иногда ты через молчание и благодарно-восторженный взгляд родственников чувствуешь, что сделал максимально возможное в данный момент. И гордишься собой. Ты на своём месте. Это вдохновляет, улучшает настроение. Я улыбаюсь на вызовах, разговариваю с бабульками, что вызывают в основном поболтать, подыгрываю безобидным алкашам с абстинентным синдромом, нахожу общий язык с детьми и их беспокойными мамочками.
— Марина Викторовна у нас просто ангел — смеётся Олег.
— Не слушай его, наслаждайся этим чувством, — как-то очень серьёзно говорит Андрей, — к сожалению, оно пройдёт.
— Ну нет! Почему? Ты думаешь я стану как Мышка?
Мышкой мы называли старшего врача нашей смены. Бескомпромиссная, жёсткая, будто каменная, женщина предпенсионного возраста. По станции ходила шутка, что свою улыбку Мышка обменяла у дьявола на способность диагностировать на нашем уровне то, что не сразу ставили даже питерские консилиумы. За свой талант она была негласно удостоена неприкосновенности. Так что никакие жалобы за бестактность и прямоту ей были не страшны.
Прозвище её сначала показалось несоответственно милым и ласковым, но Олег объяснил, что оно произошло от первичного «мышь летучая». Думаю, дальше разъяснять не стоит.
Как Мышка становиться не хотелось. Не хотелось становиться как большинство на скорой. Постепенно узнавая фельдшеров, врачей, санитаров, мне становилось страшно. Видела людей озлобленных, уставших, недовольных. Недовольны они были условиями труда, зарплатой, неадекватными пациентами, адекватными пациентами, тяжёлыми вызовами, новыми водителями, старыми водителями, графиком, приёмным покоем, начальством, отсутствием шкафчиков, новой формы, сумок для кардиографов.
— Не слушай их жалобы, не разговаривай с пессимистами, они давно выгорели. В их головах сгорели предохранители. Все ходят на работу работать, а не помогать болеющим, — говорит Андрей.
Мы с ним бывает тихо разговариваем, сидя рядышком в общей комнате.
— А ты?
— А у меня это типо миссия, долг, если хочешь.
— Долг кому?
— Себе, миру… Не важно. Мы сейчас не об этом. Просто останься собой. Не поддавайся общему настроению бессмысленности и апатии.
***
Мне нравилось общаться с Андреем. С ним легко. Хоть он и старше лет на десять. А может именно поэтому. Знаете, бывают такие люди: вы вроде разные и знаете друг друга пару недель, но это чувство близости, понимания, совпадения — оно делает вас… родными что ли. Почти о всех коллегах уже успело сложиться мнение: от кого что можно ожидать, кто на что способен, с кем лучше не связываться. Андрей среди всех стоял обособлено, выделялся. Было в нём что-то тайное, немного страшное, великое. Он не болтал вместе со всеми, не обсуждал вызовы после их завершения. В свободную минуту сидел с толстой книжкой на скамейке возле фикуса. Ещё всегда очень вовремя и грамотно подсказывал мне то, что по неопытности не знала. От других о нём никогда не слышала ничего плохого, хотя слухи в большом коллективе — дело обычное. Андрей мне нравился: его голос — негромкий, глубокий, манера двигаться, спокойная уверенная походка, крепкие жилистые руки, увитые венами, эти интеллигентные очки и главное — добрая широкая улыбка, от которой забавно морщинилось его лицо.
— Наверное я влюбилась, мама.
— Это хорошо, хорошо. Но фельдшер…, какой-то фельдшер… Ты торчишь там, в богом забытом Всеволожске… Какие перспективы, какой рост? Езжай хотя бы в Питер, найди себе богатого, настоящего мужика. Ты же у меня красавица. А ездишь там, в грязи в этой ковыряешься… Болото. Болото затягивает. Не успеешь оглянуться и уже с пузом, в съёмной квартире, с мужем-алкашом.
Мама странно растягивает слова, запинается.
— Мама, у тебя всё в порядке?
— О, да, у меня всё хорошо, у нас всё хорошо. Лёша любит меня. А что ещё надо одинокой женщине? Одиночество, оно знаешь, смертельно в моём возрасте.
— Я приеду скоро. Давай сходим куда-нибудь, развеемся.
— Хорошо. Пока, Мари.
— Я люблю тебя.
Последние слова упёрлись в короткие гудки, будто спасая меня от неискренности.
Что объединяет нас с родителями? Как мы чувствуем родственность, кровную связь? Не знаю. Иногда кажется, что я ничего не чувствую. И мне страшно. Неужели я такая неблагодарная дочь?
