Серафима настораживала его внечеловеческая чёткость, холодность действий и суждений. Он казался идеальным солдатом, не знающим поражений, не делающим ошибок, избежать которых не может ни один человек, имеющий хоть какое-то волнение и движение души. Альберт идеально точно исполнял приказы и был полной противоположностью ему, Серафиму, который ко всему относился с душой и не терпел задач, в которых невозможно проявить творческий подход, вложить частичку самого себя. Отец Александр знал это и никогда не приказывал ему. Нет, он скорее, ставил задачи и ждал от Серафима их творческого исполнения. И за это Серафим Наставника просто обожал.
И ещё он боялся Альберта на уровне приобретенных инстинктов. Каждый раз, когда он видел Альберта даже боковым зрением, а тем более, если тот приближался к нему, Серафим подавлял в себе воспоминания его бесстрастного лица над собой, вкуса кляпа во рту вперемешку с блевотой и удара иглы шприца-пистолета в шею, взорвавшего тело лютой болью. Эти воспоминания возникали даже как простая реакция на его голос. Альберт, хотя бы и во имя его же спасения, применил к нему пытки, и сделал это совершенно расчётливо и спокойно. Серафим не мог этого понять, и не мог ему этого простить. Сержант просто отрабатывал гипотезу психотехнологов… Просто выполнял приказ начальства с преданностью сфинкса… Ничего личного… Ни-че-го…
Тот единственный раз, когда Альберт со следами сострадания на лице поднёс к его иссохшим от жажды губам стакан прохладной воды, казался вообще не свойственным этому не знающему сомнений и жалости профессионалу.
И Серафим трепетал от страха перед встречей с его душой. Он помнил соприкосновение в пси-отношениях своей оголённой души с душой владыки Арсения, которая как птицеловная сеть пленила его волю и обессиливала душу. Что ждёт его в пси-отношениях с Альбертом? Да ещё в перманентных? Теперь он овладеет им? Заберёт все его чувства, сделает таким же бесчувственным сухарём, как и он сам? Серафим видел его трёх бойцов, которые в перманентном пси-режиме могли часами стоять, не переводя дыхания, не расслабляя позы, как почётный караул. И что же? Теперь и он, заложив руки за спину, с пустыми глазами встанет в тот же ряд четвёртым к ним? Серафим – кукла Альберта?!
Серафим в ужасе нервно потёр ладонью щетинистую щёку и зажал рукой глаза, намокшие от жалости к себе. Он протолкнул глотком ком в горле и со страданием прошептал:
– Господь мой… нет же… нет!! Пречистая Дева, прошу Тебя, не допусти! Что мне делать?! Я совсем лишился цели в жизни, а теперь могу лишиться и своей души! Но я не могу жить без цели и без души! Может быть, отказавшись от священства и отправившись в мир, я совершил ошибку и снова оказался непослушен Тебе, о, мой Господь, и теперь бреду по бездорожью, без указателей, без пути? Прошу тебя, о, Владычица сердца моего! На истинный путь меня наставь, дабы я горько оплакал дела свои!
Он нащупал ладонью под форменным полицейским свитером и судорожно сжал пальцами Распятие и медальон с Ликом Пречистой. Когда автопилот совершил парковку на стоянке Вознесенки, Серафим, с неприязнью взглянув на Альберта и не разбудив его, закинул бэкбэг за спину и вышел вон.
В Вознесенке выпал первый снег. Он падал медленными хлопьями и укрывал белоснежным покровом клумбы, дорожки и лежащие вдоль дорожек шарообразные фонари. Серафим втягивал носом томительный запах детского предвкушения Рождества, которое давно не праздновал, даже в обители. В «райских садах» обители всегда царствовала благоухающая весна, а праздник Рождества Христова ничем не выделялся среди других.
Сердце защемило в тоске. Серафим прерывисто вздохнул и двинулся вперёд, оставляя на белоснежном покрывале промёрзшей земли первые следы.
– Погодите, Серафим… – окликнул его Альберт.
