Она вдруг запнулась и округлила глаза.
— Погодите... я не ослышалась? Он не кормил их пятнадцать дней?! Как же они до сих пор живы?!
Монах, обернулся, но, не смея поднять глаза на Правительницу, угрюмо молчал.
— Мы не знаем, — ответил голосом без интонации. — После десяти дней без пищи и воды наступает повреждение клеток и внутренняя интоксикация. Они должны были погибнуть.
— Может вы их втихаря подкармливаете? За взятку?
— Подкуп исключен. Больше одного дня никто из нас выдержать с ними не может. Еретики молятся по четырнадцать часов в сутки и производят на надзирателей самое тяжёлое впечатление, после чего те отказываются от несения своих обязанностей. Приходится постоянно менять надзирателей.
— Ага-а... — протянула Дживана и её глаза загорелись радостью и пониманием.
Они молятся, поэтому им не нужно ни есть, ни пить! Вот где спрятаны истинные амриты, в которых проявляется та самая внеземная сила! Но скорее всего этот идиот даже понятия не имеет о ней, иначе бы сам пил. Бросает энергетически ценные амриты на лютую смерть в подвале под своей опочивальней, сам же спокойно спит ночами и не ворочается!
Архиепископ Арсений и его Преемник давно враждуют с этой внеземной силой. Арсений – циничен и жесток, но Преемник превзошел его: он циничен, жесток и подл!! Если человек подлец в малом – он подлец во всем. Заключить сделку с подлецом и получить реликтовый заповедник с ограниченным запасом пищи, причем сомнительного качества? Если Дживана пойдет по этому пути, то поступит так же глупо, как и её папенька. Нет! Она поступит умнее, изящнее! Но для этого ей нужен Питирим. Только Питирим!
Так размышляла Дживана, сложив руки на груди и постукивая длинными блестящими ноготками по предплечью.
Наконец, лестница кончилась, и преторианец отпустил её, поставив на ноги перед дверью одной из камер, расположенных по кругу. Дживана передёрнула от холода обнажёнными плечами и приказала монахам впустить её в камеру, а самим остаться за дверью.
— Это опасно, дивная Госпожа Дживана, — осмелился возразить телохранитель. — Узники – преступники. Если они попытаются вас обидеть, мы не успеем защитить.
Дживана хмыкнула.
— Самый главный преступник не в камере сидит, а в своей спальне. Он уже попытался меня обидеть, а вы даже не пошевелили пальцем, чтобы меня защитить.
Телохранитель на несколько мгновений остолбенел, он не понял, о каком эпизоде идет речь. Дживана воспользовалась его замешательством и велела монахам открыть камеру. Тихо щёлкнули запоры, она вошла и приказала запереть за собой дверь.
Тюремная камера оказалась большой, казённой, холодной. Пустое помещение без кроватей, в углу – сортир. Дживана уже заранее морщилась, ожидая вони и запаха немытых мужских тел, но ничем не пахло. В камере сидели, подпирая плечами друг друга, всего двое пленников и вполголоса пели. Сдержанно, медитативно. Один откинулся на стену и прикрыл глаза, другой свесил голову, устав поддерживать её руками.
Когда открылась дверь, они подняли головы и посмотрели на вошедшую ослепительно красивую женщину, но посмотрели так, словно им было всё безразлично или не доверяли своему зрению.
По внешнему виду пленников стало понятно, насколько они измождены. Ввалившиеся глаза, обострившиеся скулы и впалые щёки, исхудалые руки с бледной кожей и резко выступающие костяшки пальцев.
В рослом человеке с широкими плечами и разбитым лицом она с трудом узнала Серафима, больше по взгляду – прямому, смелому, уверенному. Другой пленник смотрел на неё совершенно по-особенному. Щуплой фигурой он всухую проигрывал даже отощавшему воину из обители. Тело словно истончилось, стало прозрачным, но его взгляд – живой и реальный – притягивал к себе. В нём не было никаких страданий, ни дерзости, ни раболепия. Дживана поняла, что перед ней Питирим.
Придерживаясь за стену, он медленно поднялся, за ним с настороженным видом встал на ноги и Серафим. Дживана смерила его взглядом, после которого каждому следовало бы отправиться в уценку, и повернулась к Питириму.
