Пётр Иванович облегчённо выдохнул, отпил кофею, жалея, что в присутствии детей Мария Тимофеевна не поставила на стол даже самой слабенькой наливочки, не говоря уж про коньяк, который сейчас был бы весьма кстати и пустился в пространный рассказ о том, как благодарная Варвара Петровна любезно согласилась прогуляться с ним. За первой прогулкой последовала вторая, затем третья, а затем как-то неожиданно даже для самого себя Пётр Иванович понял, что уже не может обходиться без этой дамы, такой заботливой и понимающей, принимающей его со всеми достоинствами и недостатками. Дабы не сказать, что количество последних существенно превышает все допустимые приличиями нормы, Мария Тимофеевна налила себе ещё чаю. Самое главное ведь, что? Что Петруша любит Вареньку, счастлив с ней, а она, уж не понятно за какие заслуги, любит его, считая едва ли не самым лучшим мужчиной на свете.
- Зимой я просил руки Варвары Петровны, и она любезно приняла моё предложение, - Пётр Иванович поцеловал руку жены, - подарив мне тем самым великое счастие.
- Ну и слава богу, - Мария Тимофеевна ласково улыбнулась Варваре, в глубине души упрямо считая её мученицей, взвалившей на плечи нелёгкий крест жизни с шалапутом Петей.
Дослушав историю, Катя выразительно под столом толкнула брата ножкой, намекая, что посиделки пора заканчивать, а то так и весь день сиднем просидишь и на речке не побываешь. Гриша намёк понял, поспешно вскочил, за угощение поблагодарил и выжидательно воззрился на родителей, мол, мы были вполне себе паиньками, пора и вам обещание по поводу реки сдержать. Яков и Анна испытывать терпение своих ангелочков не стали, тоже из-за стола встали и отправились переодеваться для прогулки. Катя с Гришей синхронно взвизгнули и вприпрыжку, словно резвые козлята, бросились к дому. Нет, какое всё же счастие, что родители так скоро приехали, с ними в тысячу раз интереснее, чем без них!
К небольшому удивлению детей, поход на реку начался с посещения телеграфа, впрочем, против такого лёгкого изменения маршрута возражений не было, Катюша и Гриша благоговели перед механизмами, для них наслаждением было уже просто рядом с ними постоять. Служащий телеграфного отделения, Прокопий Максимыч, искренне обрадованный появлением почтенной публики, любезно принял телеграмму Якова Платоновича и даже, о, чудо из чудес, провёл для Гриши с Катей небольшую экскурсию, позволив им прикоснуться к загадочной машине. Стоит ли удивляться тому, что всю дорогу до реки Гриша с Катей только и говорили, что о телеграфе и тех перспективах (слово не очень понятное, но особенно любимое Прокопием Максимычем, а потому легко запомнившееся), что он открывает для сообщения с иными городами.
Речка Калиновка, славящаяся своим довольно непредсказуемым нравом, была признанным местом отдыха для жителей Затонска. Романтические парочки неизменно паслись на крутых берегах, отдавая особое предпочтение крутому обрыву, с коего обезумевшая от ревности госпожа Громова сбросила труп госпожи Кулешовой. В среде юных барышень считалось, что дух несчастной Татьяны Семёновны помогает в амурных делах, особливо, если просить её о помощи, стоя на том самом обрыве или сидя на скамейке, на которой госпожа Кулешова встретила свой конец. Семейные пары с чадами и домочадцами предпочитали отдыхать на песчаном пляже, специально обустроенном для достойного отдыха и купания. Каждый год городской голова, чьё семейство тоже очень любило отдых на воде, обновлял специальные ширмы, в коих дамы могли переодеться для купания, лежаки и даже зонты от солнца, дабы модницы не испортили благородную бледность лица плебейским загаром. Те же, кто имел потребность поразмыслить о бренности бытия, помечтать или же просто хотел освежить голову, гуляли по мосту. В Затонске считалось дурным тоном приставать с разговорами к гуляющим по мосту, для бесед стоило фланировать по берегу или спуститься на пляж.
