А у меня вдруг кровь отлила от головы и сделалось ватным тело. Мне хотелось поговорить, а не идти с ней, но я вспомнил, что никогда не говорил, а только ходил с ней. Она потянула меня за руку, и я безвольно снова пошёл. Как и вчера. Вернее, как в тот день, который для меня был вчера.
— Пойдём лучше в столовку, — вдруг уперся я перед дверью в съемный отсек. — Хоть поговорим.
— Ты почему такой? — спросила она недовольно, и провела ладонью по моему лбу, убирая наверх чёлку. — Откуда синяки?
— Не знаю… — пребывая в своих мыслях, ответил я. — Может, мышцы порвал в спортзале при нагрузке…
— На лбу? — Катька захохотала и все-таки пошла со мной в кафе.
Мы устроились за столиком, пообедали молча и сидели рядышком, потягивая из трубочек сок. Наверное, никто из нас не знал, о чём говорить, и мы молчали.
— О чем ты думаешь? — спросила она меня.
— Сочиняю стихи, — признался я. — Хочешь послушать?
Катька поперхнулась соком, откашлялась и спросила:
— Ну, ладно. Давай. А про что?
— Про любовь.
Катька залилась смехом, а я тихо продекламировал:
— Любовь –
Это пролитая кровь.
Огонь и ночь
Унесут любовь прочь,
И никто не сможет помочь.
— Ха-ха-ха! — рассмеялась Катька. — Любовь-морковь, нэвэ-форэвэ!
— Послушай еще! — упрямо настоял я и продолжил:
— Мир – картонная декорация,
Бесконечная итерация,
С душой моей он в конфронтации.
Сильно хочу санации,
С Небом – интеграции,
Радости флуктуации,
Из мира эвакуации...
— Ты стал другим, — выслушав меня, с подозрением сказал Катька. — Таким занудным. — Она зевнула. — И глупым каким-то. Лучше молчи, чем говори, за умного сойдешь.
Она стала сильнее тянуть фиолетовыми губами из трубочки, чтобы быстрее допить сок.
— Катя, — сказал я, — ты не знаешь, как правильно кормить котёнка?
— Какого котёнка? — По её лицу было видно, что она опешила от неожиданного вопроса.
— Маленького. Совсем кроху.
— У тебя что, есть котёнок?
— Да, — подтвердил я, и сам удивляясь этому факту. — У меня есть котёнок.
— Откуда?
— С улицы подобрал.
— С улицы? — брезгливо сморщилась Катька и даже отодвинула стул, словно это меня самого подобрали на улице. —Зачем домой взял?! Сам же говорил, что бездомные животные грязные и очень заразные: они переносчики опасных заболеваний!
Я рассказал, как сегодня утром нашёл котёнка с голубыми глазами, с пушистой шерсткой и невесомым тельцем, о том, как он обнимал меня, как мурчал в руках, и как быстро билось его маленькое сердечко. Но не рассказал о том, что он был таким же одиноким… как и я. Катька заинтересовалась и напросилась в гости посмотреть. Вечером мы вместе вышли с работы и полетели ко мне.
Как же малыш меня ждал! Сначала в пушистом калачике открылись голубые глаза, потом поднялась голова с растопыренными огромными ушами, а потом он аж подпрыгнул, соскочил с кровати и смешными прыжками бросился ко мне, снова цепкими лапками обнял мою ногу и прижался к ней.
— Какая лапочка! — умилительно воскликнула Катька и тут же забыла все свои страхи и занялась котенком – поставила ему приобретенную мисочку и положила корм.
Котенок все время мурчал, даже когда ел, но только стоило мне отойти, как он тут же бежал за мной, словно даже голод не мог заставить его отпустить меня из виду хоть на минуту. Какое же я испытал удовольствие просто оттого, что был кому-то нужен! С радостью от такой его трогательной преданности сидел рядом на коленях и наблюдал, как он ест, а Катька ходила по отсекам и скептическим взглядом рассматривала обстановку, видимо, по тому, как я живу, составляла обо мне впечатление.
От её присутствия рядом после пережитого ада одиночества я разомлел. Как хорошо, что в доме есть кто-то живой… Сердце наполнилось теплом, и как-то само-собой из него совершенно естественно выплеснулось:
— Катька... а знаешь, люди иногда живут вместе... Давай тоже жить вместе?
Катька замерла, оглянулась через плечо и презрительно хмыкнула.
— Вот ещё. Никогда ни с кем я не жила, и не собираюсь ни с кем жить. Я от партнёров устаю на следующий день.
Очарование момента разрушилось. Я поник головой и погладил кончиками пальцев худую котёнкину спинку. Он радостно вскинул над миской мордочку, облизнулся и с благодарностью пару раз лизнул мне руку.
— А ты знаешь, что тебя отправили на принудительную бетатриновую перезагрузку федералы? — вдруг донеслось из кухонного отсека.
Меня окатило волной жара. Сердце чуть не лопнуло! Я в шоке медленно поднялся с колен. Катька вышла из кухни, держа в руке кружку с дымящимся чаем.
— Хотя, что я спрашиваю, — махнула она рукой. — После бетатрина же никто ничего не помнит.
— Откуда ты знаешь?
— Ты что, забыл? Я же работаю в отделе делопроизводства и принимаю всю переписку. Я видела письмо из федерального суда о признании тебя благонадежным и о полном восстановлении в должности.
Мне стало плохо. Я еле удержался на ногах. Значит, гипотеза о бетатриновой перезагрузке оказалась правильной. Меня за что-то наказали бетатрином! Но за что? Словно отвечая на мои мысли, Катька сказала:
— Тебя долго не было. Никто не знает, где ты был, но поговаривают, что тебя держали в психушке.
— В психушке?! — с ужасом воскликнул я. — За что?!
— Не знаю, не знаю, — ехидно проговорила Катька себе под нос и бросила красноречивый взгляд на голограмму иконы. — Ты реально какой-то странный. Себе на уме и вялый. Что неудивительно – психотропные препараты вызывают импотенцию.
Я онемел и не знал, что ответить. Котёнок, словно почуяв что-то смертоносное в моей душе, стремительно вскарабкался по штанине, потыкался носом в шею и устроился удобно в ладонях, осоловевшими от еды глазами глядя на меня со всей кошачьей любовью и преданностью.
— Да и поступки у тебя какие-то иррациональные и глупые. Зачем котёнка в дом притащил? Даже как кормить его не знаешь. Он же обгадит тут у тебя всё!
Я прикрыл котёнка ладонью, прижав к сердцу, словно так мог спрятать маленький комочек любви от обиды, и сказал Катьке тихо и уверенно:
— Уходи.
Катька хмыкнула и ушла. Я же чмокнул котёнка промеж ушек и прижал к щеке.
Все последующие дни я жил как во тьме. Я забыл про качалку и виртуалку. С утра летел на работу, вечером – еще быстрей – летел с работы к моей крохотной капле любви. Котёнок меня ждал. Мы вместе ужинали и в обнимку шли спать.
Все внешнее для меня потеряло смысл. Я не понимал, зачем и как живу. Вся жизнь переместилась внутрь, я словно ушёл в себя и захлопнул дверь. Сердце моё с каждым днём становилось всё горячее. До этого никогда никому, даже по большому счёту и Саньке, не нужный, я теперь стал нужным... пусть даже такому крохотному существу. Сердцу жадно хотелось любить, но не было человека, на которого оно могло излить любовь, и всё такое большое чувство доставалось одному маленькому котёнку. Впрочем, его это не смущало: он был счастлив, а значит, был счастлив и я. То есть счастливы были мы оба.
С того самого дня Катька ко мне остыла и распускала обо мне разные слухи. Коллеги, которых я едва знал, вдруг стали травить меня. До этого, не имея вообще никакого интереса, они вдруг объединились одним общим интересом: посмеивались надо мной по углам, приходили и рассказывали о моем прошлом всякие небылицы, якобы открывая мне то, что стёр из памяти бетатрин. Но в этих историях я узнавал бородатые сальные анекдоты, где мне отводилась роль недотёпы, неудачника.
Что же такого я натворил, что меня перезагрузили федералы? Может быть, этим забвением я сам заплатил за продолжение существования? Не стало ли забвение, фактически, присягой верности этому обществу, в котором я продолжал существовать? Но я не хочу в нём существовать!
Общество отторгало меня, как в организме иммунитет нечто чужеродное. Жизнь на работе стала невыносимой. Даже начальник вызвал меня к себе и сказал, что мое возвращение не пошло на пользу коллективу, и социальный координатор советует меня уволить. Он сказал, что даёт мне положенные законом две недели, и попросил подписать заявление об увольнении по собственному желанию.
С упавшим сердцем я подписал заявление, как свой смертный приговор. Да и реально это было сродни убийству: если я стану безработным, упадёт мой социальный рейтинг, меня лишат социальных выплат, медицинских страховок, возможности пилотировать магнекар… Но самое страшное... когда закончатся деньги, на что я буду кормить моего котёнка?..
Я вышел за дверь с сухими глазами, но с плачем в сердце и, в отчаянии уставившись в суровую снежную тучу за окном, прошептал: «Небо... Небо... Небо…»
Глава 2. Настоящий человек
Он пришёл с неба.
Взвыли сирены. Завибрировали пси-браслеты. Каждому на псифон пришло сообщение: к нам летит гигантский астероид, и он явно намеревается врезаться в Землю! Я на несколько минут прямо застыл от ужаса. Почему же так внезапно он объявился, словно вылетел из-за угла?!
Какая началась тут паника!.. Кто-то визжал, кто-то блевал, кто-то кричал, что не хочет умирать, другие носились по офису, как мальки по аквариуму, натыкаясь на стеклянные стены. Страшно-то как… Толпы сотрудников бежали к аварийному выходу по спинам упавших, а я, вцепившись обеими руками в опорный столб, как волнорез стоял посреди толпы, выискивая глазами Катьку.
Да, я понимал, что ей наплевать на меня... но она такая хрупкая и изнеженная. Её просто раздавят в толпе! Пусть она думает, что я ей не нужен, но я знал, что сейчас ей очень нужен; увы, среди всех обезображенных ужасом лиц её личика не было.
Когда поток одуревших со страху сотрудников пробегал мимо, я ринулся против всеобщего движения по лестнице вверх и ворвался в Катькин кабинет. Оказывается, она вертелась на кресле, отталкиваясь ногами от пола, и бежать никуда не собиралась. На столе валялась пустая упаковка, по полу катались разноцветные драже: Катька успела закинуться трансами и, надев пси-очки, вовсю погрузилась в антистресс-салочки. Напрасно я её тряс и пытался отнять пси-очки – она отпихивалась, хихикала и хватала что-то вокруг себя руками, судя по всему, каталась на фиолетовом драконе и ловила бабочек.
Что ж, встретить апокалипсис под трансами – тоже вариант… Но не мой! Если сегодня всё закончится, то последние минуты моей жизни я хочу провести рядом с тем, кто меня любит, и кто мне дорог. Да. С котёнком.
Выбрался из высотного офиса слишком поздно: на парковке уже не было ни одного свободного магнекара. Сунулся было в подземку, но на входах – давка! Я бросился бегом вдоль магнетрассы к остановке наземного транспорта.
Вместе со мной бежали люди. Они бежали и навстречу, поперёк, и наискосок; натыкались, отталкивались, ругались и колотили друг друга. Двери торговых центров штурмовали толпы. Люди пытались запастись необходимым и с боем выходили обратным потоком, неся пакеты с продуктами. Улицы наполнились марширующими войсками, военными внедорожниками, полицейскими отрядами, над крышами воздушными островами зависли тяжёлые транспортные квадролёты.
Полицейские пытались разделить потоки, чтобы хоть как-то упорядочить движение. Прозрачные щиты гудели под напряжением, угрожающе трещали, ослепляя вспышками при каждом касании тел. Люди вскрикивали, отскакивали, но задние ряды давили, прижимая к энергощитам. Люди падали, их топтали, отовсюду слышался человеческий вопль...