— Я пришла с тобой поговорить, — без долгих раздумий начала она.
— Я готов тебя слушать, дорогая Дживана, — тихо ответил Питирим, но что-то внутри Дживаны неприятно содрогнулось в ответ. Она забеспокоилась.
— Думаю, это лучше сделать с глазу на глаз, — пробормотала она.
— Здесь нет никого, от кого нам стоило бы что-то скрывать, — мягко возразил Питирим. — Ты ведь пришла за ним?
— За кем? — опешила Дживана и с удивлением посмотрела на Серафима, так как больше никого кроме них в камере не было. — Я пришла только сообщить, что в результате политических пертурбаций теперь Правителем являюсь я. И смею тебя заверить: моё правление будет добрым и справедливым. И первым моим государственным деянием я совершаю дело милосердия: вызволяю тебя и твоего друга из рук подлеца-душегуба и отпускаю на свободу.
— Зачем? — спросил Питирим.
— Как зачем? — ещё больше растерялась Дживана. — Ну-у, чтобы ты продолжал делать то, что делал: проповедовал свои убеждения, создавал из неверующих верующих, собирал вокруг себя людей.
Возникла пауза. Питирим вздохнул и с печалью в голосе повторил:
— Зачем?
Дживане сделалось нехорошо, словно в камере перестало хватать воздуха.
— Странный какой-то вопрос... — Она тяжело дышала, вздымая высокую грудь. — Ты же жизнью рисковал ради этого! Разве тебе уже перехотелось?
— Мне – нет. Но... зачем это нужно тебе?
Дживана почему-то сильно заволновалась и медленно произнесла:
— Считаю, что в правлении моего отца были перегибы. А ещё...
— ...а ещё, потому что ты сильно и давно голодна... — совсем тихо договорил за неё Питирим.
У Дживаны медленно вытянулось лицо.
— Значит, ты всё про нас знаешь? — нервно выпалила она. — Значит, ты знаешь, что я могу жить, лишь когда ем и пью ту силу, которая в тебе? — Она сорвалась на крик. — Да! Да! Да! А этот старый дурак создал эликсир бессмертия и собирался уничтожить всех вас, верующих! Больше амриты, видишь ли, ему не нужны! Вот и поплатился! Вот куда приводит старческое слабоумие и преступная недальновидность!
Она подошла поближе к Питириму. Статная, дышащая здоровьем, холеная, она контрастно смотрелась с худым до истощения молодым мужчиной.
— Ты знаешь, что можешь мне доверять. Ведь это я все время спасала тебя от покушений! Сейчас я имею всю власть, и обещаю, что никому и никогда не позволю причинять тебе и другим амритам вред! Больше никто не будет выпивать вас до смерти! Ты думаешь, мне понравилось всё, что он сделал с Максимилианом Тероном? Разве в донорском пункте выкачивают из людей всю кровь?! Нет! Я придумаю технологию! Я научусь забирать энергию так, чтобы никого из вас не убить! Только прошу тебя: дай мне сотни... тысячи... миллионы верующих, чтобы не было острого дефицита, чтобы мы и вы могли сосуществовать вместе! От каждого по малой капле – с вас не убудет, а для нас – целый глоток!
— Господи помилуй... – прошептал Серафим. — Питирим, что она говорит?! Что за дьявольская сделка? Novus ordo seclorum?! 58
Дживана нервно обернулась на него, глянула в лихорадочно горящие из-под слипшейся чёлки глаза, и снова повернулась к Питириму.
— За что он осуждает меня? За жизнь в муках голода? За тяготы жизни среди безумного общества, правящего сброда, и невозможности выбора иной жизни, поскольку мой творец, создавая меня, не вложил в мою душу органа для контакта с внеземной силой; органа, который от рождения есть у вас всех?
Она запнулась, когда увидела, что у Питирима на глазах заблестели слёзы. Он смотрел на неё с искренним состраданием, но молчал. Зато за него высказался Серафим:
— Не правда. Если ты считаешь себя человеком, значит, у тебя был выбор. Потому что у каждого человека есть выбор! Но ты предпочла упиваться смертными страданиями брата Максима; измазала похотью брата Ангелария; ходила глазеть в океанариум на муки и позор брата Иллирика! А с которым из наших братьев, лишив их рассудка, ты заявилась сюда? Кто за дверью? — Серафим грозно надвинулся на неё. — Я спрашиваю, кто из моих братьев из обители за дверью?!
— Пойми... для нас другой жизни быть не может... — дрогнувшим голосом ответила Дживана. — Вы – естественнорожденные дети внеземной силы, я – искусственнозачатая папенькой в лаборатории. Я – дитя девяноста соитий. Ваше дело – призывать нас к покаянию, а наше дело – жить, как жили.
— Исчадие ада... — с горечью от её слов выдохнул Серафим.
— Да, пусть я – исчадие ада, — чуть ли не со слезами ответила Дживана, — но просто я хочу жить и больше никого не убивать! Понимаете?! Я – иная форма жизни! Но я – жизнь, которая хочет жить среди других жизней, которые хотят жить!
Питирима закрыл лицо руками и несколько мгновений стоял так. Когда же он отнял их от лица, Дживана увидела невозможное: Питирим смотрел на неё так, как не посмел бы ни один человек, и в его взгляде она видела настоящую, сильную, сверхчеловеческую любовь...
— Значит, всё-таки ты пришла за ним... — с тихим восторгом констатировал Питирим.
— За кем?! — возбуждено воскликнула Дживана.
— За Христом.
— Что?! — Подняла брови Дживана. Серафим от удивления аж приоткрыл рот.
— Дорогая Дживана, — произнёс Питирим так чисто и светло, что у Дживаны перехватило дыхание, — прими верой в утешенье: нет у тебя девяноста отцов. Единственный отец всякой твари и твой отец – Отец Небесный. Знает это трепетная душа твоя, скучает по нему и стремится к нему. Поэтому ты и здесь. А сердце нашего Отца – сердце милующее. И сердце Божьего человека возгорается о всём творении: о людях, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари. От великой и сильной жалости его глаза источают слезы, от великого терпения умаляется сердце, и не может оно вынести какого-либо вреда или малой печали, претерпеваемых тварью...
От этих слов отозвалась самое глубинное сердца: какое-то тепло распирало изнутри. Дживана слушала, прижимая руки к груди. Улыбка тронула губы Питирима.
— Дорогая, искренняя наша сестра Дживана, скажи: зачем всё так сложно? Зачем тебе всего лишь ради одного глоточка изобретать технологии, отбирать энергию, когда ты можешь иметь жизнь... в себе? Отец твой Небесный всегда творит всё новое, и Он сотворит источник жизни прямо в тебе! Он даст тебе тот самый «орган»! Из твоего чрева потекут потоки воды живой!
Дживана воскликнула с мольбой в исступлении:
— Так дай же мне эту воду живую, чтобы больше мне не жаждать!!
Дживану вдруг объял совершенно незнакомый ей до сих пор необычайный восторг, в предвкушении чего-то чудестного она трепетала. Питирим, увидев её состояние, так обрадовался, что повернулся и сказал Серафиму:
— Счастье какое, брат Серафим! Милосердный Господь предлагает нам здесь и сейчас спасти ещё одно измученное злом творение. Ты в деле, друг мой?
Поражённый его словами Серафим во все глаза смотрел на Дживану и уверенно, с расстановкой, произнёс:
— Да. Я в деле, владыка Питирим. А то реально выходит, что мы ещё не всю тварь собрали по подземельям.
— Что... что вы будете делать? — сильно волнуясь, спросила Дживана.
— Дорогое чадо Божье, Дживана, — весь светясь радостью сказал Питирим. — Однажды я молился, и Господь мне ответил, что помилует всякого человека, который хотя бы однажды в жизни призвал Бога. Призови его, дорогая Дживана, призови и прими его любовь – любовь твоего настоящего Отца! Как он тоскует по тебе, как хочет тебя освобобить!
— Освободить... — сдавленно пробормотала Дживана и захлопала глазами. — От чего освободить?
