Но капеллан Антоний принял Павла и Тита и со всей теплотой своей души обнял их, каждого поблагодарил и выразил им своё восхищение, и в ответ на его похвалу спины послушников выпрямлялись.
Павел в порыве радости обнял Антония и прошептал ему то, чем горело его сердце:
— Отец Антоний, я просто хочу, чтобы ты знал, как сильно я ценю то боевое и духовное наследие, которое ты нам передал, и как я признателен тебе за него. Спасибо тебе, отец! — Он сильно вздохнул и быстро добавил:
— Я люблю тебя, отец.
И тут же отошёл, чтобы не услышать возражений.
Антоний потрясённо промолчал. Он видел, как некоторые послушники высказывали своим наставникам чрезвычайную любовь… как послушники отца Александра, например. Но этого не одобрял.
Тут он увидел, что к нему направляется старший капеллан Никон, и с неохотой снова надел на лицо свою обычную маску безразличия. Подойдя ближе, настоятель расплылся в улыбке.
— Хоть ты и не прошёл в финал, но сегодня ты – победитель! — воскликнул Никон. — В обители о тебе вспоминать будут долго, возможно теперь ты станешь местной легендой! Поздравляю! — Никон обнял его и трижды поцеловал, но вдруг задержал своё лицо у его щеки и прошептал в самое ухо: — Сегодня после испытаний я жду тебя на двенадцать часов от входа, по прямой сто пятьдесят метров. Приходи, любимый брат. Потолкуем. Нам есть, о чём.
После чего он отстранился и ласково провёл рукой по его щеке со шрамом, отчего шрам на щеке заныл. Антоний в шоке вскинул на настоятеля глаза и, встретившись с его холодным взглядом, вновь всей кожей ощутил флуктуацию интуитивного ужаса.
Отказаться? Похоже, это не было приглашением. Это было понуждением. Антоний опустил глаза и тихо ответил:
— Слушаюсь, отец Никон...
Сердце его как омертвело. Он с видимым безразличием, но в сильном внутреннем напряжении, украдкой поглядывал в спину настоятеля, пока тот наблюдал финальный бой, в котором предсказуемо победили послушники отца Никона. Антоний был в смятении и практически не слышал всех финальных речей, а когда к нему подошли послушники, чтобы немного побыть рядом по дороге в кельи, он отказался идти с ними и отпустил одних. Павел сильно расстроился, приняв это на свой счёт, кляня себя за неуместное проявление своих чувств, но по тому, какими глазами на своего наставника смотрел Тит, капеллан почувствовал, что тот всё правильно понял. Тит стоял перед ним, всем видом испрашивая разрешения говорить. И Антоний ему разрешил.
— Что бы теперь ни было, отец Антоний, — тихо проговорил Тит, — мне важно, чтобы ты знал… Я скажу, как сказал сегодня отец Таврион: мы готовы за тебя умереть!
— И я – за вас! — Антоний твёрдо посмотрел каждому в глаза. Это была чистая правда. — Идите теперь…
И Антоний горестно опустил голову.
Теперь, отпустив от себя послушников, Антоний наблюдал, как настоятель Никон с изысканной вежливостью провожает владыку. Встретившись с ним взглядом, покинул Арену и направился в условленную точку. Ждать пришлось недолго. Никон так же как и он, ещё в камуфляже и боевом снаряжении, тихо появился на гранитной дорожке «райского сада» и жестом руки предложил с неё сойти и пройтись с ним в цветущую райскую глубину. Антоний, с подозрением глядя на него, медленно двинулся, утопая ботинками в сочной траве. Никон молчал, и капеллан понимал, что в его ситуации тактически правильным будет предоставить возможность настоятелю самому начать разговор. Но Никон своим молчанием терзал его.
Антонию стало совсем нехорошо, когда Никон завёл его в благоухающие сады вечноцветущей гибридной вишни и остановился спиной к нему среди пышных стоящих близко друг к другу деревьев, плотно усыпанных нежными белоснежными цветами. Антоний отодвинул рукой ароматную тяжёлую ветку, как полог сказочного шатра, и шагнул к нему.
Тут было тихо. Так тихо, что Антоний слышал звук осыпающихся лепестков на камуфляж как стук.
