– Ты что-нибудь слышал о кузинах графа Себастьяна де Буасселье? – спросил я у Кристоффа, не глядя на него, когда мы спускались по лестнице.
– Да, то же, что слышали все, нового ничего не скажу. Невероятно богаты, невероятно красивы. Что еще нужно для счастья?»
ГЛАВА 12
«… В коридоре, ведущем в западное крыло, я остановил одного из растерянных слуг. Он сообщил, что графини в гостиной у сада. Я справился, предложили ли им что-либо, и, услышав удовлетворивший меня ответ, уверенно прошёл в гостиную. Волнение Матиаса и Доминика мне не передалось, однако, остановившись на пороге, я застыл, точно парализованный.
Сейчас, пока я пишу эти строки, могу представить, как курьезно это выглядело со стороны…
В гостиной с тёмно-бордовыми обоями две изящные женские фигуры расположились в кожаных креслах, стоящих друг напротив друга. Одна из дам непринуждённо откинулась назад, кокетливо оглядывая обстановку, другая с прямой спиной читала раскрытую на коленях книгу.
Господь милосердный… таких женщин я ещё не видел.
Первое, что бросалось в глаза – это их королевское величие, невероятная грациозность.
У обеих были почти одинаковые черты лица. У той, что читала, волосы иссиня-чёрными волнами спадали на белые щёки, у другой в более свободной причёске платина переплеталась с редкими золотистыми прядями. Мой взгляд невольно остановился на последней: усталая заинтересованность на идеальном лице и по-детски коварная улыбка вызвали у меня умиление и даже некоторый восторг, её фигура пробуждала в памяти образы богинь с полотен художников эпохи Возрождения. Чёрное траурное платье невыгодно контрастировало с бледной кожей и светлыми волосами, вызывая ассоциации с мраморной кладбищенской скульптурой. Это была Селин де Таффанель, молодая вдова несколько лет назад почившего престарелого богача, страдающая болезнью, не позволяющей наслаждаться дневным временем суток. Её имя с греческого означает «сияние Луны», она и была Луной – белой, сияющей и как будто одинокой... Заметив меня, она выпрямилась и сложила руки в замок, опустив их на колени. Из-под тяжёлых век с густыми ресницами ко мне обратился взор тёплых и смущённых, но хитрых глаз… Под этой наивностью она словно прятала истинную непоколебимую уверенность в себе. Она будто говорила: «Я лишь делаю вид, что мне неловко, но вы ведь понимаете, что это не так?»
Другая, Аврора де Буасселье, хоть и была лицом и фигурой похожа на сестру, но являлась её полной противоположностью. Статная, более худая, с резко очерченными скулами и узкими губами, она была красива некой жестокой красотой, точно зимнее утро.
Почему-то я сразу понял, что эта женщина совершенно неприступна для мужчин. Нет, я даже не мог, не имел права думать о ней. И сейчас не имею. Она не сразу оторвалась от книги. Лишь дочитав до конца страницы, она посмотрела на меня по-царски покровительственно, первой ожидая моего приветствия. Но я не мог вымолвить ни слова.
Видя наше с Кристоффом замешательство, она таки пришла нам на помощь: отложив книгу, она поднялась нам навстречу. Я словно пребывал в трансе, пораженный её обаянием.
Я поцеловал её тонкую руку в перчатке и представился, сожалея, что нас некому друг другу отрекомендовать по всем законам вежливости, извиняясь за отсутствовавших хозяев и Себастьяна де Буасселье, который, как я узнал, был занят в своём кабинете и не мог к ним спуститься, но заверяя, что он вот-вот встретит своих дорогих сестёр... Я всё говорил и говорил заученными фразами, обязательными при знакомстве, и чувствовал, как пылают мои щёки. Аврора де Буасселье подала мне руку так, как подают её только женщины, долго вращавшиеся в высшем обществе. Её голос оказался неестественно тихим и тонким, несколько хриплым, не соответствующим её стати.
