Баба Ная и в городе производила неизгладимое впечатление своим эпатажным видом, но здесь, в калитке деревенского дома в окружении мрачных ёлок, её вид вгонял в дрожь и ступор.
– Внучка к тебе приехала, гостинцы привезла!
– Ах, Улюшка! – суровое бабНаино лицо расплылось в счастливой улыбке. – Проходи, касатка, не стой на пороге! Ждала я тебя, уж не обессудь. Ждала!
Сейчас затащит в дом, там заставит выпить тонну чая и съесть гору оладьев/блинов, и до утра я с места не сдвинусь. Ну, уж нет! У меня другие планы!
– Баба Ная, – сказала я решительно. – Вот я твой заказ привезла. Давай сгрузим, и я обратно поеду!
Какое обратно, машина заглохла! Но я ничего про это не скажу, иначе баба Ная к оладьям/блинам резво добавит мясную жарёху, кулебяку с курником, жаренные с лучком грибы в широкой плошке, помидоры-огурцы только что с грядки, фаршированные перцы, солёные баклажаны, смородиновую настойку, – я сглотнула слюну, – короче, мне отсюда тогда до конца лета будет не вырваться.
– Давай сгрузим, – легко согласилась баба Ная, никак, впрочем, не комментируя моё желание свалить с её подворья побыстрее.
Скелет Петрович объехал необъятный забор, с помощью монтировки и такой-то матери пугнул развалившуюся перед гаражом очередную грязевуху, поменьше той, дорожной. Эта оказалась с гонором и без понимания, потому что оплевала меня с головы до ног!
Почему только меня?
А скелет и баба Ная, хорошо знакомые с повадками этих поганок, успели отскочить!
Грязевуха, победно булькая, резво поползла под ёлки, оставляя после себя влажный слизистый след.
– Я тебе ужо, скотина! – кричал ей вслед Петрович, потрясая монтировкой. – Попадись мне ещё только.
– Без баньки-то не обойтись, – задумчиво отметила баба Ная.
– Какая банька! – завопила я, обречённо осознавая, что даже если я сейчас очень оперативно, часа примерно за три, вычищусь от зловонной грязи, вещи сохнуть будут минимум до утра. – Расплодили тут тварей!
– Она испанского слизня жрёт, – извиняющимся голосом сказала баба Ная.
– Да мне плевать, кого жрёт эта ваша поганая жижа! – орала я, страдая. – Вы на меня только посмотрите, на кого я похожа!
-Ты похожа на красивую девку, которую заплевала грязевуха, – рассудительно заметил Петрович. – Так ить не первая, да часом и не последняя. Другой раз будешь проворнее.
Я осознала, что любимая моя туника оверсайз промокла насквозь и прилипла к телу, то есть, я, можно сказать, стою сейчас всё равно, что голая, а этот… этот… этот костистый гад на меня пялится! Каково? Он же скелет!
Я лопнула от злости, но баба Ная не дала мне взорваться. Она резво взяла меня под руку и повлекла к дому.
– Я уж разгружу гостинец-то, – крикнул нам вслед Петрович.
– Сделай милость, разгрузи, – откликнулась баба Ная. – Да приходи потом на вишнёвую.
Скелет? Вишнёвую наливку? Точно, розыгрыш! Никакой не скелет, раз алкоголь потребляет, все его кости с черепом вместе – это обман!
А грязевуха тогда что такое?! Тоже иллюзия? Но воняет-то от меня вовсе не иллюзорно!
Боги, куда я попала?!
Неутешительный прогноз сбылся на все сто. Заваленный снедью стол и безумно вкусный квас пригвоздили меня к лавке и не собирались отпускать. Промытые от грязевухиных плевков волосы одуряюще пахли ромашкой и календулой, перехваченная плетёным пояском холщовая рубаха необъятных размеров – великаны у баби Наи в доме гостили когда-то, что ли? – приятно прилегала к телу.
Скелет Петрович с азартом хлестал наливку. Баба Ная принесла и вишнёвую и смородиновую и даже лимонную. Ничего у Петровича сквозь рубаху не проливалось. Чтд, скелет он фальшивый. Хотя как человек, наверное, неплохой…
От вкуснейшей еды я разомлела совсем. Меня потащило в сон со страшной силой. Голова падала, я подпирала её кулаком, не помогало.