— Ты когда-нибудь бывал тут? — вдруг спросил Никон, и Антоний, вздрогнув, отрицательно мотнул головой, забыв, что тот обращён к нему спиной. Но Никон как увидел. Он вздохнул и спросил:
— Почему же?
— Не было необходимости, отец Никон, — настороженно ответил Антоний.
— И что же, за столько лет в обители ты ни разу не интересовался, что простирается вне дорожек «райского сада»?
— Не было необходимости, отец Никон, — бесцветно повторил Антоний.
Никон повернул голову и посмотрел на него через плечо.
— А ты, брат Антоний, всегда поступаешь, исходя из необходимости?
— Я всегда стараюсь избегать чувств, поступать рационально и оптимально. — Антоний надеялся, что отговорка прозвучала правдоподобно.
Никон, наконец, полностью развернулся к нему и медленно проговорил:
— А какая необходимость заставила тебя интересоваться группой отца Александра?
Антония обожгло изнутри кипятком. Откуда он узнал? Его дух метался внутри под пристальным взглядом старшего капеллана, который внимательно изучал его лицо. Судя по взгляду настоятеля, на этот раз лицо Антония его предало.
Антоний оправился от растерянности и поднял внутренний «щит». Он не ответил ни слова. Никон заговорил, и голос его был тихим, вкрадчивым:
— Не бойся, брат Антоний сказать мне правду… Ведь я пригласил тебя сюда не для того, чтобы допрашивать, но чтобы самому открыться тебе…
Капеллан Никон сделал полшага к растерянному Антонию и продолжал:
— Да, брат мой Антоний, позволь мне открыться тебе! Ты ведь единственный, кому я могу сказать, открыть свою тайну… Признаться, что я… я… — Никон, как будто собираясь с силами, вздохнул. — Я сильно люблю брата Александра… люблю искренней и нежной братской любовью и глубоко переживаю его исчезновение из обители как личную боль…
Антоний был шокирован. Происходящее казалось немыслимым. Он в остолбенении слушал и молчал.
— Я приношу перед тобой, брат Антоний, и перед Господом своё истерзанное жестокой скорбью сердце! Сегодня мне открылось, что ты сможешь меня понять, да… только ты и сможешь… Ты же знаешь: мы не вправе проявлять излишних чувств… это, вроде, не по-мужски… не достойно боевых капелланов... Но что же мне делать, если эти чувства… есть?
Никон нежно провёл рукой по цветущей ветке и привлёк её в себе, с тоской втянув ноздрями её аромат. Этот жест для настоятеля Никона, чёрствого человека с всегда напряженным взглядом карих глаз на мускулистом загорелом лице, был невозможен. Антонию хотелось тряхнуть головой, чтобы проснуться. Дыша запахами цветов и дождевой прохладой, Никон продолжал, и его голос становился всё мягче, всё жарче:
— Осуждаешь ли ты меня? Но как же мне быть?! Как утолить боль страдающего любящего сердца? Посоветуешь ли ты Давиду сдерживать свои чувства к любимому Ионафану? Разве более прилично, чтобы у брата к брату, как у Каина к Авелю, была зависть? Или более понятно, если между братьями – соперничество, как между Иаковом и Исавом?
Никон отломил цветущую изящную веточку и украсил себя ею, заложив за ухо, затем оборвал несколько цветов, растерев в ладонях, поднёс к лицу и, прикрыв глаза, вдохнул аромат. Антоний в смятении стоял, не понимая, к чему клонит Никон.
— Красиво здесь, правда?
Никон наклонил ладонь, и лепестки белоснежной волной потекли на землю.
— Ты хочешь знать, почему мы здесь? — Никон обвёл глазами плотной стеной стоящие вокруг цветущие вишни. — Это наше любимое с ним место. Мы часто приходили сюда, ведь нам хотелось всё время видеть друг друга… нам хотелось ещё большей близости…
У Антония вытягивалось лицо. Он слушал настоятеля, немея от ужаса. Зная капелланов Никона и Александра… невозможно поверить! У него перехватило горло. Никон посмотрел на него затуманенным страстью взглядом и спросил:
— Знаешь ли ты, что это – единственное во всей обители место, которое не охвачено камерами слежения? Здесь можно говорить обо всём, не боясь ничьих ушей… и делать всё, не боясь ничьих глаз… — Никон сощурил глаза и жёстко проговорил:
— В отличие от исповедальни, в которой ты учинил допрос девочке.
