Теперь Арсений разрезал луковицу и аккуратно через ткань приложил её к векам. Белки живописно покраснели, сделав взгляд серых глаз болезненным и мутным. Для завершения образа осталось взлохматить уложенные волосы, и вид жалкий, плачевный был готов. Арсений погримасничал, выбрал нужное выражение лица, с ним и покинул покои, махнул рукой охране, чтобы они проследовали за ним.
В темнице Арсений постоял перед дверью камеры, с мучительной неприязнью глядя через монитор наблюдения на двери, как ненавистный еретик, придерживая Серафима, помогает ему устраиваться на пластиковом полу, и нервно приказал, обернувшись к охраннику у себя за спиной:
— Открой дверь и толкни меня.
— Мы не можем причинять вред Преемнику, – ровно, без эмоций ответил монах.
— Но владыка Арсений благословил вас подчиняться мне. Я приказываю! Толкни меня! Сильно!!
Охранник на этот раз ничего не ответил. Его взгляд застыл.
«Понятно... — рассерженно подумал Арсений. — Конфликт установок», — после чего сам открыл дверь камеры и ввалился внутрь.
* * * *
Наконец, Серафим нашёл для своего избитого тела удобную позу на боку и, пробормотав Питириму: «До казни прошу меня не будить», закрыл глаза. Но всего через пару секунд их резко открыл, услышав тихий щелчок электромагнитного запора. Дверь распахнулась, и в камеру ввалился человек. Он чуть не упал, но удержавшись на ногах, привалился спиной к стене.
Серафим аж приподнялся на полу и замер в немом изумлении. Словно забыв о своей боли, он вскочил, бросился к человеку и крепко обнял его.
— Наставник... Я так и знал, я знал... – срывающимся голосом твердил Серафим.
Он заглотил наживку. У Арсения от наслаждения его эмоциями аж сладко засосало под ложечкой. Может быть, всё-таки не избавляться от Серафима и оставить его при себе? Слишком уж великое он испытал удовольствие от его преданности и пылкости его любви.
— Наставник, добрые вести: ты не в архиерейских покоях, а в тюрьме! Все поверили Тавриону, а я один не поверил!.. — горячо забормотал Серафим. — Я знал, что ты ни за что не согласишься стать преемником этого старого беса!
Арсений нахмурился и расстроился. Жаль что так.. но своим грязным и мерзким языком Серафим решил подписать себе приговор.
Тем временем Серафим прощупал Александру кости черепа на предмет перелома, раздвинул веки и взглянул в зрачки; разжал челюсть, проверил, все ли зубы на месте; рывком расстегнул слим на груди и распахнул комбинезон. Увидев красные отметины плетей, в судороге стянул пальцами ткань комбинезона и сквозь зубы со страшной злобой процедил:
— Ты посмотри, Питирим! Он его пытал! Твоё счастье, владыка Арсений, что ты самостоятельно заупокоился, прежде чем я добрался до тебя! Гори же теперь в аду, тварь инфернальная, там тебе самое место!!
Арсений весь затрясся, вспыхнул от ярости и еле удержался, чтобы не двинуть хулителю в челюсть. Серафим сдёрнул комбинезон с его плеча, чтобы осмотреть спину. Хлопоты иуды были омерзительны, невыносимы. Чтобы быстрей покончить с этим, Арсений взял себя в руки и срочно перешёл к делу:
— Послушник Серафим, я ничего не помню, — произнёс на одном дыхании он. — Расскажи мне, что происходит? Почему мы здесь?
Серафим замер.
— Послушник Серафим? Ты никогда не называл меня так... — ошарашенно проговорил он и стал вглядываться в Наставника. Тень холодного отчуждения вуалью покрывала такое знакомое лицо, делая его чужим, незнакомым. Еле уловимо несло перегаром.
— Не отвечай ему, — вдруг сказал из-за спины Питирим.
