Зато Николаева Маша могла рассмотреть прекрасно. При виде нее — растрепанной, вымазанной в саже и крови, с безумными, уставшими глазами, а, главное, с топором наперевес — изумление в его глазах сменилось тревогой, стремительно перерастающей в ужас.
Тотчас же отпустил он руки маленькой барышни, сделал два больших шага к Маше, но был остановлен криком.
— Мари, дорогая моя Мари! Девочка! — между Николаевым и Машей выросла, облаченная во все черное — как ворона — фигура Ольги Павловны. — Где ты пропадала? Что с тобой, милая моя?
Не успела Маша оглянуться, как Ольга Павловна заключила ее в столь крепкие объятия, что на какое-то мгновение показалось, будто ее истинная цель Машу в этих объятиях и придушить ненароком. На всякий случай Маша покрепче ухватилась за топорище и прошипела матери Николаева (даже, наверное, прохрипела) в самое ухо, оттянутое погромленным рубином в золотой огранке:
— Пустите, у меня топор в руке — могу его уронить случайно. На вас.
Подействовала ли на Ольгу Павловну угроза, или она одумалась, что перед чужими так уж откровенно убивать Машу не стоит, но железные тиски она ослабила, но в ответ так же тихо сказала:
— Скажешь про себя хоть слово перед Рогинскими — глотку зубами перегрызу. Ты наша родня близкая. Поняла?
Маша быстро смекнула, что в качестве близкой родни у нее появится сразу много новых привилегий, поэтому легко согласилась. Только не удержалась и, прежде чем мило улыбнуться (насколько она была способна мило улыбаться вообще), посмотрела из-за плеча Ольги Павловны на Николаева.
Он застыл в движении, переводя напряженно-изумленный взгляд с Маши на Ольгу Павловну. Кажется, если бы Маша хоть моргнула, он, не задумываясь, бросился бы оттаскивать от нее мать.
Но Маша смотрела на него, не моргая. Изо всех силенок она подавляла в себе желание оглянуться в ту сторону, откуда чувствовала на себе любопытный девичий взгляд.
— Мария Игоревна, с вами все в порядке? Вам нужна моя помощь? — наконец, выдавил из себя Николаев. Каждое слово давалось ему с трудом — он еще не до конца овладел собой и говорил хрипло, чтобы не выдать тревоги.
Ага, отлично все! Маша ведь каждый день вся в кровище с топором по утрам разгуливает. Возможно, она и озвучила свои мысли, но опять вмешалась Ольга Павловна.
— Андрей! Все расспросы потом. Уверена, Мари с удовольствием расскажет, что с ней произошло, как только умоется и переоденется. Тогда мы и представим ее нашим гостям, — тут она споткнулась, издала звук, который Маша никогда прежде не слышала от нее и предположила, что он должен означать смех. — Что же это я? Каким гостям — нашим дорогим почти родственникам.
Тут голос подал высокий старик. Такой высокий, что юная барышня едва дотягивалась ему до груди. Помимо роста, который старик еще увеличивал внушительной шляпой, которая упрямо стремилась подпереть хмурое утреннее небо, его отличительной чертой были густые с проседью бакенбарды, тщательно расчесанные несмотря на то, что господа провели, по всей видимости, в пути целую ночь.
— Ну чего же ждать, Ольга Павловна? — произнес он обманчиво-добродушным тоном, в котором сквозила сталь, не прикрытая невинностью фразы. — Мы будем счастливы познакомиться со всей вашей родней... хм... нашей родней... прямо теперь. Тем паче, что она у вас такая прелюбопытная, — и он вперил в Машу настолько пронзительный взгляд, что ей показалось будто это и не взгляд вовсе, а длинная острая игла, проколовшая ее насквозь, позволив старику внимательно ознакомиться с Машиными внутренностями.
Меньше секунды потребовалось Ольге Павловне, чтобы стереть досаду с лица и придать ему обычное выражение высокомерного достоинства. Она обернулась и сдержанно раздвинув уголки губ, произнесла.
— Ну, право же, Павел Аполлонович, пожалейте бедную девушку — ей, видно, осталось этой ночью. А, впрочем, — Ольга Павловна едва заметно махнула рукой. — Павел Аполлонович, Елена Дмитриевна, Наталья Павловна разрешите представить мою двоюродную племянницу — дочь двоюродной сестры покойного мужа — Марию Игоревну Глинскую, — и обернулась к Маше. Небось, сама в шоке от того, что делает. — Мари — это Павел Аполлонович, Елена Дмитриевна, Наталья Павловна Рогинские — наши будущие родственники. Наталья Павловна — невеста Андрея, — последнюю фразу она произнесла с гордостью.
После официального представления Николаеву ничего не оставалось делать, как вернуться к своей невесте и вновь взять ее за руку. Но перед этим он бросил на Машу быстрый взгляд, в котором та прочитала.... нет, ничего она там не прочитала — сплошные загадки.
Наталья Павловна явила из-под капора невероятно милое лицо — почти кукольное, если бы не пронзительные и холодные глаза отца, которые вонзили в Машу вторую иглу.
— Мы, Ольга Павловна, сами виноваты. Отец отправил курьера с письмом о нашем скором прибытии, но кучер слишком усердно подгонял лошадей. Курьер задержался, а мы прибыли слишком рано. Если бы не эти обстоятельства у дорогой Марии Игоревны было бы время отмыть кровь с лица.
Свойственная самой Маше прямота в невесте Николаева удивила последнюю, но почему-то не расположила к себе.
— Ничего страшного, — огрызнулась она в реверансе. — Думаю, у вас еще будет шанс увидеть меня при параде. Знала бы, что к нам дорогие будущие родственники пожалуют, — «будущие родственники» она произнесла с нажимом и ядовито посмотрела на Николаева, — уши бы помыла.
Кукольную язву Машины слова нисколько не шокировали. Зато ее мать — рано постаревшая тихая женщина в невзрачном дорожном платье — изумленно ахнула за спиной мужа, откуда ее почти не было видно.
Дальнейшему развитию событий помешал другой крик. Он прозвучал откуда-то сзади и сразу привлек всеобщее внимание.
Не менее грязный и взлохмаченный, чем сама Маша, откуда ни возьмись вырулил Егор. Увидев благородное собрание, он хотел незаметно скрыться в своей каморке, но вдруг среди прочих узнал Машу. При виде нее, он не сразу сообразил, что произошло — просто истошно закричал, стянул с головы картуз, бросил его на землю, затем грохнулся на колени сам и проворно пополз к Маше на глазах у оторопевших от стремительно меняющихся событий Рогинских.
Проворно миновав половину двора, Егор выдохся, приложился лбом к земле, передохнул в гробовой тишине (даже Ольга Павловна не нашлась, как стоит реагировать на нелепый и странный выпад крепостного), поднял полное отчаянного ужаса лицо и, не сводя с Маши молящих глаз, поползл дальше.
Маша также молча, как и остальные, наблюдала за передвижением своего несостоявшегося убийцы, испытывая смешанные чувства. С одной стороны, злорадство при виде поверженного врага, смешанное с непреодолимым желанием показать Егору язык и выкрикнуть «что, съел?». С другой, в её теперешние планы не входило разоблачение конюха — все равно, что наказать киллера, не выяснив, кто заказчик.
Опустив голову, она сквозь ресницы обвела присутствующих внимательным взглядом. На Рогинских особенно не задерживалась — их реакцию просчитать было не сложно: забитая Елена Дмитриевна вцепилась в рукав супруга, а тот, делая незаметные для окружающих попытки высвободиться, хмуро и вопросительно смотрел… на Ольгу Павловну. «Это что же то, любезнейшая, тут происходит? А не пора ли нам в обратный путь собираться?» — говорил его тяжёлый хмурый взгляд
Наталия Павловна приподняла красивые пушистые русые брови и смотрела то на Егора, то на жениха, рассчитывая, видимо, получить разумные разъяснения.
Но Николаев ничего никому объяснять не собирался, так как сам пребывал в крайнем изумлении. Однако его состояние, выраженное целой граммов эмоций от удивления до раздражения, Маша не смогла интерпретировать ни в его защиту (хотя подсознательно и пыталась), ни, наоборот, принять, как признание вины.
Спокойнее остальных к происходящему отнеслась Ольга Павловна. Не теряя внешнего достоинства, наблюдала она за приближением Егора в ожидании, что будет дальше.
А дальше Егор, наконец, достиг своей цели, которой оказалось платье Маши. Вернее, его подол. Как следует не отдышавшись, он схватился за него так крепко, что Маша аж присела невольно, и целуя неистово — хотя со стороны могло показаться, что он обтирает Машиным платьем мокрое лицо — забубнил голосом деревенского священника.
— Матушка, матушка, матушка. Счастье-то какое! Не дал, Господь, мне грех на душу взять. Милая, добрая, прости — сам не прощу, но хоть ты… матушка, матушка…
Тут уж Николаев не выдержал, подскочил к Егору и стал оттаскивать его прочь от Маши. Та, в свою очередь, молча и напряжённо тянула захваченное в плен платье на себя. Однако Егор держался стойко — платья не отдавал, выть не переставал.
— Да что с тобой? Отпусти, прочь иди! С ума вы тут посходили, что ли.., — вознегодовал Николаев и посмотрел на Машу так, как будто это она в активностях Егора замешана.
Угу, а кто еще?
— Да угомоните же вы его! — прогремел Павел Аполлонович. — Голова трещит. Тишка, Степан, — еще больше повысил он голос. Невидимые до сих пор из-за кареты выскочили два здоровяка, которые хоть и были облачены в приличные костюмы, по всей видимости, служили у Рогинского телохранителями, денщиками и ещё Бог его разберёт кем.
Не дожидаясь дополнительных распоряжений, они бросились на подмогу Николаеву.
— И палками его потом, и палками, — кровожадно не унимался Рогинский, обращаясь к Ольге Павловне. — Не жалеть паршивца! Чтобы год сидеть не мог, мерзавец!
Внешне не принимавшая участия в потасовке мать Николаева, сузила глаза, чтобы не расплескать свой чёрный гнев, наблюдала за Егором.
— Не беспокойтесь, Павел Аполлонович, — процедила она. — Он у меня надолго этот день запомнит.
К счастью, помощь воинственных крепостных Рогинского не потребовалась. Издав победный клич, Маша вырвала платье, отлетела назад и, не удержавшись, грохнулась пятой точкой в осеннее месиво из тлеющих листьев и грязи. Внушительный кусок подола остался в руках Егора. Николаев крикнул: «Не сметь!» Тихону и Степану, которым команды «отбой» никто не давал, поэтому они по-прежнему имели намерение сотворить с Егором нечто физически неприятное, и стремглав бросился к Маше, легко поднял ее на ноги, задержал на мгновение в воздухе, одумавшись (припомнил о присутствии невесты, очевидно), поставил на землю, но рук с ее плеч не опустил. Маша сама их сбросила.
— Подите… вон… к этой, — угрюмо прошептала она. — А меня не трогайте.
Николаев неохотно отступил, тяжело дыша.
— Не понимаю, — сказал, обращаясь он не то к самому себе, не то к почтенному обществу. — Что с ним случилось…
— Перегрелся, — брякнула Маша. Она бегло осмотрела свой наряд, поняла, что он безнадежно испорчен и высоко подняла подбородок. Хуже и более нелепо она уже перед аккуратненькой барышней не предстанет, даже если очень постарается.
— Где перегрелся? — изумился Николаев.
— На солнце, — огрызнулась Маша, нимало не смущаясь, хмурого, постепенно придающего знакомые очертаниями таинственным в ночи предметам и людям, утра.
Недоумение сделало лицо Николаева милым и беззащитным, но никак не глупым.
Затянувшуюся мизансцену прервала Ольга Павловна. Она решительно подошла к Егору, размахнувшись, влепила ему тяжелый подзатыльник, который, если не привел его окончательно в чувства, то заставил, наконец, перестать выть и причитать.
— Опять напился, негодяй! Иди, проспись — после поговорим, — и заметив, что Егор мешкает, повторила не громко, но убедительно-медленно. — После поговорим с тобой. Пошел вон, — повернулась к гостям и сказала уже совсем другим голосом — голосом гостеприимной и вежливой хозяйки. — Прошу, наконец, в дом, господа. Слуги, покажут ваши комнаты. А тебя, милая Мари, — и она приторно улыбнулась Маше, — проводит Настя…Не спорь, — поспешно сказала она, заметив, что Маша приоткрыла рот. — Настасья!
Тут Маша спохватилась.
— Подождите, — и компания, уже готовая двинуться в дом, обернулась с выражением «ну, что же еще?» — Я же не одна, — где Агафья, куда она делась? — Агафья! — позвала Маша.
А Вилена словно только этого и ожидала (как потом оказалось, так оно и было). Опираясь на черенок от лопаты, она неторопливо вырулила из-за угла, откинула назад густые с проседью распущенные волосы и заунывным (или загробным) голосом произнесла.
— Темные времена грядут, господа, страшные времена грядут.
Бух… Нервы Елены Дмитриевны не выдержали, и она эффектно завершила этот эпизод, с шумом свалившись без чувств к ногам своего сурового супруга.
— И что на тебя нашло? — шепнула Маша Агафье, когда они зашли в дом, расстались с хозяевами и гостями, врученные заботам зевающей Насти («что вам, черти, не спалось» — бурчала она, пальцами раскрывая себе глаза и с опаской поглядывая на Агафью, от которой на всякий случай решил держаться подальше).
Заправил волосы за ухо, Вилена хитро оглянулась — Рогинских Дарья повела в гостевые комнаты. Наталья Павловна на прощанье задержалась, наклонилась к Маше, внимательно посмотрела той в самую дущу и сказала без тени улыбки: «Буду с нетерпением ждать следующей встречи. Вы, Мария Игоревна, умеете произвести впечатление. По крайней мере, первое».
И прежде, чем Маша ей ответила (придумать остроумный, убийственно-язвительный комментарий Маша оперативно не смогла, что с ней случалось крайне редко), она легко подобрала юбки и быстро бросилась догонять остальных.
— Знаешь, Маша, как я долго мечтала сюда вернуться с парадного входа? Сколько раз представляла, репетировала. А тут такой шанс выдался. Почти все действующие лица в сборе. Не удержалась. Разве не эффектно вышло? — скромно потребовала она комплиментов.
И не поспоришь.
Когда мать куколки грохнулась в обморок, часть народа бросилась приводить ее в себя, а Николаев под шумок отправил со двора так и не отошедшего от шока Егора. Маша, которую особенно не волновали чувствительные родственники невесты ее Николаева, поспешила к Вилене, не упуская из вида Егора и Ольгу Павловну. Поэтому от ее внимания не укрылся пристальный интерес «королевы-матери» к тому, в каком направлении ее сын уводит крепостного. Ох, и достанется ему, видать, на орехи. И поделом...хотя...
— Берегитесь! Наступит судный день, и узнает мир правду. Никому от нее не скрыться! Покайтесь, пока не поздно.
Ольга Павловна поморщилась глазами, не показывая эмоций, вызванных болтовней старухи. А Маша, ухватив Вилену за тощие плечи, шикнула на нее: «Переигрываете, уважаемая! Они так вас в дом ни за какие коврижки не пустят».
По всей видимости, эти слова возымели должное действие, потому как Агафья притихла, но выйти сразу из роли не смогла (или не захотела). Она закатила глаза и, точно обессилив, оперлась о Машино плечо.
«Но, но — не увлекайтесь — я нынче не совсем в форме», — проворчала Маша тихо, а для публики громко сказала.
— Господа хорошие, а, давайте-ка умирать дружно в дом переместимся? На диванчике-то оно по-любому удобнее будет.
Худо-бедно всех откачали и шумной нестройной толпой валились в дом. Будущих родственников до покоев сопровождали хозяева, а Машу с Агафьей, как уже было упомянуто, отправили с Настей.
— Вам, Вилена, в актрисы надо было идти, — искренне улыбнулась Маша. — Такой талант в глуши пропадает. Эй, а ты куда?
Это она, повернув, было, к себе наверх, крикнула Насте, которая пошла совершенно в другом направлении.
Тотчас же отпустил он руки маленькой барышни, сделал два больших шага к Маше, но был остановлен криком.
— Мари, дорогая моя Мари! Девочка! — между Николаевым и Машей выросла, облаченная во все черное — как ворона — фигура Ольги Павловны. — Где ты пропадала? Что с тобой, милая моя?
Не успела Маша оглянуться, как Ольга Павловна заключила ее в столь крепкие объятия, что на какое-то мгновение показалось, будто ее истинная цель Машу в этих объятиях и придушить ненароком. На всякий случай Маша покрепче ухватилась за топорище и прошипела матери Николаева (даже, наверное, прохрипела) в самое ухо, оттянутое погромленным рубином в золотой огранке:
— Пустите, у меня топор в руке — могу его уронить случайно. На вас.
Подействовала ли на Ольгу Павловну угроза, или она одумалась, что перед чужими так уж откровенно убивать Машу не стоит, но железные тиски она ослабила, но в ответ так же тихо сказала:
— Скажешь про себя хоть слово перед Рогинскими — глотку зубами перегрызу. Ты наша родня близкая. Поняла?
Маша быстро смекнула, что в качестве близкой родни у нее появится сразу много новых привилегий, поэтому легко согласилась. Только не удержалась и, прежде чем мило улыбнуться (насколько она была способна мило улыбаться вообще), посмотрела из-за плеча Ольги Павловны на Николаева.
Он застыл в движении, переводя напряженно-изумленный взгляд с Маши на Ольгу Павловну. Кажется, если бы Маша хоть моргнула, он, не задумываясь, бросился бы оттаскивать от нее мать.
Но Маша смотрела на него, не моргая. Изо всех силенок она подавляла в себе желание оглянуться в ту сторону, откуда чувствовала на себе любопытный девичий взгляд.
— Мария Игоревна, с вами все в порядке? Вам нужна моя помощь? — наконец, выдавил из себя Николаев. Каждое слово давалось ему с трудом — он еще не до конца овладел собой и говорил хрипло, чтобы не выдать тревоги.
Ага, отлично все! Маша ведь каждый день вся в кровище с топором по утрам разгуливает. Возможно, она и озвучила свои мысли, но опять вмешалась Ольга Павловна.
— Андрей! Все расспросы потом. Уверена, Мари с удовольствием расскажет, что с ней произошло, как только умоется и переоденется. Тогда мы и представим ее нашим гостям, — тут она споткнулась, издала звук, который Маша никогда прежде не слышала от нее и предположила, что он должен означать смех. — Что же это я? Каким гостям — нашим дорогим почти родственникам.
Тут голос подал высокий старик. Такой высокий, что юная барышня едва дотягивалась ему до груди. Помимо роста, который старик еще увеличивал внушительной шляпой, которая упрямо стремилась подпереть хмурое утреннее небо, его отличительной чертой были густые с проседью бакенбарды, тщательно расчесанные несмотря на то, что господа провели, по всей видимости, в пути целую ночь.
— Ну чего же ждать, Ольга Павловна? — произнес он обманчиво-добродушным тоном, в котором сквозила сталь, не прикрытая невинностью фразы. — Мы будем счастливы познакомиться со всей вашей родней... хм... нашей родней... прямо теперь. Тем паче, что она у вас такая прелюбопытная, — и он вперил в Машу настолько пронзительный взгляд, что ей показалось будто это и не взгляд вовсе, а длинная острая игла, проколовшая ее насквозь, позволив старику внимательно ознакомиться с Машиными внутренностями.
Меньше секунды потребовалось Ольге Павловне, чтобы стереть досаду с лица и придать ему обычное выражение высокомерного достоинства. Она обернулась и сдержанно раздвинув уголки губ, произнесла.
— Ну, право же, Павел Аполлонович, пожалейте бедную девушку — ей, видно, осталось этой ночью. А, впрочем, — Ольга Павловна едва заметно махнула рукой. — Павел Аполлонович, Елена Дмитриевна, Наталья Павловна разрешите представить мою двоюродную племянницу — дочь двоюродной сестры покойного мужа — Марию Игоревну Глинскую, — и обернулась к Маше. Небось, сама в шоке от того, что делает. — Мари — это Павел Аполлонович, Елена Дмитриевна, Наталья Павловна Рогинские — наши будущие родственники. Наталья Павловна — невеста Андрея, — последнюю фразу она произнесла с гордостью.
После официального представления Николаеву ничего не оставалось делать, как вернуться к своей невесте и вновь взять ее за руку. Но перед этим он бросил на Машу быстрый взгляд, в котором та прочитала.... нет, ничего она там не прочитала — сплошные загадки.
Наталья Павловна явила из-под капора невероятно милое лицо — почти кукольное, если бы не пронзительные и холодные глаза отца, которые вонзили в Машу вторую иглу.
— Мы, Ольга Павловна, сами виноваты. Отец отправил курьера с письмом о нашем скором прибытии, но кучер слишком усердно подгонял лошадей. Курьер задержался, а мы прибыли слишком рано. Если бы не эти обстоятельства у дорогой Марии Игоревны было бы время отмыть кровь с лица.
Свойственная самой Маше прямота в невесте Николаева удивила последнюю, но почему-то не расположила к себе.
— Ничего страшного, — огрызнулась она в реверансе. — Думаю, у вас еще будет шанс увидеть меня при параде. Знала бы, что к нам дорогие будущие родственники пожалуют, — «будущие родственники» она произнесла с нажимом и ядовито посмотрела на Николаева, — уши бы помыла.
Кукольную язву Машины слова нисколько не шокировали. Зато ее мать — рано постаревшая тихая женщина в невзрачном дорожном платье — изумленно ахнула за спиной мужа, откуда ее почти не было видно.
Дальнейшему развитию событий помешал другой крик. Он прозвучал откуда-то сзади и сразу привлек всеобщее внимание.
Не менее грязный и взлохмаченный, чем сама Маша, откуда ни возьмись вырулил Егор. Увидев благородное собрание, он хотел незаметно скрыться в своей каморке, но вдруг среди прочих узнал Машу. При виде нее, он не сразу сообразил, что произошло — просто истошно закричал, стянул с головы картуз, бросил его на землю, затем грохнулся на колени сам и проворно пополз к Маше на глазах у оторопевших от стремительно меняющихся событий Рогинских.
Проворно миновав половину двора, Егор выдохся, приложился лбом к земле, передохнул в гробовой тишине (даже Ольга Павловна не нашлась, как стоит реагировать на нелепый и странный выпад крепостного), поднял полное отчаянного ужаса лицо и, не сводя с Маши молящих глаз, поползл дальше.
Маша также молча, как и остальные, наблюдала за передвижением своего несостоявшегося убийцы, испытывая смешанные чувства. С одной стороны, злорадство при виде поверженного врага, смешанное с непреодолимым желанием показать Егору язык и выкрикнуть «что, съел?». С другой, в её теперешние планы не входило разоблачение конюха — все равно, что наказать киллера, не выяснив, кто заказчик.
Опустив голову, она сквозь ресницы обвела присутствующих внимательным взглядом. На Рогинских особенно не задерживалась — их реакцию просчитать было не сложно: забитая Елена Дмитриевна вцепилась в рукав супруга, а тот, делая незаметные для окружающих попытки высвободиться, хмуро и вопросительно смотрел… на Ольгу Павловну. «Это что же то, любезнейшая, тут происходит? А не пора ли нам в обратный путь собираться?» — говорил его тяжёлый хмурый взгляд
Наталия Павловна приподняла красивые пушистые русые брови и смотрела то на Егора, то на жениха, рассчитывая, видимо, получить разумные разъяснения.
Но Николаев ничего никому объяснять не собирался, так как сам пребывал в крайнем изумлении. Однако его состояние, выраженное целой граммов эмоций от удивления до раздражения, Маша не смогла интерпретировать ни в его защиту (хотя подсознательно и пыталась), ни, наоборот, принять, как признание вины.
Спокойнее остальных к происходящему отнеслась Ольга Павловна. Не теряя внешнего достоинства, наблюдала она за приближением Егора в ожидании, что будет дальше.
А дальше Егор, наконец, достиг своей цели, которой оказалось платье Маши. Вернее, его подол. Как следует не отдышавшись, он схватился за него так крепко, что Маша аж присела невольно, и целуя неистово — хотя со стороны могло показаться, что он обтирает Машиным платьем мокрое лицо — забубнил голосом деревенского священника.
— Матушка, матушка, матушка. Счастье-то какое! Не дал, Господь, мне грех на душу взять. Милая, добрая, прости — сам не прощу, но хоть ты… матушка, матушка…
Тут уж Николаев не выдержал, подскочил к Егору и стал оттаскивать его прочь от Маши. Та, в свою очередь, молча и напряжённо тянула захваченное в плен платье на себя. Однако Егор держался стойко — платья не отдавал, выть не переставал.
— Да что с тобой? Отпусти, прочь иди! С ума вы тут посходили, что ли.., — вознегодовал Николаев и посмотрел на Машу так, как будто это она в активностях Егора замешана.
Угу, а кто еще?
— Да угомоните же вы его! — прогремел Павел Аполлонович. — Голова трещит. Тишка, Степан, — еще больше повысил он голос. Невидимые до сих пор из-за кареты выскочили два здоровяка, которые хоть и были облачены в приличные костюмы, по всей видимости, служили у Рогинского телохранителями, денщиками и ещё Бог его разберёт кем.
Не дожидаясь дополнительных распоряжений, они бросились на подмогу Николаеву.
— И палками его потом, и палками, — кровожадно не унимался Рогинский, обращаясь к Ольге Павловне. — Не жалеть паршивца! Чтобы год сидеть не мог, мерзавец!
Внешне не принимавшая участия в потасовке мать Николаева, сузила глаза, чтобы не расплескать свой чёрный гнев, наблюдала за Егором.
— Не беспокойтесь, Павел Аполлонович, — процедила она. — Он у меня надолго этот день запомнит.
К счастью, помощь воинственных крепостных Рогинского не потребовалась. Издав победный клич, Маша вырвала платье, отлетела назад и, не удержавшись, грохнулась пятой точкой в осеннее месиво из тлеющих листьев и грязи. Внушительный кусок подола остался в руках Егора. Николаев крикнул: «Не сметь!» Тихону и Степану, которым команды «отбой» никто не давал, поэтому они по-прежнему имели намерение сотворить с Егором нечто физически неприятное, и стремглав бросился к Маше, легко поднял ее на ноги, задержал на мгновение в воздухе, одумавшись (припомнил о присутствии невесты, очевидно), поставил на землю, но рук с ее плеч не опустил. Маша сама их сбросила.
— Подите… вон… к этой, — угрюмо прошептала она. — А меня не трогайте.
Николаев неохотно отступил, тяжело дыша.
— Не понимаю, — сказал, обращаясь он не то к самому себе, не то к почтенному обществу. — Что с ним случилось…
— Перегрелся, — брякнула Маша. Она бегло осмотрела свой наряд, поняла, что он безнадежно испорчен и высоко подняла подбородок. Хуже и более нелепо она уже перед аккуратненькой барышней не предстанет, даже если очень постарается.
— Где перегрелся? — изумился Николаев.
— На солнце, — огрызнулась Маша, нимало не смущаясь, хмурого, постепенно придающего знакомые очертаниями таинственным в ночи предметам и людям, утра.
Недоумение сделало лицо Николаева милым и беззащитным, но никак не глупым.
Затянувшуюся мизансцену прервала Ольга Павловна. Она решительно подошла к Егору, размахнувшись, влепила ему тяжелый подзатыльник, который, если не привел его окончательно в чувства, то заставил, наконец, перестать выть и причитать.
— Опять напился, негодяй! Иди, проспись — после поговорим, — и заметив, что Егор мешкает, повторила не громко, но убедительно-медленно. — После поговорим с тобой. Пошел вон, — повернулась к гостям и сказала уже совсем другим голосом — голосом гостеприимной и вежливой хозяйки. — Прошу, наконец, в дом, господа. Слуги, покажут ваши комнаты. А тебя, милая Мари, — и она приторно улыбнулась Маше, — проводит Настя…Не спорь, — поспешно сказала она, заметив, что Маша приоткрыла рот. — Настасья!
Тут Маша спохватилась.
— Подождите, — и компания, уже готовая двинуться в дом, обернулась с выражением «ну, что же еще?» — Я же не одна, — где Агафья, куда она делась? — Агафья! — позвала Маша.
А Вилена словно только этого и ожидала (как потом оказалось, так оно и было). Опираясь на черенок от лопаты, она неторопливо вырулила из-за угла, откинула назад густые с проседью распущенные волосы и заунывным (или загробным) голосом произнесла.
— Темные времена грядут, господа, страшные времена грядут.
Бух… Нервы Елены Дмитриевны не выдержали, и она эффектно завершила этот эпизод, с шумом свалившись без чувств к ногам своего сурового супруга.
***
— И что на тебя нашло? — шепнула Маша Агафье, когда они зашли в дом, расстались с хозяевами и гостями, врученные заботам зевающей Насти («что вам, черти, не спалось» — бурчала она, пальцами раскрывая себе глаза и с опаской поглядывая на Агафью, от которой на всякий случай решил держаться подальше).
Заправил волосы за ухо, Вилена хитро оглянулась — Рогинских Дарья повела в гостевые комнаты. Наталья Павловна на прощанье задержалась, наклонилась к Маше, внимательно посмотрела той в самую дущу и сказала без тени улыбки: «Буду с нетерпением ждать следующей встречи. Вы, Мария Игоревна, умеете произвести впечатление. По крайней мере, первое».
И прежде, чем Маша ей ответила (придумать остроумный, убийственно-язвительный комментарий Маша оперативно не смогла, что с ней случалось крайне редко), она легко подобрала юбки и быстро бросилась догонять остальных.
— Знаешь, Маша, как я долго мечтала сюда вернуться с парадного входа? Сколько раз представляла, репетировала. А тут такой шанс выдался. Почти все действующие лица в сборе. Не удержалась. Разве не эффектно вышло? — скромно потребовала она комплиментов.
И не поспоришь.
Когда мать куколки грохнулась в обморок, часть народа бросилась приводить ее в себя, а Николаев под шумок отправил со двора так и не отошедшего от шока Егора. Маша, которую особенно не волновали чувствительные родственники невесты ее Николаева, поспешила к Вилене, не упуская из вида Егора и Ольгу Павловну. Поэтому от ее внимания не укрылся пристальный интерес «королевы-матери» к тому, в каком направлении ее сын уводит крепостного. Ох, и достанется ему, видать, на орехи. И поделом...хотя...
— Берегитесь! Наступит судный день, и узнает мир правду. Никому от нее не скрыться! Покайтесь, пока не поздно.
Ольга Павловна поморщилась глазами, не показывая эмоций, вызванных болтовней старухи. А Маша, ухватив Вилену за тощие плечи, шикнула на нее: «Переигрываете, уважаемая! Они так вас в дом ни за какие коврижки не пустят».
По всей видимости, эти слова возымели должное действие, потому как Агафья притихла, но выйти сразу из роли не смогла (или не захотела). Она закатила глаза и, точно обессилив, оперлась о Машино плечо.
«Но, но — не увлекайтесь — я нынче не совсем в форме», — проворчала Маша тихо, а для публики громко сказала.
— Господа хорошие, а, давайте-ка умирать дружно в дом переместимся? На диванчике-то оно по-любому удобнее будет.
Худо-бедно всех откачали и шумной нестройной толпой валились в дом. Будущих родственников до покоев сопровождали хозяева, а Машу с Агафьей, как уже было упомянуто, отправили с Настей.
— Вам, Вилена, в актрисы надо было идти, — искренне улыбнулась Маша. — Такой талант в глуши пропадает. Эй, а ты куда?
Это она, повернув, было, к себе наверх, крикнула Насте, которая пошла совершенно в другом направлении.