Антонию кровь резко ударила в голову, ладони вспотели. Никон положил ему руку на наплечник бронежилета, и тихо сказал:
— Не бойся… К счастью, я был первым, кто эту запись услышал, и я её изъял.
Под его рукой, Антоний вдруг задрожал мелкой дрожью. Голос Никона стал нежным, проникновенным.
— Я прошу тебя, брат Антоний… ты молчишь, но я знаю… ты скрываешь от всех, что давно и тайно любишь брата Александра так же, как и я. Но, в отличие от меня, ты не смог ему открыться. Я же смог и обрёл взаимность. Поэтому я смею надеяться… смею тебя просить…
Никон приблизил своё лицо совсем близко к нему, держа его взгляд своими неистовыми глазами, и прошептал:
— Прошу тебя, найди этого близкого нам обоим человека… Я – прикрою.
Антоний, не имея сил оторвать взгляда от его карих глаз, также прошептал:
— Как я могу его найти?
— Через эту девочку, которая приходила к тебе на исповедь. Езжай с ней в её мегаполис, разузнай всё у полиции.
— Но… как я объясню цель своей поездки владыке?
— Скажи ему правду.
— Правду? Но… — Антоний больше не мог выдержать столько близкого присутствия рядом с собою настоятеля, он отвернулся и отошёл на шаг. — Но, брат Никон… владыка не хочет, чтобы о произошедшем с Александром мы что-либо знали.
— С чего это ты так решил? — Никон снова сократил дистанцию, и встал близко за его спиной. Антоний чувствовал его дыхание у себя над ухом.
— Я… я был у владыки… — признался Антоний. — Я спрашивал об Александре...
— Да?.. — тихо прошептал Никон. — И что же он тебе говорил?..
Антоний выдохнул и с болью сказал:
— Он лгал! Он, брат Никон, не желает, чтобы мы его нашли! Боюсь, если я ему признаюсь, что ищу брата Александра, это закончится для меня бетатрином.
Никон снова положил ему обе руки сзади на плечи и тихо прошептал:
— Вот оно, в чём дело… Тогда придется солгать и тебе! Скажи, что ты узнал о бедственном положении своей духовной дочери и желаешь, как добрый пастырь, проведать её дома, узнать условия её жизни, найти её родных. Я всё подтвержу. Я лично доложу владыке, что твоя просьба благородна и правомерна. Я скажу ему, что… я тебя… отпустил...
Антоний немного подумал и согласился с тем, что то, что предлагает настоятель – это выход. Он кивнул и, не поворачивая к Никону лица, прошептал:
— Да, отец Никон. Прошу тебя, брат: прикрой.
— Спасибо, брат Антоний! Боже мой! Как я счастлив, что теперь в моём горе больше не одинок! Благодарю, что не отринул, но принял с любовью обнажённую исповедью мою душу!
Никон достал цветущую веточку из-за своего уха и нежным движением переложил её за ухо Антония, потом прижался лбом к его выбритому затылку и с чувством проговорил:
— Если бы ты знал, Антоний, как хорошо мне с тобой сейчас, брат прекрасный мой! Если хочешь, приходи сюда. Тайное место теперь ты знаешь. И мы разделим с тобой на двоих нашу боль и нашу любовь к Александру, преклоним здесь колени в молитве за брата, будем вместе воспевать псалмы Богу, противостоять злому року, и вымаливать его у смерти! Ты… придёшь?
Антоний с бешено колотящимся сердцем в груди ловил открытым ртом воздух, и ошеломлённо молчал. Никон покачал головой:
— Нет. Ты не придёшь.
Затем он сделал паузу и вдруг чётко произнёс странное слово:
— Антэхэя.