Арсений молча и тяжело посмотрел на Питирима и вдруг наткнулся на его взгляд, как будто на полном ходу налетел на колдобину. Изнутри что-то ударило. Не понимая, куда деть глаза, он опустил их и стоял, сжимая барабанящие друг о друга челюсти.
Питирим подошёл ближе, встал рядом с Серафимом, наклонив голову набок, словно пытался найти спрятанный взгляд, и с тихой нежностью заговорил:
— Твой внутренний свет, твоя любовь и истинная доброта – это сила, которая освещала мир вокруг... Ты отдавал свет, и вокруг тебя было столько света! Ровно столько, сколько ты отдал... И чем больше ты открывался, тем светлее становилось вокруг тебя! — лицо Питирима тронула печаль. — Брат Александр... где же твой свет? В тебе больше нет ни искорки, ни тлеющего уголька...
Арсений часто заморгал, продолжая упорно смотреть в пол. Серафим как очнулся и ужаснулся:
— Что с ним сделали, Питирим? У него было восемь бетатриновых перезагрузок, но даже после них он никогда не был таким!
— Это не бетатрин... — тихо произнёс Питирим.
Серафим аж перестал дышать. Арсений медленно поднял глаза и через узкие бойницы век вперил взгляд в Питирима. У того на глазах выступили слёзы горечи. Короткими, бережными словами, как будто бы заново счищая салфетками обгорелую до угля кожу с безжизненного тела, он обратился к нему:
— Помнишь притчу? У одного богатого человека было очень много скота, а у одного бедняка не было ничего, кроме одной овечки, которую он купил маленькую и выкормил, и она выросла у него вместе с детьми его. Он её очень любил. Пришел к богатому человеку один странник, и богатый пожалел своих овец, чтобы угостить странника, а отнял овечку у бедняка, заколол ее и угостил ею человека, который пришел к нему...
— Замолчи... — страшным голосом произнёс Арсений, вжимаясь спиной в стену, словно пытаясь защититься от слов, причиняющих невыносимую боль внутри.
Еретик смотрел на него, тяжело дыша, в каком-то сильном эмоциональном потрясении и слабым от переживаний голосом говорил:
— Вы совершили тяжкое преступление... Вы переступили через его любовь, а он вас так любил!.. — Питирим протянул руку и коснулся пальцами груди Арсения там, где колотилось в ужасе его сердце. — Вы отняли у него всё то немногое, что у него было... не только любимую овечку, но и жизнь земную, и жизнь вечную...
Больше Арсений это терпеть не мог. Ударом отшвырнул прикасающуюся к нему руку, кинулся к двери и стал в неё колотить, оглядываясь, словно боялся, что Питирим бросится ему на спину, но Питирим стоял, закрыв глаза, и протягивал к нему вздрагивающую руку.
— Услышь голос мой, любимый брат Александр!.. Я призываю тебя из самой страшной бездны!.. Услышь и воскресни!..
Арсений уже хотел бить ногами в дверь, как тут её открыли, и он вырвался, задыхаясь, как из газовой камеры.
— В расход!! Сразу после интронизации этих двоих – в расход!! — хватая воздух ртом, зашипел он, стирая пену с губ рукавом, и бросился вон из подземелья.
— Боже мой... Что это было?! — весь в испарине от шока смог, наконец, произнести Серафим, продолжая смотреть на захлопнувшуюся дверь.
— Это не Александр... — сглотнув слёзы, еле слышно ответил Питирим.
* * * *
Арсений, не отрываясь, прямо из горла выхлебал бутылку коньяка, не чуя вкуса и крепости напитка. Пустую бутылку швырнул в стену. Сапфировое стекло рассыпалось с мелодичным хрустальным звоном. Вот теперь алкоголь, наконец, крепко ударил в голову, но не мог утолить мук позора. Арсений запрокинув голову, во всё горло закричал, со слезами хрипло застонал, и ринулся вперёд, круша перед собой всё. Сыпались осколками прозрачные дверки библиотек, летели на пол, трепеща страницами, богословские книги, срывались со стен шедевры живописи, от удара о пол вылетали из рам. Добравшись до ванной комнаты, прямо в комбинезоне Арсений перевалился через борт овальной купели, приказав психоум подать воды с пеной.
