Тут и там слышались одиночные выстрелы. Зачистка. Контрольный выстрел в голову лишал возможности тех, кто вышел полуживым из огня, подняться из пепельной грязи с оружием в руках у них за спиной.
Он очнулся и встряхнул головой, испуганно дыша. Оказывается, всё это время он шептал слова молитвы, и сейчас, когда пришёл в себя, вздрогнул от этого и удивился...
Что он видел сейчас? Сон или явь? Из настоящей жизни или из прошлой? Разобраться в этом он не мог, но хотя бы понял, почему так сильно горит посёлок.
Его спалили, сожгли. И сделали это с помощью термитного оружия.
Незнакомка сказала: «Горит Вознесенка... Наши братья и сёстры».
От волнения в висках застучало сердце. Значит, в горящем селе могут быть гражданские... вернее, были гражданские... потому что всё живое после применения термитного оружия должно сгореть. Ничего живого в посёлке больше нет.
Но разве возможно применение термитного оружия в мирное время? Не на войне?!! Но мирное ли сейчас время?.. Зигмунд задумчиво распахнул шкуру и уставился на изрешечённый пулями бронежилет.
Война... Похоже, все-таки, что сейчас война, и он, несомненно, на этой войне. Только кто воюет, и сам он на какой стороне?
«Горит Вознесенка... Наши братья и сёстры...»
Если логически помыслить, незнакомка назвала его братом и намекнула на наличие каких-то родственников в горящем селе. Следовательно, он – полицейский, инопланетный мутант и... защитник Вознесенки? А раз в селе братья и сёстры, это значит, что он не один там необычный такой? Это было очень интересно. Так или иначе, он вычислил, на какой он стороне. Оставалось понять, кто его враги.
О его врагах незнакомка сказала: «Они убьют тебя... Я думала, они нашли тебя и унесли с собой».
Этих сведений не хватало для связанного размышления, а без данных о противнике лучше, конечно, не соваться в самое пекло, пусть даже с такой бешенной регенерацией, какая обнаружилась у него. Необходимо срочно подсобрать информацию.
Он развернулся всем корпусом и вгляделся в темноту леса за спиной. Следует допросить «хозяйку леса».
Он вернулся по следам, наткнулся на лежащую в снегу, рыдающую женщину, поднял её за шиворот красного мешкообразного комбинезона и поставил на ноги перед собой.
— А теперь рассказывай подробнее, кто ты такая и что знаешь о Вознесенке, — потребовал он.
Казалось, девушка не удивилась его возвращению: она еле держалась на ногах и смотрела на него – нет, не с отвращением, а с нестерпимой вселенской тоской. Всхлипывая, молчала, словно ждала чего-то ещё, не этого, другого какого-то слова. И Зигмунд тогда добавил:
— А также объясни, на каком основании ты считаешь меня братом Серафимом.
Взгляд девушки стал таким исступлённо-пронзительным, что он смутился и пробормотал тихо и смиренно, даже для себя самого неожиданно переходя на «вы»:
— Ещё простите меня, что оставил вас совсем без еды и сожрал ваш суп... — Он подумал, что в его оправданиях не хватает позитива, и небрежно добавил: — Кстати, спасибо – суп был отличным!
Лицо девушки сделалось нестерпимо нежным, отчего его сердце застонало, расцарапанное совестью. Зигмунд совсем покраснел, вытащил из-под бронежилета за хвост сворованную рыбу и со вздохом, как-то по-дурацки грубо, сунул ей в руки.
— Забирайте... это ваша еда.
Девушка посмотрела на рыбу, улыбнулась сквозь слёзы и тихо сказала:
— Любимый, этот суп я приготовила для тебя... — И вернула ему балык.
Зигмунд оцепенело уставился на рыбу и машинально снова запихнул её за пазуху. Девушка, не сводя с него заплаканных и по-детски открытых глаз, сделала ему знак рукой, как бы подзывая к себе. Он на это повёлся и склонился к ней, ожидая, что у него захотят что-то тайное спросить. Но он ошибся: незнакомка, тепло улыбаясь, просто откинула на спину шкуру с его головы, выдернула из-под неё отороченный мехом капюшон полицейского комбинезона, расправила его и нахлобучила вместо шкуры на голову. Поражённый Зигмунд так и стоял нагнувшись, не шевелясь, боясь дышать.