Сознание Антония стало вязким. Перед глазами всё поплыло, он как будто перестал ощущать себя. Никон властно развернул его лицом к себе и приказным тоном сказал:
— А теперь запомни: ты во что бы ни стало должен встретиться с Александром. Когда вы будете наедине и только тогда, скажи ему «антэхэя», и он сделает всё, что нужно тебе. А тебе нужно только одно: прикажи ему идти за тобой туда, где не будет посторонних. Там ты вложишь Александру в руки пистолет и прикажешь застрелиться, после чего пулю в висок пустишь себе и ты. Если он откажется это делать, тогда сам застрели его, а затем – сразу покончи с собой. О моём приказе ты не имеешь права никому говорить. Даже на исповеди владыке. И когда он потеряет своего единственного любимого фаворита, то преемником владыки на епископство стану я. А я добьюсь снисхождения владыки, ведь я – лучший. Я достойнее капеллана Вианора.
И Никон, глядя в застывшие глаза Антония, снова провёл ладонью по его щеке и сказал:
— Держи связь со мной и чётко выполняй мои приказы. Но если ты снова вздумаешь оказать моей воле сопротивление, я порежу тебе и вторую щёку. Но не только её одну, а всё лицо. Ты понял?
— Слушаюсь… отец Никон… — произнёс Антоний, и Никон, с усмешкой глядя в его остановившиеся глаза, сказал:
— У меня к тебе всё. А теперь пошёл прочь.
Антоний поклонился ему, развернулся и двинулся куда глаза глядят.
— Ах да! — в спину кинул ему Никон. — Экзэрхея!
Антоний споткнулся, упал на белоснежное ложе осыпавшихся лепестков, но поднялся и продолжил идти вперёд.
Никон подождал, когда шаги Антония стихнут, достал сигарету и, чиркнув плазменной зажигалкой, с наслаждением закурил. Он выпустил струю едкого дыма в цветущие ветви и набрал в псифоне идентификатор владыки.
— Преосвященнейший владыка, благословите! Прошу Вас, отмените завтрашний штурм Вознесенки. Есть идея получше. Можно вытащить отца Александра и его группу тихо и без лишнего шума. Да, я всё объясню. Срочно выезжаю к Вам… на исповедь.
Никон оборвал связь и, сделав жадно ещё одну глубокую затяжку, швырнул сигарету в траву, усыпанную лепестками, и втёр её в землю укреплённым углепластиком носком ботинка.
Ксения сидела за столиком в кафе, опустив голову, теребя в руках пропитанный слезами платок. Максим сидел напротив и, сложив руки перед собой, с состраданием смотрел на её муки, не смея более ничего говорить. Ксения робко взглянула на него и, вздохнув, наконец, произнесла:
– Спасибо вам большое, отец Максим, за эту попытку помочь мне. Но сколько бы я ни пыталась поговорить с Владиславом, у меня ничего не получилось. Владик вырос без отца, и, что бы я ни делала, я не смогла ни снискать его сыновней любви, ни стать для него авторитетом. Поэтому, когда он вырос, для него авторитетом стали старшие ребята из сомнительных компаний. Владислав сейчас сильно изменился, но… вы бы знали, какое на самом деле у него доброе сердце! Он всегда стремился жить в соответствии с идеалами, но моя жизнь без Бога была такова, что я не могла для него одним из них стать. Вот он и нашёл тех, кого сделал примером для своей жизни, кого уважает за бесстрашие, за силу. Когда же я поверила Богу, и Он изменил всю мою жизнь, когда я поняла, что могу не только требовать любовь, но и отдавать… но было уже поздно. Сын больше мне не верил…
Она посмотрела на Максима сокрушённо и болезненно произнесла:
– Не думайте, что я его оставила… мне это решение дорого далось, но жить вместе с его холодным безразличием и с его грубостью стало для меня невозможным. И я ушла. Я переехала в Вознесенку, а ему оставила жильё. Теперь я понимаю, что в наше время одинокой матери невозможно воспитать сына мужчиной. По большому счёту, ему нужна не мать, а отец, нужен тот, у кого он научился бы им быть.
– Или старший брат, – задумчиво произнёс Максим. – Ксения, напрасно вы считаете, что вы ему не нужны. Он вас любит. Если бы не так, он бы не попросил меня найти вас и вернуть ему. Даже не скажу, что он попросил: он заставил меня поклясться! Ксения, вы нужны ему! Я обязан Владику жизнью и поклялся Богом, что верну ему мать.