Ранним утром на Калиновом мосту вообще никого, кроме одинокой девичьей фигурки не было, впрочем, пляж тоже пустовал из-за довольно прохладного ветра, так и норовящего насыпать песку в глаза осмелившимся бросить ему вызов. Впрочем, семейство Штольман не пасовало и перед большими трудностями, а потому порывов ветра ничуть не испугалось. Гриша и Катя с восторженными возгласами бросились к реке, Яков заботливо застелил лежак прихваченным из дома пледом, чтобы Анне было удобнее.
- Хорошо тут, - мечтательно вздохнула Аннушка и тут же вздрогнула, схватила мужа за руку, - смотри!
Девушка на мосту, видимо, заприметив что-то любопытное, подошла к перилам и облокотилась на них, слегка подавшись вперёд и тут же с пронзительным воплем полетела в воду, вместе с обломками неожиданно подломившихся перил. Анна вскочила на ноги, прижав ладонь к губам. Выросшая в Затонске Анна Викторовна прекрасно знала, что именно под мостом находился опасный омут с воронкой, выбраться из которой было очень трудно. Яков бросился к реке, на ходу сбрасывая сюртук и жилет, прыгнул в воду, ожегшую кожу холодом и сильными гребками поплыл к тонущей, чья потемневшая от воды голова мелькала меж барашков волн. Бороться с течением неизвестная даже не пробовала, как и уцепиться за плавающие вокруг деревяшки, нелепо взмахивая руками и лишь сильнее с каждым рывком погружаясь в воду. Штольману оставалось всего каких-то два гребка, когда девица окончательно ушла под воду. Яков сдавленно выругался, глубоко вдохнул и нырнул. В мутной воде, которую едва освещал льющийся сверху солнечный свет, всё казалось призрачно-размытым, но Яков Платонович заметил безвольную девичью фигуру, затягиваемую воронкой омута. Грудь следователя сдавило, изо рта вырвались пузырьки воздуха, устремляясь к поверхности. Яков прекрасно понимал, что, если он не вытащит утопленницу сейчас, потом этого уже совершенно точно не сделает, а потому нырнул глубже, перехватил железной рукой девичий стан и рванул наверх к столь желанному воздуху и солнцу, к Анне, которая, вне всякого сомнения, ждёт его на берегу (даст бог, благоразумия хватит в воду самой не соваться). Коварный омут не желал расставаться с такой близкой добычей, ледяными щупальцами обвивая ноги, спасаемая девица каменным мешком лежала на плече. Грудь горела от нехватки воздуха, Яков мысленно зарычал, рванулся изо всех сил и вырвался-таки из воды. Жадно полной грудью вдохнул, закашлялся до тошноты, чуть не выпустив из рук бездыханную девицу.
- Яша! – раздался полный отчаяния крик Анны, стоящей по грудь в воде, и этот зов придал новых сил.
Штольман поудобнее перехватил девицу и поплыл к жене, которая, хвала всем святым, не пыталась двинуться ему навстречу, но и на берег тоже не уходила. Гриша и Катя стояли у самой воды, кусая губы и испуганно глядя на родителей. Когда Яков Платонович выбрался на берег, сын с дочкой бросились к нему и прижались изо всех сил, не замечая того, как вода холодными ручейками стекает по их нарядам, холодя кожу. Штольман поцеловал Катю и Гришу в тёплые курчавые макушки, а затем осторожно уложил спасённую девицу на песок.
- Она утопла, да? – боязливо прошептала Катюшка.
- Не дышит, - вздохнул Гриша и крепко взял сестрёнку за руку.
- Сейчас мы это поправим.
