но действительность её глубоко трогала,
а противоречивость натуры вынуждала постоянно переживать
Она была увлечена жизнью,
встречалась с многочисленными знакомыми
и проводила с ними немало времени
Она могла запросто куда-нибудь уехать:
часто одна,
но никогда – с ним
У него не случилось друзей,
поэтому если он куда-либо и выбирался,
то неизменно один и было скучно
Ему было больно,
что она так бесцеремонно
пренебрегает его обществом,
а вместе с тем – и их отношениями
Он возмущался,
обижался,
негодовал,
выражал всяческую готовность,
не смотря ни на что,
расстаться с нею на веки,
уверяя, что ни минуты более не намерен терпеть
столь оскорбляющее его как личность поведение,
и невероятно страдал
Затем,
смиряя гордость и бушевавшие в нём страсти,
старался объяснить,
что подобное отношение просто недопустимо
И единственно, чего добивался – она обижалась в ответ
Но когда она приезжала к нему,
всё забывалось:
всё, кроме того, что они вместе
Вот и сейчас мы застали их в такой момент
Идёмте, посмотрим на них поближе
Он сидит за столом
Черты его лица тонки и выразительны,
а в данный момент ещё и сосредоточены
Он сочиняет рассказ
Юная Лиза,
подтянув к себе колени,
уютно расположилась в кресле и учит уроки,
изредка с любопытством поглядывая на своего спутника
Ей нравится его профиль
Иногда он отрывается от монитора
и уносящих его в мир иных событий мыслей,
с тем, чтобы перенести взгляд к своей юной гостье,
и как бы в задумчивости рассматривает её,
всегда начиная с коротко подстриженных волос
Она красива,
и во всём её облике отражается ранимость
Это вызывает в нём трогательное чувство
Он любуется ею,
в глазах его светится нежность
Она поднимается из кресла,
подступает к нему и,
заключая в ладони его лицо,
продолжительно целует
Он любит её открытый, наивный взгляд,
сопровождающий поцелуй;
он на многое готов ради него
Но не станем дальше наблюдать за двумя людьми,
оставшимися наедине,
так как это уже становится неприлично;
оставим их в покое
Лучше посмотрим за окно
Там темно,
холодно,
там осень
Мрачное здание обветшалой школы
пустыми окнами смотрит
сквозь онемевшие чёрные тени деревьев
и тусклый свет жёлтых фонарей,
уныло струящийся на опавшие листья,
втоптанные в лужи и грязь,
по которым одиноко бредёт,
укутавшись в поднятый воротник пальто,
силуэт запоздалого путника
Куда он идёт? –
мы, конечно, доискиваться не станем
На что же нам, в таком случае, направить наш взор?
Давайте устремим его в небо
Там ещё темнее, чем на Земле,
и не на что было бы обратить внимание,
если бы не звёзды
Они молчаливы,
как юная Лиза,
и тихо светят нашим влюблённым,
слыша, что он говорит ей о том,
как становится красиво,
когда целый день пасмурное небо и идёт дождь,
а наутро землю окутывает туман...
ведь в эти мгновения её посещает покой,
которого так не хватает в душе
и о котором он бесконечно скучает...
что именно в такие моменты припоминаешь тот,
далекий, но родной мир,
где, окруженный зелёным садом,
стоит старый дом,
а в нём горит камин,
рядом с которым никого нет,
потому что хозяева его ушли...
и скитаются по земле...
и мечтают вернуться назад,
в тот дом и тот сад,
над которыми дождём пробегает грусть,
грусть по утраченной любви,
что ждёт тебя у камина,
ждёт молча,
с нежной улыбкой,
потому что вернулась только что,
перед тобой...
Звёзды кротко мерцают,
но наши влюблённые совершенно не замечают,
как кружатся в этом бесконечном, мерцающем кружеве мира:
им сейчас не до звёзд
До них будет позже
и только ему,
когда вечера на пролёт станут проходить в ожидании её;
когда сон –
всегда надёжный союзник –
всё чаще начнёт оставлять его одного;
когда он разучится видеть иные миры,
а интерес к внешним событиям ослабнет ещё сильнее
Так пройдёт неделя
Потом – другая...