Серафим остановился и тревожно обернулся. Альберт тёр глаза, пытаясь привыкнуть к ослепительному белому свету, затем тоже вышел из магнекара, сладко со сна потянулся и огляделся.
– Снег. Чистота и красота… – задумчиво проговорил Альберт. – Как будто в сказку попал!
– Попал. Но не в сказку, – тихо пробормотал Серафим.
Альберт его не расслышал. Но по поникшему виду понял, что ему нехорошо.
– Чем вы расстроены? – Альберт захлопнул дверь магнекара и подошёл к нему.
– Я ни на что не настраивался, чтобы быть расстроенным, – грубо ответил Серафим, спиной отодвигаясь от него. – Постоим, поговорим? Или пойдём уже, чтобы не опоздать к обеду?
Серафима что-то треснуло промеж лопаток. Он стремительно обернулся и увидел, как Максим лепит следующий снежок и запускает в него. На этот раз Серафим увернулся, затем с азартом сгреб пальцами рыхлый снег и, слепив горячими руками твёрдый комок, в отместку со всей силой швырнул его в Максима. Тот нагнулся вперёд, и снежок пролетел над его спиной и влепился в стену ближайшего дома, да так, что задребезжали стёкла. Максим обернулся и присвистнул:
– Ну, ты даешь… Хороший бросок, брат Серафим!
Тут, наконец, Серафим заметил, что Максим стоит рядом с настоящей снежной крепостью, а его подопечный Владик, сынишка сестры Ксении, которого тот притащил из мегаполиса ещё в прошлом месяце, замер со снежным комом в руках, так и не поставив его в стену недостроенной башни.
– Что тут вы такое придумали? – восхищенно проговорил Серафим, обводя глазами внушительное сооружение из снега. – И, главное, когда успели?
– Это у вас в мегаполисе нет снега. А у нас тут снег валит со вчерашнего вечера, всю ночь и весь день, – проговорил Максим, утирая перчаткой с налипшими ледышками разгоряченное румяное лицо. – А это, – он по-наполеоновски повёл рукой, – фортификационные сооружения. Расскажу детям принцип активной обороны и покажу на примере. Буду командовать фортом, Владислав – брать его штурмом.
– Ты? Детям?!
Серафим закатился со смеху, согнувшись и опершись руками о колени, и, вдоволь насмеявшись, произнёс:
– Мужчины иногда могут быть полезны!
Максим улыбнулся в ответ:
– Брат Серафим, людям более всего полезно делать то, что способствует укреплению дружбы.
– Вижу для тебя, отец Максим, приносить пользу обществу – единственный способ стать счастливым, верно?
Максим поднял на него своё лицо, дышащее жизнью, и Серафим удивился, как за эти несколько недель в Вознесенке он оправился, окреп и посвежел. Максим застенчиво улыбнулся и, полируя ладонью стену крепости, проговорил:
– Для человека нет ничего полезнее человека 6, брат Серафим.
– Ах ты, спиноза такая вся из себя человечная! – засмеялся Серафим и подверг Максима такой снежной бомбардировке, что тот, как ни уворачивался, но пару раз получил в торс по огромному снежку. Удовлетворившись симметричным ответом на подлое нападение, Серафим оглянулся на Альберта и уже более миролюбиво сказал ему:
– А мы с тобой ввязываемся в военные действия?
– Можем, – вдруг согласился Альберт. – Но на какой стороне?
– Может быть, откроем второй фронт? – предложил Серафим.
Тут он осёкся, всматриваясь вдаль за спину Альберта: какая-то странная волна, искажающая пространство, прошлась по магнекарам на стоянке. У Серафима сильно застучало сердце. Он стал шарить глазами по парковке, но, сколько бы он ни вглядывался, явление не повторилось.
– Максим, ты это видел? – с ужасом в голосе проговорил Серафим.
– Нет, – тут же напрягся Максим. – Что ты видел?
– Не знаю… не понял… Это как будто бы… – Серафим выдохнул. – Ладно… не уверен… Показалось, наверное. Сегодня ночью не спал, да ещё и снег идет.