Если бы не шебутной нрав Елизаветы Платоновны и её просто-таки фантастическая способность находить приключения на ровном месте, возможно, Яков Платонович и не знал бы, как спасать утопленников, или знания его в сём вопросе носили бы исключительно теоретический характер. Благодаря же неусыпным стараниям любимой сестры Штольман прекрасно знал, что и как нужно делать, потому как доводилось. Яков быстро ослабил платье на груди дамы, шнуровку корсета пришлось рвануть, ну да это ерунда, не те обстоятельства, чтобы по поводу наряда печалиться, а затем повернул спасаемую лицом вниз и с силой ударил ладонью по спине. Из рта дамы фонтаном хлынула вода, женщина отчаянно закашлялась, судорожно хватая ртом воздух, словно вытащенная из воды рыба.
- Ожила, - Катюшка звонко засмеялась, хлопая в ладоши, - мама, мама, смотри, белочка ожила!
Спасённой было ещё слишком плохо, чтобы хотя бы осмыслить происходящее вокруг, а Штольман машинально отметил, что характеристика дочери имеет резон, недоутопленница была удивительно веснушчатой, словно специально загорала не иначе, как с ситечком на лице. Анна сердобольно склонилась к спасённой даме и тут же удивлённо ахнула, широко распахнув голубые глаза:
- Наденька?!
- Кха-кха-кхАннушка, - прошелестела дама, слабо улыбаясь и делая вялую попытку подняться, - а мы… вчера… твоих родителей на вокзале… видели… они встречали…
- Точно, белочка вчера с акулой на вокзале была, - с готовностью подтвердила Катюшка и тут же надула губы, - бабушка Маша ещё хотела, чтобы мы с ним здоровались.
Яков на эти слова дочери только вздохнул. Конечно, стоило бы сделать замечание, всё-таки не гораздо людей с животными сравнивать, но, во-первых, на нотации сейчас нет ни сил, ни желания, а во-вторых, сравнения дочурки оказываются удивительно точными. Потому господин Штольман только плечами передёрнул (в мокрой одежде на ветру зябковато) и попросил детей:
- Гриша, Катя, принесите мой жилет и сюртук, пожалуйста.
- Сейчас, пап, - сын мячиком подпрыгнул на месте и бросился за одеждой.
- Подожди меня, я с тобой! – завопила Катя, яростно пыхтя и семеня короткими толстенькими ножками, которые катастрофически никуда не успевали. Что это за наказание, право слово, скорей бы вырасти!
Яков усмехнулся, покачал головой и отправился за пледом, в который укутал спасённую даму. Анне Викторовне, тоже изрядно промокшей, досталась одежда мужа, а ещё горячий поцелуй.
- А как же ты, Яша? – Анна с тревогой прижала ладошки к мокрой насквозь ставшей прозрачной рубашке Штольмана. – Тебе же холодно.
Яков Платонович обхватил ладонями лицо жены, мягко поцеловал её в губы и выдохнул, щекоча дыханием кожу:
- Меня любовь греет.
Наденька, ставшая невольной свидетельницей нежности, для посторонних глаз не предназначенной, мечтательно вздохнула и тут же опять отчаянно раскашлялась, обратив тем самым на себя внимание.
Анна охнула, бросилась к подруге:
- Тебе срочно нужно домой, ты же простудиться можешь!
- Прости, - Наденька делала отчаянную попытку встать, но ослабевшие ноги не держали, - так глупо получилось…
Штольман подхватил охнувшую от смущения даму на руки, вопросительно изогнул бровь.
- Что?! – прошелестела Наденька, чувствуя себя героиней готического романа, не меньше.
- Куда нести говорите, - в голосе Штольмана скрежетнула насмешка, для него чувства спасённой дамы тайной не остались и одобрения однозначно не вызвали. Для него во всём свете существовала лишь одна романтическая барышня, коей он готов был прощать даже чтение под одеялом (случалось и такое, ловили на, так сказать, месте преступления).
Надежда отчаянно покраснела, опять раскашлялась и сдавленно сообщила, что они с мужем снимают дом у вдовы Бобрыкиной в Липовом тупике, что справа от Веселовской улицы. Яков согласно кивнул, хотел было предложить Анне вернуться с детьми домой, но поймал непреклонный взор жены и понял, что спорить бесполезно. Анна Викторовна опять, в который уже раз, вознамерена вмешаться в дела следствия, и, чёрт побери, у следствия нет ни сил, ни желания противостоять её намерениям.
- И как же так вышло, что Вы оказались одна в столь ранний час, да ещё и на мосту?
Надин слабо улыбнулась. Если бы не чудесное, иначе не скажешь, спасение, если бы не шагающая рядом подруга детства, если бы не двое очаровательных детишек, бабочками порхающие вокруг, она нипочём бы не сказала то, что камнем лежало на сердце вот уже несколько месяцев.
- Понимаете… - Наденька кашлянула, потёрла безжалостно саднящий от воды нос, я каждый день прихожу на этот мост.
Бровь Штольмана сардонически изогнулась, придав ему сходство с Мефистофелем, коего Надежда видела на премьере оперы «Фауст».
- А зачем Вы каждый день ходили на мост?
Надин отчаянно покраснела, судорожно вцепилась в руку идущей рядом Анны, зашептала с лихорадочной поспешностью:
- Понимаете, это сложно объяснить… Я никому не говорила, ведь это сущий бред… Вы меня понимаете?
- Пока не очень, - не стал лукавить Яков Платонович, с сожалением понимая, что спокойный отдых в Затонске только что сделал ручкой и скрылся в неизвестном направлении. Мрак, у них же с Аннушкой отпуск!
- Мне кажется, что я словно в каком-то чаду нахожусь, дурмане каком-то. Вы поймите, я люблю своего мужа, я вышла замуж сама, никто меня не принуждал, он тоже меня любит, я знаю это, у нас всё прекрасно, - Надин сглотнула, откашлялась, - у нас всё замечательно.
- Так это же хорошо, - Анна улыбнулась подруге, но Надин виновато отвела взгляд, ответила едва ли не равнодушно:
- Да, хорошо…
- Давайте вернёмся к вопросу, что Вы делали на мосту, - предложил Штольман.
В завихрениях дамской логики он уже давно отчаялся разобраться, хотя опыт общения с прекрасным полом имелся вполне себе обширный, одна сестра с её многочисленными подругами и несравненная Аннушка с дочуркой чего стоят!
Надежда смущённо затеребила плед:
- Понимаете, я на мост каждый день прихожу, там так хорошо, спокойно, никто с разговорами не пристаёт. Я там… - дама смутилась, выдавила чуть слышно, - думаю.
«Да, прав, тысячу раз прав Платон, когда говорит, что самое страшное – это молчание женщины, она тогда думать начинает, а разгребать последствия её размышлений приходится нам, мужчинам», - Штольман вздохнул, поудобнее перехватил Надежду:
- И о чём же Вы думаете?
- Да вот, пытаюсь понять, что же со мной происходит, - Надин криво улыбнулась. – Понимаете, днём всё замечательно, я порхаю на крыльях любви, уж простите за эту пошлую метафору, а ночью просыпаюсь в слезах в полном осознании совершённой непоправимой ошибки и до рассвета не могу заснуть. И самое удивительное знаете, что? Я ночью своего мужа даже видеть не могу, меня в прямом смысле слова передёргивает от его присутствия, у нас даже спальни с ним отдельные, понимаете? Но я же люблю его, и он меня тоже любит.
Анна озадаченно прикусила губу. Она точно знала, что ей, например, плохо не с Яшей, а без него, и время суток на её отношение к мужу никак не влияет. Что же происходит с Наденькой? Супруги Штольман выразительно переглянулись, что-то явно было не так гладко в семейной жизни Надин, как ей хотелось бы думать.
- Мы должны помочь, - одними губами прошептала Анна, и Яков согласно кивнул. Конечно, помощь госпоже Топорковой несколько меняла планы на лето, но не бросать же даму в беде! Тем более, что Аннушка уже всё решила, а это значит, что нужно непременно присматривать за голубоглазым ангелком, дабы она не влипла в очередную неприятность.
- Вот мы и пришли, - Надежда с гордостью указала на небольшой домик, чьи стены до самых окон были густо увиты хмелем, - здесь мы с Феденькой и живём.