***
Огромная серая птица села на высокое дерево. Дерево зашаталось и заскрипело. Птица расправила мощные крылья и поднялась в небо. В следующий миг уже я лечу, становлюсь этой птицей. Подо мной — словно огромный механизм, состоящий из рук и ног — это люди среди маленьких домиков что-то делают. Кто-то сажает в землю семена, другие разводят огонь, третьи наполняют водой ржавые баки. Посреди большой зелёной поляны — шпиль церкви, внутри — существо похожее на медузу, щупальца которой протянуты к механизму. Медуза словно играет с ним или на нём. Я лечу, знаю, что выше их странных дел, меня не касаются их игры. Но видеть больше не хочу, боюсь, потому что знаю, что скоро механизм сломается. Пытаюсь закрыть глаза, но понимаю, что они и так закрыты, и попадаю в сеть, бьюсь, а в небе разносится механический рёв: «Белая ночь, белая нооооочь!» В унисон кричу на птичьем языке и просыпаюсь от этого крика.
Я отличаю сон от яви. Но бывает очень страшно. Сердце от таких пробуждений выпрыгивает из груди. Дурацкие сны! Раньше они снились реже.
На часах три часа ночи, завтра на работу. Пью воду, закрываю глаза.
***
Тем временем заканчивалась осень.
Как-то после суток Андрей провожал меня домой. Было морозно, от мокрого снега на дороге лёд. Я взяла его под руку и мы медленно топали, уставшие после смены. Странно, но мы никогда не разговаривали о любви, моих парнях, его девушках.
— У тебя есть девушка? — почему-то вдруг ляпнула я.
— Нет. У меня есть жена.
Постаралась не подать вида, что удивлена и немного разочарована.
— А кольцо? Просто, ты никогда не говорил…
— Ты не спрашивала. Не могу кольцо носить, мешает.
— Мешает охмурять новеньких коллег?
— А ты прям охмурена, я смотрю?
— Возможно, но это мои проблемы.
— Не вижу в этом проблемы.
— А я вижу… Так что же, и дети у тебя есть?
— Дочь, шесть лет. А женат семь.
— Говорят, у семейных пар бывает кризис семи лет. И нужно его благоразумно переждать.
— Может быть. На самом деле проблемы есть. За такой срок либо привыкаешь полностью, либо человек тебя начинает раздражать, обостряются все углы. А ты?
— Что?
— Парень? Муж?
— Мне и одной хорошо. Привыкла жить одна.
— Ну, не правда. Такая девушка не может быть одна.
— Почему? Ты думаешь все женщины мечтают о принце и куче детишек? Я прихожу домой, там тишина, спокойствие, делаю что хочу, слушаю музыку какую хочу и когда хочу, смотрю фильмы, хочу танцую голая, хочу ничего не делаю, валяюсь на полу и смотрю в потолок.
— Увлекательно. А биологические потребности?
— Секс?
— Угу.
— С этим сложнее.
И вправду, все мы люди, как говорится, в нас заложены инстинкты и потребности. Приходилось обходиться самоудовлетворением. Последний секс был на четвёртом курсе института. К стыду моему, я и не помню как звали того парня на редкой для меня вечеринке. Соседки по комнате тогда чуть ли не силой затянули, ну а напилась я уже сама.
Всё это, конечно, Андрею знать не обязательно.
Мы попрощались.
Чувствовала, что стали близки за это время. Но что толку, у него семья, как бы ни было… А лезть в чужую супружескую жизнь… Нет, я не считала себя моралисткой и святошей. Просто чувствовала, что это неправильно.
Может, мама права, может, я живу ни теми ценностями? Может, пришло время задуматься о семье? Свалить отсюда и найти богатого, доброго, красивого. Жить, ни в чём себе не отказывая, летать на моря, начать ходить в салоны красоты…
Да только вот по мне ли такая жизнь?
***
Порой усталость стелет туман у меня в голове. Работа ночью выматывает. А если ещё и в выходные снятся кошмары, тогда хожу потерянная, голова кружится и болит, самой впору вызывать скорую.
Помогают отвлечься и расслабиться бег и те самые старые фильмы, которые когда-то смотрели с Сашей. Первой покупкой на собственные деньги стал DVD-плейер BBK. И каждый месяц я находила несколько дисков с фильмами 60-х, 70-х, 80-х. Плюс несколько дисков с любимой музыкой. Что ещё для счастья надо?
12. НОВЫЙ ГОД, КАРАТЭ И АДЮЛЬТЕР
Наверное, хорошо, что я не люблю отмечать Новый год, потому что не расстраивалась, как некоторые, что выпадало дежурство в эту ночь. Позвонила поздравила маму. У неё болела голова, сказала, что как встретит, сразу ляжет спать. В последнее время всё меньше общих тем, и хоть стараюсь как-то оживлять наши разговоры — выходит наверное не совсем удачно. Вызовов меньше не становится, зима вообще самое тяжёлое в этом плане время. Нехватка витамина D. Я и сама разленилась и немного поправилась. Никому, конечно, не заметно. Меня до сих пор некоторые считают анорексичкой.