— Как он меня увидел? Как он узнал?! — бормотал Арсений, с остервенением ногтями обеих рук соскребая со лба и со щёк «синяки». — А я ещё хотел его как доказательство в Собрании предъявлять!.. Не-е-ет, никому показывать его нельзя! Замуровать... замуровать!!
Ещё никогда он не был так пьян. Душа вопила. Вода потоками изливалась на его лицо, но не могла заглушить крика души. Но тут ожил психоум и доложил результаты расследования. Суровый допрос оправдал себя: то, что вероотступники отказались сообщать добровольно, вытянул пентотал натрия. Арсений с испугу аж протрезвел, когда узнал, что они натворили в Цитадели. Ещё через несколько минут пришли данные исследования проекции личности Антония, и сердце его успокоилось – теперь доказательство измены Никона было у него в кармане, теперь Никону несдобровать!
Арсений вылез из ванны, скинул на пол мокрый комбинезон и отправился в постель. С утра холодная трезвость вдруг охватила его, словно сердце во вчерашнем пожаре перегорело, и не было больше ни страха перед будущим, ни сомнений.
* * * *
Литургия в Кафедральном соборе прошла весьма заурядно, хотя при полном собрании епископов. Снова в белоснежной ризе, снова на коленях он возлагает чело на край алтаря. Руки всех возложены на рамена архиепископа Григория, десница которого вдруг странно и как-то по-отечески ласково проходится по прекрасно выстриженным волосам, прежде чем опуститься на его главу. Арсений усмехается: не лицемерь, подлец, выказывая к Преемнику доброе расположение: после допроса пленных я теперь знаю всё, что у тебя внутри!
Арсений воззвёл опущенные очи долу на благословившего его архиерея. Его взор снизу-вверх был высокомерным и многообещающим. Григорий как-то инстинктивно потупился и задумчиво огладил седеющую бороду окольцованной перстнем рукой .«Кирие элейсон» 52, - благоговейно и протяжно пел монашеский хор. — «Ис полла эти деспота!» 53
После хиротонии, епископ Александр посетил часовню, возведённую в три дня на месте погребения владыки Арсения и постоял у саркофага с бледным лицом. Свита пребывала рядом и сочувственно молчала. Потом новоиспечённого епископа пригласили в Зал Соборов, где и произойдёт голосование и избрание кандидата на архиерейский престол.
Помещение прямоугольной формы располагалось в нижнем ярусе Кафедрального собора и представляло собой конференц-зал, украшенный фресками на библейскую тему, с массивным столом президиума и трибуной, позади которых тускло мерцал голографический экран. Места для участников располагались несколькими рядами вдоль стен, их занимали епископы без блеска богослужебных облачений, в чёрных рясах и разноцветных епископских мантиях. Зрителям отводились несколько рядов справа и слева от входа, их занимали братья Александра из обители военных капелланов, которых пригласили поучаствовать в сверхзначимом для обители событии. Они в благочестивом молчании восседали в чёрных комбинезонах и монашеских парадных мантиях, с откинутыми на спину капюшонами., которые являлись уникальной деталью облачения монахов обители военных капелланов. Центральная часть зала оставалась пустой, через неё сновали служители, выполняя всякие мелкие поручения.
Голосование должно было быть тайным и чисто формальным. Все ожидали Великого Правителя, как почётного участника высоких церковных собраний, но он почему-то не пришёл. Все недоумевали, не случилось ли чего, но только один Арсений знал ужасную правду... хотя, нет, не он один. Как выяснилось, ещё антиправительственная коалиция под духовным покровительством архиепископа Григория!
