кровать с высоким изголовьем, не утопала в подушках, как могла ожидать на основе имеющейся в расположении информации о деревенской быте, а была по-солдатских ровно застелена покрывало в тон обоев.
Возле кровати стояла тумбочка, на полу — небольшой ковёр с подстершимся рисунком. По углам деревянные кресла.
В целом, комната, скорее, напоминала номер в стилизованной под старую русскую избу гостинице. Недорогую гостиницу, конечно.
И было там ещё что-то. То, чего быть не могло. Но до Маши далеко не сразу дошло, что именно ее смутило.
— Чего засмотрелась? — усмехнулась Агафья. — Нравится?
Маша неопределенно дернула плечами. Врать и лукавить она не любила. «Хоромы» Агафьи ее не впечатлили, но удивили — очень мало вязался тот образ, который она себе нарисовала, пока они шли сюда, с внешностью знахарки-гадалки и обстановкой ее личных апартаментов. Что-то подсказывало, не каждого, ой, не каждого, Агафья приглашает «за покрывало». За что же ей такая честь?
— Ну, да, — неожиданно легко прочитала Агафья Машины мысли. — Не барские хоромы. Зато мышами не воняет. Садись, она кивнула на одно из кресел. — Говорить будем.
Продолжая упрямо стоять, Маша решила перво-наперво выяснить, с какой все-таки целью она была удостоена личной аудиенции.
— Может, нам и говорить не о чем, — хмыкнула она. — Агафья, верно? А отчество ваше..?
Та ответила не сразу. Словно пробовала слова на вкус прежде, чем их выплюнуть.
— Можно и без отчества. У нас тут по-простому. Зови меня Вилена.
— Вилена, — Маша не сумела скрыть своего удивления.
— Ага, — подтвердила НеАгафья. — Вилена — Владимир Ильич Ленин. Слышала, небось, про такого?
Маша присвистнула, перевела взгляд на прикроватный столик, внезапно догадавшись, что именно смутило ее в каморке Агафьи (про себя она продолжала называть ее именно так).
Там лежали очки. Очки, которые мужественно пережили не одно десятилетие нелегкой жизни. Ветераны среди очков, можно сказать. Точно такие же пластмассовые были у Машиной бабушки. Один в один. И точно не могли быть у деревенской знахарки начала девятнадцатого века.
— Слышала я про Ленина, — задумчиво пробормотала Маша, подошла к столику, взяла очки, повертела их в руках и вопросительно уставилась на Агафью.
— Да, все верно, — кивнула старуха, без лишних слов догадавшись, о чем Маша спрашивает. — Единственное, что мне удалось захватить из двадцатого века — эти очки. И то потому, что они были у меня на носу, — невесело ухмыльнулась она. — Когда Настя вчера прибежала всполошенная и начала про тебя всякие страсти рассказывать, я сразу догадалась, откуда ты взялась. Ну, что я могу сказать с высоты моего опыта — попала ты, Маша, по полной программе.
И она засмеялась, потом закашлялась, глотнула воды, уселась в кресле, уложив ноги на маленький ящик специально для этого приспособленный, и стала ждать, когда Маша начнет задавать, наконец, вопросы.
Но Маша не торопилась. Знакомство с Агафьей-Виленой ее, скорее, расстроило, чем обрадовало. Тетка она, по всему видать, бойкая, а обратно вернуться не смогла. Оптимизма это открытие не вселяло.
Откуда Агафья взялась в девятнадцатом веке Маша примерно догадывалась, но решила все-таки уточнить.
— Вы с отцом моего Николаева в прошлое переехали? Давно здесь, значит?
Маша прикинула, что Агафье должно быть никак не меньше семидесяти лет. И она неплохо, надо сказать, сохранилась. Вот что значит, свежий воздух! И ботокса никакого не надо.
Раньше, должно быть, Агафья, была невероятной красавицей, если и теперь сохранила следы былой прелести, потускневшей, но все также благородной. Возможно, ее с Николаевым старшим связывали особые отношения, и она добровольно решила задержаться в прошлом на всю жизнь.
— Ясное дело, давно. А, главное, все так глупо получилось...
— Вы имеете ввиду ваше путешествие в прошлое? — уточнила Маша, тоже, наконец, присаживаясь. Разговор, судя по всему, у них будет не короткий.
Старуха фыркнула. Не смотря на возраст, она охранила такую ясность ума, что можно позавидовать.
— Путешествие... Я же с Николаевым до переброски даже знакома не была, — махнула она морщинистой рукой с розовыми, аккуратно подстриженными ногтями.
— А как же..? — удивилась Маша.
Довольно улыбнувшись, точно ждала этого вопроса много лет, Агафья рассказала свою историю.
Родилась она после Великой Отечественной войны — в конце сороковых — в семье, которая могла позволить дать ей не только безоблачное детство, но и отличное образование, собственную квартиру в Москве после совершеннолетия, и надежды на счастливую жизнь до самой старости.
— Только вот с именем они переборщили. Впрочем, назови они меня Октябриной, было бы еще хуже, — добавила Агафья. — Так что со старым именем я рассталась без сожаления.
«Ну могла бы уж при новых условиях, что-нибудь поприличнее выбрать», — язвительно заметила про себя Маша.
Однако планы, расписанные родителями Вилены вплоть до ее смерти, споткнулись сначала о перестройку, а потом уже о печально знаменитые 90-е.
— Ты же их застала? — прищурилась Агафья.
Маша пожала плечами.
— Я тогда еще мелкая была.
— Тогда ты меня не поймешь, — вздохнула старуха. Маша, прикусила губу и промолчала. Не будет она кому попало рассказывать, что, может, побольше некоторых про 90-е знает. Только молчит. — Я до начала 90-х в НИИ работала. Планировала кандидатскую по биологии защищать. А когда все рухнуло, ни о какой науке, понятно, уже не думала. Выживать надо было. Что могла — в комиссионку отнесла (хорошо, родители не дожили). А потом в торговлю, как все, пошла...
— И как это все связано с Николаевым? — нетерпеливо перебила ее Маша. Таких историй она в соцсетях начиталась в свое время, и жалости к ее героям уже не испытывала. Надоело.
— А никак. Вернее, это никак не было связано, пока я от поезда не отстала, — если Агафья и обиделась на Машу, то вида не подала. — Возвращалась я из очередной «командировки» в Польшу, вышла на станции в туалет (приспичило мне видите ли), а когда вернулась, поезд уже ушел. Вместе с товаром, деньгами и документами. Станция небольшая была, людей мало. А кто, есть — оборванцы-оборванцами — такие на билет точно не дадут. И тут мужика увидела. Одет прилично, деньги, судя по всему, водятся. Пошла за ним — дура. Думала, догоню, слезу вышибу, он и поможет. А мужик этот за здание вокзала «шмыг». Я за ним. А там тупик. Кроме нас двоих никого нет. И вдруг в Московской области — представляешь мое удивление! — откуда ни возьмись торнадо налетело. Мужика этого закрутило, засосало. Я думаю — ну приехали. Если его не спасу — кто мне денег даст? И полезла, идиотка, в самую воронку...
— И так вы оказались в прошлом, — закончила за Агафью Маша.
— И так я осталась в прошлом навсегда, — выразительно поправила Машу старуха.
Маша отвела глаза в сторону и задумалась. Задумалась так глубоко, что не с первого раза услышала напоминающее о существовании собеседника покашливание Агафьи. Очнувшись, Маша решительно выпрямилась, вздернула подбородок и в упор посмотрела в умные проницательные глаза старухи. Та спокойно приняла Машин вызов, взгляд не отвела, только чуть криво ухмыльнулась, не открывая губ, чтобы не демонстрировать лишний раз сильно поредевшие в отсутствие цивилизованной стоматологии зубы.
— Кажется, я знаю, о чем ты думаешь.
— Попробуйте угадать, — Маша подняла бровь. — Дара прорицания, как мы только что выяснили, у вас нет.
Такой поворот беседы Агафье не пришелся по душе. Она, дура старая, надеялась, заиметь в лице Маши союзницу. Думала, с высоты своего опыта стать ее наставницей, чтобы потом направить туда, куда задумала, едва узнала от Настьки, что еще одна пришелица в прошлое пожаловала. Но с этой девицей, похоже, будет не просто. Видать, за тридцать лет сильно выросло самомнение у молодежи. Только зря она думает, что легко от Вилены Поляковой отделается. Ни девяностые ее не сломали, ни старик Николаев. Куда этой Маше с ней тягаться?
— А думаешь ты, Мария, что это я осталась здесь навсегда. Что с меня взять? Уж ты-то найдешь способ вернуться обратно. Кого надо обманешь, кому надо — понравишься. Наизнанку вывернешься, а что-нибудь да придумаешь. Не так, скажешь?
Маша улыбнулась. Снисходительно. Угадала она — и что с того? Это же чистая правда. И месяца не пройдет, как Маша вернется в нормальный мир, с человеческими туалетами, хорошими шампунями, самолетами и бесконечными удовольствиями, которыми так легко была заполнена ее прошлая жизнь.
Единственное, она не удержалась от вопроса, не подтвердив, но и не опровергнув догадку Агафьи. Тут и спорить не о чем.
— А почему отец нынешнего Николаева позволил тебе остаться в имении? Меня, как только я сюда попала, то и дело грозятся убить. И, скорее всего, давно бы грохнули, если бы Андрей был чуть менее благороден. Но он меня сто лет знает. А ты, как я поняла, свалилась, на его отца, как снег на голову?
Не сразу ответила Агафья. Откинулась в кресле, руки на животе сложила. Не стоит выдавать своего торжества. Сказать необходимое и не сболтнуть лишнего. Рано еще. Не дозрела ягодка.
— Чаю я тебе не предлагаю. Времени у нас мало. Скоро молодые господа, — «господа» Агафья произнесла презрительно. Сколько лет прошло, а смириться Вилена со своим низким здесь происхождением так и не смогла. Одно радует — бояться они ее все: от старой хозяйки до последней дворовой девки. Николаев старший, и тот опасался, хотя единственный правду о ней знал. И правильно боялся. — Скоро молодые господа устанут ждать и помешают нам закончить разговор.
В хорошо натопленной хате Агафьи Маша отогрелась. Даже платье чуть-чуть подсохло. От чаю она бы, может, и не отказалась, но дослушать, как выпуталась ее предшественница хотело тоже.
— Обойдусь, — буркнула она. — Рассказывайте уже.
— Когда мы с Александром — с отцом Андрея — приземлись, он не сразу понял, что меня с собой притащил. Все слишком быстро для него произошло. Я сама к нему с расспросами кинулась. Что, говорю, за фокусы? Где станция? Где люди? Где дорога на Москву? Он минут пять на меня в шоке таращился, а потом, наконец, выдал. Нет, мол, мадам, для вас больше Москвы, ибо попали вы с самый, что ни есть восемнадцатый век, и делать, что с вами, ума не приложу, — предаваясь воспоминаниям, которые озвучивала впервые и с удовольствием, Агафья старалась не упустить ни одной даже совершенно бесполезной с любых точек зрения подробности самого значительного события в своей жизни. В то время, как Маше не терпелось поскорее перейти к сути. Поэтому она ерзала в кресле и бросала на рассказчицу нетерпеливые взгляды. — Опущу тот неловкий момент, как я ему с научной точки зрения пыталась доказать невозможность путешествия во времени. Он мне даже не отвечал. Думаю, в этот момент уже решил, что со мной делать. Пока я сыпала умными цитатами, он нашел свой тайник, переоделся неспеша, нахлобучил шляпу и сказал на прощанье: «Хотите верьте, хотите нет. Вы здесь — и вам тут не рады. До ближайшей деревни километров 50. Скоро стемнеет, и очень надеюсь, что вас не сожрут дикие звери в первую же ночь». После чего он пожелал мне удачи и исчез...
— Телепортировался, — догадалась Маша.
— Точно, — подтвердила Агафья. — Но тогда я этого еще не знала. Я решила, что всему есть разумное объяснение, но тот момент мне гораздо важнее было добраться до людей. Скажу честно, — Агафья скривилась в горькой усмешке. — Не думала после развала Союза, что еще когда-нибудь найду применение своим знаниям. Но когда наступила ночь, а я все еще была в лесу — голодная, мучимая жаждой и страхом— абсолютным страхом, который не испытывала никогда ни до, ни после (думаю, в ту ночь я поняла, что чувствовал Гагарин, первым среди людей покидая Землю) — то решила, если не выживу, то недаром судьба выкинула меня из моей предсказуемой жизни на рынок. И я выжила. Не умерла с голоду, не дала себя слопать ни одной лесной твари. Я бродила по лесу в каких-то жалких пятидесяти километрах от людей, но не могла найти дорогу почти пять дней. Мне было уже все равно восемнадцатый это век или сорок первый (хотя в сорок первом я бы, конечно, не хотела оказаться по Москвой). Но страстно желала я только одного — выйти к людям. И спас меня в итоге счастливый случай.
Маша заслушалась и не обратила внимания на грохот снаружи и возбужденные голоса. Что говорить об Агафье: она, кажется, была так рада, наконец, хоть кому-то поведать историю своих злоключений, что и вовсе совершила повторное путешествие в прошлое— на сей раз в своих воспоминаниях — на тридцать лет назад.
— На пятый день скитаний я совершенно выбилась сил, однако все еще не теряла надежду. Но когда увидела ее, не сразу выскочила на встречу. Эти пять дней в лесу научили меня быть острожной, тихой и очень внимательной. В будущем это не раз спасало мне жизнь.
— Кого увидели? — Машу все больше раздражали лирические отступления Агафьи. Пусть бы уже переходила к главному — как биолог Вилена стала бабкой Агафьей.
— Я увидела старуху. Сначала я решила, что ей никак не меньше девяноста лет — она не шла, а тащила свое сухое, как мертвое дерево тело, опираясь на длинный самодельный посох. Седые редкие волосы выбились из-под теплой косынки. Поверх длинного черного платья была надета ношеная-переношенная лоснящаяся от сального жира дубленка. Я удивилась — ведь на улице было совсем не холодно. Но даже укутанная с ног до головы, она мелко дрожала, точно от озноба. Кроме того, старуха была почти слепа. Согнувшись к земле, она тщетно пыталась найти что-то, не находила, и, очевидно, по этой причине постоянно охала и причитала.
—Кто эта старуха? Агафья — вы что — роман пишете!? Ну невыносимо скучен Пришвин в вашем исполнении! Еще белочек и зайчиков в свою историю вставьте!
Тут уж Агафья действительно обиделась. Сколько лет она держала при себе свои истинные чувства, мысли, страдания. Сколько перенесла всего, сколько секретов хранила. Но больше всего, уже устроившись, обретя свой — \какой-никакой — дом, кусок хлеба (образно говоря), она страдала от одиночества, от невозможности обсудить все эти невероятные тридцать лет с кем-либо. И вот, на старости лет, счастье привалило в лице наглой и нетерпеливой Маши из двадцать первого века.
— Неинтересно — я тебя здесь не держу. Дверь открыта — ступай прочь. Ни слова больше не скажу, — насупившись, она нацепила на нос те самые, заслуженные очки, которые, судя по тому, как она щурилась, уже давно перестали ей служить верой и правдой, взяла со столика потрепанную книгу и, наклонившись к свече, сделала вид, что углубилась в чтение.
Маша досадливо завертелась, выждала какое-то время, думая, что желание Агафьи поболтать окажется сильнее обиды, нанесенной Машей (она уже десять раз отругала себя за несдержанность. Ну что стоило уступить старушке? С другой стороны, сюда в любой момент могли вломиться младшие Николаевы, которые там, наверное, уже околели), поняла, что бывший биолог настроена решительно, поэтому встала и, не оглядываясь, направилась к выходу.
Что? Вот так просто и уйдет? Агафья возмущенно выпучила глаза под тонкими стеклами старых очков. И хотя голова ее все еще была наклонена к книге, взгляд возмущенно провожал удаляющуюся Машу.
Нет, не будет она ее уговаривать. Хотя, конечно, чертовски любопытно узнать, как она тут выжила.
Возле кровати стояла тумбочка, на полу — небольшой ковёр с подстершимся рисунком. По углам деревянные кресла.
В целом, комната, скорее, напоминала номер в стилизованной под старую русскую избу гостинице. Недорогую гостиницу, конечно.
И было там ещё что-то. То, чего быть не могло. Но до Маши далеко не сразу дошло, что именно ее смутило.
— Чего засмотрелась? — усмехнулась Агафья. — Нравится?
Маша неопределенно дернула плечами. Врать и лукавить она не любила. «Хоромы» Агафьи ее не впечатлили, но удивили — очень мало вязался тот образ, который она себе нарисовала, пока они шли сюда, с внешностью знахарки-гадалки и обстановкой ее личных апартаментов. Что-то подсказывало, не каждого, ой, не каждого, Агафья приглашает «за покрывало». За что же ей такая честь?
— Ну, да, — неожиданно легко прочитала Агафья Машины мысли. — Не барские хоромы. Зато мышами не воняет. Садись, она кивнула на одно из кресел. — Говорить будем.
Продолжая упрямо стоять, Маша решила перво-наперво выяснить, с какой все-таки целью она была удостоена личной аудиенции.
— Может, нам и говорить не о чем, — хмыкнула она. — Агафья, верно? А отчество ваше..?
Та ответила не сразу. Словно пробовала слова на вкус прежде, чем их выплюнуть.
— Можно и без отчества. У нас тут по-простому. Зови меня Вилена.
— Вилена, — Маша не сумела скрыть своего удивления.
— Ага, — подтвердила НеАгафья. — Вилена — Владимир Ильич Ленин. Слышала, небось, про такого?
Маша присвистнула, перевела взгляд на прикроватный столик, внезапно догадавшись, что именно смутило ее в каморке Агафьи (про себя она продолжала называть ее именно так).
Там лежали очки. Очки, которые мужественно пережили не одно десятилетие нелегкой жизни. Ветераны среди очков, можно сказать. Точно такие же пластмассовые были у Машиной бабушки. Один в один. И точно не могли быть у деревенской знахарки начала девятнадцатого века.
— Слышала я про Ленина, — задумчиво пробормотала Маша, подошла к столику, взяла очки, повертела их в руках и вопросительно уставилась на Агафью.
— Да, все верно, — кивнула старуха, без лишних слов догадавшись, о чем Маша спрашивает. — Единственное, что мне удалось захватить из двадцатого века — эти очки. И то потому, что они были у меня на носу, — невесело ухмыльнулась она. — Когда Настя вчера прибежала всполошенная и начала про тебя всякие страсти рассказывать, я сразу догадалась, откуда ты взялась. Ну, что я могу сказать с высоты моего опыта — попала ты, Маша, по полной программе.
И она засмеялась, потом закашлялась, глотнула воды, уселась в кресле, уложив ноги на маленький ящик специально для этого приспособленный, и стала ждать, когда Маша начнет задавать, наконец, вопросы.
Но Маша не торопилась. Знакомство с Агафьей-Виленой ее, скорее, расстроило, чем обрадовало. Тетка она, по всему видать, бойкая, а обратно вернуться не смогла. Оптимизма это открытие не вселяло.
Откуда Агафья взялась в девятнадцатом веке Маша примерно догадывалась, но решила все-таки уточнить.
— Вы с отцом моего Николаева в прошлое переехали? Давно здесь, значит?
Маша прикинула, что Агафье должно быть никак не меньше семидесяти лет. И она неплохо, надо сказать, сохранилась. Вот что значит, свежий воздух! И ботокса никакого не надо.
Раньше, должно быть, Агафья, была невероятной красавицей, если и теперь сохранила следы былой прелести, потускневшей, но все также благородной. Возможно, ее с Николаевым старшим связывали особые отношения, и она добровольно решила задержаться в прошлом на всю жизнь.
— Ясное дело, давно. А, главное, все так глупо получилось...
— Вы имеете ввиду ваше путешествие в прошлое? — уточнила Маша, тоже, наконец, присаживаясь. Разговор, судя по всему, у них будет не короткий.
Старуха фыркнула. Не смотря на возраст, она охранила такую ясность ума, что можно позавидовать.
— Путешествие... Я же с Николаевым до переброски даже знакома не была, — махнула она морщинистой рукой с розовыми, аккуратно подстриженными ногтями.
— А как же..? — удивилась Маша.
Довольно улыбнувшись, точно ждала этого вопроса много лет, Агафья рассказала свою историю.
Родилась она после Великой Отечественной войны — в конце сороковых — в семье, которая могла позволить дать ей не только безоблачное детство, но и отличное образование, собственную квартиру в Москве после совершеннолетия, и надежды на счастливую жизнь до самой старости.
— Только вот с именем они переборщили. Впрочем, назови они меня Октябриной, было бы еще хуже, — добавила Агафья. — Так что со старым именем я рассталась без сожаления.
«Ну могла бы уж при новых условиях, что-нибудь поприличнее выбрать», — язвительно заметила про себя Маша.
Однако планы, расписанные родителями Вилены вплоть до ее смерти, споткнулись сначала о перестройку, а потом уже о печально знаменитые 90-е.
— Ты же их застала? — прищурилась Агафья.
Маша пожала плечами.
— Я тогда еще мелкая была.
— Тогда ты меня не поймешь, — вздохнула старуха. Маша, прикусила губу и промолчала. Не будет она кому попало рассказывать, что, может, побольше некоторых про 90-е знает. Только молчит. — Я до начала 90-х в НИИ работала. Планировала кандидатскую по биологии защищать. А когда все рухнуло, ни о какой науке, понятно, уже не думала. Выживать надо было. Что могла — в комиссионку отнесла (хорошо, родители не дожили). А потом в торговлю, как все, пошла...
— И как это все связано с Николаевым? — нетерпеливо перебила ее Маша. Таких историй она в соцсетях начиталась в свое время, и жалости к ее героям уже не испытывала. Надоело.
— А никак. Вернее, это никак не было связано, пока я от поезда не отстала, — если Агафья и обиделась на Машу, то вида не подала. — Возвращалась я из очередной «командировки» в Польшу, вышла на станции в туалет (приспичило мне видите ли), а когда вернулась, поезд уже ушел. Вместе с товаром, деньгами и документами. Станция небольшая была, людей мало. А кто, есть — оборванцы-оборванцами — такие на билет точно не дадут. И тут мужика увидела. Одет прилично, деньги, судя по всему, водятся. Пошла за ним — дура. Думала, догоню, слезу вышибу, он и поможет. А мужик этот за здание вокзала «шмыг». Я за ним. А там тупик. Кроме нас двоих никого нет. И вдруг в Московской области — представляешь мое удивление! — откуда ни возьмись торнадо налетело. Мужика этого закрутило, засосало. Я думаю — ну приехали. Если его не спасу — кто мне денег даст? И полезла, идиотка, в самую воронку...
— И так вы оказались в прошлом, — закончила за Агафью Маша.
— И так я осталась в прошлом навсегда, — выразительно поправила Машу старуха.
Маша отвела глаза в сторону и задумалась. Задумалась так глубоко, что не с первого раза услышала напоминающее о существовании собеседника покашливание Агафьи. Очнувшись, Маша решительно выпрямилась, вздернула подбородок и в упор посмотрела в умные проницательные глаза старухи. Та спокойно приняла Машин вызов, взгляд не отвела, только чуть криво ухмыльнулась, не открывая губ, чтобы не демонстрировать лишний раз сильно поредевшие в отсутствие цивилизованной стоматологии зубы.
— Кажется, я знаю, о чем ты думаешь.
— Попробуйте угадать, — Маша подняла бровь. — Дара прорицания, как мы только что выяснили, у вас нет.
Такой поворот беседы Агафье не пришелся по душе. Она, дура старая, надеялась, заиметь в лице Маши союзницу. Думала, с высоты своего опыта стать ее наставницей, чтобы потом направить туда, куда задумала, едва узнала от Настьки, что еще одна пришелица в прошлое пожаловала. Но с этой девицей, похоже, будет не просто. Видать, за тридцать лет сильно выросло самомнение у молодежи. Только зря она думает, что легко от Вилены Поляковой отделается. Ни девяностые ее не сломали, ни старик Николаев. Куда этой Маше с ней тягаться?
— А думаешь ты, Мария, что это я осталась здесь навсегда. Что с меня взять? Уж ты-то найдешь способ вернуться обратно. Кого надо обманешь, кому надо — понравишься. Наизнанку вывернешься, а что-нибудь да придумаешь. Не так, скажешь?
Маша улыбнулась. Снисходительно. Угадала она — и что с того? Это же чистая правда. И месяца не пройдет, как Маша вернется в нормальный мир, с человеческими туалетами, хорошими шампунями, самолетами и бесконечными удовольствиями, которыми так легко была заполнена ее прошлая жизнь.
Единственное, она не удержалась от вопроса, не подтвердив, но и не опровергнув догадку Агафьи. Тут и спорить не о чем.
— А почему отец нынешнего Николаева позволил тебе остаться в имении? Меня, как только я сюда попала, то и дело грозятся убить. И, скорее всего, давно бы грохнули, если бы Андрей был чуть менее благороден. Но он меня сто лет знает. А ты, как я поняла, свалилась, на его отца, как снег на голову?
Не сразу ответила Агафья. Откинулась в кресле, руки на животе сложила. Не стоит выдавать своего торжества. Сказать необходимое и не сболтнуть лишнего. Рано еще. Не дозрела ягодка.
— Чаю я тебе не предлагаю. Времени у нас мало. Скоро молодые господа, — «господа» Агафья произнесла презрительно. Сколько лет прошло, а смириться Вилена со своим низким здесь происхождением так и не смогла. Одно радует — бояться они ее все: от старой хозяйки до последней дворовой девки. Николаев старший, и тот опасался, хотя единственный правду о ней знал. И правильно боялся. — Скоро молодые господа устанут ждать и помешают нам закончить разговор.
В хорошо натопленной хате Агафьи Маша отогрелась. Даже платье чуть-чуть подсохло. От чаю она бы, может, и не отказалась, но дослушать, как выпуталась ее предшественница хотело тоже.
— Обойдусь, — буркнула она. — Рассказывайте уже.
— Когда мы с Александром — с отцом Андрея — приземлись, он не сразу понял, что меня с собой притащил. Все слишком быстро для него произошло. Я сама к нему с расспросами кинулась. Что, говорю, за фокусы? Где станция? Где люди? Где дорога на Москву? Он минут пять на меня в шоке таращился, а потом, наконец, выдал. Нет, мол, мадам, для вас больше Москвы, ибо попали вы с самый, что ни есть восемнадцатый век, и делать, что с вами, ума не приложу, — предаваясь воспоминаниям, которые озвучивала впервые и с удовольствием, Агафья старалась не упустить ни одной даже совершенно бесполезной с любых точек зрения подробности самого значительного события в своей жизни. В то время, как Маше не терпелось поскорее перейти к сути. Поэтому она ерзала в кресле и бросала на рассказчицу нетерпеливые взгляды. — Опущу тот неловкий момент, как я ему с научной точки зрения пыталась доказать невозможность путешествия во времени. Он мне даже не отвечал. Думаю, в этот момент уже решил, что со мной делать. Пока я сыпала умными цитатами, он нашел свой тайник, переоделся неспеша, нахлобучил шляпу и сказал на прощанье: «Хотите верьте, хотите нет. Вы здесь — и вам тут не рады. До ближайшей деревни километров 50. Скоро стемнеет, и очень надеюсь, что вас не сожрут дикие звери в первую же ночь». После чего он пожелал мне удачи и исчез...
— Телепортировался, — догадалась Маша.
— Точно, — подтвердила Агафья. — Но тогда я этого еще не знала. Я решила, что всему есть разумное объяснение, но тот момент мне гораздо важнее было добраться до людей. Скажу честно, — Агафья скривилась в горькой усмешке. — Не думала после развала Союза, что еще когда-нибудь найду применение своим знаниям. Но когда наступила ночь, а я все еще была в лесу — голодная, мучимая жаждой и страхом— абсолютным страхом, который не испытывала никогда ни до, ни после (думаю, в ту ночь я поняла, что чувствовал Гагарин, первым среди людей покидая Землю) — то решила, если не выживу, то недаром судьба выкинула меня из моей предсказуемой жизни на рынок. И я выжила. Не умерла с голоду, не дала себя слопать ни одной лесной твари. Я бродила по лесу в каких-то жалких пятидесяти километрах от людей, но не могла найти дорогу почти пять дней. Мне было уже все равно восемнадцатый это век или сорок первый (хотя в сорок первом я бы, конечно, не хотела оказаться по Москвой). Но страстно желала я только одного — выйти к людям. И спас меня в итоге счастливый случай.
Маша заслушалась и не обратила внимания на грохот снаружи и возбужденные голоса. Что говорить об Агафье: она, кажется, была так рада, наконец, хоть кому-то поведать историю своих злоключений, что и вовсе совершила повторное путешествие в прошлое— на сей раз в своих воспоминаниях — на тридцать лет назад.
— На пятый день скитаний я совершенно выбилась сил, однако все еще не теряла надежду. Но когда увидела ее, не сразу выскочила на встречу. Эти пять дней в лесу научили меня быть острожной, тихой и очень внимательной. В будущем это не раз спасало мне жизнь.
— Кого увидели? — Машу все больше раздражали лирические отступления Агафьи. Пусть бы уже переходила к главному — как биолог Вилена стала бабкой Агафьей.
— Я увидела старуху. Сначала я решила, что ей никак не меньше девяноста лет — она не шла, а тащила свое сухое, как мертвое дерево тело, опираясь на длинный самодельный посох. Седые редкие волосы выбились из-под теплой косынки. Поверх длинного черного платья была надета ношеная-переношенная лоснящаяся от сального жира дубленка. Я удивилась — ведь на улице было совсем не холодно. Но даже укутанная с ног до головы, она мелко дрожала, точно от озноба. Кроме того, старуха была почти слепа. Согнувшись к земле, она тщетно пыталась найти что-то, не находила, и, очевидно, по этой причине постоянно охала и причитала.
—Кто эта старуха? Агафья — вы что — роман пишете!? Ну невыносимо скучен Пришвин в вашем исполнении! Еще белочек и зайчиков в свою историю вставьте!
Тут уж Агафья действительно обиделась. Сколько лет она держала при себе свои истинные чувства, мысли, страдания. Сколько перенесла всего, сколько секретов хранила. Но больше всего, уже устроившись, обретя свой — \какой-никакой — дом, кусок хлеба (образно говоря), она страдала от одиночества, от невозможности обсудить все эти невероятные тридцать лет с кем-либо. И вот, на старости лет, счастье привалило в лице наглой и нетерпеливой Маши из двадцать первого века.
— Неинтересно — я тебя здесь не держу. Дверь открыта — ступай прочь. Ни слова больше не скажу, — насупившись, она нацепила на нос те самые, заслуженные очки, которые, судя по тому, как она щурилась, уже давно перестали ей служить верой и правдой, взяла со столика потрепанную книгу и, наклонившись к свече, сделала вид, что углубилась в чтение.
Маша досадливо завертелась, выждала какое-то время, думая, что желание Агафьи поболтать окажется сильнее обиды, нанесенной Машей (она уже десять раз отругала себя за несдержанность. Ну что стоило уступить старушке? С другой стороны, сюда в любой момент могли вломиться младшие Николаевы, которые там, наверное, уже околели), поняла, что бывший биолог настроена решительно, поэтому встала и, не оглядываясь, направилась к выходу.
Что? Вот так просто и уйдет? Агафья возмущенно выпучила глаза под тонкими стеклами старых очков. И хотя голова ее все еще была наклонена к книге, взгляд возмущенно провожал удаляющуюся Машу.
Нет, не будет она ее уговаривать. Хотя, конечно, чертовски любопытно узнать, как она тут выжила.