месяц...
но она больше не придёт
Он всё больше выпивал,
сидя за своим столом,
изредка поглядывая в окно
на унылое здание старой школы
и продолжая сочинять о ней рассказ
Так сохранял он последние мгновения,
в которых она являлась неотъемлемой
и столь необходимой частью его жизни
Затем он уехал
Она не остановила его
Он, может быть, больше всего на свете
боялся потерять свою юную Лизу
А она?..
Она молчала
И тёмное,
холодное
как осенний сумрачный вечер чувство
безмолвною тенью закрадывалось в недра её одинокого сердца
Закончил ли он рассказ?
Будьте уверены, что да
Читала ли его юная Лиза?
Она никогда об этом не говорила
МОЛЧАНИЕ
Моя девочка,
Тебе исполнилось уже семь лет –
Ты стала совсем взрослой.
Ты же знаешь о моём особенном отношении к тебе,
Потому что ты необыкновенная девочка,
Не похожая на других,
И самая красивая!
Я так люблю твои нежные ручки...
И как они прикасаются ко мне,
Гладят меня...
А мои – тебя:
Твои плечики,
Спинку,
Ножки...
У нас с тобой особенные отношения,
Самые близкие,
Потому что мы любим друг друга,
И я хочу, чтобы мы стали ещё ближе...
И ещё больше могли доверять друг другу.
Но об этом никто не должен знать:
Ни твои друзья,
Ни даже мама, –
Это будет нашей тайной.
И тогда мы будем с тобой ближе всех на свете:
Ведь ты любишь меня так же, как я?
И так же хочешь этого?
И ты готова для меня на всё?
Иди ко мне, моя милая девочка,
Ты могла бы для меня раздеться?..
... Это случилось четырнадцать лет назад.
Этот мужчина был мой отец,
И это продолжалось ещё семь лет,
Пока мои родители не разошлись.
Я никому об этом не рассказывала:
Знал только он и моя мать.
Как она могла об этом молчать?
Как он мог это сделать?
Как бог мог это допустить? –
Извечные вопросы.
У меня нет на них ответа.
Мы были обычной с виду семьёй,
Ходили по выходным все вместе гулять:
В кафе, в парки развлечений, в церковь.
В церковь ходить стоило,
Особенно моему отцу,
Ведь я видела, что стоит ему покаяться,
Как бог прощает всё,
А поэтому всё это продолжалось дальше.
Но бог не прощал меня.
Говорят, что дети должны понести наказание
За грехи своих родителей...
Это так и есть.
И поэтому я не видела ответов на мои просьбы
Прекратить всё это.
Ещё говорят, что бог слышит мольбы невинных...
Это неправда: он их не слышит,
Либо они ублажают его слух,
Потому что он бог взрослых.
Почему я решила об этом рассказать?..
Долгое время,
После наших "отношений" с отцом, –
Точнее, его отношения ко мне, –
Я не могла ни с кем встречаться
Из-за страха, неуверенности, из-за стыда,
И всю свою юность была подавлена этими чувствами:
Они были сильнее меня,
Они были сильнее всего.
Но примерно пару лет назад
Встретила человека, который сумел
Понять меня и полюбить.
Спустя год мы стали жить вместе,
И я забеременела.
Тогда же я узнала, что отец болен
И находится в стационаре.
Я приехала к нему,
Я хотела поддержать его
И рассказала о предстоящем событии,
И что мы оба хотели бы девочку
И даже придумали ей имя... Соня...
Как вдруг я увидела тот самый взгляд,
Что смотрел на меня четырнадцать лет назад,
Говорящий, как он хотел бы увидеть нашу девочку...
После этой встречи я начала думать о том,
Что будет, когда наша дочь
Появится на свет:
Как она будет расти,
Развиваться,
Взрослеть, –
И о том, что будет ждать её;
Как к ней станет относиться мой супруг –
Её отец?..
Как он будет гулять, держа её за ручку,
Как он будет целовать её и ласкать,
Купать её...
Прикасаясь к ней...
Как станет на неё смотреть,
Будучи ее отцом?..
Ведь он даже меня старше на пятнадцать лет...
Время шло,
Наступил третий месяц беременности.
А эти мысли не выходили из головы,
И тревога не покидала сознание.
Я постоянно видела отца:
Его взгляд,
Что он принуждал делать меня,
При этом то и дело говоря о любви...
Неустанно, как заезженное кино, представлялась
Наша семейная жизнь,
Со всей её "любовью",
Улыбками и походами в кафе;
Всё то, о чём я думала,
Когда возвращалась после школы домой;
И этот бог по выходным;
И ожидание вечера,
Когда мамы снова не будет дома...
И эти слёзы по ночам
Перед воображаемым Господом
В ожидании помощи,
Которая никогда не приходила;
И страх,
Беззащитность,
Молчание...
Я возненавидела всех, кого должна любить,
И кто должен был любить меня:
Но один любил лишь своё вожделение,
Другой – мои страдания.
К середине третьего месяца
Моё состояние дошло до того,
Что я перестала спать,
Стала то и дело беспричинно плакать,
Раздражаться от любого не во время
Сказанного слова или прикосновения;
И мысль о том, что мой супруг
С нетерпением ждёт рождения дочери,
Стала вызывать к нему отвращение.
Однажды он сообщил, что очень быстро
Наша девочка подрастёт и пойдёт в первый класс;
Мы купим ей форму,
И она будет в ней очень мило смотреться;
Что он сам заплетёт ей косички,
Поможет одеться,
И они, держась за руки, отправятся в школу,
А она будет самой красивой девочкой!..
Я посмотрела на него с такой ненавистью,
С которой вспоминала только об отце!
Больше ни о чём другом думать я не могла.
Любые его разговоры о дочери и беременности –
Даже его взгляд –
Неизбежно вызывали во мне агрессию
И приводили к размышлению о том,
Что он – этот человек –
Будущий отец –
Может с ней сделать!..
Как же я его ненавидела:
Этот утешающе-ласковый голос,
Эта беспрестанная забота,
Этот взгляд!.. –
Нееет, –
Это не взгляд моего возлюбленного –
Это взгляд МОЕГО ОТЦА!
Я стала ненавидеть и её...
За то, что она станет объектом
Его вожделения и страсти,
За то, что она станет объектом
Вожделения и страсти для других!
А что стану делать я как мать?
Как я смогу её защитить?
И как я сумею всё это исправить?
Палата была просторной и светлой,
С приотворённым окном,
За которым в лазурном июльском небе
Чертили круги
На удивление большое количество стрижей.
Слегка кружилась голова,
Хотелось пить,
И я, слегка приподнявшись,
Опустилась обратно на подушку,
Закрыв глаза.
Ничего не хотелось видеть
И прежде всего потому,
Что рядом с кроватью сидел он.
Он молчал –
Почему в самые важные моменты все молчат? –
И было видно, что он плакал.
Он ничего не говорил,
Но одного мимолётного взгляда
На его недвижную,
Склонившуюся к собственной тени фигуру,
Одного присутствия этой фигуры
Было достаточно для того, чтобы прочесть:
" Что же ты наделала?..
Как ты могла?!"
Как я могла?..
Я и сама не знаю,
Я только знаю, что больше не хочу видеть и его.
ДОРОГА К НЕБЕСАМ
В период продвижения наших соединений на восток,
батальоном 230-го пехотного полка 76-й дивизии
был занят небольшой городок,
состоявший преимущественно из двухэтажных деревянных зданий,
с кирпичным основанием,
и заброшенной церкви –
в центральной части,
а также расходящихся по периферии,
вдоль невымощенных дорог,
облупившихся стареньких хибар
с покосившимися заборами и неухоженными газонами
Две роты батальона дислоцировались в нём
с целью установления контроля,
а также взаимоотношений с местным населением,
что поначалу проходило вполне спокойно:
жители относились к нам настороженно,
старались не контактировать,
но враждебности не проявляли;
солдаты же вели себя сдержанно,
налаживали товарообмен с гражданами,
угощали детей шоколадом
Напряжение потихоньку спадало
Так прошли два дня,
пока не поступил приказ
о карательных мероприятиях в отношении населения,
касающихся преимущественно лиц
еврейской национальности,
членов коммунистической партии,
подозреваемых в помощи и связях с партизанами
Ответственным за выполнение операции
был назначен заместитель командующего батальона,
чьи должностные обязанности исполнял я,
командир 2-й штурмовой роты,
гауптштурмфюрер Йозеф Хауфманн
Мероприятия по дознанию и выявлению причастных заняли полсуток,
не рассматривали объяснений,
не вдавались в подробности
из-за сжатости сроков реализации,
и окончены были к 18 часам,
в результате чего к утру следующего дня
было расстреляно свыше трехсот человек
Расстрелы не прекращались и на следующий день
Тела сбрасывались в ров:
не все были мёртвые,
закапывали так
Было ли мне жалко этих людей?
Нет, я не испытывал к ним сострадания
Было лишь странно смотреть на скопище раздетых,
грязных,
трясущихся от страха,
потерявших всякий человеческий облик существ,
с одичалыми, бессмысленными глазами жавшихся друг к другу,
готовыми беспрекословно подчиняться –
и тем скорее, чем сильнее их унижали –
любому нашему жесту,
а затем видеть их тела
как-то нелепо сваливающимися на тех,
кто уже лежал в земле
И являлось непостижимым, что мы лишали их морального облика,
чувства какого-либо достоинства,
жизни –
и сами же их за это презирали
Там были и дети,
процентов 10-15, –
а куда их было девать? –
они-то и раздражали больше всего,
потому что ничего не могли понять и всё время рыдали
Матери прижимали их к себе,
умоляли замолчать,
но те ничего не соображали во всеобщем ужасе и смятении
Некоторые солдаты стреляли в них первыми:
настолько был невыносим этот плачь
К концу второго дня меры,
поначалу вызвавшие нескрываемое негодование среди солдат
и в связи с которыми им было разрешено пить,
приобрели остервенелый характер
и распространились на всех жителей,
независимо от их принадлежности и вины
По городку прокатилась волна террора длинною в ночь
Остановить её было уже нельзя
и на всё,
включая надругательства над совсем юными
и даже маленькими девочками,
приходилось закрывать глаза
Таким образом количество убитых к утру третьего дня
возросло ещё на несколько десятков человек
По моему распоряжению тела,
обнаруженные после ночного разгула –
всего около 35 человек, –
были сложены под куполом обветшалой приходской церкви,
двери заколочены,
а само здание подожжено на рассвете,
когда нам был отдан приказ об оставлении города
и присоединении к батальону,
выдвигавшемуся дальше на восток
Мы шли уставшие,
угрюмые,
не выспавшиеся
Шли молча
Вид небосвода,
низко нависающего над бескрайней
и как будто выцветшей равниной
непроницаемой и онемевшей тенью угнетал
Мысли были тяжёлыми,
мрачными
и не хотелось признавать реальности:
не хотелось смотреть на бредущих молодых солдат,
оставляющих за собой такие следы,
не хотелось думать о том,
кто из них и что натворил в эту ночь,
что им пришлось пережить за минувшие три дня
и какими камнями они выкладывали себе путь,
по которому сейчас направлялись...
И трудно было бороться с совестью,
постоянно напоминавшей о содеянном,
заставить её замолчать:
она была несговорчива,
она угнетала мысли,
и что-то внутри говорило вкрадчивым,
едва слышным голосом,
что за эту Варфоломеевскую ночь придётся поплатиться
А ведь впереди ждали долгие месяцы войны –
и для кого-то этот срок будет намного меньше, –
но и об этом не хотелось думать
Расстояние не знало предела,
а голос был неумолим,
подавляя с каждым шагом всё сильнее и сильнее:
ведь если не признаться себе сейчас,
то будешь вынужден нести это с собой
по пыльной дороге,
через эту проклятую равнину,
через войну,
через всю жизнь –
а противоречивость натуры вынуждала постоянно переживать
Она была увлечена жизнью,
встречалась с многочисленными знакомыми
и проводила с ними немало времени
Она могла запросто куда-нибудь уехать:
часто одна,
но никогда – с ним
У него не случилось друзей,
поэтому если он куда-либо и выбирался,
то неизменно один и было скучно
Ему было больно,
что она так бесцеремонно
пренебрегает его обществом,
а вместе с тем – и их отношениями
Он возмущался,
обижался,
негодовал,
выражал всяческую готовность,
не смотря ни на что,
расстаться с нею на веки,
уверяя, что ни минуты более не намерен терпеть
столь оскорбляющее его как личность поведение,
и невероятно страдал
Затем,
смиряя гордость и бушевавшие в нём страсти,
старался объяснить,
что подобное отношение просто недопустимо
И единственно, чего добивался – она обижалась в ответ
Но когда она приезжала к нему,
всё забывалось:
всё, кроме того, что они вместе
Вот и сейчас мы застали их в такой момент
Идёмте, посмотрим на них поближе
Он сидит за столом
Черты его лица тонки и выразительны,
а в данный момент ещё и сосредоточены
Он сочиняет рассказ
Юная Лиза,
подтянув к себе колени,
уютно расположилась в кресле и учит уроки,
изредка с любопытством поглядывая на своего спутника
Ей нравится его профиль
Иногда он отрывается от монитора
и уносящих его в мир иных событий мыслей,
с тем, чтобы перенести взгляд к своей юной гостье,
и как бы в задумчивости рассматривает её,
всегда начиная с коротко подстриженных волос
Она красива,
и во всём её облике отражается ранимость
Это вызывает в нём трогательное чувство
Он любуется ею,
в глазах его светится нежность
Она поднимается из кресла,
подступает к нему и,
заключая в ладони его лицо,
продолжительно целует
Он любит её открытый, наивный взгляд,
сопровождающий поцелуй;
он на многое готов ради него
Но не станем дальше наблюдать за двумя людьми,
оставшимися наедине,
так как это уже становится неприлично;
оставим их в покое
Лучше посмотрим за окно
Там темно,
холодно,
там осень
Мрачное здание обветшалой школы
пустыми окнами смотрит
сквозь онемевшие чёрные тени деревьев
и тусклый свет жёлтых фонарей,
уныло струящийся на опавшие листья,
втоптанные в лужи и грязь,
по которым одиноко бредёт,
укутавшись в поднятый воротник пальто,
силуэт запоздалого путника
Куда он идёт? –
мы, конечно, доискиваться не станем
На что же нам, в таком случае, направить наш взор?
Давайте устремим его в небо
Там ещё темнее, чем на Земле,
и не на что было бы обратить внимание,
если бы не звёзды
Они молчаливы,
как юная Лиза,
и тихо светят нашим влюблённым,
слыша, что он говорит ей о том,
как становится красиво,
когда целый день пасмурное небо и идёт дождь,
а наутро землю окутывает туман...
ведь в эти мгновения её посещает покой,
которого так не хватает в душе
и о котором он бесконечно скучает...
что именно в такие моменты припоминаешь тот,
далекий, но родной мир,
где, окруженный зелёным садом,
стоит старый дом,
а в нём горит камин,
рядом с которым никого нет,
потому что хозяева его ушли...
и скитаются по земле...
и мечтают вернуться назад,
в тот дом и тот сад,
над которыми дождём пробегает грусть,
грусть по утраченной любви,
что ждёт тебя у камина,
ждёт молча,
с нежной улыбкой,
потому что вернулась только что,
перед тобой...
Звёзды кротко мерцают,
но наши влюблённые совершенно не замечают,
как кружатся в этом бесконечном, мерцающем кружеве мира:
им сейчас не до звёзд
До них будет позже
и только ему,
когда вечера на пролёт станут проходить в ожидании её;
когда сон –
всегда надёжный союзник –
всё чаще начнёт оставлять его одного;
когда он разучится видеть иные миры,
а интерес к внешним событиям ослабнет ещё сильнее
Так пройдёт неделя
Потом – другая...
месяц...
но она больше не придёт
Он всё больше выпивал,
сидя за своим столом,
изредка поглядывая в окно
на унылое здание старой школы
и продолжая сочинять о ней рассказ
Так сохранял он последние мгновения,
в которых она являлась неотъемлемой
и столь необходимой частью его жизни
Затем он уехал
Она не остановила его
Он, может быть, больше всего на свете
боялся потерять свою юную Лизу
А она?..
Она молчала
И тёмное,
холодное
как осенний сумрачный вечер чувство
безмолвною тенью закрадывалось в недра её одинокого сердца
Закончил ли он рассказ?
Будьте уверены, что да
Читала ли его юная Лиза?
Она никогда об этом не говорила
МОЛЧАНИЕ
Моя девочка,
Тебе исполнилось уже семь лет –
Ты стала совсем взрослой.
Ты же знаешь о моём особенном отношении к тебе,
Потому что ты необыкновенная девочка,
Не похожая на других,
И самая красивая!
Я так люблю твои нежные ручки...
И как они прикасаются ко мне,
Гладят меня...
А мои – тебя:
Твои плечики,
Спинку,
Ножки...
У нас с тобой особенные отношения,
Самые близкие,
Потому что мы любим друг друга,
И я хочу, чтобы мы стали ещё ближе...
И ещё больше могли доверять друг другу.
Но об этом никто не должен знать:
Ни твои друзья,
Ни даже мама, –
Это будет нашей тайной.
И тогда мы будем с тобой ближе всех на свете:
Ведь ты любишь меня так же, как я?
И так же хочешь этого?
И ты готова для меня на всё?
Иди ко мне, моя милая девочка,
Ты могла бы для меня раздеться?..
... Это случилось четырнадцать лет назад.
Этот мужчина был мой отец,
И это продолжалось ещё семь лет,
Пока мои родители не разошлись.
Я никому об этом не рассказывала:
Знал только он и моя мать.
Как она могла об этом молчать?
Как он мог это сделать?
Как бог мог это допустить? –
Извечные вопросы.
У меня нет на них ответа.
Мы были обычной с виду семьёй,
Ходили по выходным все вместе гулять:
В кафе, в парки развлечений, в церковь.
В церковь ходить стоило,
Особенно моему отцу,
Ведь я видела, что стоит ему покаяться,
Как бог прощает всё,
А поэтому всё это продолжалось дальше.
Но бог не прощал меня.
Говорят, что дети должны понести наказание
За грехи своих родителей...
Это так и есть.
И поэтому я не видела ответов на мои просьбы
Прекратить всё это.
Ещё говорят, что бог слышит мольбы невинных...
Это неправда: он их не слышит,
Либо они ублажают его слух,
Потому что он бог взрослых.
Почему я решила об этом рассказать?..
Долгое время,
После наших "отношений" с отцом, –
Точнее, его отношения ко мне, –
Я не могла ни с кем встречаться
Из-за страха, неуверенности, из-за стыда,
И всю свою юность была подавлена этими чувствами:
Они были сильнее меня,
Они были сильнее всего.
Но примерно пару лет назад
Встретила человека, который сумел
Понять меня и полюбить.
Спустя год мы стали жить вместе,
И я забеременела.
Тогда же я узнала, что отец болен
И находится в стационаре.
Я приехала к нему,
Я хотела поддержать его
И рассказала о предстоящем событии,
И что мы оба хотели бы девочку
И даже придумали ей имя... Соня...
Как вдруг я увидела тот самый взгляд,
Что смотрел на меня четырнадцать лет назад,
Говорящий, как он хотел бы увидеть нашу девочку...
После этой встречи я начала думать о том,
Что будет, когда наша дочь
Появится на свет:
Как она будет расти,
Развиваться,
Взрослеть, –
И о том, что будет ждать её;
Как к ней станет относиться мой супруг –
Её отец?..
Как он будет гулять, держа её за ручку,
Как он будет целовать её и ласкать,
Купать её...
Прикасаясь к ней...
Как станет на неё смотреть,
Будучи ее отцом?..
Ведь он даже меня старше на пятнадцать лет...
Время шло,
Наступил третий месяц беременности.
А эти мысли не выходили из головы,
И тревога не покидала сознание.
Я постоянно видела отца:
Его взгляд,
Что он принуждал делать меня,
При этом то и дело говоря о любви...
Неустанно, как заезженное кино, представлялась
Наша семейная жизнь,
Со всей её "любовью",
Улыбками и походами в кафе;
Всё то, о чём я думала,
Когда возвращалась после школы домой;
И этот бог по выходным;
И ожидание вечера,
Когда мамы снова не будет дома...
И эти слёзы по ночам
Перед воображаемым Господом
В ожидании помощи,
Которая никогда не приходила;
И страх,
Беззащитность,
Молчание...
Я возненавидела всех, кого должна любить,
И кто должен был любить меня:
Но один любил лишь своё вожделение,
Другой – мои страдания.
К середине третьего месяца
Моё состояние дошло до того,
Что я перестала спать,
Стала то и дело беспричинно плакать,
Раздражаться от любого не во время
Сказанного слова или прикосновения;
И мысль о том, что мой супруг
С нетерпением ждёт рождения дочери,
Стала вызывать к нему отвращение.
Однажды он сообщил, что очень быстро
Наша девочка подрастёт и пойдёт в первый класс;
Мы купим ей форму,
И она будет в ней очень мило смотреться;
Что он сам заплетёт ей косички,
Поможет одеться,
И они, держась за руки, отправятся в школу,
А она будет самой красивой девочкой!..
Я посмотрела на него с такой ненавистью,
С которой вспоминала только об отце!
Больше ни о чём другом думать я не могла.
Любые его разговоры о дочери и беременности –
Даже его взгляд –
Неизбежно вызывали во мне агрессию
И приводили к размышлению о том,
Что он – этот человек –
Будущий отец –
Может с ней сделать!..
Как же я его ненавидела:
Этот утешающе-ласковый голос,
Эта беспрестанная забота,
Этот взгляд!.. –
Нееет, –
Это не взгляд моего возлюбленного –
Это взгляд МОЕГО ОТЦА!
Я стала ненавидеть и её...
За то, что она станет объектом
Его вожделения и страсти,
За то, что она станет объектом
Вожделения и страсти для других!
А что стану делать я как мать?
Как я смогу её защитить?
И как я сумею всё это исправить?
Палата была просторной и светлой,
С приотворённым окном,
За которым в лазурном июльском небе
Чертили круги
На удивление большое количество стрижей.
Слегка кружилась голова,
Хотелось пить,
И я, слегка приподнявшись,
Опустилась обратно на подушку,
Закрыв глаза.
Ничего не хотелось видеть
И прежде всего потому,
Что рядом с кроватью сидел он.
Он молчал –
Почему в самые важные моменты все молчат? –
И было видно, что он плакал.
Он ничего не говорил,
Но одного мимолётного взгляда
На его недвижную,
Склонившуюся к собственной тени фигуру,
Одного присутствия этой фигуры
Было достаточно для того, чтобы прочесть:
" Что же ты наделала?..
Как ты могла?!"
Как я могла?..
Я и сама не знаю,
Я только знаю, что больше не хочу видеть и его.
ДОРОГА К НЕБЕСАМ
В период продвижения наших соединений на восток,
батальоном 230-го пехотного полка 76-й дивизии
был занят небольшой городок,
состоявший преимущественно из двухэтажных деревянных зданий,
с кирпичным основанием,
и заброшенной церкви –
в центральной части,
а также расходящихся по периферии,
вдоль невымощенных дорог,
облупившихся стареньких хибар
с покосившимися заборами и неухоженными газонами
Две роты батальона дислоцировались в нём
с целью установления контроля,
а также взаимоотношений с местным населением,
что поначалу проходило вполне спокойно:
жители относились к нам настороженно,
старались не контактировать,
но враждебности не проявляли;
солдаты же вели себя сдержанно,
налаживали товарообмен с гражданами,
угощали детей шоколадом
Напряжение потихоньку спадало
Так прошли два дня,
пока не поступил приказ
о карательных мероприятиях в отношении населения,
касающихся преимущественно лиц
еврейской национальности,
членов коммунистической партии,
подозреваемых в помощи и связях с партизанами
Ответственным за выполнение операции
был назначен заместитель командующего батальона,
чьи должностные обязанности исполнял я,
командир 2-й штурмовой роты,
гауптштурмфюрер Йозеф Хауфманн
Мероприятия по дознанию и выявлению причастных заняли полсуток,
не рассматривали объяснений,
не вдавались в подробности
из-за сжатости сроков реализации,
и окончены были к 18 часам,
в результате чего к утру следующего дня
было расстреляно свыше трехсот человек
Расстрелы не прекращались и на следующий день
Тела сбрасывались в ров:
не все были мёртвые,
закапывали так
Было ли мне жалко этих людей?
Нет, я не испытывал к ним сострадания
Было лишь странно смотреть на скопище раздетых,
грязных,
трясущихся от страха,
потерявших всякий человеческий облик существ,
с одичалыми, бессмысленными глазами жавшихся друг к другу,
готовыми беспрекословно подчиняться –
и тем скорее, чем сильнее их унижали –
любому нашему жесту,
а затем видеть их тела
как-то нелепо сваливающимися на тех,
кто уже лежал в земле
И являлось непостижимым, что мы лишали их морального облика,
чувства какого-либо достоинства,
жизни –
и сами же их за это презирали
Там были и дети,
процентов 10-15, –
а куда их было девать? –
они-то и раздражали больше всего,
потому что ничего не могли понять и всё время рыдали
Матери прижимали их к себе,
умоляли замолчать,
но те ничего не соображали во всеобщем ужасе и смятении
Некоторые солдаты стреляли в них первыми:
настолько был невыносим этот плачь
К концу второго дня меры,
поначалу вызвавшие нескрываемое негодование среди солдат
и в связи с которыми им было разрешено пить,
приобрели остервенелый характер
и распространились на всех жителей,
независимо от их принадлежности и вины
По городку прокатилась волна террора длинною в ночь
Остановить её было уже нельзя
и на всё,
включая надругательства над совсем юными
и даже маленькими девочками,
приходилось закрывать глаза
Таким образом количество убитых к утру третьего дня
возросло ещё на несколько десятков человек
По моему распоряжению тела,
обнаруженные после ночного разгула –
всего около 35 человек, –
были сложены под куполом обветшалой приходской церкви,
двери заколочены,
а само здание подожжено на рассвете,
когда нам был отдан приказ об оставлении города
и присоединении к батальону,
выдвигавшемуся дальше на восток
Мы шли уставшие,
угрюмые,
не выспавшиеся
Шли молча
Вид небосвода,
низко нависающего над бескрайней
и как будто выцветшей равниной
непроницаемой и онемевшей тенью угнетал
Мысли были тяжёлыми,
мрачными
и не хотелось признавать реальности:
не хотелось смотреть на бредущих молодых солдат,
оставляющих за собой такие следы,
не хотелось думать о том,
кто из них и что натворил в эту ночь,
что им пришлось пережить за минувшие три дня
и какими камнями они выкладывали себе путь,
по которому сейчас направлялись...
И трудно было бороться с совестью,
постоянно напоминавшей о содеянном,
заставить её замолчать:
она была несговорчива,
она угнетала мысли,
и что-то внутри говорило вкрадчивым,
едва слышным голосом,
что за эту Варфоломеевскую ночь придётся поплатиться
А ведь впереди ждали долгие месяцы войны –
и для кого-то этот срок будет намного меньше, –
но и об этом не хотелось думать
Расстояние не знало предела,
а голос был неумолим,
подавляя с каждым шагом всё сильнее и сильнее:
ведь если не признаться себе сейчас,
то будешь вынужден нести это с собой
по пыльной дороге,
через эту проклятую равнину,
через войну,
через всю жизнь –