— Не бойся, госпожа Дживана... — успокаевающе произнёс Питирим. — Ты привыкла к жизни великолепной. Бог изведет тебя из золотой клетки на просторы истинной, нетленной жизни, великолепие которой совершенно особое, не похожее на человеческое представление о великолепии и красоте. Хочешь ли этого ты?
От слов Питирима ее окатывало волнами умиротворяющего тепла, она перестала чувствовать холод тюремной камеры. Волнение ушло, словно морской отлив. Ей захотелось сесть у ног Питирима и просто слушать его. Слушать, слушать, насыщая уши, а что-то маленькое и очень горячее, всё более и более разгоралось внутри. Она вдруг поняла, что ест. Это была настоящая трапеза! Она ощутила себя ребёнком, которому давали всего много и добровольно, столько, сколько съесть и выпить было невозможно, и она захлебнулась восторгом, за которым пришли тишина и утешение. Но тут же что-то внутри схватило её за горло и приказало: «Скажи ему: нет!» Дживана расплакалась и сквозь слёзы прошептала: «Да...»
Питирим медленно поднял руку и возложил ей на плечо. Голография платья вокруг его пальцев пошла помехами, словно начался энергетический сбой.
— Слушай, дорогая Дживана, я расскажу тебе о любви нашего Небесного Отца! Он послал на землю Своего Сына, который умер за тебя и воскрес, чтобы дать тебе жизнь вечную. Он знает, что тебя держат в плену бесы, а бесы жизни вечной не наследуют. Бесы захватили вас. Господствуя в вас, они глумятся над нами, называют нас «амриты», употребляют в пищу, а мы – Божьи сыны. Мы те, кому дана власть их изгнать. И я призываю Божью силу, и повелеваю злому духу в тебе: выйди вон!
Глаза у Дживаны стали кукольными, остекленели, губы задрожали мелкой дрожью, потом её затрясло всю, сильнее и сильнее. Серафим, видя, как действует повеление Питирима, с воодушевлением перекрестился и возложил Дживане руку на другое плечо.
— Ты дух злобы, — начал молиться Питирим. — Дух злобы, я разрушаю твою силу над этой женщиной во имя Иисуса Христа. Я разрушаю твою силу. Я разрушаю все сковывающие её путы. Я разрушаю все опутывающие её корни. Я изгоняю тебя. Я повелеваю тебе убираться туда, откуда ты пришел. Убирайся туда, откуда ты пришел. Эта женщина, которая должна благословлять людей и помогать им, должна быть освобождена!
Вдруг лицо Дживаны напряглось, брови нахмурились, взгляд стал змеиным, демоническим.
— Не трогайте меня! Уберите руки! — прорычала она, но Питирим был неумолим:
— Выходи. Повинуйся немедленно. Отпусти её. Освободи её.
Дживана часто дышала, лицо стало мокрым от пота.
— Отойдите. Оставьте меня. Оставьте меня. Сумасшедший дом. За дверью мои люди. Охрана! Охрана!!!
— Вы, нечистые духи! — продолжал Питирим. — Вы, развратные духи, выходите! Выходите из неё немедленно! Во имя Иисуса!
Дживана истошно завизжала, изо рта выступила зелёная пена. Ноги ослабли, она упала бы, если бы её не успел подхватить Серафим.
В этот момент распахнулась дверь, влетели монахи архиепископа с плетями, за ними – преторианцы, на ходу вытаскивая из ножен кинжалы. Серафим их узнал и еле успел выкрикнуть: «Братья!!! Лонгин, Викентий!!!» – как один из них метнул кинжал в Питирима, другой бросился на Серафима и пырнул острием в бок, вырвал свою Госпожу из его рук.
— Остановитесь... — вдруг сказала, очнувшись, Дживана, когда спаситель тащил её к выходу из камеры, и тот остановился, как вкопанный.
Питирим стоял, покачиваясь, схватившись руками за грудь. Между его облитых кровью пальцев торчала рукоять кинжала. Преторианец подошёл и выдернул кинжал. Питирим опрокинулся навзничь и упал к его ногам, заливая пол камеры кровью.
— Нет! Питирим! Нет!.. Нет... Нет... — превозмогая боль стонал Серафим и рухнул рядом на колени, попытался встать, но побелел и с хрипом повалился рядом с Питиримом.