Затем с нежной и несколько вымученной улыбкой мне подала руку Селин де Таффанель; сестра представила её. У Селин был звонкий, но усталый голос. Ладонь без перчатки была холодна, её кожа морозом обожгла мне губы. Едва я поднял на неё взгляд, как она уже обернулась к сестре и упала назад в кресло. Боль пронзила моё сердце, когда я понял, что не интересен ей.
Она с интересом взглянула на Кристоффа и бесстыдно, по-кошачьи улыбнулась. Он поклонился им.
– Позвольте представить вам моего друга и незаменимого компаньона…
Я представил Кристоффа и беспомощно посмотрел на него, но поймал лишь такой же неуверенный взгляд. Я с ужасом подумал, что, не будь его рядом, я бы, как растерянный мальчишка, вообще не заговорил бы. Сама мысль остаться наедине с кузинами графа меня устрашила.
Кристофф, сказав «с вашего позволения», сел на софу и потрудился завести разговор о погоде в Чесапике, состоянии дорог и нерадивости нынешних невольников. Аврора, улыбнувшись одними губами, как бы соглашаясь играть в эту игру, поддержала диалог. Они поговорили о Париже. Кристофф обратил внимание на роман, что Аврора держала на коленях, и речь зашла о литературе. Изредка они вовлекали в обсуждение её младшую сестру, Селин, иногда я, собравшись с духом, делился своим мнением. Тогда Аврора поворачивалась ко мне, и её тёмно-синие, почти чёрные глаза будто смотрели в душу, а моя спина странным образом покрывалась холодной испариной.
Слуга принёс, наконец, вино и разлил по бокалам. Я терпеть не могу красное, но всё же приказал налить и мне, надеясь, что хоть это успокоит моё разбушевавшееся воображение.
– Когда же вернутся мистер и миссис Блэр? – спросила Селин, оглядывая комнату, будто они прятались где-то за шторами.
Я объяснил, что мистер Блэр уехал несколько дней назад по делам, а миссис Блэр с дочерью и гостями отправились в город, не зная, что кузины Себастьяна де Буасселье прибудут сегодня, иначе они, несомненно, отложили бы поездку… Много чего я говорил лишь для того, чтобы что-то говорить, и пребывал в таком волнении, что не смогу сейчас всё вспомнить и перенести на бумагу.
– Ах, где же тогда наш дорогой кузен? – усмехаясь, поинтересовалась Селин, расправляя складки чёрного платья. – Или он, не дождавшись нас, сбежал и отправился кутить в город, а вам сказал, что работает у себя в покоях над какими-то важными делами?
Из её уст это прозвучало так вызывающе и провокационно, что я отвёл взгляд, говоря, что пока что в силах лишь предложить им заранее приготовленные для них спальни на втором этаже и наше с Кристофом незавидное общество.
– Отчего же незавидное, мсье Дэнт? – Селин тряхнула светлыми кудрями, поджав губки и смотря прямо мне в глаза. – Нечасто мне предлагают одновременно спальню и мужское общество.
– Прекрати, дорогая, – осадила её сестра, – иначе все решат, что у нас вовсе нет манер. Ты же знаешь, что если Себастьян к нам не спустился, то наверняка занят. Возможно, ужином.
Селин прикрыла веером нижнюю часть лица.
Мы с Кристоффом ошеломлённо переглянулись, не зная, как реагировать на подобный откровенный флирт. Одно дело – слышать подобное от какой-нибудь содержанки, другое – от женщины из высшего общества.
– Вы простите мне моё нахальство? – обратилась к нам Селин, слегка склонившись вперёд, чтобы положить веер на столик, и как бы невзначай коснувшись моей руки. – Пробыв вдовой так долго, я начала позволять себе некоторые вольности в общении…
Негры с кухни заглядывали через проход из смежной комнаты, негры с улицы – в окно через узкую полоску между шторами, таращась на прекрасных дам. Шепотки разносились тут и там, и казалось, что весь дом держится на едва различимом шёпоте.
Я не помню, когда вернулась миссис Блэр, но помню, что испытал обьлегчение, когда уходил из гостиной. Но к облегчению примешивалась горечь: возвращение миссис Блэр разлучило меня с гостьями, и это странным образом разрывало мне сердце.
Пока я сидел в гостиной, во мне бушевали два желания: или смотреть на них вечно, не отрывая взгляда ни на секунду, или убежать как можно дальше, желательно обратно в Европу. Всё это время я ловил себя на том, что мой взгляд рассеянно блуждал по их лицам, открытым молочно-белым плечам, шеям, изящным рукам, ладони постоянно потели, а по спине пробегали друг за другом мириады мурашек. Впервые в жизни я готов был сделать всё, что скажет мне женщина; чёрт побери, если бы Селин приказала целовать её обувь – я бы целовал её с упоением и благодарностью, как верная собака.
Когда вернулась хозяйка дома, я тут же вышел из особняка и направился к озеру.
Мне был неприятен Себастьян де Буасселье, я с ума сходил перед его кузинами, мне не нравился восторженный смех миссис Блэр и эти бесконечные льстивые улыбки. Я думал только о них. Я влюбился. Я хотел обладать ими – хотя бы одной из них. Как они были интересны, образованы, глубоки!.. Как красивы! Я и думать забыл о Скарлетт, пока она вдруг не догнала меня на полпути. Я шёл не через главные ворота и не мимо домика смотрителя, а в обход, через кладбище негров. Эту дорогу однажды показал мне Доминик, поэтому я был не удивлён, что и Скарлетт знала её.
Разговор начался с банальностей: я спросил её, почему она не осталась с гостями, она что-то ответила, видимо, соврала. Я прекрасно понимал, когда она врёт. Скарлетт лепетала что-то, но я едва ли её слушал; мои мысли были заняты сёстрами графа, мне было стыдно, что я думаю о них в её присутствии, вожделея так, как никогда не желал её. Зачем они приехали? Боже, как две женщины смогли свести меня с ума всего за пару часов?!
– Почему ты совсем не смотришь на меня? – наконец спросила Скарлетт, остановившись.
Я посмотрел на её почти детское лицо, на каштановые кудри у висков, на слегка загорелый изгиб шеи. Наваждение словно прошло, лишь эхом отдаваясь в памяти образами роковых красавиц-француженок. Да, они были богинями, но их красота пугала меня.
Их глаза пугали меня.
Стрекотали сверчки, пели цикады, луны видно не было. Мы были одни в полной темноте, но я видел Скарлетт как днём.
Только я собрался ей ответить, как она перебила меня:
– Это из-за них, верно?
Я хотел возразить, но слова буквально застряли в горле; я отвернулся от неё вовсе. Неужели это было так очевидно?
– Они такие красивые…– продолжила Скарлетт. – Я понимаю, почему ты думаешь о них.
Я согласился с ней, и мы, сдерживаясь в эпитетах, обсудили их внешность и слухи, ходившие вокруг их персон. Но – «красивы»? Нет, они прекрасны, они изумительны. Просто «красивы» – оскорбление для них. Я никогда не встречал подобных, а я повидал немало девушек и в Англии, и в Испании, и во Франции, и в родной Виргинии. Видел славянок в Восточной Европе, чернооких итальянок в Риме, но они – Селин и Аврора – превосходили их всех.
Но что-то в глубине меня подсказывало, что их красота какая-то отравляющая, смертельная. Что я должен бежать прочь, а не вожделеть их благосклонности.
– Хотела бы я быть похожей на них…
Слова Скарлетт вернули меня ядовитого забытья.
– Я бы хотела… – её голос дрогнул. – Хотела бы…
– Чего?
Я взял её руку и горячо сжал.
– Чтобы ты смотрел на меня так же.
Её лицо посерьёзнело, в глазах стояли слёзы. Она выжидала, наблюдала за моей реакцией.
– А я бы не хотел, чтобы ты была такой.
Скарлетт молчала. И ждала.
Всё то, что я хотел сказать, не желало слетать с губ. Мне стало жарко, и я ослабил галстук.
– Для меня ты самая красивая.
Я заправил ей за ухо выбившуюся прядь из причёски, и ненадолго задержал руку у мягкой щеки, вытер слёзы. Её глаза умоляли меня, ненавидели меня.
Любили меня.
– Все вы такие, – заговорила она, и я поразился той ярости, с которой она выговаривала каждое слово. – «Леди должна это, леди должна то… Настоящая леди должна быть скромной, целомудренной, покорной». Только кому нужны такие леди? Поиграться несколько месяцев с ней, чтобы она выносила наследника и хозяйничала в доме, постепенно превращаясь в тень, пока вы будете… будете… – она поморщилась. – Будете проводить свой досуг в компании свободных, не обременённых замужеством и непорочностью дам? Таких женщин не оставят грустить дома, таким женщинам не скажут слова против… Их будут любить до последнего вздоха, потому что они знают, как управлять вами. А что знают девушки вроде меня?
Я попытался обнять её, но она отпрянула, продолжая горячиться. Несмотря на то, что в Скарлетт я всегда чувствовал потаённую силу и своеволие, я не ожидал, что они проявятся именно так.
– У меня два старших брата, и сколько бы они ни пытались скрыть свои похождения от моих глаз, им это не удавалось. И ты такой же, Артур, – она грустно улыбнулась. – Нет, таких женщин, как кузины графа, не оставляют, не бросают! Вот почему я хотела бы быть такой!
– Согласен, их не бросают, – вдруг усмехнулся я, осознав, что этот откровенный разговор – даже слишком откровенный – сближал нас, а не разобщал. – Зато частенько душат.
Она вскинула брови, поражённая моим ответом.
– Например, в порыве ревности. Поэтому, Скарлетт, ты понятия не имеешь, чего хочешь.
– А ты имеешь? Ну разумеется! Ты ведь не мог не знать женщин за свои двадцать лет жизни. Ты знаешь, чего мы хотим. Скажи мне, Артур: сколько их у тебя было? Сколько женщин будет проклинать меня, если мы… если мы…
Она не договорила, но я понимал, что она хочет сказать. В её глазах стояли слёзы. Но я решил быть с ней откровенным до конца.
– Боюсь, ответ на этот вопрос не красит моего мужского достоинства.
– Не красит? То есть, их было слишком много? – она прищурилась. – Или слишком мало?
– Я не из тех мужчин, которые не упустят случая приударить за кем-либо, но да, я знавал до тебя других женщин, но никогда не любил их.
– А меня любишь?..
Вместо ответа я прижал её к себе и поцеловал. Не так, как однажды на прогулке с лошадьми, когда я украдкой сорвал её поцелуй – поцелуй невиннее, чем слёзы ангелов. В тот раз она покраснела, ускакала прочь, а потом целый вечер не разговаривала со мной. А когда нам удалось поговорить, она шикнула, что я опорочил её. В ответ я рассмеялся и пообещал её больше никогда не целовать, а она стукнула меня и убежала. Я погнался за ней, но она захлопнула дверь библиотеки прямо перед моим носом, и я слышал её смех за дверью. Я тоже рассмеялся, и после бесчисленных уговоров она впустила меня, и мы еще какое-то время играли в кошки-мышки, пока один из томов, которыми она в меня бросалась, не угодил в вазу. Мы быстро собрали осколки и сделали вид, что ничего не произошло. «Папа всё равно и не вспомнит, что тут стояла ваза», – сказала Скарлетт, когда мы закончили уборку.
Теперь же мой поцелуй вовсе не был невинен, и, что удивительно, она ответила на него. Неумело и как будто неохотно, но ответила. Близость вскружила мне голову, и я поспешил отпустить её, пока не переступил ту черту, которая отделяла страсть от похоти, ибо есть вещи, которые я не смог бы ни простить себе, ни оправдать.
Когда мы оторвались друг от друга, её лицо оказалось блестящим от слёз.
Она держала меня за шею так крепко, словно я должен был вот-вот исчезнуть из её объятий.
– Никогда не бросай меня, Артур, – прошептала она, касаясь лбом моего лба.
