Мне стало страшно, когда понял, что вижу смерть. Самую настоящую, ту, что с косой. В ту минуту я и понял, что Ужас Божий – это Смерть. Санькина Смерть.
Вдруг с меня спала пелена. С кристальной ясностью сознания я вдруг понял, как по-человечески велика жертва Саньки: он упросил отпустить его, поклявшись капеллану страшной клятвой, а теперь не может её исполнить, не по умыслу своему, а потому что умирает! Я застонал от отчаяния, что никак не могу ему помочь, потому что нет у него с собой никаких медикаментов, он всё оставил другим! Если Санька не вернётся, тогда что? Его душа будет проклята? Какой ужас... Мой друг, мой единственный друг пожертвовал всем – и жизнью, и душой – ради того, чтобы я жил… но, если я выживу… как я буду с этим жить?!
Больше не размышляя, я нажал «стоп» и «стрелку вверх». Кабина элеватора остановилась и поехала в обратную сторону. Санька дёргался всем телом, издавая горлом страшные звуки. Как только открылись двери, я бросился что есть мочи по улицам старого города, выбежал к магнетрассе и рванул вдоль неё.
Душу вертело в мутном водовороте: случилась катастрофа, страшная беда и всё это из-за Санькиной клятвы! Хотя нет… во всём виноват капеллан!! Это из-за его строгости Саньке пришлось поклясться, всё было бы хорошо, если бы не он! Негодование придавало мне сил, и я нёсся, как сумасшедший. Объект своего гнева я разглядел издалека — он приводил в чувство очередного бедолагу. Капеллан, очевидно, часто поглядывал в ту сторону, куда мы ушли, потому что заметил меня сразу, тут же оставил пострадавшего, бросился навстречу и, схватив за грудки, крикнул с агрессией:
— Почему ты здесь?! Где Кенсорин?!
Только что злой на капеллана я оказался вмиг парализован страхом перед ним, только и смог пролепетать, задыхаясь от бега:
— Помогите…
Капеллан ещё секунду смотрел на меня так, словно хотел убить, но отпустил, вернулся за красным с белым крестом медицинский бэкбэг и бросился вперед, а я – за ним.
Мы добежали до места, где на нас напали, и капеллан замедлил бег. Следы побоища красноречиво рассказали капеллану о произошедшем, он перекрестился и с удвоенной силой рванул вперёд. Когда я добежал до входа в подземку, спрятанного среди мусорных терминалов, капеллан, не тратя времени, уже выволок Саньку из элеватора. На моих глазах он выстрелил ему в живот автошприцом, всыпал в рану кровоостанавливающие гранулы, вмиг вспенившиеся розовой пеной, надел кислородную маску, дефибриллятором попытался запустить сердце и даже начал переливать кровь, между тем снова уколы – в живот и в сердце, в живот и в сердце!! Не чуя от слабости ног, я прислонился к стене и смотрел на Сашку, а Сашка смотрел перед собой остановившимся взглядом, скулы заострились на белом бумажном лице.
Не знаю, сколько времени прошло... Вдруг капеллан остановился, ссутулился… сгрёб Саньку, обхватил обеими руками и прижал к себе.
— Боже… Что за проклятие на мне? — дрожащим голосом проговорил он. — Сначала Андриан, а теперь Кенсорин! О, брат мой Кенсорин… почему? Почему, мой Господь?!
Происходящие было так страшно, что я не верил. Зачем плачет капеллан, ведь нужно мне просто подойти к Саньке… просто сказать ему, чтобы вставал… ведь он обязательно встанет, если рядом с ним будет не этот капеллан, а я, его настоящий друг! Но капеллан повернул ко мне покрытое обильным потом лицо и пока смотрел на меня выражение его лица менялось от горя до ненависти.
— Это ты виноват во всём!! — крикнул так яростно, что я сделал шаг назад, словно меня толкнула волна гнева, а потом выпалил так, что с губ брызнула слюна:
— Убирайся!! Что же вы за чума, которую не вытравишь даже огнём?! Да будьте вы прокляты!! Ты и твоя христопродажная Вознесенка!! — И уткнулся в моего Саньку лицом.
В эти несколько секунд я чуть не умер от своего горя и его ненависти… Капеллан что-то шептал Саньке, потом поднялся, подошёл ко мне, схватил за шиворот, отволок и швырнул в элеватор.
— Такова его последняя воля, — сказал капеллан с опустошённым лицом и нажал стрелку вниз, после вернулся к Саньке и поднял на плечи. Через уменьшающую щель двери, я видел, как капеллан еле шёл, придерживаясь рукой за стену, словно у него больше не было сил.
В оцепенении я стоял и смотрел на стену. Двери элеватора через какое-то время открылись. За ними оказалась платформа подземки. По ней неспешно прохаживались и разговаривали красивые люди, рядом, как большие послушные собачки, ехали блестящие робочемоданчики на колёсиках. Прозрачные, как пузыри с рёбрами, полупустые магнепоезда подъезжали и забирали с платформы людей. Один из поездов унёс и меня.
Летели мы медленно, подолгу зачем-то стояли на подземных станциях. Добрались до нужной остановки к вечеру. Еле живой, я выбрался элеватором на поверхность в районе Озёрных холмов. Микрорайон Розовых закатов возвышался белыми высотками за лесопарком, и я побрел через лес напрямик к нему, с отчаянием поглядывая на небо.
Совершенно измученный я добрался до блока и удивился, застав Саньку в кухонном отсеке тёплым, неподвижным взглядом с легкой улыбкой рассматривающим икону на стене. Потом он куда-то пропал. Я поискал его, но не нашёл. Куда он ушёл? Куда? И вдруг понял…
— Санька, ты – вечен… Не будет тебе никакого Ужаса, — прошептал я. — Ты – самый настоящий человек, а я – то, что от него осталось. — И почему-то успокоился за него. Вопрос если и остался, то только ко мне...
Со слезами я обнял испуганного сиренами Шустрика, накормил и приласкал. Малыш заснул, беспокойно вздрагивая у меня на руках. Когда же час катастрофы настал, мы вместе стояли у окна и смотрели, как озаряется страшными вспышками небо, как горят в атмосфере и падают на погруженный во мрак город, прочертив огненные траектории, яркие звезды…
Сияние отгорело. Стало совсем темно, погас на запястье даже псифон, только горизонт озаряло пламя пожаров. Оглушила тишина – утихло урчание холодильника, шелестение вентиляции – поток теплого воздуха прекратился, перестало работать отопление. В такой тишине слышен лишь стук собственного сердца. Казалось, человечества больше нет, я остался один. Блок постепенно остывал, а я всё стоял у окна, пока совсем не стало холодно. Тогда я залез с головой под одеяло, тесно прижал к груди котёнка, свернулся большим калачом вокруг маленького калачика и лежал с открытыми глазами.
Если мир погиб, мне его вовсе не жаль.
Глава 3. Послание для самого себя
Будильник с утра не прозвонил. Я проснулся от холода. Рассвет словно пытался поднять плечами плиту серых туч, тусклый отсвет неба проникал в отсек. За ночь блок остыл да так, что не спасало даже одеяло. Подогрев верховика не работал, псифон не светился.
Я поднялся с постели в коконе одеяла. Ревизия текущего состояния дел выявила неприятные вещи: электричества не было, пневмодоставка не работала и к довершению всему заклинило обесточенную дверь. Запасов нам с Шустриком хватит только на два дня. Самое время поразмышлять о роли электричества в жизни! Если завтра оно не появится, я стану пленником собственного блока без еды и воды.
Я попытался успокоиться, перетерпеть голод и холод во сне. Но даже во сне всё куда-то бежал. Всё пытался найти какую-то другую дорогу, чтобы обойти стороной Сашкину смерть. Как я хотел снова войти в альфа-центр и выйти из него во Вселенную, где Сашка жив! Но что бы ни делал, все дороги приводили меня на улицу Старого города, где я снова слышал тот негромкий хлопок, снова струйкой текла Сашке под ноги кровь, снова сыпались на мою голову проклятия убитого горем капеллана. Я вскакивал с постели, со слезами кричал слова оправдания! От боли потери и холода обиды сердце застыло, и только осторожные мысли о незнакомке из какой-то, пусть даже и проклятой капелланом Вознесенки, согревали душу, иначе бы я умер от холода изнутри раньше, чем от холода снаружи.