Яков осторожно опустил Надин на землю, госпожа Топоркова покачнулась, но устояла, смущённо полыхая румянцем и рассыпаясь в многочисленных благодарностях. Пока происходил неизбежный в таких случаях обмен любезностей, дверь в дом распахнулась, явив высокого осанистого мужчину самого благообразного вида. При виде мокрой, закутанной в плед госпожи Топорковой мужчина охнул, побледнел и бросился с крыльца:
- Зимой я просил руки Варвары Петровны, и она любезно приняла моё предложение, - Пётр Иванович поцеловал руку жены, - подарив мне тем самым великое счастие.
- Ну и слава богу, - Мария Тимофеевна ласково улыбнулась Варваре, в глубине души упрямо считая её мученицей, взвалившей на плечи нелёгкий крест жизни с шалапутом Петей.
Дослушав историю, Катя выразительно под столом толкнула брата ножкой, намекая, что посиделки пора заканчивать, а то так и весь день сиднем просидишь и на речке не побываешь. Гриша намёк понял, поспешно вскочил, за угощение поблагодарил и выжидательно воззрился на родителей, мол, мы были вполне себе паиньками, пора и вам обещание по поводу реки сдержать. Яков и Анна испытывать терпение своих ангелочков не стали, тоже из-за стола встали и отправились переодеваться для прогулки. Катя с Гришей синхронно взвизгнули и вприпрыжку, словно резвые козлята, бросились к дому. Нет, какое всё же счастие, что родители так скоро приехали, с ними в тысячу раз интереснее, чем без них!
К небольшому удивлению детей, поход на реку начался с посещения телеграфа, впрочем, против такого лёгкого изменения маршрута возражений не было, Катюша и Гриша благоговели перед механизмами, для них наслаждением было уже просто рядом с ними постоять. Служащий телеграфного отделения, Прокопий Максимыч, искренне обрадованный появлением почтенной публики, любезно принял телеграмму Якова Платоновича и даже, о, чудо из чудес, провёл для Гриши с Катей небольшую экскурсию, позволив им прикоснуться к загадочной машине. Стоит ли удивляться тому, что всю дорогу до реки Гриша с Катей только и говорили, что о телеграфе и тех перспективах (слово не очень понятное, но особенно любимое Прокопием Максимычем, а потому легко запомнившееся), что он открывает для сообщения с иными городами.
Речка Калиновка, славящаяся своим довольно непредсказуемым нравом, была признанным местом отдыха для жителей Затонска. Романтические парочки неизменно паслись на крутых берегах, отдавая особое предпочтение крутому обрыву, с коего обезумевшая от ревности госпожа Громова сбросила труп госпожи Кулешовой. В среде юных барышень считалось, что дух несчастной Татьяны Семёновны помогает в амурных делах, особливо, если просить её о помощи, стоя на том самом обрыве или сидя на скамейке, на которой госпожа Кулешова встретила свой конец. Семейные пары с чадами и домочадцами предпочитали отдыхать на песчаном пляже, специально обустроенном для достойного отдыха и купания. Каждый год городской голова, чьё семейство тоже очень любило отдых на воде, обновлял специальные ширмы, в коих дамы могли переодеться для купания, лежаки и даже зонты от солнца, дабы модницы не испортили благородную бледность лица плебейским загаром. Те же, кто имел потребность поразмыслить о бренности бытия, помечтать или же просто хотел освежить голову, гуляли по мосту. В Затонске считалось дурным тоном приставать с разговорами к гуляющим по мосту, для бесед стоило фланировать по берегу или спуститься на пляж.
Ранним утром на Калиновом мосту вообще никого, кроме одинокой девичьей фигурки не было, впрочем, пляж тоже пустовал из-за довольно прохладного ветра, так и норовящего насыпать песку в глаза осмелившимся бросить ему вызов. Впрочем, семейство Штольман не пасовало и перед большими трудностями, а потому порывов ветра ничуть не испугалось. Гриша и Катя с восторженными возгласами бросились к реке, Яков заботливо застелил лежак прихваченным из дома пледом, чтобы Анне было удобнее.
- Хорошо тут, - мечтательно вздохнула Аннушка и тут же вздрогнула, схватила мужа за руку, - смотри!
Девушка на мосту, видимо, заприметив что-то любопытное, подошла к перилам и облокотилась на них, слегка подавшись вперёд и тут же с пронзительным воплем полетела в воду, вместе с обломками неожиданно подломившихся перил. Анна вскочила на ноги, прижав ладонь к губам. Выросшая в Затонске Анна Викторовна прекрасно знала, что именно под мостом находился опасный омут с воронкой, выбраться из которой было очень трудно. Яков бросился к реке, на ходу сбрасывая сюртук и жилет, прыгнул в воду, ожегшую кожу холодом и сильными гребками поплыл к тонущей, чья потемневшая от воды голова мелькала меж барашков волн. Бороться с течением неизвестная даже не пробовала, как и уцепиться за плавающие вокруг деревяшки, нелепо взмахивая руками и лишь сильнее с каждым рывком погружаясь в воду. Штольману оставалось всего каких-то два гребка, когда девица окончательно ушла под воду. Яков сдавленно выругался, глубоко вдохнул и нырнул. В мутной воде, которую едва освещал льющийся сверху солнечный свет, всё казалось призрачно-размытым, но Яков Платонович заметил безвольную девичью фигуру, затягиваемую воронкой омута. Грудь следователя сдавило, изо рта вырвались пузырьки воздуха, устремляясь к поверхности. Яков прекрасно понимал, что, если он не вытащит утопленницу сейчас, потом этого уже совершенно точно не сделает, а потому нырнул глубже, перехватил железной рукой девичий стан и рванул наверх к столь желанному воздуху и солнцу, к Анне, которая, вне всякого сомнения, ждёт его на берегу (даст бог, благоразумия хватит в воду самой не соваться). Коварный омут не желал расставаться с такой близкой добычей, ледяными щупальцами обвивая ноги, спасаемая девица каменным мешком лежала на плече. Грудь горела от нехватки воздуха, Яков мысленно зарычал, рванулся изо всех сил и вырвался-таки из воды. Жадно полной грудью вдохнул, закашлялся до тошноты, чуть не выпустив из рук бездыханную девицу.
- Яша! – раздался полный отчаяния крик Анны, стоящей по грудь в воде, и этот зов придал новых сил.
Штольман поудобнее перехватил девицу и поплыл к жене, которая, хвала всем святым, не пыталась двинуться ему навстречу, но и на берег тоже не уходила. Гриша и Катя стояли у самой воды, кусая губы и испуганно глядя на родителей. Когда Яков Платонович выбрался на берег, сын с дочкой бросились к нему и прижались изо всех сил, не замечая того, как вода холодными ручейками стекает по их нарядам, холодя кожу. Штольман поцеловал Катю и Гришу в тёплые курчавые макушки, а затем осторожно уложил спасённую девицу на песок.
- Она утопла, да? – боязливо прошептала Катюшка.
- Не дышит, - вздохнул Гриша и крепко взял сестрёнку за руку.
- Сейчас мы это поправим.
Если бы не шебутной нрав Елизаветы Платоновны и её просто-таки фантастическая способность находить приключения на ровном месте, возможно, Яков Платонович и не знал бы, как спасать утопленников, или знания его в сём вопросе носили бы исключительно теоретический характер. Благодаря же неусыпным стараниям любимой сестры Штольман прекрасно знал, что и как нужно делать, потому как доводилось. Яков быстро ослабил платье на груди дамы, шнуровку корсета пришлось рвануть, ну да это ерунда, не те обстоятельства, чтобы по поводу наряда печалиться, а затем повернул спасаемую лицом вниз и с силой ударил ладонью по спине. Из рта дамы фонтаном хлынула вода, женщина отчаянно закашлялась, судорожно хватая ртом воздух, словно вытащенная из воды рыба.