Нет, пожалуй... За покупками сегодня я не пойду. Лучше бы убираться отсюда поскорее.
Я добрался до остановки, к которой один за другим подъезжали магнебасы, но протолкнуться в них даже нечего было и думать – очередь агрессивно оберегала фланги, никому не давая пролезть, а её хвост терялся под слоёным пирогом эстакад. На моих глазах какой-то человек выпал из очереди и лежал на промёрзшем сегменте тротуара среди разбросанных вокруг продуктов, синея лицом и хватаясь за грудь.
— Помогите! Помогите! — кричали из очереди, но никто не вышел, чтобы помочь ему, очевидно, опасаясь, что очередь не пустит обратно.
Полицейские заметили упавшего, но сами делать ничего не стали: таких на тротуарах после соприкосновения с их щитами валялось много, – и вызвали помощь. Сминая промёрзшие газоны огромными колёсами, подъехал армейский грузовик, в борту открылась дверца, из чрева спрыгнул какой-то мощный человек в чёрной форме. Он повернулся, и в этот момент я увидел его спину, а на ней голографическую эмблему – расправившего крылья ангела с мечом.
Капеллан… точно такой, как на картинке, только настоящий! Я впился в него глазами и с жадностью разглядывал. Капеллан стоял с непокрытой головой, и я видел его сосредоточенное лицо. Вроде и не было ничего особенного в этом лице, а выражение такое, что делало капеллана для меня персоной загадочной, таинственной.
Между тем, капеллан огляделся по сторонам и, заметив на себе взгляды десятков пар глаз, с невозмутимо-холодным видом набросил на голову исписанный надписями капюшон. Белые буквы поплыли, пришли в движение, слагаясь в какие-то слова, но сами были написаны витиевато, что выглядело, конечно, потрясающе красиво, но совсем непонятно. Теперь из-под капюшона виднелись лишь кончик носа да подбородок, но лицо капеллана я хорошенько запомнил. Такие лица не забываются...
Тут из дверцы в борту грузовика спрыгнули ещё трое на него похожих, он сказал им всего одно слово и чётким взмахом руки дал указание, отправляя к пострадавшим в давке, а сам быстро подбежал к упавшему, присел рядом с ним и раскрыл большой красный бэкбэг с белым крестом. Забыв про астероид, я не заметил, как ноги сами понесли меня к нему.
Наверное, капелланы могут чувствовать спиной... на него из притихшей очереди во все глаза смотрели столько людей, а он, каким-то образом поняв, что я сзади стою и мнусь, не оборачиваясь, спросил, нужна ли и мне какая-нибудь помощь. Я сказал, что нужна, психологическая. Не отрываясь от шприцов, жгутов и капельниц, он ответил строго:
— Господь с вами, молодой человек… нашли место и время для духовных бесед!
Он разрезал бедняге рукав до локтя, вставил иглу в вену и поднял над головой ёмкость, откуда в трубку, соединённую с иглой, закапал раствор. Тут, наконец, он бросил мимолетный взгляд на мой переполошенный вид, вздохнул и сказал, как мне показалось, с иронией:
— Хотя, верно написано: иных и страхом спасайте. — И стал с кем-то переговариваться в псифон: — Много у тебя раненых, Кенсорин? Это плохо… Оставить тогда свою аптечку Луке и быстро сюда! Подстрахуешь меня, тут нужна срочная исповедь.
Один из его помощников вылетел из-за стены щитов, подбежал и с ходу бросился на колени у ног лежащего человека, быстро выхватил из руки капеллана ёмкость с раствором и поднял над головой. Освобожденный от забот, капеллан выпрямился во весь рост и повернулся ко мне. Озарив улыбкой обветренные бескровные губы, пристально уставился в глаза и заговорил размеренно, властным голосом:
— Благословен ты, живший во тьме и блуде, раз в час беды ищешь себе покаяния! Кайся же, ни в чём себя не оправдывай, проси милости Божьей!
Мне стало так стыдно, что оторвал капеллана какой-то ерундой от такого благородного дела, что хоть под землю провались.
— Вы меня неправильно поняли... — чуть ли не заикаясь сказал я.