Завершилось тайное голосование. На голографическом экране и информационных панелях перед каждым участником появились результаты. Арсения неприятно поразило, что из двухсот голосов всего лишь семьдесят шесть были за него. Это чуть больше одной трети, при необходимых как минимум двух третях! Остальные голоса были отданы настоятелю Никону, несмотря на то, что он, как и Александр, в епископа не был даже ещё рукоположен! Но Александр-то был Преемником и епископом, а Никон кто?
Ситуация была воистину маразматической, а вместе с событиями в Цитадели, может, даже и апокалиптической. Арсений не на шутку испугался за будущее Истинной церкви. Его «братья», как и Таврион, отравлены ложью, а теперь выясняется, что не только они, но и епископы! Он сидел среди епископов в украшенной пышными цветами ложе и, прикрыв глаза, отчаянно взывал и взывал к собеседнику, но тот молчал и молчал. Арсений, наморщив бледное чело, пытался вспомнить, в какой момент голос замолчал, а вспомнив, вдруг невольно сопоставил этот момент с показаниями отступников о событиях в Цитадели и отчего-то похолодел внутри.
«Пустое совпадение», — успокоил сам себя Арсений.
«Говорящий с тобой был тот, чей алтарь разрушен в подземелье Цитадели»... — вдруг что-то прошептало внутри.
Арсений сильно разволновался. Голос раздавался внутри, как и голос собеседника, но только был совсем другим, вроде даже ему знакомым, словно когда-то уже слышал его давным-давно. Но размышлять об этом не позволяло время. Он сосредоточился на происходящем здесь и сейчас. А происходила катастрофа.
Временно возглавляющий собрание архиепископ Григорий, недовольный голосованием, в результате которого всего лишь десяти голосов не хватило его протеже, чтобы тот занял место Александра, возглашал:
— Благочестивые отцы, Преосвященнейшие владыки! Все мы хотим безошибочно исполнить волю Божью, особенно в таком ответственном деле! Поэтому, если кто-то знает причину, по которой один из кандидатов не может быть рукоположен в епископы, пусть скажет сейчас или молчит до конца своих дней!
«Паскуда», — заключил про себя Арсений.
— У меня есть слово, — ожидаемо произнёс протеже архиепископа, поднимаясь с места. Григорий сверкнул острыми глазками и пригласил настоятеля Никона на трибуну.
Никон вышел с лицом приветливым и одухотворённым, облачённый в грубую монашескую ризу, препоясанную верёвкой. Арсений скривил крепко сжатые губы: зная Никона, понимал – всё это смахивало на маскарад. Никон взошёл на трибуну. Они одновременно повернули друг к другу головы и, словно хищники перед схваткой, посмотрели друг другу в глаза.
«Смотри... смотри же на меня... Ты подослал убийцу, но он не убил меня. Ты сам стрелял, но не убил меня... И сейчас тебе ничего со мной не сделать!» — мысленно сказал ему владыка Александр, вкладывая всю ненависть через пылающие огнём глаза, но Никон усмехнулся и вступил в бой.
— Благочестивые отцы, Преосвященнейшие владыки, — Никон чётко выговаривал слова, словно затачивал ритуальный нож. — Благодарю вас за волеизъявление, весьма неожиданное для меня. Несмотря на завещание покойного местоблюстителя архиепископского престола, вы отдали свои голоса, чтобы соделать меня, недостойного раба Божьего, достойным архиерейского престола. Отдаю себе отчёт, насколько я нищ и убог, и недостоин даже тех... эмм... чуть менее двух третей голосов, но... Сегодня я бы хотел обратиться к тем, кто проголосовал за капеллана Александра. Вы совершаете ошибку! Сидящий перед вами капеллан Александр недостоин взойти на святой престол. Скажу больше: он недостоин даже монашеской мантии! Он недостоин даже того, чтобы вы сидели рядом с ним, ибо сказано: «Блажен муж, который не сидит в собрании развратителей»! Он – как прах, возметаемый ветром. Ему не устоять на Божьем суде, как грешнику – в собрании праведных!