– Что ты видел, Серафим? – настойчиво переспросил Альберт.
Серафим широко раскрытыми глазами смотрел на стоянку и, снизив голос, прошептал:
– Как будто проползла прозрачная гигантская медуза…
Они втроем с волнением стали крутить головами, осматривая всё пространство вокруг. Серафим прислушался. Затем он зачерпнул снега, слепил из него плотный комок и швырнул в сторону магнекара. Ни на что не наткнувшись, снежок влепился в борт кара и сполз по серебряной гладкой поверхности.
Альберт задумчиво проговорил:
– Серафим, тебя не удивляет такое длительное отсутствие реакции архиепископии на ваше исчезновение?
– Меня удивляет только моя способность чему-нибудь ещё удивляться в архиепископии. – Серафим стряхнул снежинки с непокрытой головы.
– Я думаю, не стоит не доверять своим видениям, – проговорил Альберт. – Нам надо срочно убираться отсюда.
Максим махнул Владику, и, озираясь, все четверо направились в трапезную.
– Ты предупредил уже своих бойцов? – когда они немного отошли от места, спросил Серафим.
– Незачем, – качнул головой Альберт. – Они почувствовали и приняли меры.
– Почувствовали? – с большим удивлением вылупился на него Серафим.
Альберт кивнул головой и с надеждой посмотрел ему в глаза.
– Да, и это то, что сможете в перманентном пси-режиме и вы. Всё, что происходит хотя бы с одним из нас, знают все.
Серафим задумался. Он посмотрел в спину идущему впереди Максиму и содрогнулся, вспомнив рваные шрамы от плетей на его спине. В ту минуту, когда он их увидел, он поклялся себе, что ни за что не отдаст его им.
– После обеда расскажешь всё в подробностях о вашем перманентном пси-режиме, – с недобрым прищуром проговорил Серафим. – И покажешь.
Альберт потупил глаза и незаметно с облегчением перевел дух.
В трапезной собралось уже полно народу, и после молитвы все приступили к еде. Александр сидел рядом с Питиримом и Стефаном, они о чём-то негромко переговаривались. Серафим же, желая пообщаться с Наставником, весь извёлся в ожидании и, чтобы скоротать время, решил пока поговорить с Максимом.
Максим сидел рядом с Саввой и Киром. Увидев его опять рядом с его новым другом, Серафим ревниво насупился и, отодвинув немного Кира, втиснулся и сел между ними.
– Знаете ли вы, что мне больше всего нравится в братских трапезах в Вознесенке? – сказал он и добродушно подмигнул Киру.
– Наверное, натуральная пища и объем порций? – предположил Максим, изящно работая ножом и вилкой над омлетом.
– А вот и не угадал. Мне импонирует отсутствие во время трапезы послушания молчания. Братский принцип «трапеза есть общение» – мне очень по душе! А то иногда в обители ты меня так достанешь, что приходится ждать несколько дней до воскресной трапезы, чтобы сказать тебе, как же я тебя люблю!
– Кто бы знал, брат Серафим, что ты постоянно находился в таких аскетических усилиях и упражнялся в сдержанности! – усмехнулся Максим. – Бедняга… Я же в еженедельных спаррингах давал тебе возможность проявить ко мне все свои чувства! Ты же наверняка чувствовал мою ответную любовь?
– Слишком уж редко доставалась тебе победа надо мной, – заносчиво проговорил Серафим, наматывая на вилку спагетти, – и как мне это расценить? То ли так слабы твои чувства ко мне, то ли ты их, как обычно, сдерживал? Кстати, об этом, человеколюбивая спиноза! Ответь мне вот на такой вопрос: согласишься ли ты разрешить кому-либо знать, что каждую минуту ты чувствуешь?
Максим серьёзно задумался и ответил:
– Что ты, брат Серафим! Конечно же, нет! Мало ли в человеке всяческих переживаний! У него есть минуты силы и минуты слабости, минуты радости и минуты уныния. Хорошим всегда стоит делиться, а плохое лучше держать при себе. Незачем вываливать на других свои отрицательные эмоции: жизнь людей и так непроста!