Павел в порыве радости обнял Антония и прошептал ему то, чем горело его сердце:
— Отец Антоний, я просто хочу, чтобы ты знал, как сильно я ценю то боевое и духовное наследие, которое ты нам передал, и как я признателен тебе за него. Спасибо тебе, отец! — Он сильно вздохнул и быстро добавил:
— Я люблю тебя, отец.
И тут же отошёл, чтобы не услышать возражений.
Антоний потрясённо промолчал. Он видел, как некоторые послушники высказывали своим наставникам чрезвычайную любовь… как послушники отца Александра, например. Но этого не одобрял.
Тут он увидел, что к нему направляется старший капеллан Никон, и с неохотой снова надел на лицо свою обычную маску безразличия. Подойдя ближе, настоятель расплылся в улыбке.
— Хоть ты и не прошёл в финал, но сегодня ты – победитель! — воскликнул Никон. — В обители о тебе вспоминать будут долго, возможно теперь ты станешь местной легендой! Поздравляю! — Никон обнял его и трижды поцеловал, но вдруг задержал своё лицо у его щеки и прошептал в самое ухо: — Сегодня после испытаний я жду тебя на двенадцать часов от входа, по прямой сто пятьдесят метров. Приходи, любимый брат. Потолкуем. Нам есть, о чём.
После чего он отстранился и ласково провёл рукой по его щеке со шрамом, отчего шрам на щеке заныл. Антоний в шоке вскинул на настоятеля глаза и, встретившись с его холодным взглядом, вновь всей кожей ощутил флуктуацию интуитивного ужаса.
Отказаться? Похоже, это не было приглашением. Это было понуждением. Антоний опустил глаза и тихо ответил:
— Слушаюсь, отец Никон...
Сердце его как омертвело. Он с видимым безразличием, но в сильном внутреннем напряжении, украдкой поглядывал в спину настоятеля, пока тот наблюдал финальный бой, в котором предсказуемо победили послушники отца Никона. Антоний был в смятении и практически не слышал всех финальных речей, а когда к нему подошли послушники, чтобы немного побыть рядом по дороге в кельи, он отказался идти с ними и отпустил одних. Павел сильно расстроился, приняв это на свой счёт, кляня себя за неуместное проявление своих чувств, но по тому, какими глазами на своего наставника смотрел Тит, капеллан почувствовал, что тот всё правильно понял. Тит стоял перед ним, всем видом испрашивая разрешения говорить. И Антоний ему разрешил.
— Что бы теперь ни было, отец Антоний, — тихо проговорил Тит, — мне важно, чтобы ты знал… Я скажу, как сказал сегодня отец Таврион: мы готовы за тебя умереть!
— И я – за вас! — Антоний твёрдо посмотрел каждому в глаза. Это была чистая правда. — Идите теперь…
И Антоний горестно опустил голову.
Глава 8. Вишнёвый ад
Теперь, отпустив от себя послушников, Антоний наблюдал, как настоятель Никон с изысканной вежливостью провожает владыку. Встретившись с ним взглядом, покинул Арену и направился в условленную точку. Ждать пришлось недолго. Никон так же как и он, ещё в камуфляже и боевом снаряжении, тихо появился на гранитной дорожке «райского сада» и жестом руки предложил с неё сойти и пройтись с ним в цветущую райскую глубину. Антоний, с подозрением глядя на него, медленно двинулся, утопая ботинками в сочной траве. Никон молчал, и капеллан понимал, что в его ситуации тактически правильным будет предоставить возможность настоятелю самому начать разговор. Но Никон своим молчанием терзал его.
Антонию стало совсем нехорошо, когда Никон завёл его в благоухающие сады вечноцветущей гибридной вишни и остановился спиной к нему среди пышных стоящих близко друг к другу деревьев, плотно усыпанных нежными белоснежными цветами. Антоний отодвинул рукой ароматную тяжёлую ветку, как полог сказочного шатра, и шагнул к нему.
Тут было тихо. Так тихо, что Антоний слышал звук осыпающихся лепестков на камуфляж как стук.
— Ты когда-нибудь бывал тут? — вдруг спросил Никон, и Антоний, вздрогнув, отрицательно мотнул головой, забыв, что тот обращён к нему спиной. Но Никон как увидел. Он вздохнул и спросил:
— Почему же?
— Не было необходимости, отец Никон, — настороженно ответил Антоний.
— И что же, за столько лет в обители ты ни разу не интересовался, что простирается вне дорожек «райского сада»?
— Не было необходимости, отец Никон, — бесцветно повторил Антоний.
Никон повернул голову и посмотрел на него через плечо.
— А ты, брат Антоний, всегда поступаешь, исходя из необходимости?
— Я всегда стараюсь избегать чувств, поступать рационально и оптимально. — Антоний надеялся, что отговорка прозвучала правдоподобно.
Никон, наконец, полностью развернулся к нему и медленно проговорил:
— А какая необходимость заставила тебя интересоваться группой отца Александра?
Антония обожгло изнутри кипятком. Откуда он узнал? Его дух метался внутри под пристальным взглядом старшего капеллана, который внимательно изучал его лицо. Судя по взгляду настоятеля, на этот раз лицо Антония его предало.
Антоний оправился от растерянности и поднял внутренний «щит». Он не ответил ни слова. Никон заговорил, и голос его был тихим, вкрадчивым:
— Не бойся, брат Антоний сказать мне правду… Ведь я пригласил тебя сюда не для того, чтобы допрашивать, но чтобы самому открыться тебе…
Капеллан Никон сделал полшага к растерянному Антонию и продолжал:
— Да, брат мой Антоний, позволь мне открыться тебе! Ты ведь единственный, кому я могу сказать, открыть свою тайну… Признаться, что я… я… — Никон, как будто собираясь с силами, вздохнул. — Я сильно люблю брата Александра… люблю искренней и нежной братской любовью и глубоко переживаю его исчезновение из обители как личную боль…
Антоний был шокирован. Происходящее казалось немыслимым. Он в остолбенении слушал и молчал.
— Я приношу перед тобой, брат Антоний, и перед Господом своё истерзанное жестокой скорбью сердце! Сегодня мне открылось, что ты сможешь меня понять, да… только ты и сможешь… Ты же знаешь: мы не вправе проявлять излишних чувств… это, вроде, не по-мужски… не достойно боевых капелланов... Но что же мне делать, если эти чувства… есть?
Никон нежно провёл рукой по цветущей ветке и привлёк её в себе, с тоской втянув ноздрями её аромат. Этот жест для настоятеля Никона, чёрствого человека с всегда напряженным взглядом карих глаз на мускулистом загорелом лице, был невозможен. Антонию хотелось тряхнуть головой, чтобы проснуться. Дыша запахами цветов и дождевой прохладой, Никон продолжал, и его голос становился всё мягче, всё жарче:
— Осуждаешь ли ты меня? Но как же мне быть?! Как утолить боль страдающего любящего сердца? Посоветуешь ли ты Давиду сдерживать свои чувства к любимому Ионафану? Разве более прилично, чтобы у брата к брату, как у Каина к Авелю, была зависть? Или более понятно, если между братьями – соперничество, как между Иаковом и Исавом?
Никон отломил цветущую изящную веточку и украсил себя ею, заложив за ухо, затем оборвал несколько цветов, растерев в ладонях, поднёс к лицу и, прикрыв глаза, вдохнул аромат. Антоний в смятении стоял, не понимая, к чему клонит Никон.
— Красиво здесь, правда?
Никон наклонил ладонь, и лепестки белоснежной волной потекли на землю.
— Ты хочешь знать, почему мы здесь? — Никон обвёл глазами плотной стеной стоящие вокруг цветущие вишни. — Это наше любимое с ним место. Мы часто приходили сюда, ведь нам хотелось всё время видеть друг друга… нам хотелось ещё большей близости…
У Антония вытягивалось лицо. Он слушал настоятеля, немея от ужаса. Зная капелланов Никона и Александра… невозможно поверить! У него перехватило горло. Никон посмотрел на него затуманенным страстью взглядом и спросил:
— Знаешь ли ты, что это – единственное во всей обители место, которое не охвачено камерами слежения? Здесь можно говорить обо всём, не боясь ничьих ушей… и делать всё, не боясь ничьих глаз… — Никон сощурил глаза и жёстко проговорил:
— В отличие от исповедальни, в которой ты учинил допрос девочке.