Все притихли. Никон оглядел торжествующим взглядом собрание и вылил потоки грязи на Александра. Он начал с несчастного Антония, которого Александр соблазнил и довёл до самоубийства, и закончил провалом миссии по ликвидации противоречащего и предательством Отечества.
Вот ведь
В темнице Арсений постоял перед дверью камеры, с мучительной неприязнью глядя через монитор наблюдения на двери, как ненавистный еретик, придерживая Серафима, помогает ему устраиваться на пластиковом полу, и нервно приказал, обернувшись к охраннику у себя за спиной:
— Открой дверь и толкни меня.
— Мы не можем причинять вред Преемнику, – ровно, без эмоций ответил монах.
— Но владыка Арсений благословил вас подчиняться мне. Я приказываю! Толкни меня! Сильно!!
Охранник на этот раз ничего не ответил. Его взгляд застыл.
«Понятно... — рассерженно подумал Арсений. — Конфликт установок», — после чего сам открыл дверь камеры и ввалился внутрь.
* * * *
Наконец, Серафим нашёл для своего избитого тела удобную позу на боку и, пробормотав Питириму: «До казни прошу меня не будить», закрыл глаза. Но всего через пару секунд их резко открыл, услышав тихий щелчок электромагнитного запора. Дверь распахнулась, и в камеру ввалился человек. Он чуть не упал, но удержавшись на ногах, привалился спиной к стене.
Серафим аж приподнялся на полу и замер в немом изумлении. Словно забыв о своей боли, он вскочил, бросился к человеку и крепко обнял его.
— Наставник... Я так и знал, я знал... – срывающимся голосом твердил Серафим.
Он заглотил наживку. У Арсения от наслаждения его эмоциями аж сладко засосало под ложечкой. Может быть, всё-таки не избавляться от Серафима и оставить его при себе? Слишком уж великое он испытал удовольствие от его преданности и пылкости его любви.
— Наставник, добрые вести: ты не в архиерейских покоях, а в тюрьме! Все поверили Тавриону, а я один не поверил!.. — горячо забормотал Серафим. — Я знал, что ты ни за что не согласишься стать преемником этого старого беса!
Арсений нахмурился и расстроился. Жаль что так.. но своим грязным и мерзким языком Серафим решил подписать себе приговор.
Тем временем Серафим прощупал Александру кости черепа на предмет перелома, раздвинул веки и взглянул в зрачки; разжал челюсть, проверил, все ли зубы на месте; рывком расстегнул слим на груди и распахнул комбинезон. Увидев красные отметины плетей, в судороге стянул пальцами ткань комбинезона и сквозь зубы со страшной злобой процедил:
— Ты посмотри, Питирим! Он его пытал! Твоё счастье, владыка Арсений, что ты самостоятельно заупокоился, прежде чем я добрался до тебя! Гори же теперь в аду, тварь инфернальная, там тебе самое место!!
Арсений весь затрясся, вспыхнул от ярости и еле удержался, чтобы не двинуть хулителю в челюсть. Серафим сдёрнул комбинезон с его плеча, чтобы осмотреть спину. Хлопоты иуды были омерзительны, невыносимы. Чтобы быстрей покончить с этим, Арсений взял себя в руки и срочно перешёл к делу:
— Послушник Серафим, я ничего не помню, — произнёс на одном дыхании он. — Расскажи мне, что происходит? Почему мы здесь?
Серафим замер.
— Послушник Серафим? Ты никогда не называл меня так... — ошарашенно проговорил он и стал вглядываться в Наставника. Тень холодного отчуждения вуалью покрывала такое знакомое лицо, делая его чужим, незнакомым. Еле уловимо несло перегаром.
— Не отвечай ему, — вдруг сказал из-за спины Питирим.
Арсений молча и тяжело посмотрел на Питирима и вдруг наткнулся на его взгляд, как будто на полном ходу налетел на колдобину. Изнутри что-то ударило. Не понимая, куда деть глаза, он опустил их и стоял, сжимая барабанящие друг о друга челюсти.