Кир, который слушал все это время их диалог, вдруг вмешался в разговор:
– Нет ли в этом, что ты сказал, брат Максим, некой искусственной селекции своих чувств? Этим я буду со всеми делиться, а этим – не буду. Разве наш Господь Иисус Христос не был предельно открыт для всех? Он и радовался, и страдал – в писании мы видим и Его слёзы, и Его боль. Почему же Он не прятал их? Может, за желанием слыть исключительно радостным и беспроблемным человеком стоит тонкая гордость?
Максим задумался и смущенно кивнул:
– Пожалуй, ты прав, брат Кир! Я не готов показывать своих страданий никому. Возможно, во мне говорит именно гордость?
– Спокойно, брат Максим, – положил ему руку на плечо Серафим. – Не слушай его! Ты абсолютно всё правильно делаешь! Потому что ты хоть и выглядишь, как баба, но ты – настоящий мужик!
– А Христос – настоящий мужик? – Повернулся к нему Кир.
Серафим стушевался и не знал, что ответить.
– Вот то-то и оно… – вздохнул Кир. – Христос – не настоящий мужик. Он – настоящий человек. Он – новый Адам, он – самый совершенный человек. И выходит, открывать свои чувства – в этом совершенство и полнота существа человека.
Серафим исподлобья глянул на Кира и глубоко задумался. Он не заметил, как Александр, закончив общение с Питиримом, вдруг грустно опустил голову и закрыл лицо руками. Питирим же, напротив, улыбнулся, и громко всем сказал:
– Дорогие братья и сёстры! Ну, если все уже потрапезничали, может быть, те, кто был сегодня в мегаполисе, расскажут последние новости?
Слово взяла невысокая чернобровая сестра Рита, которая со вздохом встала, чтобы её было лучше видно. Когда все притихли, заговорила:
– Дорогие, не обрадую вас: со вчерашнего дня введён запрет принимать товары от лиц со сниженным социальным рейтингом, не имеющих права на торговлю. Сегодня лишили лицензии магазин нашего брата Дмитрия, через который мы реализовывали овощи, выращенные в теплицах Вознесенки, а ему самому за связи с братством снизили социальный рейтинг. Теперь он не имеет права торговать.
Новость была встречена скорбной тишиной, в которой проговорил Стефан, старший общины:
– Что ж, мы ждали этого, и это произошло. Да, теперь община Вознесенки лишилась значительной части денежных средств, но это не значит, что кто-то из нас умрет с голоду. Будем жить, как и общины в Луговом и в Апрелевке – натуральным хозяйством.
Все согласно закивали и восславили Господа, не посылающего испытаний сверх сил. Тут поднялась с места другая сестра – Валентина и, немного волнуясь, произнесла:
– Дорогие, есть ещё одна жуткая новость… – Она утёрла слезу ладонью и заговорила: – Состоялся суд над тремя сёстрами из белорецкой общины, которые ухаживали за тяжелобольными. Их обвинили в нарушении закона о миссионерской деятельности, в контрпатриотической пропаганде, подрывающей безопасность страны, и в тайном крещении умирающих без привлечения священнослужителей «Истинной патриотической церкви». Двух из них приговорили к восьми годам исправительно-трудовых монастырей, а нашу любимую сестру Наталью… – Девушка закрыла лицо руками и с рыданием выдавила: – Сестру Наталью, как рецидивиста, приговорили к бетатриновой терапии!! Через три дня приговор приведут в исполнение!!
Услышав это, Кир вцепился в ткань скатерти побелевшими пальцами и вскричал:
– У неё же нет и никогда не было контрольной точки!!
Говорившая сестра рухнула на стул, захлебываясь рыданиями. Питирим встал со своего места, быстро подошел к ней, поднял с места и прижал к своей груди.
– Милая Валентина! – говорил Питирим, гладя её стиснутые руки. – Утешься, дорогая сестра! Нет, мы не искали гонений. Но спокойно принимали опасность и риск. И наше спокойствие не столько из разряда «если доведётся», а «когда доведётся». Ты же и сама готова идти за Христом даже до смерти, и смерти крестной! Что же ты плачешь, когда видишь, как вслед за Христом на крест взошла твоя сестра?!
– Но, владыка Питирим! Бетатрин хуже смерти! Теперь её со сброшенным до основных
И ещё он боялся Альберта на уровне приобретенных инстинктов. Каждый раз, когда он видел Альберта даже боковым зрением, а тем более, если тот приближался к нему, Серафим подавлял в себе воспоминания его бесстрастного лица над собой, вкуса кляпа во рту вперемешку с блевотой и удара иглы шприца-пистолета в шею, взорвавшего тело лютой болью. Эти воспоминания возникали даже как простая реакция на его голос. Альберт, хотя бы и во имя его же спасения, применил к нему пытки, и сделал это совершенно расчётливо и спокойно. Серафим не мог этого понять, и не мог ему этого простить. Сержант просто отрабатывал гипотезу психотехнологов… Просто выполнял приказ начальства с преданностью сфинкса… Ничего личного… Ни-че-го…
Тот единственный раз, когда Альберт со следами сострадания на лице поднёс к его иссохшим от жажды губам стакан прохладной воды, казался вообще не свойственным этому не знающему сомнений и жалости профессионалу.
И Серафим трепетал от страха перед встречей с его душой. Он помнил соприкосновение в пси-отношениях своей оголённой души с душой владыки Арсения, которая как птицеловная сеть пленила его волю и обессиливала душу. Что ждёт его в пси-отношениях с Альбертом? Да ещё в перманентных? Теперь он овладеет им? Заберёт все его чувства, сделает таким же бесчувственным сухарём, как и он сам? Серафим видел его трёх бойцов, которые в перманентном пси-режиме могли часами стоять, не переводя дыхания, не расслабляя позы, как почётный караул. И что же? Теперь и он, заложив руки за спину, с пустыми глазами встанет в тот же ряд четвёртым к ним? Серафим – кукла Альберта?!
Серафим в ужасе нервно потёр ладонью щетинистую щёку и зажал рукой глаза, намокшие от жалости к себе. Он протолкнул глотком ком в горле и со страданием прошептал:
– Господь мой… нет же… нет!! Пречистая Дева, прошу Тебя, не допусти! Что мне делать?! Я совсем лишился цели в жизни, а теперь могу лишиться и своей души! Но я не могу жить без цели и без души! Может быть, отказавшись от священства и отправившись в мир, я совершил ошибку и снова оказался непослушен Тебе, о, мой Господь, и теперь бреду по бездорожью, без указателей, без пути? Прошу тебя, о, Владычица сердца моего! На истинный путь меня наставь, дабы я горько оплакал дела свои!
Он нащупал ладонью под форменным полицейским свитером и судорожно сжал пальцами Распятие и медальон с Ликом Пречистой. Когда автопилот совершил парковку на стоянке Вознесенки, Серафим, с неприязнью взглянув на Альберта и не разбудив его, закинул бэкбэг за спину и вышел вон.
В Вознесенке выпал первый снег. Он падал медленными хлопьями и укрывал белоснежным покровом клумбы, дорожки и лежащие вдоль дорожек шарообразные фонари. Серафим втягивал носом томительный запах детского предвкушения Рождества, которое давно не праздновал, даже в обители. В «райских садах» обители всегда царствовала благоухающая весна, а праздник Рождества Христова ничем не выделялся среди других.
Сердце защемило в тоске. Серафим прерывисто вздохнул и двинулся вперёд, оставляя на белоснежном покрывале промёрзшей земли первые следы.
– Погодите, Серафим… – окликнул его Альберт.
Серафим остановился и тревожно обернулся. Альберт тёр глаза, пытаясь привыкнуть к ослепительному белому свету, затем тоже вышел из магнекара, сладко со сна потянулся и огляделся.
– Снег. Чистота и красота… – задумчиво проговорил Альберт. – Как будто в сказку попал!
– Попал. Но не в сказку, – тихо пробормотал Серафим.