- Ожила, - Катюшка звонко засмеялась, хлопая в ладоши, - мама, мама, смотри, белочка ожила!
Спасённой было ещё слишком плохо, чтобы хотя бы осмыслить происходящее вокруг, а Штольман машинально отметил, что характеристика дочери имеет резон, недоутопленница была удивительно веснушчатой, словно специально загорала не иначе, как с ситечком на лице. Анна сердобольно склонилась к спасённой даме и тут же удивлённо ахнула, широко распахнув голубые глаза:
- Наденька?!
- Кха-кха-кхАннушка, - прошелестела дама, слабо улыбаясь и делая вялую попытку подняться, - а мы… вчера… твоих родителей на вокзале… видели… они встречали…
- Точно, белочка вчера с акулой на вокзале была, - с готовностью подтвердила Катюшка и тут же надула губы, - бабушка Маша ещё хотела, чтобы мы с ним здоровались.
Яков на эти слова дочери только вздохнул. Конечно, стоило бы сделать замечание, всё-таки не гораздо людей с животными сравнивать, но, во-первых, на нотации сейчас нет ни сил, ни желания, а во-вторых, сравнения дочурки оказываются удивительно точными. Потому господин Штольман только плечами передёрнул (в мокрой одежде на ветру зябковато) и попросил детей:
- Гриша, Катя, принесите мой жилет и сюртук, пожалуйста.
- Сейчас, пап, - сын мячиком подпрыгнул на месте и бросился за одеждой.
- Подожди меня, я с тобой! – завопила Катя, яростно пыхтя и семеня короткими толстенькими ножками, которые катастрофически никуда не успевали. Что это за наказание, право слово, скорей бы вырасти!
Яков усмехнулся, покачал головой и отправился за пледом, в который укутал спасённую даму. Анне Викторовне, тоже изрядно промокшей, досталась одежда мужа, а ещё горячий поцелуй.
- А как же ты, Яша? – Анна с тревогой прижала ладошки к мокрой насквозь ставшей прозрачной рубашке Штольмана. – Тебе же холодно.
Яков Платонович обхватил ладонями лицо жены, мягко поцеловал её в губы и выдохнул, щекоча дыханием кожу:
- Меня любовь греет.
Наденька, ставшая невольной свидетельницей нежности, для посторонних глаз не предназначенной, мечтательно вздохнула и тут же опять отчаянно раскашлялась, обратив тем самым на себя внимание.
Анна охнула, бросилась к подруге:
- Тебе срочно нужно домой, ты же простудиться можешь!
- Прости, - Наденька делала отчаянную попытку встать, но ослабевшие ноги не держали, - так глупо получилось…
Штольман подхватил охнувшую от смущения даму на руки, вопросительно изогнул бровь.
- Что?! – прошелестела Наденька, чувствуя себя героиней готического романа, не меньше.
- Куда нести говорите, - в голосе Штольмана скрежетнула насмешка, для него чувства спасённой дамы тайной не остались и одобрения однозначно не вызвали. Для него во всём свете существовала лишь одна романтическая барышня, коей он готов был прощать даже чтение под одеялом (случалось и такое, ловили на, так сказать, месте преступления).
Надежда отчаянно покраснела, опять раскашлялась и сдавленно сообщила, что они с мужем снимают дом у вдовы Бобрыкиной в Липовом тупике, что справа от Веселовской улицы. Яков согласно кивнул, хотел было предложить Анне вернуться с детьми домой, но поймал непреклонный взор жены и понял, что спорить бесполезно. Анна Викторовна опять, в который уже раз, вознамерена вмешаться в дела следствия, и, чёрт побери, у следствия нет ни сил, ни желания противостоять её намерениям.
- И как же так вышло, что Вы оказались одна в столь ранний час, да ещё и на мосту?
Надин слабо улыбнулась. Если бы не чудесное, иначе не скажешь, спасение, если бы не шагающая рядом подруга детства, если бы не двое очаровательных детишек, бабочками порхающие вокруг, она нипочём бы не сказала то, что камнем лежало на сердце вот уже несколько месяцев.