Дело этим не закончилось: приятно, до мурашек, касаясь пальцами кожи, девушка собрала с его лба спутанные волосы, которые свисали сосульками и лезли в глаза, и заправила их под капюшон, а после ласковой ладонью провела по щекам и собрала с отросшей щетины запутавшуюся в ней звериную шерсть.
Вот этого-то Зигмунд никак не мог ожидать и недоумевал до крайней степени изумления, не зная, как теперь себя с ней вести.
Но и это оказалось ещё не всё. Девушка достала из своего кармана длинный тонкий аккумулятор и... если бы она просто вставила его в энергетический отсек на ребре полицейского комбинезона, но она по завершении дела ещё и ласково похлопала Зигмунда по боку! Старый же аккумулятор запихнула обратно в свой карман, при этом приговаривая:
— Система обогрева твоего комбинезона повреждена... большие энергопотери... быстро садится аккумулятор... я меняю его каждые 5 часов... Твой уже давно сел, а ты исчез, и я не смогла его заменить... ты, наверное, сильно замёрз, да?
Тело начало равномерно нагреваться от нарастающего тепла.
— Кто ты? — подрагивая от мурашек, маленькими тёплыми ножками приятно пробегающими по всему телу, спросил Зигмунд измождённым от слабости голосом. И хотел ведь спросить строго, отчуждённо... но получилось другое...
— Это же я – Валерия... Я – сестра твоя во Христе... О, если бы... хотя бы сестра! — ответила девушка, и слёзы снова хлынули из её глаз. — Ты забыл меня, да? Забыл? О, как ты сейчас страшно смотришь на меня... Я для тебя теперь совсем чужая, да?
Что-то внутри него подсказало, что ответить утвердительно на этот вопрос нельзя – это может сильно расстроить и так нервную женщину. Да и что это вообще за такое: «сестра во Христе»? Сёстры бывают родные и сводные, а сестёр во Христе он не встречал. Да и вообще, зачем она приплела Христа? Причём тут Христос? Какие-то религиозные бредни.
Зигмунд наморщил лоб, вспоминая, что он знает о братьях и сёстрах Христа, но ничего конкретного вспомнить не смог. Да и не очень-то это и важно, гораздо больше его интересовал другой вопрос:
— Кто я?.. Почему ты назвала меня братом Серафимом?
— Потому что ты и есть брат любимый мой, Серафим, — вздрогнула плечиками девушка.
Зигмунд нахмурился и распрямился.
— Но меня зовут Зигмунд, видишь? – Он ткнул пальцем в надпись на груди, раздражаясь от её упорства. — Здесь же белым по чёрному написано, читаю по слогам: «Зиг-мунд»! Зачем мне надевать полицейскую форму с чужим именем?!
Девушка по имени Валерия вдруг мягко скользнула ладонью по его правому предплечью от запястья до локтя.
— Тут у тебя татуировка... символ Девы Марии – сердце, пробитое мечом... я тогда, во время нашей первой встречи, у тебя увидела...
Зигмунд с ажиотажным интересом задрал рукав и поднёс руку к глазам. Ловя свет восходящей луны между тенями, которые отбрасывали еловые лапы над головой, Зигмунд осмотрел предплечье, но ничего не увидел. Помрачнев, он расстроено протянул ей руку:
— Видишь? Нет у меня никакой татуировки! Ты обозналась!
С изумлением Валерия уставилась на совершенно чистую кожу от запястья до локтя и воскликнула:
— Куда же она делась?! Она же была, вот тут вот была!
Ну вот... правда и прояснилась. Зигмунд снисходительно ухмыльнулся, дёрнув уголком губ, но девушка, упрямо поджала губы и решительно сказала:
— Ладно... хорошо... Возможно, татуировки бесследно и исчезают – всё в этом мире может быть. Но у тебя на шее висят две верёвочки: на одной из них – Распятие, а на другой – медальон!!
Зигмунд пожал плечами. Почему бы не проверить? Он потянул за застёжку комбинезона и, придерживая норовящий выскользнуть балык, полез рукой за ворот плотно прилегающего бронежилета, с большим трудом подцепил пальцем шнуры и вытащил их наружу. Действительно: на плетёных верёвочках, свитых из каких-то прочных нитей, висели деревянный крест и серебряный тонкой гравировки медальон.
— Что в медальоне? — Исподлобья глянул Зигмунд.
— А ты раскрой и посмотри! — азартно потребовала девушка.
— Нет. Сначала ты скажи! — в запале упёрся он.
Устало вздохнув, девушка тихо произнесла:
— Милый... ты носишь крест Христов и изображение Девы Марии – Владычицы сердца твоего...
Зигмунд задумчиво нащупал пальцем пружинистую кнопку, нажал её, и крышка медальона с приятной мягкостью отворилась. Тусклый луч лунного света высветил родной лик, и он вздрогнул. Скорбные глаза... капелька крови на разрезанной щеке... совершенно взрослый младенец, ладошкой ласкает, утешая её душу. Снова она! Та самая славная женщина, которая сегодня уже привиделась ему!
Но всё равно это пока слишком мало, чтобы начать доверять. Он захлопнул крышку, сжав медальон в кулаке.
— Хорошо, я тебе уже почти верю, — тут он, конечно же, съязвил, — только это ещё ничего не доказывает. Тебе же ничего не мешало рассмотреть, что у меня висит на шее, пока я валялся без сознания! — с усмешкой сказал он, обратно заталкивая медальон и крест под бронежилет.
Казалось, девушка не просто сильно расстроилась его ответом, она была на грани отчаяния, но не давала брать ему верх.
— Но если ты знаешь всё про меня, тогда расскажи, как я оказался ночью в этом лесу, и кто в меня стрелял?
— Зачем?.. — со слезами прошептала девушка. — Ты меня не помнишь... Ты мне не поверишь...
— А ты попытайся, — небрежно бросил он, сверля её глазами, — а я уж сам решу: верить тебе или нет.
Отчуждённость и холод общения совсем огорчили девушку. Совершенно сникнув лицом, Валерия со скорбью произнесла:
— Это сделали те страшные люди, которые сейчас уничтожают нашу Вознесенку...
«Нам нужны только Александр и Максим! — вдруг с чёткостью прозвучало в его голове. — А тебя, мразь, и твоего брата Савватия приказали – живыми или мёртвыми. Тебя предпочитаю – мёртвым».
Тьма... Выстрелы... боль, взорвавшая диафрагму... много боли и снова тьма...
Зигмунд что-то вспомнил. Внезапно, как бы в судороге, закусил губу. Ему стало жарко, и он скинул с себя звериную шкуру, разогретую до пара от тепла его тела.
— Как я выжил? Почему нет ран под простреленным бронежилетом? — пробормотал он почти шёпотом. — Почему у меня растут новые зубы? Почему я тут с тобой, в лесу? Почему ты здесь? — И вдруг завопил, неизвестно для чего ужасно возвысив голос: — Кто ты такая?! Ты подобрала меня с ранами?! Напоила меня какими-то своими снадобьями и исцелила?! Отвечай мне, почему у меня такая бешеная регенерация?! Я что – мутант и урод? Или ты – лесная ведьма?!
— Он тоже назвал меня ведьмой... — тихо, но как-то страшно проговорила девушка и отступила от него на шаг. Тени еловых лап покрыли её побелевшее лицо. — О, Серафим... неужели тело твоё ожило, но душа твоя погибла? Я не выдержу этого, любимый!.. Мне не жить без тебя, Серафим...
Она качнулась с мучительным желанием оставить его и уйти, но он перехватил её руку чуть ниже плеча и больно сдавил пальцами.
— Я не могу тебе доверять, но вынужден признать, что ты обо мне что-то знаешь. И пока мне придётся тебе верить, — смущённо сказал он. — И поэтому ты пойдёшь со мной...
— Не ходи туда! — вскричала Валерия. — Ты, пока ещё был собой, сам сказал, что они – само зло, которое никогда не остановится! Ты предупреждал, что они вернуться за тобой! Поэтому ты и ушёл из Вознесенки и строго-настрого наказал мне никому про тебя не говорить! И я так и сделала! Хотя нет... Я сказала, что ты жив одному человеку... Тому, кто страдал за тебя, кто нёс твою боль и спасал твою жизнь! И вот злые призраки вернулись за тобой! Наверное, тебя не нашли и со злости сожгли Вознесенку!
Валерия отпихивалась, пыталась вырваться. Зигмунд выслушал её внимательно, после чего молча подхватил, как пушинку, ничего не весящую, и прижал к груди.
— Мне нужны ситуативные консультации, — доходчиво объяснил он и зашагал во тьме навстречу объятой пламенем Вознесенки.
Ближе к посёлку снег стал глубже. Идти по полю было непросто – Зигмунд постоянно то спотыкался о подснежные кочки, то проваливался в ямы. Организм почему-то очень быстро выработал запас сил, влитых вместе с супом, и голод снова напомнил о себе сильно, дико. Зигмунд сразу стал уставать.
Девушка, чувствуя его тяжёлое дыхание, нежно и спокойно обвила руками его шею, как будто нимало не тяготилась трудностями этого ухабистого пути, а наоборот наслаждалась телесной близостью, как хоть каким-то, за неимением большего, общением. Гул пожара нарастал, снег ярче горел жёлто-красным отсветом. Зигмунд добрёл до холма и плюхнулся на колени, утонув в снегу до середины груди.
— Ты сильно устал... — тихо сказала девушка, но он, как бесчувственный, свесил голову на грудь и тяжело дышал, не отвечая. — Отпусти меня, и я сама пойду по твоим следам за тобой...
— Наверное, так и придётся сделать, — без всякого выражения согласился с этим предложением Зигмунд и выпустил её из рук, положив перед собой на снег.
— У тебя совсем нет сил...
Сколько же жалости и заботы было в голосе этой девушки...
Он кивнул, но пробормотал:
— Надо передохнуть... мне нужна минута... всего одна минута – и мы выдвинемся вперёд в строго определённом мною первоначальном направлении...
Тяжело вздохнув, девушка потянулась к его левой руке и взяла её в свои ладони, разглядывая охвативший его запястье какой-то браслет, но он не почувствовал этого. Усталость и голод отупили душу, сделали его ко всему безразличным. Зигмунд дышал, судорожно вздымая грудь, уставившись в одну точку перед собой.
— Возьми мои силы, — вдруг загадочно проговорила девушка и активировала его пси-браслет.
Он вздрогнул и даже перестал дышать, прислушиваясь к внутренним ощущениям. В душу залпом ворвались чувства, как весенний майский ветер, и омыли её ароматами энергий, распахивая наглухо запертые пыльные окна и двери. Нежные приливы касались тела, пульсируя радостью и таким небывалым ощущением, которому он не мог дать даже определения, только если не назвать это... любовью...
Да... Это и только это, охватившее его чувство, было похоже на невозможную, внеземную любовь... Но откуда? Что произошло? Что случилось с ним?
Захлёбываясь воздухом любви, он обратил восторженный взгляд на девушку. Та лежала перед ним на снегу, окрашенном цветом крови, и прерывисто дышала, во все глаза глядя на него. Он понял: это она. Это она так любит его, и ещё никогда он не был так любим. Ещё никогда счастье не было таким возвышенным и безбрежным. Он подтянул и прижал к себе девушку, жадно вгляделся в её лицо, розовое от прилившей крови и зарева пожара, и она... она, словно чувствуя ответный жар его души, трепеща, потянулась к нему.
— Кто ты? Что ты сейчас со мной делаешь?.. — с хрипом выдохнул Зигмунд, держась от её губ на расстоянии шёпота.
Тонкие девичьи брови взлетели и сложились крыльями птицы в затаённом страдании.
— Ты снова назовёшь меня ведьмой? — с тоской спросила она, слегка отстраняясь, но он ещё плотнее перехватил её за талию и плечи и, сдвинув брови, спросил:
— Кто этот «он», который назвал тебя так?
— Тот, который убивал тебя! — со слезами вытолкнула из себя девушка. — Сначала избил, а потом в упор расстрелял из пистолета!
Зигмунд побледнел, слушая её, и вдруг перед глазами ясно увидел полупрозрачный силуэт запорошённого снегом человека.
«Ты наш разговор никогда не вспомнишь... Но всё равно скажу тебе, чтобы ты знал: мы вернёмся за твоей ведьмой».
Он очнулся и встряхнул головой, испуганно дыша. Оказывается, всё это время он шептал слова молитвы, и сейчас, когда пришёл в себя, вздрогнул от этого и удивился...
Что он видел сейчас? Сон или явь? Из настоящей жизни или из прошлой? Разобраться в этом он не мог, но хотя бы понял, почему так сильно горит посёлок.
Его спалили, сожгли. И сделали это с помощью термитного оружия.
Незнакомка сказала: «Горит Вознесенка... Наши братья и сёстры».
От волнения в висках застучало сердце. Значит, в горящем селе могут быть гражданские... вернее, были гражданские... потому что всё живое после применения термитного оружия должно сгореть. Ничего живого в посёлке больше нет.
Но разве возможно применение термитного оружия в мирное время? Не на войне?!! Но мирное ли сейчас время?.. Зигмунд задумчиво распахнул шкуру и уставился на изрешечённый пулями бронежилет.
Война... Похоже, все-таки, что сейчас война, и он, несомненно, на этой войне. Только кто воюет, и сам он на какой стороне?
«Горит Вознесенка... Наши братья и сёстры...»
Если логически помыслить, незнакомка назвала его братом и намекнула на наличие каких-то родственников в горящем селе. Следовательно, он – полицейский, инопланетный мутант и... защитник Вознесенки? А раз в селе братья и сёстры, это значит, что он не один там необычный такой? Это было очень интересно. Так или иначе, он вычислил, на какой он стороне. Оставалось понять, кто его враги.
О его врагах незнакомка сказала: «Они убьют тебя... Я думала, они нашли тебя и унесли с собой».
Этих сведений не хватало для связанного размышления, а без данных о противнике лучше, конечно, не соваться в самое пекло, пусть даже с такой бешенной регенерацией, какая обнаружилась у него. Необходимо срочно подсобрать информацию.
Он развернулся всем корпусом и вгляделся в темноту леса за спиной. Следует допросить «хозяйку леса».
Он вернулся по следам, наткнулся на лежащую в снегу, рыдающую женщину, поднял её за шиворот красного мешкообразного комбинезона и поставил на ноги перед собой.
— А теперь рассказывай подробнее, кто ты такая и что знаешь о Вознесенке, — потребовал он.
Казалось, девушка не удивилась его возвращению: она еле держалась на ногах и смотрела на него – нет, не с отвращением, а с нестерпимой вселенской тоской. Всхлипывая, молчала, словно ждала чего-то ещё, не этого, другого какого-то слова. И Зигмунд тогда добавил:
— А также объясни, на каком основании ты считаешь меня братом Серафимом.
Взгляд девушки стал таким исступлённо-пронзительным, что он смутился и пробормотал тихо и смиренно, даже для себя самого неожиданно переходя на «вы»:
— Ещё простите меня, что оставил вас совсем без еды и сожрал ваш суп... — Он подумал, что в его оправданиях не хватает позитива, и небрежно добавил: — Кстати, спасибо – суп был отличным!
Лицо девушки сделалось нестерпимо нежным, отчего его сердце застонало, расцарапанное совестью. Зигмунд совсем покраснел, вытащил из-под бронежилета за хвост сворованную рыбу и со вздохом, как-то по-дурацки грубо, сунул ей в руки.
— Забирайте... это ваша еда.
Девушка посмотрела на рыбу, улыбнулась сквозь слёзы и тихо сказала:
— Любимый, этот суп я приготовила для тебя... — И вернула ему балык.
Зигмунд оцепенело уставился на рыбу и машинально снова запихнул её за пазуху. Девушка, не сводя с него заплаканных и по-детски открытых глаз, сделала ему знак рукой, как бы подзывая к себе. Он на это повёлся и склонился к ней, ожидая, что у него захотят что-то тайное спросить. Но он ошибся: незнакомка, тепло улыбаясь, просто откинула на спину шкуру с его головы, выдернула из-под неё отороченный мехом капюшон полицейского комбинезона, расправила его и нахлобучила вместо шкуры на голову. Поражённый Зигмунд так и стоял нагнувшись, не шевелясь, боясь дышать.
Дело этим не закончилось: приятно, до мурашек, касаясь пальцами кожи, девушка собрала с его лба спутанные волосы, которые свисали сосульками и лезли в глаза, и заправила их под капюшон, а после ласковой ладонью провела по щекам и собрала с отросшей щетины запутавшуюся в ней звериную шерсть.
Вот этого-то Зигмунд никак не мог ожидать и недоумевал до крайней степени изумления, не зная, как теперь себя с ней вести.
Но и это оказалось ещё не всё. Девушка достала из своего кармана длинный тонкий аккумулятор и... если бы она просто вставила его в энергетический отсек на ребре полицейского комбинезона, но она по завершении дела ещё и ласково похлопала Зигмунда по боку! Старый же аккумулятор запихнула обратно в свой карман, при этом приговаривая:
— Система обогрева твоего комбинезона повреждена... большие энергопотери... быстро садится аккумулятор... я меняю его каждые 5 часов... Твой уже давно сел, а ты исчез, и я не смогла его заменить... ты, наверное, сильно замёрз, да?
Тело начало равномерно нагреваться от нарастающего тепла.
— Кто ты? — подрагивая от мурашек, маленькими тёплыми ножками приятно пробегающими по всему телу, спросил Зигмунд измождённым от слабости голосом. И хотел ведь спросить строго, отчуждённо... но получилось другое...
— Это же я – Валерия... Я – сестра твоя во Христе... О, если бы... хотя бы сестра! — ответила девушка, и слёзы снова хлынули из её глаз. — Ты забыл меня, да? Забыл? О, как ты сейчас страшно смотришь на меня... Я для тебя теперь совсем чужая, да?
Что-то внутри него подсказало, что ответить утвердительно на этот вопрос нельзя – это может сильно расстроить и так нервную женщину. Да и что это вообще за такое: «сестра во Христе»? Сёстры бывают родные и сводные, а сестёр во Христе он не встречал. Да и вообще, зачем она приплела Христа? Причём тут Христос? Какие-то религиозные бредни.
Зигмунд наморщил лоб, вспоминая, что он знает о братьях и сёстрах Христа, но ничего конкретного вспомнить не смог. Да и не очень-то это и важно, гораздо больше его интересовал другой вопрос:
— Кто я?.. Почему ты назвала меня братом Серафимом?
— Потому что ты и есть брат любимый мой, Серафим, — вздрогнула плечиками девушка.
Зигмунд нахмурился и распрямился.
— Но меня зовут Зигмунд, видишь? – Он ткнул пальцем в надпись на груди, раздражаясь от её упорства. — Здесь же белым по чёрному написано, читаю по слогам: «Зиг-мунд»! Зачем мне надевать полицейскую форму с чужим именем?!
Девушка по имени Валерия вдруг мягко скользнула ладонью по его правому предплечью от запястья до локтя.
— Тут у тебя татуировка... символ Девы Марии – сердце, пробитое мечом... я тогда, во время нашей первой встречи, у тебя увидела...
Зигмунд с ажиотажным интересом задрал рукав и поднёс руку к глазам. Ловя свет восходящей луны между тенями, которые отбрасывали еловые лапы над головой, Зигмунд осмотрел предплечье, но ничего не увидел. Помрачнев, он расстроено протянул ей руку:
— Видишь? Нет у меня никакой татуировки! Ты обозналась!
С изумлением Валерия уставилась на совершенно чистую кожу от запястья до локтя и воскликнула:
— Куда же она делась?! Она же была, вот тут вот была!
Ну вот... правда и прояснилась. Зигмунд снисходительно ухмыльнулся, дёрнув уголком губ, но девушка, упрямо поджала губы и решительно сказала:
— Ладно... хорошо... Возможно, татуировки бесследно и исчезают – всё в этом мире может быть. Но у тебя на шее висят две верёвочки: на одной из них – Распятие, а на другой – медальон!!
Зигмунд пожал плечами. Почему бы не проверить? Он потянул за застёжку комбинезона и, придерживая норовящий выскользнуть балык, полез рукой за ворот плотно прилегающего бронежилета, с большим трудом подцепил пальцем шнуры и вытащил их наружу. Действительно: на плетёных верёвочках, свитых из каких-то прочных нитей, висели деревянный крест и серебряный тонкой гравировки медальон.
— Что в медальоне? — Исподлобья глянул Зигмунд.
— А ты раскрой и посмотри! — азартно потребовала девушка.
— Нет. Сначала ты скажи! — в запале упёрся он.
Устало вздохнув, девушка тихо произнесла:
— Милый... ты носишь крест Христов и изображение Девы Марии – Владычицы сердца твоего...
Зигмунд задумчиво нащупал пальцем пружинистую кнопку, нажал её, и крышка медальона с приятной мягкостью отворилась. Тусклый луч лунного света высветил родной лик, и он вздрогнул. Скорбные глаза... капелька крови на разрезанной щеке... совершенно взрослый младенец, ладошкой ласкает, утешая её душу. Снова она! Та самая славная женщина, которая сегодня уже привиделась ему!
Но всё равно это пока слишком мало, чтобы начать доверять. Он захлопнул крышку, сжав медальон в кулаке.
— Хорошо, я тебе уже почти верю, — тут он, конечно же, съязвил, — только это ещё ничего не доказывает. Тебе же ничего не мешало рассмотреть, что у меня висит на шее, пока я валялся без сознания! — с усмешкой сказал он, обратно заталкивая медальон и крест под бронежилет.
Казалось, девушка не просто сильно расстроилась его ответом, она была на грани отчаяния, но не давала брать ему верх.
— Но если ты знаешь всё про меня, тогда расскажи, как я оказался ночью в этом лесу, и кто в меня стрелял?
— Зачем?.. — со слезами прошептала девушка. — Ты меня не помнишь... Ты мне не поверишь...
— А ты попытайся, — небрежно бросил он, сверля её глазами, — а я уж сам решу: верить тебе или нет.
Отчуждённость и холод общения совсем огорчили девушку. Совершенно сникнув лицом, Валерия со скорбью произнесла:
— Это сделали те страшные люди, которые сейчас уничтожают нашу Вознесенку...
«Нам нужны только Александр и Максим! — вдруг с чёткостью прозвучало в его голове. — А тебя, мразь, и твоего брата Савватия приказали – живыми или мёртвыми. Тебя предпочитаю – мёртвым».
Тьма... Выстрелы... боль, взорвавшая диафрагму... много боли и снова тьма...
Зигмунд что-то вспомнил. Внезапно, как бы в судороге, закусил губу. Ему стало жарко, и он скинул с себя звериную шкуру, разогретую до пара от тепла его тела.
— Как я выжил? Почему нет ран под простреленным бронежилетом? — пробормотал он почти шёпотом. — Почему у меня растут новые зубы? Почему я тут с тобой, в лесу? Почему ты здесь? — И вдруг завопил, неизвестно для чего ужасно возвысив голос: — Кто ты такая?! Ты подобрала меня с ранами?! Напоила меня какими-то своими снадобьями и исцелила?! Отвечай мне, почему у меня такая бешеная регенерация?! Я что – мутант и урод? Или ты – лесная ведьма?!
— Он тоже назвал меня ведьмой... — тихо, но как-то страшно проговорила девушка и отступила от него на шаг. Тени еловых лап покрыли её побелевшее лицо. — О, Серафим... неужели тело твоё ожило, но душа твоя погибла? Я не выдержу этого, любимый!.. Мне не жить без тебя, Серафим...
Она качнулась с мучительным желанием оставить его и уйти, но он перехватил её руку чуть ниже плеча и больно сдавил пальцами.
— Я не могу тебе доверять, но вынужден признать, что ты обо мне что-то знаешь. И пока мне придётся тебе верить, — смущённо сказал он. — И поэтому ты пойдёшь со мной...
— Не ходи туда! — вскричала Валерия. — Ты, пока ещё был собой, сам сказал, что они – само зло, которое никогда не остановится! Ты предупреждал, что они вернуться за тобой! Поэтому ты и ушёл из Вознесенки и строго-настрого наказал мне никому про тебя не говорить! И я так и сделала! Хотя нет... Я сказала, что ты жив одному человеку... Тому, кто страдал за тебя, кто нёс твою боль и спасал твою жизнь! И вот злые призраки вернулись за тобой! Наверное, тебя не нашли и со злости сожгли Вознесенку!
Валерия отпихивалась, пыталась вырваться. Зигмунд выслушал её внимательно, после чего молча подхватил, как пушинку, ничего не весящую, и прижал к груди.
— Мне нужны ситуативные консультации, — доходчиво объяснил он и зашагал во тьме навстречу объятой пламенем Вознесенки.
Ближе к посёлку снег стал глубже. Идти по полю было непросто – Зигмунд постоянно то спотыкался о подснежные кочки, то проваливался в ямы. Организм почему-то очень быстро выработал запас сил, влитых вместе с супом, и голод снова напомнил о себе сильно, дико. Зигмунд сразу стал уставать.
Девушка, чувствуя его тяжёлое дыхание, нежно и спокойно обвила руками его шею, как будто нимало не тяготилась трудностями этого ухабистого пути, а наоборот наслаждалась телесной близостью, как хоть каким-то, за неимением большего, общением. Гул пожара нарастал, снег ярче горел жёлто-красным отсветом. Зигмунд добрёл до холма и плюхнулся на колени, утонув в снегу до середины груди.
— Ты сильно устал... — тихо сказала девушка, но он, как бесчувственный, свесил голову на грудь и тяжело дышал, не отвечая. — Отпусти меня, и я сама пойду по твоим следам за тобой...
— Наверное, так и придётся сделать, — без всякого выражения согласился с этим предложением Зигмунд и выпустил её из рук, положив перед собой на снег.
— У тебя совсем нет сил...
Сколько же жалости и заботы было в голосе этой девушки...
Он кивнул, но пробормотал:
— Надо передохнуть... мне нужна минута... всего одна минута – и мы выдвинемся вперёд в строго определённом мною первоначальном направлении...
Тяжело вздохнув, девушка потянулась к его левой руке и взяла её в свои ладони, разглядывая охвативший его запястье какой-то браслет, но он не почувствовал этого. Усталость и голод отупили душу, сделали его ко всему безразличным. Зигмунд дышал, судорожно вздымая грудь, уставившись в одну точку перед собой.
— Возьми мои силы, — вдруг загадочно проговорила девушка и активировала его пси-браслет.
Он вздрогнул и даже перестал дышать, прислушиваясь к внутренним ощущениям. В душу залпом ворвались чувства, как весенний майский ветер, и омыли её ароматами энергий, распахивая наглухо запертые пыльные окна и двери. Нежные приливы касались тела, пульсируя радостью и таким небывалым ощущением, которому он не мог дать даже определения, только если не назвать это... любовью...
Да... Это и только это, охватившее его чувство, было похоже на невозможную, внеземную любовь... Но откуда? Что произошло? Что случилось с ним?
Захлёбываясь воздухом любви, он обратил восторженный взгляд на девушку. Та лежала перед ним на снегу, окрашенном цветом крови, и прерывисто дышала, во все глаза глядя на него. Он понял: это она. Это она так любит его, и ещё никогда он не был так любим. Ещё никогда счастье не было таким возвышенным и безбрежным. Он подтянул и прижал к себе девушку, жадно вгляделся в её лицо, розовое от прилившей крови и зарева пожара, и она... она, словно чувствуя ответный жар его души, трепеща, потянулась к нему.
— Кто ты? Что ты сейчас со мной делаешь?.. — с хрипом выдохнул Зигмунд, держась от её губ на расстоянии шёпота.
Тонкие девичьи брови взлетели и сложились крыльями птицы в затаённом страдании.
— Ты снова назовёшь меня ведьмой? — с тоской спросила она, слегка отстраняясь, но он ещё плотнее перехватил её за талию и плечи и, сдвинув брови, спросил:
— Кто этот «он», который назвал тебя так?
— Тот, который убивал тебя! — со слезами вытолкнула из себя девушка. — Сначала избил, а потом в упор расстрелял из пистолета!
Зигмунд побледнел, слушая её, и вдруг перед глазами ясно увидел полупрозрачный силуэт запорошённого снегом человека.
«Ты наш разговор никогда не вспомнишь... Но всё равно скажу тебе, чтобы ты знал: мы вернёмся за твоей ведьмой».