Антонию кровь резко ударила в голову, ладони вспотели. Никон положил ему руку на наплечник бронежилета, и тихо сказал:
— Не бойся… К счастью, я был первым, кто эту запись услышал, и я её изъял.
Под его рукой, Антоний вдруг задрожал мелкой дрожью. Голос Никона стал нежным, проникновенным.
— Я прошу тебя, брат Антоний… ты молчишь, но я знаю… ты скрываешь от всех, что давно и тайно любишь брата Александра так же, как и я. Но, в отличие от меня, ты не смог ему открыться. Я же смог и обрёл взаимность. Поэтому я смею надеяться… смею тебя просить…
Никон приблизил своё лицо совсем близко к нему, держа его взгляд своими неистовыми глазами, и прошептал:
— Прошу тебя, найди этого близкого нам обоим человека… Я – прикрою.
Антоний, не имея сил оторвать взгляда от его карих глаз, также прошептал:
— Как я могу его найти?
— Через эту девочку, которая приходила к тебе на исповедь. Езжай с ней в её мегаполис, разузнай всё у полиции.
— Но… как я объясню цель своей поездки владыке?
— Скажи ему правду.
— Правду? Но… — Антоний больше не мог выдержать столько близкого присутствия рядом с собою настоятеля, он отвернулся и отошёл на шаг. — Но, брат Никон… владыка не хочет, чтобы о произошедшем с Александром мы что-либо знали.
— С чего это ты так решил? — Никон снова сократил дистанцию, и встал близко за его спиной. Антоний чувствовал его дыхание у себя над ухом.
— Я… я был у владыки… — признался Антоний. — Я спрашивал об Александре...
— Да?.. — тихо прошептал Никон. — И что же он тебе говорил?..
Антоний выдохнул и с болью сказал:
— Он лгал! Он, брат Никон, не желает, чтобы мы его нашли! Боюсь, если я ему признаюсь, что ищу брата Александра, это закончится для меня бетатрином.
Никон снова положил ему обе руки сзади на плечи и тихо прошептал:
— Вот оно, в чём дело… Тогда придется солгать и тебе! Скажи, что ты узнал о бедственном положении своей духовной дочери и желаешь, как добрый пастырь, проведать её дома, узнать условия её жизни, найти её родных. Я всё подтвержу. Я лично доложу владыке, что твоя просьба благородна и правомерна. Я скажу ему, что… я тебя… отпустил...
Антоний немного подумал и согласился с тем, что то, что предлагает настоятель – это выход. Он кивнул и, не поворачивая к Никону лица, прошептал:
— Да, отец Никон. Прошу тебя, брат: прикрой.
— Спасибо, брат Антоний! Боже мой! Как я счастлив, что теперь в моём горе больше не одинок! Благодарю, что не отринул, но принял с любовью обнажённую исповедью мою душу!
Никон достал цветущую веточку из-за своего уха и нежным движением переложил её за ухо Антония, потом прижался лбом к его выбритому затылку и с чувством проговорил:
— Если бы ты знал, Антоний, как хорошо мне с тобой сейчас, брат прекрасный мой! Если хочешь, приходи сюда. Тайное место теперь ты знаешь. И мы разделим с тобой на двоих нашу боль и нашу любовь к Александру, преклоним здесь колени в молитве за брата, будем вместе воспевать псалмы Богу, противостоять злому року, и вымаливать его у смерти! Ты… придёшь?
Антоний с бешено колотящимся сердцем в груди ловил открытым ртом воздух, и ошеломлённо молчал. Никон покачал головой:
— Нет. Ты не придёшь.
Затем он сделал паузу и вдруг чётко произнёс странное слово:
— Антэхэя.