– Эк девку-то разморило, – заметил моё состояние Петрович.
– Ничего, – отвечала баба Ная. – По первости-то оно всегда так. Привыкнет.
Какая ещё вам первость, возмущённо подумала я. Свалю отсюда сразу же… как только проснусь…
Я ещё чувствовала, как меня вели по скрипучим половицам куда-то. Уложили в постель, накинули сшитое из лоскутков одеяло. Запахи трав, странно знакомые, смешивались в сознании с волнами забвения. Ромашка… чабрец… мелисса с мятой… что-то ещё.
– От нехорошее ты творишь, Весемирна, – голос скелета доносился как будто из бочки. – Нельзя так.
– Откликнулась она, Петрович, – отвечала баба Ная печально и строго. – Да и по дороге не заплутала, а то как бы ты её встретил. Судьба у неё, видать, такая.
Крепко мне их разговор не понравился. Я хотела встать и потребовать объяснений, но сон держал цепко, размывая в себе и сознание и волю.
Через мгновение я уже крепко спала.
Снаружи стоял птичий гвалт до небес. Орали куры – их заполошное «кудах-тах-тах» долбило в виски не хуже отбойного молотка. Верещали всякие там воробьи-синицы-ласточки-зяблики… не разбираюсь. Но эта мелочь обычно в изобилии водится на деревьях и умолкает только к середине ночи.
Ну и кто сказал, что петух кричит «кукареку»?! В истошном «и-иии!» расслышать «кукареку» мог только человек с огромной фантазией. Особенно когда они выступают хором: один замолчал, второй подхватил, третий добавил, и так далее.
– Ор выше гор, – пробормотала я, натягивая на голову подушку вместе с одеялом. – Заткнитесь все, спать хочу…
Но в тот же миг я поняла, что спать уже не хочу нисколько. Выспалась! На удивление, качественно: в теле вскипала упругая радость. Хотелось вскочить, пробежаться босиком по траве, скатиться к ближайшей речке и нырнуть в омут.
Я села. Так, стоп. Какая трава, какой омут. Я где вообще? Почему на мне какая-то дурацкая длинная сорочка с оборками? И рукавами.
Петушиные вопли разбавил собачий вой. Может, волчий, трудно сказать.
Баба Ная! Я села, спустила босые ноги на пол, поставила локти на колени и взялась ладонями за виски. Где и когда бы ни появлялась наша баба Ная, вокруг неё сразу как-то само собой, без особых усилий, возникало застолье. Засолка, огурчики, грибочки, наливочка…
Но в гости к ней домой я ещё не попадала ни разу. И как-то не слышала, чтобы она кого-то приглашала, кстати. Все знали, что баба Ная живёт в медвежьих епенях, куда сложно добираться. Как она при этом умудрялась приезжать в город и одарять всех нас дарами своего огорода, да ещё в таком изобилии, что буквально никто не уходил обиженным, я как-то раньше не задумывалась.
Ладно, всё когда-нибудь случается в первый раз…
Ах, ты ж, чёрт, да меня же вчера скелет встретил! На тракторе!
Потом я вспомнила, как бодро скелет хлестал наливку, и успокоилась. Шутник местный. Как его там… Петрович!
Я подошла к окну, на удивление большому, что в высоту, что в ширину. В деревенских домах окна вроде бы должны быть маленькими, а здесь – ничего подобного. Правда, стекло не сплошное, а как бы сказать, рама такая – квадратами. Створки можно открыть целиком – на каждой из них по восемь квадратов, – а можно только верхний сегмент. Форточку, так сказать.
Она как раз и была открыта, отчего в комнату и набивался птичий базар. Никакой звукоизоляции.
– Ду! Ду хаст! – взревело с той стороны, где за деревьями виднелся деревянный бок какой-то хозяйственной постройки. – Ду хаст! Ду хаст мих!
Я села там, где стояла. Под попу подвернулся какой-то лавкосундук, вот на него и села!
Голос ничуть не напоминал Тиля Линдеманна, треснутый и дребезжащий, как старая заезженная пластинка. Но экспрессия и громкость были те же самые.
В стену постройки что-то грохнуло, и грозный бабНаин голос велел «окаянной куре» заткнуться, иначе даль её певческой карьеры будет проста, ясна и понятна: суп. С потрошками!
Кура понизила голос и сварливо сообщила, что «волшебные жизни тоже важны» и что баба Ная «никаких правов на живодёрство не имеет». Продолжения концерта, впрочем, не последовало. Угроза супом подействовала.
Я кинулась по комнате, разыскивая, во что бы одеться. Длинная до пят ночнушка не вдохновляла выскакивать наружу. Ничего не нашла, плюнула, побежала так. Бабу Наю срочно следовало поймать, а то у неё реактивный двигатель не скажу в каком месте: сейчас она у сарая, а через мгновение уже один чёрт знает где. У неё, наверное, СДВГ был в детстве, но тогда таких диагнозов не ставили и, естественно, не лечили. Вот и выросло то, что выросло.
На крыльце я сунула ноги в первую попавшуюся обувь и побежала на задний двор. Утоптанная тропинка, выложенная красным, давным-давно утонувшим в земле, кирпичом, сквозь которой весело пробивался спорыш, привела меня к гаражу.
Слева действительно стоял курятник. В нём оглушительно вопили своё «кудах-тах-тах», хвастаясь недавно снесёнными яйцами, красные куры. Где-то на крыше, под ветвями старых деревьев с необъятными стволами вдруг завозилось, захлопало крыльями и зловеще заухало «угу-ху, угу-ху, угу-ху». Филин там, что ли? Или сова.
За забором стояли стеной громадные, усыпанные шишками, пирамидальные ели. И где-то в ветвях, высоко-высоко, угадывалось пронзительно-синее небо с жарким солнцем в зените…
Сколько же я проспала? Вечер, ночь, и, судя по солнцу, целых полдня.
Дверь в гараж оказалась не заперта. После дневного света внутри оказалось темно, как в погребе. Дохнуло в лицо холодом – где-то тут находился погреб, в нём ещё с прошлогоднего урожая сохранялись в загородках с песком картошка, морковь и прочие овощи.
Откуда я это знаю?
Мысль встревожила, но не задержалась в сознании, потому что…
Ворота гаража были распахнуты настежь! А перед ним стоял чудовищного вида мотоцикл, чёрный, как конь у одного из всадников Апокалипсиса. На заднем сиденье приторочена была громадная клетчатая сумка, а сама баба Ная уже перекинула ногу через седло.
Кожаные штаны. Кожаная рубаха. Боги, косуха какая-то, с цепями! Рыжая бандана с любвеобильными скелетами. Мрачный зелёный огонь в глазах.
– Баба Ная, – заикаясь выговорила я. – Эт-то что?! Ты чего?!
– Прости, внученька, – неожиданно виноватым голосом выговорила она. – Вишь ты, ехать мне надо. На пионерский слёт… ой, то есть, шабаш. Ты уж, будь добра, последи за подворьем-то. Чужих никого через порог не води, корм курочкам да воду им же – не пропускай, грязевушек не обижай, они…
– … испанского слизня жрут, – докончила я за ней. – Нет, баба Ная, я на такое не подписывалась! Ты просила тебе заказы привезти, я привезла. А теперь я возвращаюсь домой! У меня контракты! У меня работа! У меня…
… судьба, – строго поправила меня баба Ная. – Судьба у тебя, Улюшка. Не всякому доверяй. Не спеши через порог звать, присмотрись сперва, что за лихо припожаловало.
Прощается она со мной, что ли? Ужас поднимался откуда-то изнутри, стискивал холодными пальцами горло. Баба Ная, ты чего?!
А вообще, надо было бросаться на неё и стаскивать с поганого мотоцикла, пусть даже ценой переломов, но я не сообразила, я думала, баба Ная мне ещё что-нибудь скажет. Потому что не чужая я ведь ей всё-таки! И вообще.
Но баба Ная резко, без лишних слов, врубила газ, чёрное чудовище под нею взревело и ломанулось прочь по дороге с адской скоростью. Навстречу ползла грязевуха, и будь это я на своей машине, плевала бы склизкая тварь на меня изо всех сил! Но от колёс бабы Наи она шарахнулась, поджимая края, с резвостью истребителя на форсаже, и сгинула под ёлкой за мгновение до того, как по ней проехались на полной скорости.
– Баба Ная! – завопила я вслед в полном отчаянии. – Вернись!
Звук мотора стремительно затихал вдали.
Я обречённо поняла: всё. Я попала. И пропала. Мне никогда не выбраться из бабНаиного дома, пока она назад не вернётся. Потому что машина заглохла! Я знала, она не заведётся. Да, я попробую прямо сейчас, но…
Не завелась.
«Пешком уйду! – злобно решила я. – Я не подписывалась смотреть за поганой развалюхой! Уговор был, что заказ отвезу, и всё!»
Но в глубине души лежала ледяным камнем твёрдая уверенность: не уйду я никуда. Не получится. Не отпустит меня дом бабы Наи. Грязевухи соберутся в коллективное болото и разлягутся на дороге, а скелет Петрович на тракторе погонится и назад приволочет. Может, и ещё что-нибудь случится.
Ну, баба Ная, вернёшься ты обратно, я не смолчу! Всё скажу, что о тебе думаю, трёхэтажно и с боцманским да петровским загибом! Неважно, что текст загиба дословно я не помню. Что не помню – то додумаю! Мало не покажется.
Из-под ёлки показался краешек грязевухи. Он полежал тихонько, словно вынюхивая, не появится ли откуда ревущий мотоцикл. А потом за ним потянулась сама плевательница. И не в лес, а в мою сторону. О, нет! Не надо мне такого счастья!
Я подскочила к створке ворот и потянула её на себя. Срочно закрыть! В гараж эта дрянь не полезет, тут всё же пахнет бензином, но заплевать меня с расстояния – легко, вон пузырится-то уже как, не иначе, от радостного предвкушения вновь устроить мне грязевой душ.
Я успела.
А потом сползла по воротам вниз, не замечая, что пачкаю светлую сорочку о грязный, в пыли, пол, и закрыла лицо руками, в полном отчаянии не представляя себе, что же мне теперь делать дальше.
Попала.
И пропала.
С концами!
Сидеть в пыли бесконечно не будешь. Я решила вернуться в дом и для начала хотя бы выпить воды, а потом уже уходить отсюда хоть пешком.
Мне вспомнилась грязевуха на дороге, и я вздрогнула. Их тут минимум три, та, большая, вчерашняя и эта, что ждёт меня за гаражом. Плюются они метко. И пройти по себе, пусть даже в кирзовых сапогах, попросту не позволят.
Что за твари! Откуда они тут взялись? Скелет Петрович угрожал одной такой сдать её некромантам на удобрения, и та свою грязь мгновенно поджала.
Некроманты ещё. И другие скелеты. Петрович чётко сказал, что есть и другие. Работают на госпожу Хан Дык. У которой есть сыночек Кир. Чудесное имечко, очень к фамилии подходит!
Твою ж мать, а. Как же мне отсюда выбраться?!
Я вышла из гаража и окунулась в знойный полдень. В кустах трещали цикады, в деревьях орали птицы, вопили куры, им вторили петухи, где-то, отсюда было не видно, дрались коты – завывания оттуда неслись очень уж злобные, похоже, дошло уже до когтей.
Пахло цветущим разнотравьем, шиповником, почему-то болотом, от курятника исходило изысканное амбре птичьего помёта.
А на дорожке прямо передо мной лежала какашка тошнотного коричневато-бурого цвета. Буэ. Кто успел? Кто посмел?!
За деревянным забором произошло шевеление. Я обмерла: там торчал… волк. Самый обыкновенный серый. А может, хаски? Пускай будет хаски, а?
– Это ты нагадил? – пошла я в нападение, судорожно разыскивая взглядом ближайшую лопату, грабли, тяпку, – что-нибудь, короче, чем можно залепить мохнатому в лоб.
Если уж и сожрёт, то не за просто так!
Волк сел на по-летнему ободранный хвост и вывесил язык. Так он и сознался, как же.
– И что мне теперь делать? – от брезгливости начало подташнивать.
Но тут какашка вдруг высунула рожки и поползла. В мою, сволочь, сторону!
Я завизжала и шарахнулась с дорожки.
– Чего голосишь, балда? – недружелюбно спросили меня из-за забора.
-Что это такое? – я не разбиралась, кто спрашивал, хотя, кроме волка, за забором буквально минуту назад никого не было. – Что это?!! А-а-а-а!
– Слизень, – просветили меня. – Испанский. Возьми его в банку, потом какой-нибудь грязевухе скормишь.
– Внучка к тебе приехала, гостинцы привезла!
– Ах, Улюшка! – суровое бабНаино лицо расплылось в счастливой улыбке. – Проходи, касатка, не стой на пороге! Ждала я тебя, уж не обессудь. Ждала!
Сейчас затащит в дом, там заставит выпить тонну чая и съесть гору оладьев/блинов, и до утра я с места не сдвинусь. Ну, уж нет! У меня другие планы!
– Баба Ная, – сказала я решительно. – Вот я твой заказ привезла. Давай сгрузим, и я обратно поеду!
Какое обратно, машина заглохла! Но я ничего про это не скажу, иначе баба Ная к оладьям/блинам резво добавит мясную жарёху, кулебяку с курником, жаренные с лучком грибы в широкой плошке, помидоры-огурцы только что с грядки, фаршированные перцы, солёные баклажаны, смородиновую настойку, – я сглотнула слюну, – короче, мне отсюда тогда до конца лета будет не вырваться.
– Давай сгрузим, – легко согласилась баба Ная, никак, впрочем, не комментируя моё желание свалить с её подворья побыстрее.
Скелет Петрович объехал необъятный забор, с помощью монтировки и такой-то матери пугнул развалившуюся перед гаражом очередную грязевуху, поменьше той, дорожной. Эта оказалась с гонором и без понимания, потому что оплевала меня с головы до ног!
Почему только меня?
А скелет и баба Ная, хорошо знакомые с повадками этих поганок, успели отскочить!
Грязевуха, победно булькая, резво поползла под ёлки, оставляя после себя влажный слизистый след.
– Я тебе ужо, скотина! – кричал ей вслед Петрович, потрясая монтировкой. – Попадись мне ещё только.
– Без баньки-то не обойтись, – задумчиво отметила баба Ная.
– Какая банька! – завопила я, обречённо осознавая, что даже если я сейчас очень оперативно, часа примерно за три, вычищусь от зловонной грязи, вещи сохнуть будут минимум до утра. – Расплодили тут тварей!
– Она испанского слизня жрёт, – извиняющимся голосом сказала баба Ная.
– Да мне плевать, кого жрёт эта ваша поганая жижа! – орала я, страдая. – Вы на меня только посмотрите, на кого я похожа!
-Ты похожа на красивую девку, которую заплевала грязевуха, – рассудительно заметил Петрович. – Так ить не первая, да часом и не последняя. Другой раз будешь проворнее.
Я осознала, что любимая моя туника оверсайз промокла насквозь и прилипла к телу, то есть, я, можно сказать, стою сейчас всё равно, что голая, а этот… этот… этот костистый гад на меня пялится! Каково? Он же скелет!
Я лопнула от злости, но баба Ная не дала мне взорваться. Она резво взяла меня под руку и повлекла к дому.
– Я уж разгружу гостинец-то, – крикнул нам вслед Петрович.
– Сделай милость, разгрузи, – откликнулась баба Ная. – Да приходи потом на вишнёвую.
Скелет? Вишнёвую наливку? Точно, розыгрыш! Никакой не скелет, раз алкоголь потребляет, все его кости с черепом вместе – это обман!
А грязевуха тогда что такое?! Тоже иллюзия? Но воняет-то от меня вовсе не иллюзорно!
Боги, куда я попала?!
ГЛАВА 2
Неутешительный прогноз сбылся на все сто. Заваленный снедью стол и безумно вкусный квас пригвоздили меня к лавке и не собирались отпускать. Промытые от грязевухиных плевков волосы одуряюще пахли ромашкой и календулой, перехваченная плетёным пояском холщовая рубаха необъятных размеров – великаны у баби Наи в доме гостили когда-то, что ли? – приятно прилегала к телу.
Скелет Петрович с азартом хлестал наливку. Баба Ная принесла и вишнёвую и смородиновую и даже лимонную. Ничего у Петровича сквозь рубаху не проливалось. Чтд, скелет он фальшивый. Хотя как человек, наверное, неплохой…
От вкуснейшей еды я разомлела совсем. Меня потащило в сон со страшной силой. Голова падала, я подпирала её кулаком, не помогало.
– Эк девку-то разморило, – заметил моё состояние Петрович.
– Ничего, – отвечала баба Ная. – По первости-то оно всегда так. Привыкнет.
Какая ещё вам первость, возмущённо подумала я. Свалю отсюда сразу же… как только проснусь…
Я ещё чувствовала, как меня вели по скрипучим половицам куда-то. Уложили в постель, накинули сшитое из лоскутков одеяло. Запахи трав, странно знакомые, смешивались в сознании с волнами забвения. Ромашка… чабрец… мелисса с мятой… что-то ещё.
– От нехорошее ты творишь, Весемирна, – голос скелета доносился как будто из бочки. – Нельзя так.
– Откликнулась она, Петрович, – отвечала баба Ная печально и строго. – Да и по дороге не заплутала, а то как бы ты её встретил. Судьба у неё, видать, такая.
Крепко мне их разговор не понравился. Я хотела встать и потребовать объяснений, но сон держал цепко, размывая в себе и сознание и волю.
Через мгновение я уже крепко спала.
***
Снаружи стоял птичий гвалт до небес. Орали куры – их заполошное «кудах-тах-тах» долбило в виски не хуже отбойного молотка. Верещали всякие там воробьи-синицы-ласточки-зяблики… не разбираюсь. Но эта мелочь обычно в изобилии водится на деревьях и умолкает только к середине ночи.
Ну и кто сказал, что петух кричит «кукареку»?! В истошном «и-иии!» расслышать «кукареку» мог только человек с огромной фантазией. Особенно когда они выступают хором: один замолчал, второй подхватил, третий добавил, и так далее.
– Ор выше гор, – пробормотала я, натягивая на голову подушку вместе с одеялом. – Заткнитесь все, спать хочу…
Но в тот же миг я поняла, что спать уже не хочу нисколько. Выспалась! На удивление, качественно: в теле вскипала упругая радость. Хотелось вскочить, пробежаться босиком по траве, скатиться к ближайшей речке и нырнуть в омут.
Я села. Так, стоп. Какая трава, какой омут. Я где вообще? Почему на мне какая-то дурацкая длинная сорочка с оборками? И рукавами.
Петушиные вопли разбавил собачий вой. Может, волчий, трудно сказать.
Баба Ная! Я села, спустила босые ноги на пол, поставила локти на колени и взялась ладонями за виски. Где и когда бы ни появлялась наша баба Ная, вокруг неё сразу как-то само собой, без особых усилий, возникало застолье. Засолка, огурчики, грибочки, наливочка…
Но в гости к ней домой я ещё не попадала ни разу. И как-то не слышала, чтобы она кого-то приглашала, кстати. Все знали, что баба Ная живёт в медвежьих епенях, куда сложно добираться. Как она при этом умудрялась приезжать в город и одарять всех нас дарами своего огорода, да ещё в таком изобилии, что буквально никто не уходил обиженным, я как-то раньше не задумывалась.
Ладно, всё когда-нибудь случается в первый раз…
Ах, ты ж, чёрт, да меня же вчера скелет встретил! На тракторе!
Потом я вспомнила, как бодро скелет хлестал наливку, и успокоилась. Шутник местный. Как его там… Петрович!
Я подошла к окну, на удивление большому, что в высоту, что в ширину. В деревенских домах окна вроде бы должны быть маленькими, а здесь – ничего подобного. Правда, стекло не сплошное, а как бы сказать, рама такая – квадратами. Створки можно открыть целиком – на каждой из них по восемь квадратов, – а можно только верхний сегмент. Форточку, так сказать.
Она как раз и была открыта, отчего в комнату и набивался птичий базар. Никакой звукоизоляции.
– Ду! Ду хаст! – взревело с той стороны, где за деревьями виднелся деревянный бок какой-то хозяйственной постройки. – Ду хаст! Ду хаст мих!
Я села там, где стояла. Под попу подвернулся какой-то лавкосундук, вот на него и села!
Голос ничуть не напоминал Тиля Линдеманна, треснутый и дребезжащий, как старая заезженная пластинка. Но экспрессия и громкость были те же самые.
В стену постройки что-то грохнуло, и грозный бабНаин голос велел «окаянной куре» заткнуться, иначе даль её певческой карьеры будет проста, ясна и понятна: суп. С потрошками!