Альберт его не расслышал. Но по поникшему виду понял, что ему нехорошо.
– Чем вы расстроены? – Альберт захлопнул дверь магнекара и подошёл к нему.
– Я ни на что не настраивался, чтобы быть расстроенным, – грубо ответил Серафим, спиной отодвигаясь от него. – Постоим, поговорим? Или пойдём уже, чтобы не опоздать к обеду?
Серафима что-то треснуло промеж лопаток. Он стремительно обернулся и увидел, как Максим лепит следующий снежок и запускает в него. На этот раз Серафим увернулся, затем с азартом сгреб пальцами рыхлый снег и, слепив горячими руками твёрдый комок, в отместку со всей силой швырнул его в Максима. Тот нагнулся вперёд, и снежок пролетел над его спиной и влепился в стену ближайшего дома, да так, что задребезжали стёкла. Максим обернулся и присвистнул:
– Ну, ты даешь… Хороший бросок, брат Серафим!
Тут, наконец, Серафим заметил, что Максим стоит рядом с настоящей снежной крепостью, а его подопечный Владик, сынишка сестры Ксении, которого тот притащил из мегаполиса ещё в прошлом месяце, замер со снежным комом в руках, так и не поставив его в стену недостроенной башни.
– Что тут вы такое придумали? – восхищенно проговорил Серафим, обводя глазами внушительное сооружение из снега. – И, главное, когда успели?
– Это у вас в мегаполисе нет снега. А у нас тут снег валит со вчерашнего вечера, всю ночь и весь день, – проговорил Максим, утирая перчаткой с налипшими ледышками разгоряченное румяное лицо. – А это, – он по-наполеоновски повёл рукой, – фортификационные сооружения. Расскажу детям принцип активной обороны и покажу на примере. Буду командовать фортом, Владислав – брать его штурмом.
– Ты? Детям?!
Серафим закатился со смеху, согнувшись и опершись руками о колени, и, вдоволь насмеявшись, произнёс:
– Мужчины иногда могут быть полезны!
Максим улыбнулся в ответ:
– Брат Серафим, людям более всего полезно делать то, что способствует укреплению дружбы.
– Вижу для тебя, отец Максим, приносить пользу обществу – единственный способ стать счастливым, верно?
Максим поднял на него своё лицо, дышащее жизнью, и Серафим удивился, как за эти несколько недель в Вознесенке он оправился, окреп и посвежел. Максим застенчиво улыбнулся и, полируя ладонью стену крепости, проговорил:
– Для человека нет ничего полезнее человека 6, брат Серафим.
– Ах ты, спиноза такая вся из себя человечная! – засмеялся Серафим и подверг Максима такой снежной бомбардировке, что тот, как ни уворачивался, но пару раз получил в торс по огромному снежку. Удовлетворившись симметричным ответом на подлое нападение, Серафим оглянулся на Альберта и уже более миролюбиво сказал ему:
– А мы с тобой ввязываемся в военные действия?
– Можем, – вдруг согласился Альберт. – Но на какой стороне?
– Может быть, откроем второй фронт? – предложил Серафим.
Тут он осёкся, всматриваясь вдаль за спину Альберта: какая-то странная волна, искажающая пространство, прошлась по магнекарам на стоянке. У Серафима сильно застучало сердце. Он стал шарить глазами по парковке, но, сколько бы он ни вглядывался, явление не повторилось.
– Максим, ты это видел? – с ужасом в голосе проговорил Серафим.
– Нет, – тут же напрягся Максим. – Что ты видел?
– Не знаю… не понял… Это как будто бы… – Серафим выдохнул. – Ладно… не уверен… Показалось, наверное. Сегодня ночью не спал, да ещё и снег идет.
– Что ты видел, Серафим? – настойчиво переспросил Альберт.
Серафим широко раскрытыми глазами смотрел на стоянку и, снизив голос, прошептал:
– Как будто проползла прозрачная гигантская медуза…
Они втроем с волнением стали крутить головами, осматривая всё пространство вокруг. Серафим прислушался. Затем он зачерпнул снега, слепил из него плотный комок и швырнул в сторону магнекара. Ни на что не наткнувшись, снежок влепился в борт кара и сполз по серебряной гладкой поверхности.