Сознание Антония стало вязким. Перед глазами всё поплыло, он как будто перестал ощущать себя. Никон властно развернул его лицом к себе и приказным тоном сказал:
— А теперь запомни: ты во что бы ни стало должен встретиться с Александром. Когда вы будете наедине и только тогда, скажи ему «антэхэя», и он сделает всё, что нужно тебе. А тебе нужно только одно: прикажи ему идти за тобой туда, где не будет посторонних. Там ты вложишь Александру в руки пистолет и прикажешь застрелиться, после чего пулю в висок пустишь себе и ты. Если он откажется это делать, тогда сам застрели его, а затем – сразу покончи с собой. О моём приказе ты не имеешь права никому говорить. Даже на исповеди владыке. И когда он потеряет своего единственного любимого фаворита, то преемником владыки на епископство стану я. А я добьюсь снисхождения владыки, ведь я – лучший. Я достойнее капеллана Вианора.
И Никон, глядя в застывшие глаза Антония, снова провёл ладонью по его щеке и сказал:
— Держи связь со мной и чётко выполняй мои приказы. Но если ты снова вздумаешь оказать моей воле сопротивление, я порежу тебе и вторую щёку. Но не только её одну, а всё лицо. Ты понял?
— Слушаюсь… отец Никон… — произнёс Антоний, и Никон, с усмешкой глядя в его остановившиеся глаза, сказал:
— У меня к тебе всё. А теперь пошёл прочь.
Антоний поклонился ему, развернулся и двинулся куда глаза глядят.
— Ах да! — в спину кинул ему Никон. — Экзэрхея!
Антоний споткнулся, упал на белоснежное ложе осыпавшихся лепестков, но поднялся и продолжил идти вперёд.
Никон подождал, когда шаги Антония стихнут, достал сигарету и, чиркнув плазменной зажигалкой, с наслаждением закурил. Он выпустил струю едкого дыма в цветущие ветви и набрал в псифоне идентификатор владыки.
— Преосвященнейший владыка, благословите! Прошу Вас, отмените завтрашний штурм Вознесенки. Есть идея получше. Можно вытащить отца Александра и его группу тихо и без лишнего шума. Да, я всё объясню. Срочно выезжаю к Вам… на исповедь.
Никон оборвал связь и, сделав жадно ещё одну глубокую затяжку, швырнул сигарету в траву, усыпанную лепестками, и втёр её в землю укреплённым углепластиком носком ботинка.
Глава 9. Исполнение клятвы
***ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ НАЗАД
Ксения сидела за столиком в кафе, опустив голову, теребя в руках пропитанный слезами платок. Максим сидел напротив и, сложив руки перед собой, с состраданием смотрел на её муки, не смея более ничего говорить. Ксения робко взглянула на него и, вздохнув, наконец, произнесла:
– Спасибо вам большое, отец Максим, за эту попытку помочь мне. Но сколько бы я ни пыталась поговорить с Владиславом, у меня ничего не получилось. Владик вырос без отца, и, что бы я ни делала, я не смогла ни снискать его сыновней любви, ни стать для него авторитетом. Поэтому, когда он вырос, для него авторитетом стали старшие ребята из сомнительных компаний. Владислав сейчас сильно изменился, но… вы бы знали, какое на самом деле у него доброе сердце! Он всегда стремился жить в соответствии с идеалами, но моя жизнь без Бога была такова, что я не могла для него одним из них стать. Вот он и нашёл тех, кого сделал примером для своей жизни, кого уважает за бесстрашие, за силу. Когда же я поверила Богу, и Он изменил всю мою жизнь, когда я поняла, что могу не только требовать любовь, но и отдавать… но было уже поздно. Сын больше мне не верил…
Она посмотрела на Максима сокрушённо и болезненно произнесла:
– Не думайте, что я его оставила… мне это решение дорого далось, но жить вместе с его холодным безразличием и с его грубостью стало для меня невозможным. И я ушла. Я переехала в Вознесенку, а ему оставила жильё. Теперь я понимаю, что в наше время одинокой матери невозможно воспитать сына мужчиной. По большому счёту, ему нужна не мать, а отец, нужен тот, у кого он научился бы им быть.
– Или старший брат, – задумчиво произнёс Максим. – Ксения, напрасно вы считаете, что вы ему не нужны. Он вас любит. Если бы не так, он бы не попросил меня найти вас и вернуть ему. Даже не скажу, что он попросил: он заставил меня поклясться! Ксения, вы нужны ему! Я обязан Владику жизнью и поклялся Богом, что верну ему мать.