Питирим подошёл ближе, встал рядом с Серафимом, наклонив голову набок, словно пытался найти спрятанный взгляд, и с тихой нежностью заговорил:
— Твой внутренний свет, твоя любовь и истинная доброта – это сила, которая освещала мир вокруг... Ты отдавал свет, и вокруг тебя было столько света! Ровно столько, сколько ты отдал... И чем больше ты открывался, тем светлее становилось вокруг тебя! — лицо Питирима тронула печаль. — Брат Александр... где же твой свет? В тебе больше нет ни искорки, ни тлеющего уголька...
Арсений часто заморгал, продолжая упорно смотреть в пол. Серафим как очнулся и ужаснулся:
— Что с ним сделали, Питирим? У него было восемь бетатриновых перезагрузок, но даже после них он никогда не был таким!
— Это не бетатрин... — тихо произнёс Питирим.
Серафим аж перестал дышать. Арсений медленно поднял глаза и через узкие бойницы век вперил взгляд в Питирима. У того на глазах выступили слёзы горечи. Короткими, бережными словами, как будто бы заново счищая салфетками обгорелую до угля кожу с безжизненного тела, он обратился к нему:
— Помнишь притчу? У одного богатого человека было очень много скота, а у одного бедняка не было ничего, кроме одной овечки, которую он купил маленькую и выкормил, и она выросла у него вместе с детьми его. Он её очень любил. Пришел к богатому человеку один странник, и богатый пожалел своих овец, чтобы угостить странника, а отнял овечку у бедняка, заколол ее и угостил ею человека, который пришел к нему...
— Замолчи... — страшным голосом произнёс Арсений, вжимаясь спиной в стену, словно пытаясь защититься от слов, причиняющих невыносимую боль внутри.
Еретик смотрел на него, тяжело дыша, в каком-то сильном эмоциональном потрясении и слабым от переживаний голосом говорил:
— Вы совершили тяжкое преступление... Вы переступили через его любовь, а он вас так любил!.. — Питирим протянул руку и коснулся пальцами груди Арсения там, где колотилось в ужасе его сердце. — Вы отняли у него всё то немногое, что у него было... не только любимую овечку, но и жизнь земную, и жизнь вечную...
Больше Арсений это терпеть не мог. Ударом отшвырнул прикасающуюся к нему руку, кинулся к двери и стал в неё колотить, оглядываясь, словно боялся, что Питирим бросится ему на спину, но Питирим стоял, закрыв глаза, и протягивал к нему вздрагивающую руку.
— Услышь голос мой, любимый брат Александр!.. Я призываю тебя из самой страшной бездны!.. Услышь и воскресни!..
Арсений уже хотел бить ногами в дверь, как тут её открыли, и он вырвался, задыхаясь, как из газовой камеры.
— В расход!! Сразу после интронизации этих двоих – в расход!! — хватая воздух ртом, зашипел он, стирая пену с губ рукавом, и бросился вон из подземелья.
— Боже мой... Что это было?! — весь в испарине от шока смог, наконец, произнести Серафим, продолжая смотреть на захлопнувшуюся дверь.
— Это не Александр... — сглотнув слёзы, еле слышно ответил Питирим.
* * * *
Арсений, не отрываясь, прямо из горла выхлебал бутылку коньяка, не чуя вкуса и крепости напитка. Пустую бутылку швырнул в стену. Сапфировое стекло рассыпалось с мелодичным хрустальным звоном. Вот теперь алкоголь, наконец, крепко ударил в голову, но не мог утолить мук позора. Арсений запрокинув голову, во всё горло закричал, со слезами хрипло застонал, и ринулся вперёд, круша перед собой всё. Сыпались осколками прозрачные дверки библиотек, летели на пол, трепеща страницами, богословские книги, срывались со стен шедевры живописи, от удара о пол вылетали из рам. Добравшись до ванной комнаты, прямо в комбинезоне Арсений перевалился через борт овальной купели, приказав психоум подать воды с пеной.
— Как он меня увидел? Как он узнал?! — бормотал Арсений, с остервенением ногтями обеих рук соскребая со лба и со щёк «синяки». — А я ещё хотел его как доказательство в Собрании предъявлять!.. Не-е-ет, никому показывать его нельзя! Замуровать... замуровать!!
Ещё никогда он не был так пьян. Душа вопила. Вода потоками изливалась на его лицо, но не могла заглушить крика души. Но тут ожил психоум и доложил результаты расследования. Суровый допрос оправдал себя: то, что вероотступники отказались сообщать добровольно, вытянул пентотал натрия. Арсений с испугу аж протрезвел, когда узнал, что они натворили в Цитадели. Ещё через несколько минут пришли данные исследования проекции личности Антония, и сердце его успокоилось – теперь доказательство измены Никона было у него в кармане, теперь Никону несдобровать!
Арсений вылез из ванны, скинул на пол мокрый комбинезон и отправился в постель. С утра холодная трезвость вдруг охватила его, словно сердце во вчерашнем пожаре перегорело, и не было больше ни страха перед будущим, ни сомнений.
* * * *
Литургия в Кафедральном соборе прошла весьма заурядно, хотя при полном собрании епископов. Снова в белоснежной ризе, снова на коленях он возлагает чело на край алтаря. Руки всех возложены на рамена архиепископа Григория, десница которого вдруг странно и как-то по-отечески ласково проходится по прекрасно выстриженным волосам, прежде чем опуститься на его главу. Арсений усмехается: не лицемерь, подлец, выказывая к Преемнику доброе расположение: после допроса пленных я теперь знаю всё, что у тебя внутри!
Арсений воззвёл опущенные очи долу на благословившего его архиерея. Его взор снизу-вверх был высокомерным и многообещающим. Григорий как-то инстинктивно потупился и задумчиво огладил седеющую бороду окольцованной перстнем рукой .«Кирие элейсон» 52, - благоговейно и протяжно пел монашеский хор. — «Ис полла эти деспота!» 53
После хиротонии, епископ Александр посетил часовню, возведённую в три дня на месте погребения владыки Арсения и постоял у саркофага с бледным лицом. Свита пребывала рядом и сочувственно молчала. Потом новоиспечённого епископа пригласили в Зал Соборов, где и произойдёт голосование и избрание кандидата на архиерейский престол.
Помещение прямоугольной формы располагалось в нижнем ярусе Кафедрального собора и представляло собой конференц-зал, украшенный фресками на библейскую тему, с массивным столом президиума и трибуной, позади которых тускло мерцал голографический экран. Места для участников располагались несколькими рядами вдоль стен, их занимали епископы без блеска богослужебных облачений, в чёрных рясах и разноцветных епископских мантиях. Зрителям отводились несколько рядов справа и слева от входа, их занимали братья Александра из обители военных капелланов, которых пригласили поучаствовать в сверхзначимом для обители событии. Они в благочестивом молчании восседали в чёрных комбинезонах и монашеских парадных мантиях, с откинутыми на спину капюшонами., которые являлись уникальной деталью облачения монахов обители военных капелланов. Центральная часть зала оставалась пустой, через неё сновали служители, выполняя всякие мелкие поручения.
Голосование должно было быть тайным и чисто формальным. Все ожидали Великого Правителя, как почётного участника высоких церковных собраний, но он почему-то не пришёл. Все недоумевали, не случилось ли чего, но только один Арсений знал ужасную правду... хотя, нет, не он один. Как выяснилось, ещё антиправительственная коалиция под духовным покровительством архиепископа Григория!
Завершилось тайное голосование. На голографическом экране и информационных панелях перед каждым участником появились результаты. Арсения неприятно поразило, что из двухсот голосов всего лишь семьдесят шесть были за него. Это чуть больше одной трети, при необходимых как минимум двух третях! Остальные голоса были отданы настоятелю Никону, несмотря на то, что он, как и Александр, в епископа не был даже ещё рукоположен! Но Александр-то был Преемником и епископом, а Никон кто?
Ситуация была воистину маразматической, а вместе с событиями в Цитадели, может, даже и апокалиптической. Арсений не на шутку испугался за будущее Истинной церкви. Его «братья», как и Таврион, отравлены ложью, а теперь выясняется, что не только они, но и епископы! Он сидел среди епископов в украшенной пышными цветами ложе и, прикрыв глаза, отчаянно взывал и взывал к собеседнику, но тот молчал и молчал. Арсений, наморщив бледное чело, пытался вспомнить, в какой момент голос замолчал, а вспомнив, вдруг невольно сопоставил этот момент с показаниями отступников о событиях в Цитадели и отчего-то похолодел внутри.
«Пустое совпадение», — успокоил сам себя Арсений.
«Говорящий с тобой был тот, чей алтарь разрушен в подземелье Цитадели»... — вдруг что-то прошептало внутри.
Арсений сильно разволновался. Голос раздавался внутри, как и голос собеседника, но только был совсем другим, вроде даже ему знакомым, словно когда-то уже слышал его давным-давно. Но размышлять об этом не позволяло время. Он сосредоточился на происходящем здесь и сейчас. А происходила катастрофа.
Временно возглавляющий собрание архиепископ Григорий, недовольный голосованием, в результате которого всего лишь десяти голосов не хватило его протеже, чтобы тот занял место Александра, возглашал:
— Благочестивые отцы, Преосвященнейшие владыки! Все мы хотим безошибочно исполнить волю Божью, особенно в таком ответственном деле! Поэтому, если кто-то знает причину, по которой один из кандидатов не может быть рукоположен в епископы, пусть скажет сейчас или молчит до конца своих дней!
«Паскуда», — заключил про себя Арсений.
— У меня есть слово, — ожидаемо произнёс протеже архиепископа, поднимаясь с места. Григорий сверкнул острыми глазками и пригласил настоятеля Никона на трибуну.
Никон вышел с лицом приветливым и одухотворённым, облачённый в грубую монашескую ризу, препоясанную верёвкой. Арсений скривил крепко сжатые губы: зная Никона, понимал – всё это смахивало на маскарад. Никон взошёл на трибуну. Они одновременно повернули друг к другу головы и, словно хищники перед схваткой, посмотрели друг другу в глаза.
«Смотри... смотри же на меня... Ты подослал убийцу, но он не убил меня. Ты сам стрелял, но не убил меня... И сейчас тебе ничего со мной не сделать!» — мысленно сказал ему владыка Александр, вкладывая всю ненависть через пылающие огнём глаза, но Никон усмехнулся и вступил в бой.
— Благочестивые отцы, Преосвященнейшие владыки, — Никон чётко выговаривал слова, словно затачивал ритуальный нож. — Благодарю вас за волеизъявление, весьма неожиданное для меня. Несмотря на завещание покойного местоблюстителя архиепископского престола, вы отдали свои голоса, чтобы соделать меня, недостойного раба Божьего, достойным архиерейского престола. Отдаю себе отчёт, насколько я нищ и убог, и недостоин даже тех... эмм... чуть менее двух третей голосов, но... Сегодня я бы хотел обратиться к тем, кто проголосовал за капеллана Александра. Вы совершаете ошибку! Сидящий перед вами капеллан Александр недостоин взойти на святой престол. Скажу больше: он недостоин даже монашеской мантии! Он недостоин даже того, чтобы вы сидели рядом с ним, ибо сказано: «Блажен муж, который не сидит в собрании развратителей»! Он – как прах, возметаемый ветром. Ему не устоять на Божьем суде, как грешнику – в собрании праведных!
Все притихли. Никон оглядел торжествующим взглядом собрание и вылил потоки грязи на Александра. Он начал с несчастного Антония, которого Александр соблазнил и довёл до самоубийства, и закончил провалом миссии по ликвидации противоречащего и предательством Отечества.
Вот ведь