Кура понизила голос и сварливо сообщила, что «волшебные жизни тоже важны» и что баба Ная «никаких правов на живодёрство не имеет». Продолжения концерта, впрочем, не последовало. Угроза супом подействовала.
Я кинулась по комнате, разыскивая, во что бы одеться. Длинная до пят ночнушка не вдохновляла выскакивать наружу. Ничего не нашла, плюнула, побежала так. Бабу Наю срочно следовало поймать, а то у неё реактивный двигатель не скажу в каком месте: сейчас она у сарая, а через мгновение уже один чёрт знает где. У неё, наверное, СДВГ был в детстве, но тогда таких диагнозов не ставили и, естественно, не лечили. Вот и выросло то, что выросло.
На крыльце я сунула ноги в первую попавшуюся обувь и побежала на задний двор. Утоптанная тропинка, выложенная красным, давным-давно утонувшим в земле, кирпичом, сквозь которой весело пробивался спорыш, привела меня к гаражу.
Слева действительно стоял курятник. В нём оглушительно вопили своё «кудах-тах-тах», хвастаясь недавно снесёнными яйцами, красные куры. Где-то на крыше, под ветвями старых деревьев с необъятными стволами вдруг завозилось, захлопало крыльями и зловеще заухало «угу-ху, угу-ху, угу-ху». Филин там, что ли? Или сова.
За забором стояли стеной громадные, усыпанные шишками, пирамидальные ели. И где-то в ветвях, высоко-высоко, угадывалось пронзительно-синее небо с жарким солнцем в зените…
Сколько же я проспала? Вечер, ночь, и, судя по солнцу, целых полдня.
Дверь в гараж оказалась не заперта. После дневного света внутри оказалось темно, как в погребе. Дохнуло в лицо холодом – где-то тут находился погреб, в нём ещё с прошлогоднего урожая сохранялись в загородках с песком картошка, морковь и прочие овощи.
Откуда я это знаю?
Мысль встревожила, но не задержалась в сознании, потому что…
Ворота гаража были распахнуты настежь! А перед ним стоял чудовищного вида мотоцикл, чёрный, как конь у одного из всадников Апокалипсиса. На заднем сиденье приторочена была громадная клетчатая сумка, а сама баба Ная уже перекинула ногу через седло.
Кожаные штаны. Кожаная рубаха. Боги, косуха какая-то, с цепями! Рыжая бандана с любвеобильными скелетами. Мрачный зелёный огонь в глазах.
– Баба Ная, – заикаясь выговорила я. – Эт-то что?! Ты чего?!
– Прости, внученька, – неожиданно виноватым голосом выговорила она. – Вишь ты, ехать мне надо. На пионерский слёт… ой, то есть, шабаш. Ты уж, будь добра, последи за подворьем-то. Чужих никого через порог не води, корм курочкам да воду им же – не пропускай, грязевушек не обижай, они…
– … испанского слизня жрут, – докончила я за ней. – Нет, баба Ная, я на такое не подписывалась! Ты просила тебе заказы привезти, я привезла. А теперь я возвращаюсь домой! У меня контракты! У меня работа! У меня…
… судьба, – строго поправила меня баба Ная. – Судьба у тебя, Улюшка. Не всякому доверяй. Не спеши через порог звать, присмотрись сперва, что за лихо припожаловало.
Прощается она со мной, что ли? Ужас поднимался откуда-то изнутри, стискивал холодными пальцами горло. Баба Ная, ты чего?!
А вообще, надо было бросаться на неё и стаскивать с поганого мотоцикла, пусть даже ценой переломов, но я не сообразила, я думала, баба Ная мне ещё что-нибудь скажет. Потому что не чужая я ведь ей всё-таки! И вообще.
Но баба Ная резко, без лишних слов, врубила газ, чёрное чудовище под нею взревело и ломанулось прочь по дороге с адской скоростью. Навстречу ползла грязевуха, и будь это я на своей машине, плевала бы склизкая тварь на меня изо всех сил! Но от колёс бабы Наи она шарахнулась, поджимая края, с резвостью истребителя на форсаже, и сгинула под ёлкой за мгновение до того, как по ней проехались на полной скорости.
– Баба Ная! – завопила я вслед в полном отчаянии. – Вернись!
Звук мотора стремительно затихал вдали.
Я обречённо поняла: всё. Я попала. И пропала. Мне никогда не выбраться из бабНаиного дома, пока она назад не вернётся. Потому что машина заглохла! Я знала, она не заведётся. Да, я попробую прямо сейчас, но…
Не завелась.
«Пешком уйду! – злобно решила я. – Я не подписывалась смотреть за поганой развалюхой! Уговор был, что заказ отвезу, и всё!»
Но в глубине души лежала ледяным камнем твёрдая уверенность: не уйду я никуда. Не получится. Не отпустит меня дом бабы Наи. Грязевухи соберутся в коллективное болото и разлягутся на дороге, а скелет Петрович на тракторе погонится и назад приволочет. Может, и ещё что-нибудь случится.
Ну, баба Ная, вернёшься ты обратно, я не смолчу! Всё скажу, что о тебе думаю, трёхэтажно и с боцманским да петровским загибом! Неважно, что текст загиба дословно я не помню. Что не помню – то додумаю! Мало не покажется.
Из-под ёлки показался краешек грязевухи. Он полежал тихонько, словно вынюхивая, не появится ли откуда ревущий мотоцикл. А потом за ним потянулась сама плевательница. И не в лес, а в мою сторону. О, нет! Не надо мне такого счастья!
Я подскочила к створке ворот и потянула её на себя. Срочно закрыть! В гараж эта дрянь не полезет, тут всё же пахнет бензином, но заплевать меня с расстояния – легко, вон пузырится-то уже как, не иначе, от радостного предвкушения вновь устроить мне грязевой душ.
Я успела.
А потом сползла по воротам вниз, не замечая, что пачкаю светлую сорочку о грязный, в пыли, пол, и закрыла лицо руками, в полном отчаянии не представляя себе, что же мне теперь делать дальше.
Попала.
И пропала.
С концами!
***
Сидеть в пыли бесконечно не будешь. Я решила вернуться в дом и для начала хотя бы выпить воды, а потом уже уходить отсюда хоть пешком.
Мне вспомнилась грязевуха на дороге, и я вздрогнула. Их тут минимум три, та, большая, вчерашняя и эта, что ждёт меня за гаражом. Плюются они метко. И пройти по себе, пусть даже в кирзовых сапогах, попросту не позволят.
Что за твари! Откуда они тут взялись? Скелет Петрович угрожал одной такой сдать её некромантам на удобрения, и та свою грязь мгновенно поджала.
Некроманты ещё. И другие скелеты. Петрович чётко сказал, что есть и другие. Работают на госпожу Хан Дык. У которой есть сыночек Кир. Чудесное имечко, очень к фамилии подходит!
Твою ж мать, а. Как же мне отсюда выбраться?!
Я вышла из гаража и окунулась в знойный полдень. В кустах трещали цикады, в деревьях орали птицы, вопили куры, им вторили петухи, где-то, отсюда было не видно, дрались коты – завывания оттуда неслись очень уж злобные, похоже, дошло уже до когтей.
Пахло цветущим разнотравьем, шиповником, почему-то болотом, от курятника исходило изысканное амбре птичьего помёта.
А на дорожке прямо передо мной лежала какашка тошнотного коричневато-бурого цвета. Буэ. Кто успел? Кто посмел?!
За деревянным забором произошло шевеление. Я обмерла: там торчал… волк. Самый обыкновенный серый. А может, хаски? Пускай будет хаски, а?
– Это ты нагадил? – пошла я в нападение, судорожно разыскивая взглядом ближайшую лопату, грабли, тяпку, – что-нибудь, короче, чем можно залепить мохнатому в лоб.
Если уж и сожрёт, то не за просто так!
Волк сел на по-летнему ободранный хвост и вывесил язык. Так он и сознался, как же.
– И что мне теперь делать? – от брезгливости начало подташнивать.
Но тут какашка вдруг высунула рожки и поползла. В мою, сволочь, сторону!
Я завизжала и шарахнулась с дорожки.
– Чего голосишь, балда? – недружелюбно спросили меня из-за забора.
-Что это такое? – я не разбиралась, кто спрашивал, хотя, кроме волка, за забором буквально минуту назад никого не было. – Что это?!! А-а-а-а!
– Слизень, – просветили меня. – Испанский. Возьми его в банку, потом какой-нибудь грязевухе скормишь.