Дни и ночи смешались. Я дал немного консервов жалобно мяукающему котенку. Этого голодному крохе было мало, он плакал и просил ещё, но нам необходимо было экономить еду, ведь я не знал, сколько времени придётся просидеть взаперти.
Часами я проводил у окна, смотрел, как хмурые снежные тучи чешут брюхо о небоскребы. Климат контроль больше не хранил наш мегаполис, и всё засыпал снег. Вмиг побелели Прозрачная река, лесопарк, магнестраль, огибающая парк дугой и уходящая вдаль. Всегда загруженная, мельтешащая, сейчас она застыла кочками покрытых снегом никому не нужных магнекаров, и никакого движения ни в небе, ни на земле.
Потом я уже не вставал с постели. Медленно дышал, вдумываясь в каждый вдох, чувствовал, как воздух наполняет грудь, и выдыхал, наблюдая за облачком пара изо рта. Сам давно не ел, последнюю еду отдал котёнку, кажется, вчера... или позавчера? Сегодня котёнок уже не пищал, а лежал пластом, уткнувшись в ладонь, словно знал, что я ему уже всё отдал, и больше просить у меня нечего.
На третий день голода вдруг сознание прояснилось, откуда-то появились силы, словно природа так мудро устроила, чтобы у погибающего организма появился последний шанс на спасение и добраться до еды. Я развёл кипучую деятельность: развинтил стол, чтобы его ножками как рычагами вскрыть дверь. Но ножки оказались из какого-то тонкого металла, я только погнул их, сдвинув дверь на сантиметр. Я закричал в узкую щель, зовя на помощь, но страшным эхом отозвались сумасшедшие крики о помощи из-за запертых дверей соседей. Никто не пришёл на помощь ни мне, ни им.
Всплеск сил закончился, не принеся спасения. Со мной случился припадок безволия, совершенной прострации. Я растянулся на кровати под одеялом, глазами уставился в пустоту, руки на груди перекрестил. Движение мыслей во мне остановилось. Думалось всё медленнее. Я тупел, и это становилось спасением.
А утром взошло яркое солнце. Светотонировка не работала, но мне уже не мешал солнечный свет, обильно заливающий всё вокруг. Я был даже ему рад, ведь, наверное, это последний рассвет в моей короткой и бессмысленной жизни. Лучи света, как живые тёплые руки, ощупывали всё в отсеке, тянулись ко мне, согревали. Свет успокаивал и звал к себе. Да я и не сопротивлялся. Я и сам хотел идти к свету, тем более огромный ангел уже парил за окном, медленно взмахивая переливающимися, как сахарная глазурь, крыльями, и рассекая потоки лучей длинными тенями. Красивый такой, большой. Абсолютно нереальный.
Ангел прильнул к окну и смотрел на меня через стекло. Мне захотелось помахать ему, но не нашлось сил. Величественный взмах крыльев – ангел отпрянул; зашипело, лопнуло стекло; в разбитое окно ворвался ледяной ветер. Ангел прижал к голове как у оленя рожки, пригнул голову и ступил на подоконник. Тут он опустил винтовку, с высоты огляделся и плавно, словно с постамента, сошёл на пол, двинулся ко мне. Мягкие крылья, как длинный кожаный плащ, соскользнули с подоконника и поволоклись за спиной, собирая по полу разбросанные винтики и обломки кухонного стола. С плеч ангела сыпались крошки стекла и снега, и ангел смешно передёрнул крыльями, как это делает после душа котёнок, после компактно сложил их за спиной. Теперь он напоминал обыкновенного человека, у которого за плечами возвышался сине-зелёный бэгбэк.
Ангел наклонился над постелью, безмятежно разглядывая меня глазами с большими зеркальными радужками, и спросил:
— Андрей, ты ещё живой?
Ответа я не знал. Ведь если я вижу ангелов, значит, уже мёртвый, а если ещё способен это осознавать, значит, живой. Во всяком случае, если сам ангел сейчас со мной разговаривает, самое время сейчас узнать ответ на мучающий меня вопрос:
— Почему, когда я говорю: «Ху» изо рта идёт холодный воздух, а когда «Ха» - тёплый?
— Живой, — сказал ангел с видимым облегчением. — Я тебя долго искал. Пойдёшь со мной?
Ну вот, и ангел ушел от ответа. Значит, даже они не знают природы этого загадочного явления. Что ж, раз ангел зовёт с собой, надо идти. Только куда ж отведёт он меня: в рай или в ад? Мне бы хотелось туда, где Санька, даже если это будет ад... Доброе, внимательное лицо крылатого вестника предвещало, что, несмотря на перепончатые крылья, он не посланник ада, а пришелец с Неба, я согласно кивнул, только осторожно спросил:
— Можно ли взять с собой на Небо любимое домашнее животное?
— Корову? — поинтересовался пришелец.
— Почему корову? — удивился я. — Котёнка. Маленького. Совсем кроху. Вот.
Я вытащил из-под одеяла и показал ему котёнка, лапки которого бессильно повисли по обе стороны от моей ладони.
— Возьмите его, он не займёт много места на Небесах.
Лицо ангела из бело-серебряного стало золотисто-розовым. Одной ладонью он накрыл котёнка, другую положил мне на голову. И котёнок в моей руке зашевелился, да и сам я почувствовал бодрость! Сознание прояснилось. Тут до меня громом дошло, что передо мною стоит самый настоящий! крылатый! человек! Его кожа сияла волнами переливов, мускулатуру рельефно обтягивал обычный комбинезон!
Под его рукой ожил подогрев моего верховика и вскипятил воду чайник! Плюхнув в чашку какую-то таблетку, он напоил меня остро пахнущим напитком, после подхватил нас с Шустриком на руки, поднялся на подоконник и выпрыгнул в окно.
* * * *
Я плыл в небесах на руках Ангела и дремал. Мы оставили за спиной остывший мегаполис. Иногда я просыпался, лениво смотрел на снежную равнину под нами и снова дремал. Я пытался с ним поговорить, узнать, например, куда мы так долго летим, и устал ли он, но Ангел клал мне руку на голову и говорил: «Засыпай». И я засыпал. Спал и Шустрик. Мы летели над равнинами и горами, через дни и ночи, в потоках ослепительного солнца и в злых метелях. Сквозь сон доносились его тихие слова, словно Ангел кому-то молился. В какой-то момент Ангел начал снижение. Лавируя, чтобы не попасть в паутину высоковольтных линий, он приземлился на поле, заставленном деревянными домиками, вокруг которых возилась какая-то спецтехника. Сделав неполный круг, Ангел уверенно приземлился на просторной площадке, выложенной досками перед большим шатром на окраине городка.
Вокруг рычали жидкотопливные электрогенераторы, дымились походные кухни. Нас стали окружать люди, они обнимали меня, все радовались. Я услышал, как чей-то звонкий девичий голос выкрикнул моё имя, и с удивлением обернулся. Рассыпав по плечам рыже-золотые волосы, к нам пробиралась через толпу какая-то девушка.
— Андрей… радость моя… жизнь моя… люблю… люблю…— задыхаясь, говорила девушка, кинулась на шею и обняла. Сначала я смутился, потом догадался:
«Она! Та самая!! Из Вознесенки!!!» — и тут же испытывал сильное волнение.
Я стал изучать черты её лица, но не нашёл ничего особенного. Так, коротышка с розовым зарёванным лицом и зелёными глазами. Неужели она - девушка моя? Как я вообще запал на неё? Катька и то гораздо интереснее. Рыжеволосая так сильно прижималась ко мне, что могла нечаянно раздавить котёнка у меня под верховиком, и я её от себя легонько оттолкнул. А та в голос разрыдалась.
— Не расточай эмоции, сестра Анастасия. — сказал какой-то рослый широкоплечий мужчина, который внезапно подошёл и покровительственно обнял девушку. Та, ревя пуще прежнего, уткнулась в него.
Вид этого человека был грустным… или злым? Инстинкт самосохранения при виде такого сильного существа в плохом настроении подсказал мне быть вежливым. Не найдя, что сказать, я просто представился, на что человек невесело усмехнулся и ответил:
