Он жив!
Душа вспыхнула в припадке какого-то истерического восторга, смешанного с болью и слезами. Боль нарастала, сжимая внутренности. Валерия, уткнувшись лицом в грудь Серафиму, вдруг почувствовала биение сердца и слабое движение вздымающейся от дыхания груди.
— Милый... — прошептала она. — Это твоя боль... это её я чувствую через пси... Значит, ты снова чувствуешь... значит, ты в сознании...
Он оживал. Дышал все чаще, поверхностно, громче стонал. Боль стала невыносимой. Валерия дотянулась до медицинского бокса, нашла автошприц с обезболивающим, расстегнула зип-застежку полицейского комбинезона и ахнула, увидев пробитый пулями бронежилет.
Ещё никогда и никому ей не приходилось делать уколов, тем более дорогому человеку. Дрожащей от страха рукой она погладила Серафиму шею, подушечками пальцев нащупала мышцу. Помолилась, приставила автошприц, сильно зажмурилась и нажала на спуск.
Серафим вздрогнул и открыл глаза. Казалось, он ничего не видит – так долго и неподвижно он смотрел на неё. Валерия замерла, не в силах отвести взгляда от его серых, подёрнутых мутью боли глаз. Средство быстро подействовало: она почувствовала, как Серафима начала отпускать боль.
— Сестра Валерия... — прошептал одними губами.
«Сестра? — вскинулась Валерия, и всё померкло внутри. — Да... как я посмела забыть? Я для него лишь сестра!»
Серафим почувствовал её горечь. Медленно и вяло он поднял руки, обнял её и прижал к себе. Валерия опустила голову ему на грудь и уткнулась лицом в бронежилет.
Не было такой минуты счастья в её жизни, как в эту минуту: вместе с болью Серафима через пси она чувствовала и его любовь. Боль утихала, а любовь нарастала и захватывала всё её существо. Не сдерживаясь больше, не прячась, Валерия в ответ излила Серафиму огненный поток своей любви.
Это был момент вечности. Здесь, среди заснеженного леса, всё внешнее остановилось, застыло в неподвижности. Всё таинство жизни происходило лишь между ними, внутри. Здесь плавил в плазму сердца огонь любви, чувства перетекали от одного к другому, подхватывали, усиливали друг друга, доводили до изнеможения. Они не слышали ничего, кроме прерывистого дыхания друг друга, не чувствовали ничего, кроме блаженной истомы драгоценных объятий.
И в этой вечности она почувствовала, как угасают силы Серафима. Сразу очнулась, оторвалась от его груди и быстро заговорила:
— Милый... я нашла тебя, но что я могу для тебя сделать? Мне нужно скорее позвать на помощь!
Серафим еле заметно покачал головой, разлепил запёкшиеся от крови губы и через силу сказал:
— Не делай этого...
Валерия испугалась:
— Как же так, почему?
— Мне нельзя возвращаться... Они вернутся, чтобы меня добить... Из-за меня пострадают все...
— Что ты такое говоришь? — заплакала Валерия. — Мы спрячем тебя! Они никогда тебя не найдут!
Серафим перевёл взгляд на небо и прошептал:
— «Око»... Оно следило за каждым нашим шагом... «Призраки»... они слышали каждое наше слово... — Серафим посмотрел снова на Валерию и с хрипом выдавил: — Накрой меня покрывалом и засыпь снегом... Сама уходи из Вознесенки и больше там не появляйся... Прошу тебя, сестра Валерия... уходи... Они придут за тобой...
Слова Серафима наполнили болью душу. Девушка замотала головой и залилась слезами:
— Ты мне предлагаешь своими руками тебя похоронить заживо? А самой сбежать, спасаться? Как ты мог подумать про меня такое? Как мог это мне предложить?!
Валерия задохнулась от возмущения и хотела встать, но Серафим неожиданно быстро и крепко схватил её за руку и притянул к себе:
— Они убьют меня рано или поздно... они никогда не остановятся... Зло – энергично и безумно, оно не выдыхается и не устает... Они достанут меня из-под земли...
Она хотела возразить, но он продолжил:
— Пойми – я на этом свете больше не жилец... Позволь мне отойти ко Господу в тишине и уверенности, что спасена ты...
От горя и отчаяния Валерия залилась слезами, всхлипывая, вскричала:
— Как ты жесток, брат Серафим! Неужели ты думаешь, что если тебя не будет, я смогу жить на земле? Если ты на краю вечности, то и я не хочу оставаться тут долго без тебя! Не отказывай мне в возможности пойти за тобой по этому пути!
Глаза Серафима наполнились слезами, он застонал:
— Зачем ты разрываешь мне сердце?.. Ты не знаешь, через какие муки тебя проведут перед смертью, какая будет цена твоего пути...
— Пусть! — воскликнула Валерия. — Он сказал, что я с улыбкой встречу мучения... Да, с улыбкой, если я буду знать, что меня ждут Господь и ты!
Серафим нахмурился:
— Кто – «он»?
— Неважно. — Валерия отвернула голову.
Серафим мрачно вздохнул и заговорил:
— Сестра... Мне трудно удерживать сознание... Прошу тебя, пока я ещё понимаю... пока не во тьме... Пообещай мне, что ты выполнишь мою просьбу...
— Нет!! — вскрикнула Валерия. — Я никогда не сделаю этого!!
Из глаз Серафима покатились слёзы:
— Сестра Валерия... прошу...
— Нет!! — Ещё твёрже сказала девушка, её голос зазвенел.
Глаза Серафима стала заволакивать пелена. В душе Валерии угасал огонь, нарастало одиночество.
— Боже мой, Серафим! — Она низко наклонилась над ним, прислушалась к дыханию. — Не уходи, любимый! Не умирай!
Серафим закрыл глаза. Валерия с колотящимся в горле пульсом прижалась ухом к его груди. Сердце билось. Серафим дышал. Значит, он потерял сознание или просто заснул. Валерия прерывисто выдохнула и прижала к груди мелко трясущиеся руки.
И тут она вспомнила свой сон. Он назвал ее дюймовочкой. Он сказал, что никогда не станет ее принцем из тёплой сказочной страны. Он сказал... что станет для неё нечто иным...
— Я поняла! Если я – твоя дюймовочка, то ты – моя замёрзшая и упавшая с неба ласточка! Я не оставлю тебя, Серафим, — упрямо повторила она и тоже посмотрела в небо.
Надо придумать, как спрятать его от этого «Ока» и согреть – пробитый пулями полицейский комбинезон тепла не держал. Валерия натянула на Серафима покрывало-невидимку и огляделась по сторонам.
Из-под снега торчало много веток и прутьев. Надо их собрать и добраться до домика егеря, вдруг ей удастся в него попасть и разжиться чем-то внутри. Валерия поднялась на ноги и двинулась в сторону избушки.
Она прошла заросшую подлеском поляну, дошла до овражка, прошлась над ним по старому деревянному мостику, углубилась в лес и нашла ту самую избушку. Со времен её детства она ещё сильнее обветшала: сложенные из брёвен стены почернели, крыша просела, одна из досок лестницы, ведущей на крылечко, проломилась. Хорошо, что стёкла в окнах уцелели. По оставшимся целыми скрипучим ступенькам девушка взобралась на крыльцо и толкнула дверь. Та с небольшим усилием открылась.
Сначала она попала в тамбур. Внутри было сыро и промозгло, на пороге через щель под дверью намело снега. Она открыла следующую дверь и прошла дальше. Тут уже было по-другому: единственное помещение избушки сохраняло порядок, как будто двадцать лет назад хозяева отсюда просто на минутку ушли, но почему-то не вернулись. Слева у стены стояла твердотопливная печь, рядом – топор, у стены без окна – заправленная койка, с покрывалом из волчьего меха. У окна стоял деревянный сколоченный из досок стол. На нем, как после последнего чаепития, так и остались кружки и тарелки. На окне на веревочке, протянутой между гвоздиками, вбитыми в стену, висел некогда белый, а сейчас пожелтевший ажурный тюль. На тех же гвоздиках хозяин дома когда-то давно пристроил копчённую, а сейчас мумифицированную рыбу, какие-то жухлые травы, нанизанные на ниточку окаменевшие грибы. На узком подоконнике стоял моток шпагата.
Валерия радостно вздохнула. Тут было все необходимое. Как бы притащить сюда Серафима? Сейчас это не представлялось возможным, а пока...
Валерия схватила топор, моток шпагата, меховое покрывало и поспешила обратно. Серафима она нашла в том же состоянии, но самое главное – живым, и Валерия поблагодарила за это Господа.
Сначала она укутала раненого меховым покрывалом, потом прошлась вокруг, нарубила еловых лапок, собрала прутья и ветки. Еловые лапки отрубленными концами сначала просунула под спину лежащего мужчины, и продёрнула, обойдя с другой стороны, тем самым сделала пусть и жёсткую, но толстую, отделяющую от холода снега перину. Палки потолще воткнула по периметру и связала их верх шпагатом, оставила только вход в районе ног Серафима. К верхушкам палок привязала ветки потоньше и также переплела их шпагатом. К ним – ветки ещё тоньше, а потом все собрала и стянула шпагатом по центру. Таким образом, у неё получилась полусфера, которую она забросала еловыми лапами, а сверху ещё, для дополнительной маскировки, накинула покрывало-невидимку.
Сделав это, она вернулась в избу и, с трудом разобравшись, как растопить печь, все-таки сделала это, благо, кто-то оставил внутри печи дрова и рядом, на деревянном табурете – длинные спички.
Печка хорошо стала нагреваться, в помещении стало жарко. Валерия притащила булыжники, которые заметила под крыльцом, разложила их на печи и нагрела, схватила один и, обмотав их какими-то найденными тряпками, спрятала внутрь комбинезона и, пока горячий, потащила к Серафиму.
Хоть и тяжела была эта ноша, но с Валерией что-то случилось. В ней обнаружился источник неиссякаемых сил и энергии. Дотащив булыжник, она сунула его под меховое покрывало и приткнула поближе к телу Серафима, после чего тут же ринулась обратно к избушке и принесла второй горячий булыжник, потом ещё и ещё. И только тогда, уже выбившись из сил, она увеличила температуру обогрева своего комбинезона, заползла в импровизированный шалаш и легла на ложе из еловых лап, тесно прижавшись к Серафиму.
Её любимый был жив. Валерия чувствовала в пси, что ему стало значительно легче. Он согрелся; в полумраке шатра на его скулах можно было разглядеть румянец; лоб потеплел. Изо рта через равные промежутки времени вырывались облачка пара и таяли.
Глаза Валерии намокли от экстатического счастья. Она положила голову ему на плечо, обвила грудь рукой и шёпотом прославляла Господа и заступницу Серафима – Пречистую Деву Марию.
На следующее утро после спецоперации, они молча стояли перед запертыми дверями рабочего кабинета Владыки, не в силах даже друг с другом говорить.
Только за одну ночь, проведённую в муках совести и молитвах, капеллан Иакинф превратился в тень. Казалось, горе умертвило его душу, а тело без души, как изваяние из твёрдого, плотного камня, не вмещало в себя ничего извне. Он неподвижно стоял с пустым взглядом, то ли молился, возведя глаза к небу, то ли просто смотрел на высокую капитель портала, по которой из дюседепорта спускалась золотая виноградная лоза и обвивала, словно змея, пилястру.
Капеллан Вианор покосился на него и еле заметно вздохнул. Он хоть и сочувствовал брату, но и сам сейчас ощущал себя в нежданной беде. У него не хватало сил оказать другому психологическую помощь в тот момент, когда нуждался в ней сам. Ведь, возможно, когда откроются эти двери, откроется и его будущее, которому не позавидуешь. К тому же Вианору, как наставнику, ни разу не приходилось терять духовных детей. Он не знал, что это такое, но ни за что не хотел бы оказаться на месте отца Иакинфа.
В попытке преодолеть позорный страх перед неизвестностью, Вианор закрыл глаза и стал молиться, но столкнулся с какой-то мертвенностью внутри. Молитва не зажгла сердца и не помогла справиться с ужасом ожидания предстоящего. Эта пустота внутри появилась ещё перед спецоперацией, когда он возвращался из альфа-центра в обитель после снятия проекции личности. Уже тогда она не позволяла молиться.
Успокоиться... Взять себя в руки... Но Бог словно не слышал его. Бог оглох.
Настоятель Никон появился за пять минут до назначенного времени посещения. Он вошёл в распашные двери цвета слоновой кости и быстрыми уверенными шагами, которые эхом разлетались в пустом украшенном зале с фресками на стенах и высоким куполообразным потолком, направился к ним.
Капелланы уже знали совершенно чудовищную историю о любовной связи Никона и Александра, которую подслушал, а затем по дороге на базу поведал им в конвертоплане Зен, но всё же без промедления подтянулись и отдали честь, как старшему по званию.
Никон приблизился вплотную и остановился, внимательно вгляделся в глаза обоим и усмехнулся. После достал из наружного кармана цифрового камуфляжа тонкую квадратную пачку и протянул её Вианору, вопросительно вскинув брови. Вианор нахмурился, но с грустью внутри себя признал, что это сейчас единственная альтернатива молитве, а к такого рода услугам отца-настоятеля он уже не раз прибегал. Поэтому он покорно вытащил из протянутой пачки тонкую розовую ароматную пластину и положил под язык. Пластина мгновенно растаяла, насыщая язык сладостью, а голову – лёгкой эйфорией. Вианор облегченно вздохнул полной грудью и расслабил напряжённые зажатые плечи.
Никон в некотором раздумье повернулся к Иакинфу, затем протянул пачку и ему. Иакинф низвёл взгляд с капители на белую плоскую коробочку и несколько мгновений её внимательно рассматривал. Затем настороженно посмотрел на Никона и без интонации спросил:
— Что это?
— Это лёгкий анксиолиптик, ничего более, — терапевтическим голосом заверил Никон, — угощаю.
Он думал, что Иакинф откажется, но тот, помедлив, решительно взял одну из пластин и положил также под язык. С лёгким выдохом отпустило и его.
— Благодарю, отец Никон... Откуда это у тебя?
— Да так... старая история, — небрежно сказал Никон, заталкивая пачку пальцем обратно в нагрудный карман комбинезона. — Берегу на экстренный случай. Сейчас, похоже, у вас как раз такой.
Иакинф с осоловевшими от внезапного расслабления глазами ещё с большей благодарностью поклонился Никону и даже вымученно улыбнулся.
— Во славу Божью, — принял его благодарность Никон.
Ровно в назначенное время остиарий распахнул перед ними двери. Никон вошёл первым, Вианор и Иакинф последовали за ним, а войдя, все трое преклонили колено, устремив взгляды в мозаичный пол.
Владыка Арсений в епископской голубой мантии и непокрытой головой стоял перед большим Распятием к ним спиной. Казалось, он молился. Все три капеллана неподвижно замерли, не смея ни звуком, ни движением прервать эту молитвенную тишину. Прошло достаточно времени. Арсений перекрестился и медленно повернулся.
— О, поколение неверное и развращённое! — страшным голосом произнёс Владыка и медленно пошёл к ним, ниспадающая складками мантия шлейфом волочилась по мозаичному полу. — Сколько мне ещё быть с вами и терпеть вас?! 13 Глаза на меня, служаки, ни на что не годные!
Все трое тут же оторопело вскинули глаза и уставились ему в лицо, удивляясь странным в нём изменениям. Видимо, Владыка был серьёзно болен: он осунулся лицом, щёки впали, глаза ввалились и блестели, сине-коричневые круги залегли под глазами, нос заострился, рот перекосился и чёрной неровной чертой разрывал бескровные губы.
Владыка, в свою очередь, сам внимательно вглядывался каждому в лицо, изучал состояние духа и делал выводы. Настоятель Никон в коленопреклонённой позе держался с выпрямленной спиной, смотрел на него спокойно и твёрдо. Даже излишне твёрдо – самоуверенно, дерзко, если можно сказать так. В глазах капелланов Вианора и Иакинфа не было страха. Они смотрели на него тускло, даже немного пьяно, безразлично к своей судьбе, покорно.
Душа вспыхнула в припадке какого-то истерического восторга, смешанного с болью и слезами. Боль нарастала, сжимая внутренности. Валерия, уткнувшись лицом в грудь Серафиму, вдруг почувствовала биение сердца и слабое движение вздымающейся от дыхания груди.
— Милый... — прошептала она. — Это твоя боль... это её я чувствую через пси... Значит, ты снова чувствуешь... значит, ты в сознании...
Он оживал. Дышал все чаще, поверхностно, громче стонал. Боль стала невыносимой. Валерия дотянулась до медицинского бокса, нашла автошприц с обезболивающим, расстегнула зип-застежку полицейского комбинезона и ахнула, увидев пробитый пулями бронежилет.
Ещё никогда и никому ей не приходилось делать уколов, тем более дорогому человеку. Дрожащей от страха рукой она погладила Серафиму шею, подушечками пальцев нащупала мышцу. Помолилась, приставила автошприц, сильно зажмурилась и нажала на спуск.
Серафим вздрогнул и открыл глаза. Казалось, он ничего не видит – так долго и неподвижно он смотрел на неё. Валерия замерла, не в силах отвести взгляда от его серых, подёрнутых мутью боли глаз. Средство быстро подействовало: она почувствовала, как Серафима начала отпускать боль.
— Сестра Валерия... — прошептал одними губами.
«Сестра? — вскинулась Валерия, и всё померкло внутри. — Да... как я посмела забыть? Я для него лишь сестра!»
Серафим почувствовал её горечь. Медленно и вяло он поднял руки, обнял её и прижал к себе. Валерия опустила голову ему на грудь и уткнулась лицом в бронежилет.
Не было такой минуты счастья в её жизни, как в эту минуту: вместе с болью Серафима через пси она чувствовала и его любовь. Боль утихала, а любовь нарастала и захватывала всё её существо. Не сдерживаясь больше, не прячась, Валерия в ответ излила Серафиму огненный поток своей любви.
Это был момент вечности. Здесь, среди заснеженного леса, всё внешнее остановилось, застыло в неподвижности. Всё таинство жизни происходило лишь между ними, внутри. Здесь плавил в плазму сердца огонь любви, чувства перетекали от одного к другому, подхватывали, усиливали друг друга, доводили до изнеможения. Они не слышали ничего, кроме прерывистого дыхания друг друга, не чувствовали ничего, кроме блаженной истомы драгоценных объятий.
И в этой вечности она почувствовала, как угасают силы Серафима. Сразу очнулась, оторвалась от его груди и быстро заговорила:
— Милый... я нашла тебя, но что я могу для тебя сделать? Мне нужно скорее позвать на помощь!
Серафим еле заметно покачал головой, разлепил запёкшиеся от крови губы и через силу сказал:
— Не делай этого...
Валерия испугалась:
— Как же так, почему?
— Мне нельзя возвращаться... Они вернутся, чтобы меня добить... Из-за меня пострадают все...
— Что ты такое говоришь? — заплакала Валерия. — Мы спрячем тебя! Они никогда тебя не найдут!
Серафим перевёл взгляд на небо и прошептал:
— «Око»... Оно следило за каждым нашим шагом... «Призраки»... они слышали каждое наше слово... — Серафим посмотрел снова на Валерию и с хрипом выдавил: — Накрой меня покрывалом и засыпь снегом... Сама уходи из Вознесенки и больше там не появляйся... Прошу тебя, сестра Валерия... уходи... Они придут за тобой...
Слова Серафима наполнили болью душу. Девушка замотала головой и залилась слезами:
— Ты мне предлагаешь своими руками тебя похоронить заживо? А самой сбежать, спасаться? Как ты мог подумать про меня такое? Как мог это мне предложить?!
Валерия задохнулась от возмущения и хотела встать, но Серафим неожиданно быстро и крепко схватил её за руку и притянул к себе:
— Они убьют меня рано или поздно... они никогда не остановятся... Зло – энергично и безумно, оно не выдыхается и не устает... Они достанут меня из-под земли...
Она хотела возразить, но он продолжил:
— Пойми – я на этом свете больше не жилец... Позволь мне отойти ко Господу в тишине и уверенности, что спасена ты...
От горя и отчаяния Валерия залилась слезами, всхлипывая, вскричала:
— Как ты жесток, брат Серафим! Неужели ты думаешь, что если тебя не будет, я смогу жить на земле? Если ты на краю вечности, то и я не хочу оставаться тут долго без тебя! Не отказывай мне в возможности пойти за тобой по этому пути!
Глаза Серафима наполнились слезами, он застонал:
— Зачем ты разрываешь мне сердце?.. Ты не знаешь, через какие муки тебя проведут перед смертью, какая будет цена твоего пути...
— Пусть! — воскликнула Валерия. — Он сказал, что я с улыбкой встречу мучения... Да, с улыбкой, если я буду знать, что меня ждут Господь и ты!
Серафим нахмурился:
— Кто – «он»?
— Неважно. — Валерия отвернула голову.
Серафим мрачно вздохнул и заговорил:
— Сестра... Мне трудно удерживать сознание... Прошу тебя, пока я ещё понимаю... пока не во тьме... Пообещай мне, что ты выполнишь мою просьбу...
— Нет!! — вскрикнула Валерия. — Я никогда не сделаю этого!!
Из глаз Серафима покатились слёзы:
— Сестра Валерия... прошу...
— Нет!! — Ещё твёрже сказала девушка, её голос зазвенел.
Глаза Серафима стала заволакивать пелена. В душе Валерии угасал огонь, нарастало одиночество.
— Боже мой, Серафим! — Она низко наклонилась над ним, прислушалась к дыханию. — Не уходи, любимый! Не умирай!
Серафим закрыл глаза. Валерия с колотящимся в горле пульсом прижалась ухом к его груди. Сердце билось. Серафим дышал. Значит, он потерял сознание или просто заснул. Валерия прерывисто выдохнула и прижала к груди мелко трясущиеся руки.
И тут она вспомнила свой сон. Он назвал ее дюймовочкой. Он сказал, что никогда не станет ее принцем из тёплой сказочной страны. Он сказал... что станет для неё нечто иным...
— Я поняла! Если я – твоя дюймовочка, то ты – моя замёрзшая и упавшая с неба ласточка! Я не оставлю тебя, Серафим, — упрямо повторила она и тоже посмотрела в небо.
Надо придумать, как спрятать его от этого «Ока» и согреть – пробитый пулями полицейский комбинезон тепла не держал. Валерия натянула на Серафима покрывало-невидимку и огляделась по сторонам.
Из-под снега торчало много веток и прутьев. Надо их собрать и добраться до домика егеря, вдруг ей удастся в него попасть и разжиться чем-то внутри. Валерия поднялась на ноги и двинулась в сторону избушки.
Она прошла заросшую подлеском поляну, дошла до овражка, прошлась над ним по старому деревянному мостику, углубилась в лес и нашла ту самую избушку. Со времен её детства она ещё сильнее обветшала: сложенные из брёвен стены почернели, крыша просела, одна из досок лестницы, ведущей на крылечко, проломилась. Хорошо, что стёкла в окнах уцелели. По оставшимся целыми скрипучим ступенькам девушка взобралась на крыльцо и толкнула дверь. Та с небольшим усилием открылась.
Сначала она попала в тамбур. Внутри было сыро и промозгло, на пороге через щель под дверью намело снега. Она открыла следующую дверь и прошла дальше. Тут уже было по-другому: единственное помещение избушки сохраняло порядок, как будто двадцать лет назад хозяева отсюда просто на минутку ушли, но почему-то не вернулись. Слева у стены стояла твердотопливная печь, рядом – топор, у стены без окна – заправленная койка, с покрывалом из волчьего меха. У окна стоял деревянный сколоченный из досок стол. На нем, как после последнего чаепития, так и остались кружки и тарелки. На окне на веревочке, протянутой между гвоздиками, вбитыми в стену, висел некогда белый, а сейчас пожелтевший ажурный тюль. На тех же гвоздиках хозяин дома когда-то давно пристроил копчённую, а сейчас мумифицированную рыбу, какие-то жухлые травы, нанизанные на ниточку окаменевшие грибы. На узком подоконнике стоял моток шпагата.
Валерия радостно вздохнула. Тут было все необходимое. Как бы притащить сюда Серафима? Сейчас это не представлялось возможным, а пока...
Валерия схватила топор, моток шпагата, меховое покрывало и поспешила обратно. Серафима она нашла в том же состоянии, но самое главное – живым, и Валерия поблагодарила за это Господа.
Сначала она укутала раненого меховым покрывалом, потом прошлась вокруг, нарубила еловых лапок, собрала прутья и ветки. Еловые лапки отрубленными концами сначала просунула под спину лежащего мужчины, и продёрнула, обойдя с другой стороны, тем самым сделала пусть и жёсткую, но толстую, отделяющую от холода снега перину. Палки потолще воткнула по периметру и связала их верх шпагатом, оставила только вход в районе ног Серафима. К верхушкам палок привязала ветки потоньше и также переплела их шпагатом. К ним – ветки ещё тоньше, а потом все собрала и стянула шпагатом по центру. Таким образом, у неё получилась полусфера, которую она забросала еловыми лапами, а сверху ещё, для дополнительной маскировки, накинула покрывало-невидимку.
Сделав это, она вернулась в избу и, с трудом разобравшись, как растопить печь, все-таки сделала это, благо, кто-то оставил внутри печи дрова и рядом, на деревянном табурете – длинные спички.
Печка хорошо стала нагреваться, в помещении стало жарко. Валерия притащила булыжники, которые заметила под крыльцом, разложила их на печи и нагрела, схватила один и, обмотав их какими-то найденными тряпками, спрятала внутрь комбинезона и, пока горячий, потащила к Серафиму.
Хоть и тяжела была эта ноша, но с Валерией что-то случилось. В ней обнаружился источник неиссякаемых сил и энергии. Дотащив булыжник, она сунула его под меховое покрывало и приткнула поближе к телу Серафима, после чего тут же ринулась обратно к избушке и принесла второй горячий булыжник, потом ещё и ещё. И только тогда, уже выбившись из сил, она увеличила температуру обогрева своего комбинезона, заползла в импровизированный шалаш и легла на ложе из еловых лап, тесно прижавшись к Серафиму.
Её любимый был жив. Валерия чувствовала в пси, что ему стало значительно легче. Он согрелся; в полумраке шатра на его скулах можно было разглядеть румянец; лоб потеплел. Изо рта через равные промежутки времени вырывались облачка пара и таяли.
Глаза Валерии намокли от экстатического счастья. Она положила голову ему на плечо, обвила грудь рукой и шёпотом прославляла Господа и заступницу Серафима – Пречистую Деву Марию.
Глава 17. Глухой Бог
На следующее утро после спецоперации, они молча стояли перед запертыми дверями рабочего кабинета Владыки, не в силах даже друг с другом говорить.
Только за одну ночь, проведённую в муках совести и молитвах, капеллан Иакинф превратился в тень. Казалось, горе умертвило его душу, а тело без души, как изваяние из твёрдого, плотного камня, не вмещало в себя ничего извне. Он неподвижно стоял с пустым взглядом, то ли молился, возведя глаза к небу, то ли просто смотрел на высокую капитель портала, по которой из дюседепорта спускалась золотая виноградная лоза и обвивала, словно змея, пилястру.
Капеллан Вианор покосился на него и еле заметно вздохнул. Он хоть и сочувствовал брату, но и сам сейчас ощущал себя в нежданной беде. У него не хватало сил оказать другому психологическую помощь в тот момент, когда нуждался в ней сам. Ведь, возможно, когда откроются эти двери, откроется и его будущее, которому не позавидуешь. К тому же Вианору, как наставнику, ни разу не приходилось терять духовных детей. Он не знал, что это такое, но ни за что не хотел бы оказаться на месте отца Иакинфа.
В попытке преодолеть позорный страх перед неизвестностью, Вианор закрыл глаза и стал молиться, но столкнулся с какой-то мертвенностью внутри. Молитва не зажгла сердца и не помогла справиться с ужасом ожидания предстоящего. Эта пустота внутри появилась ещё перед спецоперацией, когда он возвращался из альфа-центра в обитель после снятия проекции личности. Уже тогда она не позволяла молиться.
Успокоиться... Взять себя в руки... Но Бог словно не слышал его. Бог оглох.
Настоятель Никон появился за пять минут до назначенного времени посещения. Он вошёл в распашные двери цвета слоновой кости и быстрыми уверенными шагами, которые эхом разлетались в пустом украшенном зале с фресками на стенах и высоким куполообразным потолком, направился к ним.
Капелланы уже знали совершенно чудовищную историю о любовной связи Никона и Александра, которую подслушал, а затем по дороге на базу поведал им в конвертоплане Зен, но всё же без промедления подтянулись и отдали честь, как старшему по званию.
Никон приблизился вплотную и остановился, внимательно вгляделся в глаза обоим и усмехнулся. После достал из наружного кармана цифрового камуфляжа тонкую квадратную пачку и протянул её Вианору, вопросительно вскинув брови. Вианор нахмурился, но с грустью внутри себя признал, что это сейчас единственная альтернатива молитве, а к такого рода услугам отца-настоятеля он уже не раз прибегал. Поэтому он покорно вытащил из протянутой пачки тонкую розовую ароматную пластину и положил под язык. Пластина мгновенно растаяла, насыщая язык сладостью, а голову – лёгкой эйфорией. Вианор облегченно вздохнул полной грудью и расслабил напряжённые зажатые плечи.
Никон в некотором раздумье повернулся к Иакинфу, затем протянул пачку и ему. Иакинф низвёл взгляд с капители на белую плоскую коробочку и несколько мгновений её внимательно рассматривал. Затем настороженно посмотрел на Никона и без интонации спросил:
— Что это?
— Это лёгкий анксиолиптик, ничего более, — терапевтическим голосом заверил Никон, — угощаю.
Он думал, что Иакинф откажется, но тот, помедлив, решительно взял одну из пластин и положил также под язык. С лёгким выдохом отпустило и его.
— Благодарю, отец Никон... Откуда это у тебя?
— Да так... старая история, — небрежно сказал Никон, заталкивая пачку пальцем обратно в нагрудный карман комбинезона. — Берегу на экстренный случай. Сейчас, похоже, у вас как раз такой.
Иакинф с осоловевшими от внезапного расслабления глазами ещё с большей благодарностью поклонился Никону и даже вымученно улыбнулся.
— Во славу Божью, — принял его благодарность Никон.
Ровно в назначенное время остиарий распахнул перед ними двери. Никон вошёл первым, Вианор и Иакинф последовали за ним, а войдя, все трое преклонили колено, устремив взгляды в мозаичный пол.
Владыка Арсений в епископской голубой мантии и непокрытой головой стоял перед большим Распятием к ним спиной. Казалось, он молился. Все три капеллана неподвижно замерли, не смея ни звуком, ни движением прервать эту молитвенную тишину. Прошло достаточно времени. Арсений перекрестился и медленно повернулся.
— О, поколение неверное и развращённое! — страшным голосом произнёс Владыка и медленно пошёл к ним, ниспадающая складками мантия шлейфом волочилась по мозаичному полу. — Сколько мне ещё быть с вами и терпеть вас?! 13 Глаза на меня, служаки, ни на что не годные!
Все трое тут же оторопело вскинули глаза и уставились ему в лицо, удивляясь странным в нём изменениям. Видимо, Владыка был серьёзно болен: он осунулся лицом, щёки впали, глаза ввалились и блестели, сине-коричневые круги залегли под глазами, нос заострился, рот перекосился и чёрной неровной чертой разрывал бескровные губы.
Владыка, в свою очередь, сам внимательно вглядывался каждому в лицо, изучал состояние духа и делал выводы. Настоятель Никон в коленопреклонённой позе держался с выпрямленной спиной, смотрел на него спокойно и твёрдо. Даже излишне твёрдо – самоуверенно, дерзко, если можно сказать так. В глазах капелланов Вианора и Иакинфа не было страха. Они смотрели на него тускло, даже немного пьяно, безразлично к своей судьбе, покорно.