Альберт задумчиво проговорил:
– Серафим, тебя не удивляет такое длительное отсутствие реакции архиепископии на ваше исчезновение?
– Меня удивляет только моя способность чему-нибудь ещё удивляться в архиепископии. – Серафим стряхнул снежинки с непокрытой головы.
– Я думаю, не стоит не доверять своим видениям, – проговорил Альберт. – Нам надо срочно убираться отсюда.
Максим махнул Владику, и, озираясь, все четверо направились в трапезную.
– Ты предупредил уже своих бойцов? – когда они немного отошли от места, спросил Серафим.
– Незачем, – качнул головой Альберт. – Они почувствовали и приняли меры.
– Почувствовали? – с большим удивлением вылупился на него Серафим.
Альберт кивнул головой и с надеждой посмотрел ему в глаза.
– Да, и это то, что сможете в перманентном пси-режиме и вы. Всё, что происходит хотя бы с одним из нас, знают все.
Серафим задумался. Он посмотрел в спину идущему впереди Максиму и содрогнулся, вспомнив рваные шрамы от плетей на его спине. В ту минуту, когда он их увидел, он поклялся себе, что ни за что не отдаст его им.
– После обеда расскажешь всё в подробностях о вашем перманентном пси-режиме, – с недобрым прищуром проговорил Серафим. – И покажешь.
Альберт потупил глаза и незаметно с облегчением перевел дух.
В трапезной собралось уже полно народу, и после молитвы все приступили к еде. Александр сидел рядом с Питиримом и Стефаном, они о чём-то негромко переговаривались. Серафим же, желая пообщаться с Наставником, весь извёлся в ожидании и, чтобы скоротать время, решил пока поговорить с Максимом.
Максим сидел рядом с Саввой и Киром. Увидев его опять рядом с его новым другом, Серафим ревниво насупился и, отодвинув немного Кира, втиснулся и сел между ними.
– Знаете ли вы, что мне больше всего нравится в братских трапезах в Вознесенке? – сказал он и добродушно подмигнул Киру.
– Наверное, натуральная пища и объем порций? – предположил Максим, изящно работая ножом и вилкой над омлетом.
– А вот и не угадал. Мне импонирует отсутствие во время трапезы послушания молчания. Братский принцип «трапеза есть общение» – мне очень по душе! А то иногда в обители ты меня так достанешь, что приходится ждать несколько дней до воскресной трапезы, чтобы сказать тебе, как же я тебя люблю!
– Кто бы знал, брат Серафим, что ты постоянно находился в таких аскетических усилиях и упражнялся в сдержанности! – усмехнулся Максим. – Бедняга… Я же в еженедельных спаррингах давал тебе возможность проявить ко мне все свои чувства! Ты же наверняка чувствовал мою ответную любовь?
– Слишком уж редко доставалась тебе победа надо мной, – заносчиво проговорил Серафим, наматывая на вилку спагетти, – и как мне это расценить? То ли так слабы твои чувства ко мне, то ли ты их, как обычно, сдерживал? Кстати, об этом, человеколюбивая спиноза! Ответь мне вот на такой вопрос: согласишься ли ты разрешить кому-либо знать, что каждую минуту ты чувствуешь?
Максим серьёзно задумался и ответил:
– Что ты, брат Серафим! Конечно же, нет! Мало ли в человеке всяческих переживаний! У него есть минуты силы и минуты слабости, минуты радости и минуты уныния. Хорошим всегда стоит делиться, а плохое лучше держать при себе. Незачем вываливать на других свои отрицательные эмоции: жизнь людей и так непроста!
Кир, который слушал все это время их диалог, вдруг вмешался в разговор:
– Нет ли в этом, что ты сказал, брат Максим, некой искусственной селекции своих чувств? Этим я буду со всеми делиться, а этим – не буду. Разве наш Господь Иисус Христос не был предельно открыт для всех? Он и радовался, и страдал – в писании мы видим и Его слёзы, и Его боль. Почему же Он не прятал их? Может, за желанием слыть исключительно радостным и беспроблемным человеком стоит тонкая гордость?
Максим задумался и смущенно кивнул:
– Пожалуй, ты прав, брат Кир! Я не готов показывать своих страданий никому. Возможно, во мне говорит именно гордость?
– Спокойно, брат Максим, – положил ему руку на плечо Серафим. – Не слушай его! Ты абсолютно всё правильно делаешь! Потому что ты хоть и выглядишь, как баба, но ты – настоящий мужик!
– А Христос – настоящий мужик? – Повернулся к нему Кир.
Серафим стушевался и не знал, что ответить.
– Вот то-то и оно… – вздохнул Кир. – Христос – не настоящий мужик. Он – настоящий человек. Он – новый Адам, он – самый совершенный человек. И выходит, открывать свои чувства – в этом совершенство и полнота существа человека.
Серафим исподлобья глянул на Кира и глубоко задумался. Он не заметил, как Александр, закончив общение с Питиримом, вдруг грустно опустил голову и закрыл лицо руками. Питирим же, напротив, улыбнулся, и громко всем сказал:
– Дорогие братья и сёстры! Ну, если все уже потрапезничали, может быть, те, кто был сегодня в мегаполисе, расскажут последние новости?
Слово взяла невысокая чернобровая сестра Рита, которая со вздохом встала, чтобы её было лучше видно. Когда все притихли, заговорила:
– Дорогие, не обрадую вас: со вчерашнего дня введён запрет принимать товары от лиц со сниженным социальным рейтингом, не имеющих права на торговлю. Сегодня лишили лицензии магазин нашего брата Дмитрия, через который мы реализовывали овощи, выращенные в теплицах Вознесенки, а ему самому за связи с братством снизили социальный рейтинг. Теперь он не имеет права торговать.
Новость была встречена скорбной тишиной, в которой проговорил Стефан, старший общины:
– Что ж, мы ждали этого, и это произошло. Да, теперь община Вознесенки лишилась значительной части денежных средств, но это не значит, что кто-то из нас умрет с голоду. Будем жить, как и общины в Луговом и в Апрелевке – натуральным хозяйством.
Все согласно закивали и восславили Господа, не посылающего испытаний сверх сил. Тут поднялась с места другая сестра – Валентина и, немного волнуясь, произнесла:
– Дорогие, есть ещё одна жуткая новость… – Она утёрла слезу ладонью и заговорила: – Состоялся суд над тремя сёстрами из белорецкой общины, которые ухаживали за тяжелобольными. Их обвинили в нарушении закона о миссионерской деятельности, в контрпатриотической пропаганде, подрывающей безопасность страны, и в тайном крещении умирающих без привлечения священнослужителей «Истинной патриотической церкви». Двух из них приговорили к восьми годам исправительно-трудовых монастырей, а нашу любимую сестру Наталью… – Девушка закрыла лицо руками и с рыданием выдавила: – Сестру Наталью, как рецидивиста, приговорили к бетатриновой терапии!! Через три дня приговор приведут в исполнение!!
Услышав это, Кир вцепился в ткань скатерти побелевшими пальцами и вскричал:
– У неё же нет и никогда не было контрольной точки!!
Говорившая сестра рухнула на стул, захлебываясь рыданиями. Питирим встал со своего места, быстро подошел к ней, поднял с места и прижал к своей груди.
– Милая Валентина! – говорил Питирим, гладя её стиснутые руки. – Утешься, дорогая сестра! Нет, мы не искали гонений. Но спокойно принимали опасность и риск. И наше спокойствие не столько из разряда «если доведётся», а «когда доведётся». Ты же и сама готова идти за Христом даже до смерти, и смерти крестной! Что же ты плачешь, когда видишь, как вслед за Христом на крест взошла твоя сестра?!
– Но, владыка Питирим! Бетатрин хуже смерти! Теперь её со сброшенным до основных