- Понимаете… - Наденька кашлянула, потёрла безжалостно саднящий от воды нос, я каждый день прихожу на этот мост.
Бровь Штольмана сардонически изогнулась, придав ему сходство с Мефистофелем, коего Надежда видела на премьере оперы «Фауст».
- А зачем Вы каждый день ходили на мост?
Надин отчаянно покраснела, судорожно вцепилась в руку идущей рядом Анны, зашептала с лихорадочной поспешностью:
- Понимаете, это сложно объяснить… Я никому не говорила, ведь это сущий бред… Вы меня понимаете?
- Пока не очень, - не стал лукавить Яков Платонович, с сожалением понимая, что спокойный отдых в Затонске только что сделал ручкой и скрылся в неизвестном направлении. Мрак, у них же с Аннушкой отпуск!
- Мне кажется, что я словно в каком-то чаду нахожусь, дурмане каком-то. Вы поймите, я люблю своего мужа, я вышла замуж сама, никто меня не принуждал, он тоже меня любит, я знаю это, у нас всё прекрасно, - Надин сглотнула, откашлялась, - у нас всё замечательно.
- Так это же хорошо, - Анна улыбнулась подруге, но Надин виновато отвела взгляд, ответила едва ли не равнодушно:
- Да, хорошо…
- Давайте вернёмся к вопросу, что Вы делали на мосту, - предложил Штольман.
В завихрениях дамской логики он уже давно отчаялся разобраться, хотя опыт общения с прекрасным полом имелся вполне себе обширный, одна сестра с её многочисленными подругами и несравненная Аннушка с дочуркой чего стоят!
Надежда смущённо затеребила плед:
- Понимаете, я на мост каждый день прихожу, там так хорошо, спокойно, никто с разговорами не пристаёт. Я там… - дама смутилась, выдавила чуть слышно, - думаю.
«Да, прав, тысячу раз прав Платон, когда говорит, что самое страшное – это молчание женщины, она тогда думать начинает, а разгребать последствия её размышлений приходится нам, мужчинам», - Штольман вздохнул, поудобнее перехватил Надежду:
- И о чём же Вы думаете?
- Да вот, пытаюсь понять, что же со мной происходит, - Надин криво улыбнулась. – Понимаете, днём всё замечательно, я порхаю на крыльях любви, уж простите за эту пошлую метафору, а ночью просыпаюсь в слезах в полном осознании совершённой непоправимой ошибки и до рассвета не могу заснуть. И самое удивительное знаете, что? Я ночью своего мужа даже видеть не могу, меня в прямом смысле слова передёргивает от его присутствия, у нас даже спальни с ним отдельные, понимаете? Но я же люблю его, и он меня тоже любит.
Анна озадаченно прикусила губу. Она точно знала, что ей, например, плохо не с Яшей, а без него, и время суток на её отношение к мужу никак не влияет. Что же происходит с Наденькой? Супруги Штольман выразительно переглянулись, что-то явно было не так гладко в семейной жизни Надин, как ей хотелось бы думать.
- Мы должны помочь, - одними губами прошептала Анна, и Яков согласно кивнул. Конечно, помощь госпоже Топорковой несколько меняла планы на лето, но не бросать же даму в беде! Тем более, что Аннушка уже всё решила, а это значит, что нужно непременно присматривать за голубоглазым ангелком, дабы она не влипла в очередную неприятность.
- Вот мы и пришли, - Надежда с гордостью указала на небольшой домик, чьи стены до самых окон были густо увиты хмелем, - здесь мы с Феденькой и живём.
Яков осторожно опустил Надин на землю, госпожа Топоркова покачнулась, но устояла, смущённо полыхая румянцем и рассыпаясь в многочисленных благодарностях. Пока происходил неизбежный в таких случаях обмен любезностей, дверь в дом распахнулась, явив высокого осанистого мужчину самого благообразного вида. При виде мокрой, закутанной в плед госпожи Топорковой мужчина охнул, побледнел и бросился с крыльца:
