— Черт, - выругался он в несвойственной манере. — Да, что же вы, Мария Игоревна, за человек такой! Говорю же вам — уходите отсюда немедленно.
— Никуда не пойду, — закричала Маша. И тут — только тут — она сообразила, что пытается перекричать ураган. — Ураган? Торнадо? В Подмосковье? Где-то открыто окно?
Маша перевела вопросительный взгляд на Николаева и обомлела. Порывистый ветер шныряющий, как наглый грабитель на глазах хозяев по кухне, захватил Николаева в кольцо, вздыбил его всегда тщательно приглаженные волосы, растрепал одежду. Николаев отпустил Машу, дико огляделся вокруг, увидел лестницу и, тащя, как кандалы, все увеличивающуюся воронку вокруг себя, пошел наверх, цепляясь за перила.
Освободившись, Маша прикрылась рукой от раскрытой газеты, которая летела прямо на нее, и, жмурясь, пошла искать открытые окна, чтобы остановить этот беспредел.
Но тщетно. Все было плотно заперто, ни одной щелочки. Более того, на улице не было и намека на бешеный ветер — там ни чем и ни кем не потревоженные, мирно погружались в сон укутанные в осень деревья.
Проходя мимо комнатушки, где вечность назад она оставила спящего Николаева, Маша увидела, что замок на двери висит не тронутый. Она даже дернула его для верности. Заперто. А ключ по-прежнему лежит в кармане джинсов.
— Николаев! — завопила Маша что есть мочи. — Вы меня обманули. Дверь заперта. Как вам удалось сбежать?
Не дождавшись ответа, она побежала наверх.
Николаев стоял возле лестницы в центре воронки, внутри которой вспыхивали и гасли лучи, похожие на электрические. На секунду Маше показалось, что он протянул к ней руку, как бы прося о помощи. Маша стояла близко и автоматически схватила ее, тут же оказавшись внутри воронки рядом с ним. Последнее, что она услышала, был его слабый шепот: «Бегите, Мария Игоревна, бегите».
Тем временем, внизу ветер все не утихал. Мимоходом он приоткрыл тяжелую чугунную печную заслонку, из которой немедленно выпала горящая ветка. Ветер подхватил ее и, распаляя, бросил на занавеску. На скатерть он опрокинул свечу. Уже через несколько минут кухня ярко полыхала, освещая последние минуты жизни старого дома.
III
Первое, что почувствовала Маша, очнувшись, была нестерпимая жажда. Казалось, ее тело онемело, иссушилось и еще скоро пойдет мелкими трещинами, как испепеленная солнцем земля после многодневного зноя. Не открывая глаз, Маша попробовала разлепить губы и позвать на помощь, но не смогла даже застонать.
Тогда она попыталась пошевелиться, и обнаружила острую, но приятную боль в мышцах, словно перезанималась накануне в тренажерном зале.
Еще было очень холодно, ярко пахло хвоей, свежей стружкой и, кажется, навозом. Где-то высоко звенели и поскрипывали, покачиваясь от ветра, деревья, а сбоку, похожий на шепот сосен, трещал приглушенный разговор.
Маша опустила ладонь с груди на землю и с удивлением нащупала снег. Снег — это же вода, мелькнуло у нее в голове. Собравшись с силами, она взяла его коченеющими пальцами и поднесла ко рту. Снег медленно таял у нее на губах. Но даже этой малости хватило, чтобы Маша почувствовала облегчение.
И в этот момент кто-то мягко поцеловал ее в нос огромными губищами. Щеку кольнула жесткая щетина. Пахнуло несвежим дыханием и травой. Маша открыла глаза и увидела прямо над собой добрые внимательные глаза рослого коня.
Вторая попытка закричать вылилась в тихий писк. Маша попробовала отстраниться от внезапного кавалера, и тут раздался громкий на фоне тишины свист.
С ветки неохотно вспорхнула птица, осыпав Машу приятными снежными брызгами. Конь с явной неохотой поднял голову, фыркнул, нетерпеливо тряхнул гривой и побрел к хозяину... очевидно.
— Да вы пейте, пейте, барин, — услышала Маша и встрепенулась. При слове «пить» она представила запотевшую бутылку, только что извлеченную из наполненного льдом ведра, сжала зубы и, стараясь не обращать внимания на боль, приподнялась на локте.
Мельком оглянувшись, она обнаружила, что лежит на небольшой поляне, припорошенной ранним снегом, из-под которого торчит местами еще зеленая трава, между раскидистой елью и обильно ветвистым, но почти голым и колючим кустом. По другую сторону куста, который скрывал благодаря вышеуказанной ветвистости Машу почти полностью, сидел Николаев и жадно пил из фляги. Рядом на коленях перед ним стоял стильный мужик с модной всклокоченной бородой, одетый в просторную рубаху-косоворотку (стиляга!), и причитал.
— Эко вас пробрало! Верно тяжкая была переброска? Да вы пейте, пейте на здоровье.
Николаев отнял флягу ото рта и поморщился.
— Да нет. Жажда, верно, из-за таблеток, которые мне эта идиотка в чай подмешала.
Мужик удивленно хлопнул глазами, которые были почти не видны из-за густых суровых бровей.
— Каких-таких таблеток, барин?
Николаев отмахнулся.
— Долго рассказывать, — поднял руку, точно хотел посмотреть на часы, потом, вспомнив, что их нет, спросил. — Какой сегодня день?
— Воскресенье, — не задумываясь, ответил мужик, точно ждал этого вопроса. — Я вам тут кафтан, тьфу-ты, сюртук принес. А то у нас морозы нынче ударили. Чаю бы вам горячего надо. Может, как обычно, телепортнетесь? Околеете ведь, пока до дому доедем.
— Ничего, — покачал головой Николаев. — Огляжусь, как раз. День какой, спрашиваю? Число, год?
Мужик расплылся в улыбке, сделавшей его неопределенного возраста лицо значительно моложе.
— Вот оно вы об чем! Все в порядке. Как и предсказывали — 14 октября 20-го года. Всего восемь дней вас дома не было.
Николаев легко встал на ноги, отряхнулся, провел ладонью по волосам, сбив застрявший на макушке желто-серый листик.
— Предсказывают, Егор, гадалки, сколько повторять. А у нас точный расчет.
Не желая спорить и явно испытывая особую радость при виде Николаева, мужик, не переставая улыбаться, закивал.
— Ага. Ах, как же хорошо, что вы вернулись, барин. Теперь по-новому заживем. Жаль, батюшка ваш не дожил. Гордился бы вами, - и тут его внимание привлек хруст — это Маша, слушая и ничего не понимая, ухватилась в волнении за ветку и сломала ее. — Что это? Волк?
Волк? Маша на всякий случай оглянулась.
— Нет, — сам себе ответил мужик. — Волка бы Гнедой учуял.
Не глядя на кусты, за которыми пряталась Маша, Николаев неторопливо, как делал все, черт его возьми с его медлительностью! — снял пиджак, надел вместо него сюртук, поверх которого накинул плащ, и ответил Егору.
— Нет, это не волк. Думаю, это Мария Игоревна в себя пришла. Мария Игоревна, вы как? — позвал он Машу.
— Пить охота, — больше не скрываясь, ответила Маша. Кое-как поднявшись в полный рост, она, чуть прихрамывая, пошла, продираясь прямо сквозь кусты, к Николаеву и вытаращившему на нее глаза бородатому Егору.
— Вот так чудо-юдо, — не сдержался Егор, но поймав на себе укоряющий взгляд Николаева, закрыл рот ладонью.
Тем временем, Николаев сделав пару шагов Маше навстречу, взял ее под локоть, помогая идти.
— Ушиблись?
— Черт его знает, — буркнула Маша. — Мы как сюда попали? И кто это? — она кивнула на Егора, который по-прежнему зажимал рот рукой, но заставить себя не пялиться на Машу во все глаза не мог. Очевидно, очень она живописно выглядела. Жалко, зеркала с собой нет. Свободной рукой она пригладила волосы, но те, завившись от влаги, упрямо торчали, как им вздумается.
— Егор, — между делом, представил Николаев бородача, взял флягу, которую до этого бросил на землю и передал Маше. — Пока это все, что есть.
Маша выцедила несколько капель.
— Могли бы и побольше оставить, — буркнула она. — Где мы?
— Формально — под Москвой, — уклончиво ответил Николаев, как-то странно на нее посматривая.
Чего уставился?!
Уже хорошо. Значит, сейчас они вернутся на дачу, а потом... А что потом?
Маша уныло посмотрела на мужика и поняла, что от первоначального плана придется отказаться. С двумя взрослыми мужиками ей никак не справится. Тем более, есть подозрениЯ, что бородатый Егор — это тебе не воспитанный Николаев — церемониться не будет, и даст ей леща в ответ.
— До дачи моей далеко? — спросила она, стараясь сохранять достоинство и делать вид, что совершенно не удивлена происходящим. И,у же тем паче, не боится.
— Более чем далеко, — все также чего-то явно не договаривая, ответил Николаев. — Но зато здесь рукой подать до моего дома. Нам нужно согреться и подумать, как быть с вами дальше.
Тут Маша бросила на него обеспокоенный взгляд. Ну, конечно. Там, на ее даче, он каким-то образом вызвал на подмогу своего друга, и теперь будет ей мстить за похищение.
— Меня будут искать, — предупредила она, неприятно удивившись, как тоненько прозвучал ее голос. — И обязательно найдут. Тогда у вас, Николаев, будут большие неприятности. Может, даже посадят.
К ее удивлению, Николаев, прежде чем ответить, горько усмехнулся.
— Увы, Мария Игоревна, но вас уже никто и никогда не найдет.
В подтверждение его слов конь лихо заржал, а бородатый Егор еще выразительнее уставился на Машу, которая, в свою очередь, обвела их всех неторопливым и, как она надеялась, презрительным взглядом, после чего, криво усмехнулась.
— Так я и знала. Мстить будете. Но, если честно, я удивлена, — Маша уже придумала, на что сделает ставку, и незамедлительно приступила к исполнению своего плана. — Вы, Андрей, казались мне таким возвышенным, благородным. А оказывается, что чести у вас и нет, — заметив, что Николаев собираться возражать, она упреждающе подняла руку. — Подождите. Я не закончила. Понимаю ваши чувства. Я напоила вас снотворным, — Николаев поморщился, а Маша попыталась изобразить раскаяние, - да, что уж теперь скрывать. Я напоила вас снотворным, притащила к себе на дачу. Но! Вы сами меня к этому принудили, — из Маши поперли возвышенно-книжные слова, которые сразу захотелось запихнуть обратно. — Вы же прекрасно знали, что мне самой эту выставку никак не организовать? Ну, знали же? — на этот раз она сделала паузу, чтобы дать Николаеву возможность ответить и тем самым получить обратно мяч. Пусть устроит скандал. Тут Маша будет в своей стихии.
Однако Николаев ее снова удивил. Он вытерпел и ничего не сказал. Только, склонив голову на бок, продолжал внимательно на нее смотреть. И что самое мерзкое — смотреть с жалостью. Пусть себя пожалеет, офисный пижон!
Так и не дождавшись ничего вразумитильного, Маша продолжила, но уже не так уверенно (хотя сей факт она пыталась скрыть, чтобы не доставлять ему удовольствия).
— Будем считать, что знали. И бросили меня на произвол судьбы. Но теперь-то, теперь, когда вы все равно опоздали на встречу со своими нидерландцами, давайте обсудим условия вашего возвращения в галерею.
Изначально Маша не собиралась обсуждать с Николаевым никаких условий. Ей казалось, что потеряв перспективу зарубежной работы, он будет рад, если его просто не уволят. И мысленно она видела себя благородно принимающей его обратно: «Я сделаю вид, что ничего не было. И Кравцов не узнает о вашем предательстве. Не надо, не благодарите».
Но его удивительное равнодушие к главному предмету беседы поколебало былую уверенность. Придется торговаться.
— Итак, — продолжила Маша, откашлявшись. — Удерживать меня в заложниках смысла у вас нет никакого. Давайте поговорим, как разумные люди.
Молчавший по воле Николаева все это время Егор, не выдержал, отнял ладонь ото рта и, выпуская едва видимый морозный пар, разразился длинной и, с точки зрения Маши, эмоциональной речью.
— Вы эту заразу, Андрей Александрович, с собой притащили что ли? Ай-ай-ай. Ух, и страшилище. Вот матушка-то ваша расстроится. Уж, почитай двести лет такого не было. Как не аккуратно, не слажено. Но вы только слово молвите, — резко обернулся он к Николаеву и неожиданно согнулся в поклоне. — Я ее сейчас легонечко придушу, а потом тут, под елью и прикопаю. Никто ничего не узнает. А? — с надеждой поднял он на Николаева добрые глаза, полные обожания и преданности. — А если вам не гоже на это смотреть, так и вовсе без вас управлюсь. Не сомневайтесь, Андрей Александрович! И матушке вашей слова не скажу. Вот те крест, — тут он и вправду осенил себя крестом и наклонился еще ниже.
Маша забеспокоилась. Чересчур убедительно бородатый Егор шутил относительно ее удушения. Настолько убедительно, что маленькая капелька холодного пота, петляя, потекла по спине вниз. Маша перевела вопросительный взгляд на Николаева.
— Ваш друг всегда такой остроумный? Нет, — Маша почувствовала, что начинает оправдываться, но остановиться уже не могла, — я и сама за любой кипишь, но это реально не смешно. Чего вы молчите? Сколько вам надо? Я договорюсь и вам повысят зарплату, — черт, черт, черт — нельзя так с похитителями разговаривать. В кино, таких, как она убивают первыми. Маша очень на себя злилась.
Егор, тем временем, упрямо продолжал гнуть свое.
— Барин, да она и мучиться не будет. Это ж в таком чудном месте смерть принять — удовольствие одно!
В «чудном месте» стало уже почти совсем темно. Фигуры на поляне потеряли все свои краски и превратились в угрожающие черно-белые тени. Утомившийся конь нетерпеливо переступал на месте с ноги на ногу, ожидая, когда хозяин, наконец, соберется домой. День растворился, и острые на фоне обманчивого спокойствия ночи звуки, распаляли и без того, напряженную беседу.
— Скажите вашему другу, — не выдержала Маша, — чтобы замолчал. Он меня пугает.
Николаев все еще не торопился с ответом, точно тщательно его обдумывал. Но, в конце концов, принял решение и прицыкнул на Егора.
— Все, довольно барышню пугать. Домой поехали. Поздно уже.
— Да я-то что, — расстроенный неласковым тоном Николаева пробурчал Егор. — Вот матушка ваша, что скажет?
— Куда это мы поедем? Ко мне на дачу? В Москву? — Маша перебила Егора и подошла так близко к Николаеву, что тот был вынужден отстраниться.
И, тем не менее, он стоял совсем рядом, глядя на ее сверху вниз. Когда он протянул к Маше руки, она непроизвольно выставила вперед локти, защищаясь. Но Николаев только накинул ей на голову капюшон. И сразу же отступил.
— Так лучше... Сейчас, конечно, темно, но внимание к вашим волосам лучше не привлекать. Еще за ведьму примут.
— В смысле? — возмутилась Маша из-под капюшона. Она недавно была в парикмахерской, и там ей сделали очень симпатичные и стильные розовые прядки. Равномерно розовых, равно как и зеленых волос она терпеть не могла. Однако новая прическа ей определенно нравилась. — Это типа шутка?
— Конечно, — легко согласился Николаев. — Но впредь постарайтесь не употреблять подобные слова в речи. Это, право, невыносимо.
— Какие такие слова? — продолжала возмущаться Маша, но Николаев уже не обращал на нее никакого внимания.
Он велел Егору привести коня, и тот, все еще бурча что-то грозное себе под нос и недобро поглядывая на Машу, повиновался.
— Садитесь, барин. Держу.
Но Николаев покачал головой.
— Верхом поедет дама.
У Егора борода аж распушилась от возмущения.
— Это кто тут дама? Если б не ваша воля, я бы эту даму да под ель. Полноте, Андрей Александрович, пешком, зараза, дойдет, не развалится.
Пешком Маша ходить любила. Но в данном случае из чувства противоречия и все возрастающей неприязни в бородатому Егору вскинула голову и решительно пошла к лошади.
— На лошади поеду я. Только, — спохватилась она. — Вы, Николаев, так и не сказали, куда мы едем?
— Никуда не пойду, — закричала Маша. И тут — только тут — она сообразила, что пытается перекричать ураган. — Ураган? Торнадо? В Подмосковье? Где-то открыто окно?
Маша перевела вопросительный взгляд на Николаева и обомлела. Порывистый ветер шныряющий, как наглый грабитель на глазах хозяев по кухне, захватил Николаева в кольцо, вздыбил его всегда тщательно приглаженные волосы, растрепал одежду. Николаев отпустил Машу, дико огляделся вокруг, увидел лестницу и, тащя, как кандалы, все увеличивающуюся воронку вокруг себя, пошел наверх, цепляясь за перила.
Освободившись, Маша прикрылась рукой от раскрытой газеты, которая летела прямо на нее, и, жмурясь, пошла искать открытые окна, чтобы остановить этот беспредел.
Но тщетно. Все было плотно заперто, ни одной щелочки. Более того, на улице не было и намека на бешеный ветер — там ни чем и ни кем не потревоженные, мирно погружались в сон укутанные в осень деревья.
Проходя мимо комнатушки, где вечность назад она оставила спящего Николаева, Маша увидела, что замок на двери висит не тронутый. Она даже дернула его для верности. Заперто. А ключ по-прежнему лежит в кармане джинсов.
— Николаев! — завопила Маша что есть мочи. — Вы меня обманули. Дверь заперта. Как вам удалось сбежать?
Не дождавшись ответа, она побежала наверх.
Николаев стоял возле лестницы в центре воронки, внутри которой вспыхивали и гасли лучи, похожие на электрические. На секунду Маше показалось, что он протянул к ней руку, как бы прося о помощи. Маша стояла близко и автоматически схватила ее, тут же оказавшись внутри воронки рядом с ним. Последнее, что она услышала, был его слабый шепот: «Бегите, Мария Игоревна, бегите».
Тем временем, внизу ветер все не утихал. Мимоходом он приоткрыл тяжелую чугунную печную заслонку, из которой немедленно выпала горящая ветка. Ветер подхватил ее и, распаляя, бросил на занавеску. На скатерть он опрокинул свечу. Уже через несколько минут кухня ярко полыхала, освещая последние минуты жизни старого дома.
III
Первое, что почувствовала Маша, очнувшись, была нестерпимая жажда. Казалось, ее тело онемело, иссушилось и еще скоро пойдет мелкими трещинами, как испепеленная солнцем земля после многодневного зноя. Не открывая глаз, Маша попробовала разлепить губы и позвать на помощь, но не смогла даже застонать.
Тогда она попыталась пошевелиться, и обнаружила острую, но приятную боль в мышцах, словно перезанималась накануне в тренажерном зале.
Еще было очень холодно, ярко пахло хвоей, свежей стружкой и, кажется, навозом. Где-то высоко звенели и поскрипывали, покачиваясь от ветра, деревья, а сбоку, похожий на шепот сосен, трещал приглушенный разговор.
Маша опустила ладонь с груди на землю и с удивлением нащупала снег. Снег — это же вода, мелькнуло у нее в голове. Собравшись с силами, она взяла его коченеющими пальцами и поднесла ко рту. Снег медленно таял у нее на губах. Но даже этой малости хватило, чтобы Маша почувствовала облегчение.
И в этот момент кто-то мягко поцеловал ее в нос огромными губищами. Щеку кольнула жесткая щетина. Пахнуло несвежим дыханием и травой. Маша открыла глаза и увидела прямо над собой добрые внимательные глаза рослого коня.
Вторая попытка закричать вылилась в тихий писк. Маша попробовала отстраниться от внезапного кавалера, и тут раздался громкий на фоне тишины свист.
С ветки неохотно вспорхнула птица, осыпав Машу приятными снежными брызгами. Конь с явной неохотой поднял голову, фыркнул, нетерпеливо тряхнул гривой и побрел к хозяину... очевидно.
— Да вы пейте, пейте, барин, — услышала Маша и встрепенулась. При слове «пить» она представила запотевшую бутылку, только что извлеченную из наполненного льдом ведра, сжала зубы и, стараясь не обращать внимания на боль, приподнялась на локте.
Мельком оглянувшись, она обнаружила, что лежит на небольшой поляне, припорошенной ранним снегом, из-под которого торчит местами еще зеленая трава, между раскидистой елью и обильно ветвистым, но почти голым и колючим кустом. По другую сторону куста, который скрывал благодаря вышеуказанной ветвистости Машу почти полностью, сидел Николаев и жадно пил из фляги. Рядом на коленях перед ним стоял стильный мужик с модной всклокоченной бородой, одетый в просторную рубаху-косоворотку (стиляга!), и причитал.
— Эко вас пробрало! Верно тяжкая была переброска? Да вы пейте, пейте на здоровье.
Николаев отнял флягу ото рта и поморщился.
— Да нет. Жажда, верно, из-за таблеток, которые мне эта идиотка в чай подмешала.
Мужик удивленно хлопнул глазами, которые были почти не видны из-за густых суровых бровей.
— Каких-таких таблеток, барин?
Николаев отмахнулся.
— Долго рассказывать, — поднял руку, точно хотел посмотреть на часы, потом, вспомнив, что их нет, спросил. — Какой сегодня день?
— Воскресенье, — не задумываясь, ответил мужик, точно ждал этого вопроса. — Я вам тут кафтан, тьфу-ты, сюртук принес. А то у нас морозы нынче ударили. Чаю бы вам горячего надо. Может, как обычно, телепортнетесь? Околеете ведь, пока до дому доедем.
— Ничего, — покачал головой Николаев. — Огляжусь, как раз. День какой, спрашиваю? Число, год?
Мужик расплылся в улыбке, сделавшей его неопределенного возраста лицо значительно моложе.
— Вот оно вы об чем! Все в порядке. Как и предсказывали — 14 октября 20-го года. Всего восемь дней вас дома не было.
Николаев легко встал на ноги, отряхнулся, провел ладонью по волосам, сбив застрявший на макушке желто-серый листик.
— Предсказывают, Егор, гадалки, сколько повторять. А у нас точный расчет.
Не желая спорить и явно испытывая особую радость при виде Николаева, мужик, не переставая улыбаться, закивал.
— Ага. Ах, как же хорошо, что вы вернулись, барин. Теперь по-новому заживем. Жаль, батюшка ваш не дожил. Гордился бы вами, - и тут его внимание привлек хруст — это Маша, слушая и ничего не понимая, ухватилась в волнении за ветку и сломала ее. — Что это? Волк?
Волк? Маша на всякий случай оглянулась.
— Нет, — сам себе ответил мужик. — Волка бы Гнедой учуял.
Не глядя на кусты, за которыми пряталась Маша, Николаев неторопливо, как делал все, черт его возьми с его медлительностью! — снял пиджак, надел вместо него сюртук, поверх которого накинул плащ, и ответил Егору.
— Нет, это не волк. Думаю, это Мария Игоревна в себя пришла. Мария Игоревна, вы как? — позвал он Машу.
— Пить охота, — больше не скрываясь, ответила Маша. Кое-как поднявшись в полный рост, она, чуть прихрамывая, пошла, продираясь прямо сквозь кусты, к Николаеву и вытаращившему на нее глаза бородатому Егору.
— Вот так чудо-юдо, — не сдержался Егор, но поймав на себе укоряющий взгляд Николаева, закрыл рот ладонью.
Тем временем, Николаев сделав пару шагов Маше навстречу, взял ее под локоть, помогая идти.
— Ушиблись?
— Черт его знает, — буркнула Маша. — Мы как сюда попали? И кто это? — она кивнула на Егора, который по-прежнему зажимал рот рукой, но заставить себя не пялиться на Машу во все глаза не мог. Очевидно, очень она живописно выглядела. Жалко, зеркала с собой нет. Свободной рукой она пригладила волосы, но те, завившись от влаги, упрямо торчали, как им вздумается.
— Егор, — между делом, представил Николаев бородача, взял флягу, которую до этого бросил на землю и передал Маше. — Пока это все, что есть.
Маша выцедила несколько капель.
— Могли бы и побольше оставить, — буркнула она. — Где мы?
— Формально — под Москвой, — уклончиво ответил Николаев, как-то странно на нее посматривая.
Чего уставился?!
Уже хорошо. Значит, сейчас они вернутся на дачу, а потом... А что потом?
Маша уныло посмотрела на мужика и поняла, что от первоначального плана придется отказаться. С двумя взрослыми мужиками ей никак не справится. Тем более, есть подозрениЯ, что бородатый Егор — это тебе не воспитанный Николаев — церемониться не будет, и даст ей леща в ответ.
— До дачи моей далеко? — спросила она, стараясь сохранять достоинство и делать вид, что совершенно не удивлена происходящим. И,у же тем паче, не боится.
— Более чем далеко, — все также чего-то явно не договаривая, ответил Николаев. — Но зато здесь рукой подать до моего дома. Нам нужно согреться и подумать, как быть с вами дальше.
Тут Маша бросила на него обеспокоенный взгляд. Ну, конечно. Там, на ее даче, он каким-то образом вызвал на подмогу своего друга, и теперь будет ей мстить за похищение.
— Меня будут искать, — предупредила она, неприятно удивившись, как тоненько прозвучал ее голос. — И обязательно найдут. Тогда у вас, Николаев, будут большие неприятности. Может, даже посадят.
К ее удивлению, Николаев, прежде чем ответить, горько усмехнулся.
— Увы, Мария Игоревна, но вас уже никто и никогда не найдет.
В подтверждение его слов конь лихо заржал, а бородатый Егор еще выразительнее уставился на Машу, которая, в свою очередь, обвела их всех неторопливым и, как она надеялась, презрительным взглядом, после чего, криво усмехнулась.
— Так я и знала. Мстить будете. Но, если честно, я удивлена, — Маша уже придумала, на что сделает ставку, и незамедлительно приступила к исполнению своего плана. — Вы, Андрей, казались мне таким возвышенным, благородным. А оказывается, что чести у вас и нет, — заметив, что Николаев собираться возражать, она упреждающе подняла руку. — Подождите. Я не закончила. Понимаю ваши чувства. Я напоила вас снотворным, — Николаев поморщился, а Маша попыталась изобразить раскаяние, - да, что уж теперь скрывать. Я напоила вас снотворным, притащила к себе на дачу. Но! Вы сами меня к этому принудили, — из Маши поперли возвышенно-книжные слова, которые сразу захотелось запихнуть обратно. — Вы же прекрасно знали, что мне самой эту выставку никак не организовать? Ну, знали же? — на этот раз она сделала паузу, чтобы дать Николаеву возможность ответить и тем самым получить обратно мяч. Пусть устроит скандал. Тут Маша будет в своей стихии.
Однако Николаев ее снова удивил. Он вытерпел и ничего не сказал. Только, склонив голову на бок, продолжал внимательно на нее смотреть. И что самое мерзкое — смотреть с жалостью. Пусть себя пожалеет, офисный пижон!
Так и не дождавшись ничего вразумитильного, Маша продолжила, но уже не так уверенно (хотя сей факт она пыталась скрыть, чтобы не доставлять ему удовольствия).
— Будем считать, что знали. И бросили меня на произвол судьбы. Но теперь-то, теперь, когда вы все равно опоздали на встречу со своими нидерландцами, давайте обсудим условия вашего возвращения в галерею.
Изначально Маша не собиралась обсуждать с Николаевым никаких условий. Ей казалось, что потеряв перспективу зарубежной работы, он будет рад, если его просто не уволят. И мысленно она видела себя благородно принимающей его обратно: «Я сделаю вид, что ничего не было. И Кравцов не узнает о вашем предательстве. Не надо, не благодарите».
Но его удивительное равнодушие к главному предмету беседы поколебало былую уверенность. Придется торговаться.
— Итак, — продолжила Маша, откашлявшись. — Удерживать меня в заложниках смысла у вас нет никакого. Давайте поговорим, как разумные люди.
Молчавший по воле Николаева все это время Егор, не выдержал, отнял ладонь ото рта и, выпуская едва видимый морозный пар, разразился длинной и, с точки зрения Маши, эмоциональной речью.
— Вы эту заразу, Андрей Александрович, с собой притащили что ли? Ай-ай-ай. Ух, и страшилище. Вот матушка-то ваша расстроится. Уж, почитай двести лет такого не было. Как не аккуратно, не слажено. Но вы только слово молвите, — резко обернулся он к Николаеву и неожиданно согнулся в поклоне. — Я ее сейчас легонечко придушу, а потом тут, под елью и прикопаю. Никто ничего не узнает. А? — с надеждой поднял он на Николаева добрые глаза, полные обожания и преданности. — А если вам не гоже на это смотреть, так и вовсе без вас управлюсь. Не сомневайтесь, Андрей Александрович! И матушке вашей слова не скажу. Вот те крест, — тут он и вправду осенил себя крестом и наклонился еще ниже.
Маша забеспокоилась. Чересчур убедительно бородатый Егор шутил относительно ее удушения. Настолько убедительно, что маленькая капелька холодного пота, петляя, потекла по спине вниз. Маша перевела вопросительный взгляд на Николаева.
— Ваш друг всегда такой остроумный? Нет, — Маша почувствовала, что начинает оправдываться, но остановиться уже не могла, — я и сама за любой кипишь, но это реально не смешно. Чего вы молчите? Сколько вам надо? Я договорюсь и вам повысят зарплату, — черт, черт, черт — нельзя так с похитителями разговаривать. В кино, таких, как она убивают первыми. Маша очень на себя злилась.
Егор, тем временем, упрямо продолжал гнуть свое.
— Барин, да она и мучиться не будет. Это ж в таком чудном месте смерть принять — удовольствие одно!
В «чудном месте» стало уже почти совсем темно. Фигуры на поляне потеряли все свои краски и превратились в угрожающие черно-белые тени. Утомившийся конь нетерпеливо переступал на месте с ноги на ногу, ожидая, когда хозяин, наконец, соберется домой. День растворился, и острые на фоне обманчивого спокойствия ночи звуки, распаляли и без того, напряженную беседу.
— Скажите вашему другу, — не выдержала Маша, — чтобы замолчал. Он меня пугает.
Николаев все еще не торопился с ответом, точно тщательно его обдумывал. Но, в конце концов, принял решение и прицыкнул на Егора.
— Все, довольно барышню пугать. Домой поехали. Поздно уже.
— Да я-то что, — расстроенный неласковым тоном Николаева пробурчал Егор. — Вот матушка ваша, что скажет?
— Куда это мы поедем? Ко мне на дачу? В Москву? — Маша перебила Егора и подошла так близко к Николаеву, что тот был вынужден отстраниться.
И, тем не менее, он стоял совсем рядом, глядя на ее сверху вниз. Когда он протянул к Маше руки, она непроизвольно выставила вперед локти, защищаясь. Но Николаев только накинул ей на голову капюшон. И сразу же отступил.
— Так лучше... Сейчас, конечно, темно, но внимание к вашим волосам лучше не привлекать. Еще за ведьму примут.
— В смысле? — возмутилась Маша из-под капюшона. Она недавно была в парикмахерской, и там ей сделали очень симпатичные и стильные розовые прядки. Равномерно розовых, равно как и зеленых волос она терпеть не могла. Однако новая прическа ей определенно нравилась. — Это типа шутка?
— Конечно, — легко согласился Николаев. — Но впредь постарайтесь не употреблять подобные слова в речи. Это, право, невыносимо.
— Какие такие слова? — продолжала возмущаться Маша, но Николаев уже не обращал на нее никакого внимания.
Он велел Егору привести коня, и тот, все еще бурча что-то грозное себе под нос и недобро поглядывая на Машу, повиновался.
— Садитесь, барин. Держу.
Но Николаев покачал головой.
— Верхом поедет дама.
У Егора борода аж распушилась от возмущения.
— Это кто тут дама? Если б не ваша воля, я бы эту даму да под ель. Полноте, Андрей Александрович, пешком, зараза, дойдет, не развалится.
Пешком Маша ходить любила. Но в данном случае из чувства противоречия и все возрастающей неприязни в бородатому Егору вскинула голову и решительно пошла к лошади.
— На лошади поеду я. Только, — спохватилась она. — Вы, Николаев, так и не сказали, куда мы едем?
