штанами и обутые в сапоги из буйволовой кожи, были чуть согнуты в коленях и бесстыдно раздвинуты - как у греческой статуи сатира… Синяя блуза, растянутая на широченных плечах и расстегнутая, обнажала грудь силача -загорелую и заросшую волосами. Он грыз травинку и, прищурившись, смотрел на меня. Сердце екнуло в груди, когда я увидела, что один глаз у него темно-карий, почти черный, а второй – зеленый, как виноград, с рыжими крапинками вокруг блестящего черного диска зрачка. Конечно, это был он – “нехристь”, колдун, лесничий Паскаль Ферро!
В ответ на его наглую выходку мне достаточно было всего лишь назвать себя. Одно имя Мари де Сен-Реми укоротило бы язык этому не в меру раскованному простолюдину. Увы, от испуга я буквально потеряла дар речи. “А что если он заколдует меня?.. Попаду ли я когда-нибудь обратно домой?..” -бестолково метались мои мысли. Он разглядывал меня, его глаза жгли, как огонь, а ухмылка заставляла краснеть; в то ужасное мгновение я поверила всему плохому, что прежде слышала о нем. Я почти пожалела, что достопочтенный епископ Рошкорбона не досмотрел и не отправил этого язычника прямой дорогой в трибунал инквизиции…
Между тем его любопытство было вполне объяснимо: выглядела я довольно странно для внучки графини де Сен-Реми. В простом белом платье, без всяких украшений, с гладко зачесанными и скромно убранными под чепчик волосами, с четками на поясе, я напоминала монашку, сбежавшую из обители. Картину довершал нелепый букет колокольчиков в моей руке.
– Похоже, я нарушил чей-то молитвенный экстаз! -пробормотал лесничий, соизволил подняться на ноги (с удивительной легкостью, его могучее тело было гибким, как у лесного кота) и даже изобразить подобие поклона:
- Ты как попала сюда, сестрица? Отбилась от стада овец Господних?
Я молча смотрела на него и не могла выдавить ни звука из пересохшего горла. С его лица исчезла развязная улыбка, во взгляде мелькнуло что-то среднее между почтением и сочувствием. Должно быть, он принял меня за местную дурочку, «птичку Божью».
Он подошел ко мне вплотную и положил руку на мое плечо. У меня закружилась голова – впервые жизни меня коснулся мужчина, да еще так запросто. Я и не предполагала, что это простое действие способно вызвать такую бурю странных и противоречивых чувств.
- Здесь не подходящие места для девиц, гуляющих в одиночестве. Скажи мне, где ты живешь, сестрица, и я отведу тебя домой. Не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого.
От него пахло сеном, земляникой, сырой землей и горячей кожей. Меня вновь охватил суеверный ужас – я подумала, что именно так и должно влиять на людей колдовство. Рука невольно потянулась к груди, нащупала крест… Холодный металл обжег пальцы, но тут я в полной мере испытала силу священного символа католической веры. Я пришла в себя.
Резким движением отстранившись от Мишеля, я устремила на него гневный взгляд – точь-в-точь как бабушка, когда она сердилась всерьез - и высокомерно произнесла:
- Похоже, вы не узнали меня, мэтр Ферро. Только это немного извиняет вашу дерзость. Я Мари де Сен-Реми, ваша госпожа! Как вы посмели дотронуться до меня?
Лесничий даже не подумал испугаться или смутиться. Нахальная улыбка вновь поползла по его губам. Он отвесил мне низкий, преувеличенно почтительный поклон…
- О, мадемуазель… Простите глупого мужика. Разве ж я мог знать, что встречу мою госпожу так далеко от дома, совсем одну! Когда графини-то и нет в поместье…
Это как будто искреннее извинение для меня прозвучало скрытой угрозой – теперь Паскаль владел моей тайной. Если он вздумает рассказать об этом даже не бабушке, но хотя бы Туссену или кормилице… Не гулять мне больше по летнему лесу, не говоря о том, что бабушка как следует всыплет мне розгами.
Не знаю, прочел ли он мои мысли… думаю, что прочел - иначе как объяснить то, что он сделал потом?
Мари вдруг замолчала и уставилась в одну точку, как будто заснула наяву, и кардиналу, не упускавшему ни единого слова, пришлось самому заговорить, чтобы вернуть душу, слишком далеко упорхнувшую в страну воспоминаний:
-Что же он сделал…этот колдун? Прошу вас, сударыня, продолжайте. Здесь вы говорите не мне, а Богу - и Ему вы можете доверить все.
-Да, ваше высокопреосвященство… - Мари вздохнула и, сделав над собой усилие, возобновила рассказ:
-Паскаль упал передо мной на колени. Встал на четвереньки, став похожим на волка - и я страшно испугалась, что он сейчас перекинется в страшного дикого зверя и растерзает меня… но Господь не допустил этого. Лесничий подполз ко мне и поцеловал сперва край моего белого платья, а потом носок туфли:
- Пощадите беднягу Паскаля. Простите его за дерзость. Он никто, он всего только ваш верный пес… Просто дозвольте ему проводить вас домой.
- Нет, не надо! Я доберусь сама! . Просто покажите мне короткую дорогу к замку; я собирала растения в парке и не заметила, как ушла слишком далеко.
- Слушаюсь, мадемуазель.
Он добросовестно сохранял маску смирения и почтительности. Я поняла, что лесничий, узнав во мне внучку графини де Сен-Реми, утратил всякий интерес к моей персоне. Блаженная девица, шепчущая молитвы и обожающая истинного Бога, но заблудившаяся в языческом царстве Пана, среди летнего буйства природы – могла привлечь внимание колдуна. А вот капризная знатная барышня сразу стала обузой, и от нее нужно было как можно скорее избавиться, вернув под родительский кров.
Так он и поступил, но увы, я уже была под властью любовных чар.
После нашей случайной встречи на берегу Луары, я целый месяц ходила, как потерянная, почти не ела и плохо спала по ночам. Бабушка, волнуясь, пичкала меня горьким отваром от желудочных колик. Я вскакивала на заре, чтобы выглянуть в окно и успеть увидеть, как Паскаль Ферро, держа в руке зайца или двух-трех куропаток, не спеша пересекает двор и заходит в кухню. Он был не изысканным и стройным, как Аполлон или Вакх, но крепким и сильным, как Аякс или Менелай. Вьющиеся волосы, выгоревшие на солнце, спадали кольцами на могучую шею. Простая синяя блуза и красный пояс были ему к лицу не меньше, чем бархатный камзол и шелковые рубашки – иному дворянину. Я смотрела на него, чувствуя странный жар внутри тела, и погружалась в тягостную тоску, когда он скрывался из вида.
-Да, это похоже на любовные чары… - задумчиво заметил кардинал, и Мари, не споря, смиренно опустила глаза и осенила себя крестным знамением, прежде чем продолжить рассказ.
- Каждый раз, когда мы встречались (я нарочно попадалась ему на глаза, злясь и презирая себя за постыдную слабость), он приветствовал меня самым почтительным поклоном. Зато разноцветные глаза смотрели так же насмешливо и дерзко, как в день нашей встречи на берегу Луары.
Я думала о Паскале гораздо чаще, чем это было позволительно дочери графа де Сен-Реми, да и любой здравомыслящей и добродетельной девицы. Дни, когда он не появлялся, казались мне черными, как ночи. Солнце не светило, и небо превращалось в тусклое стекло. Я не могла спокойно слушать, как другие люди говорят о Паскале, и удивлялась, как это имя не обжигает им губы. Я мучительно краснела каждый раз, когда Туссен в моем присутствии упоминал о лесничем, но еще большие страдания мне причиняло отсутствие вестей. И хуже всего было то, что теперь я вполне верила в дьявольскую природу его очарования.
Когда я стояла в церкви на воскресной мессе, то мои губы вместо «Ave, Maria» произносили «Паскаль», и даже сотня “Confiteor”, прочитанных подряд, не могли погасить снедавшее меня жестокое пламя. Священник произносил обычную проповедь: говорил о страхе Божьем, о тяжкой каре для грешников, о Люцифере, в своей гордыне восставшем против Всевышнего и низвергнутом с небес; он говорил о коварстве дьявола, который, словно лев рыкающий, бродит по земле среди смертных, ища, кого бы пожрать. Преподобный отец Робер использовал весь пыл своего красноречия, чтобы убедить прихожан оставаться добрыми католиками, и бороться с грехом, особенно избегая соблазнов плоти. Не берусь судить о том, насколько его речи достигали сердец собравшихся. Сама я не смела приблизиться к распятию, не смела поднять глаза на мраморное лицо Девы Марии; сверкающий взор Паскаля Ферро заслонял мне желанный Рай, и в огнях свечей я видела теперь лишь отблески преисподней.
Отец Робер знал меня с младенчества, именно он обучал меня катехизису и первым молитвам. За всю мою жизнь мне ни разу не случалось признаваться почтенному кюре в грехах более тяжких, чем кража варенья и леденцов с кухни. И вот, оказавшись в деревянном чреве темной исповедальни, я поняла, что мне необходимо разрешить себя от добровольного обета молчания. Хоть кто-то должен был узнать о боли моей души. Сбивчивым шепотом, мучительно краснея, я рассказала отцу Роберу, что меня преследуют греховные мысли о мужчине, и от них не помогают пост и молитва. К моему удивлению, священник легко отпустил мои прегрешения… и только на прощание наставительно сказал:
- Помни, дитя, что добродетель – это главное сокровище женщины, и наилучшее ее украшение. В лучах добродетели ты сверкаешь, как бриллиант, который никогда не померкнет. Но стоит поддаться дьявольскому искушению, допустить, чтобы тень соблазна упала на белоснежные одежды целомудрия – и ты навек погубишь себя! Ты уже вошла в возраст замужества, и если ты не чувствуешь в себе призвания быть монахиней, лучше всего будет, если госпожа де Сен-Реми поскорее подыщет тебе хорошего жениха.
Разговор с отцом Робером немного успокоил меня. Я знала, что этот добрый пастырь не замедлит сообщить бабушке свое мнение относительно моей дальнейшей судьбы. И тогда бабушка сделает одно из двух: или выдаст меня замуж немедленно - или отправит в пансион при аббатстве Мармутье. Любое ее решение стало бы благом для меня. Я и сама хотела покинуть Руассо-дю-Бержер. Брачное ложе или монастырская келья – все лучше, чем не спать по ночам, и каждое утро умирать от желания увидеть, как лесничий неспешно переходит замковый двор. Я была готова ехать куда угодно, хоть в Московию, хоть в Китай, только бы избавиться от грешной и отчаянной любви к простолюдину. Никогда, никогда Паскаль не должен был приблизиться ко мне, и ни за что на свете я не хотела бы выглядеть такой же назойливой и нелепой, как крестьянские девки, бегавшие за ним по пятам.
Моя судьба решилась быстро и просто, в полном соответствии с давними планами семьи. Бабушка написала отцу, что на ближайший год отправляет меня в пансион, но уведомила его о своем намерении отправиться в Париж, ко двору, чтобы лично подыскать жениха, достойного невесты из нашего славного рода.
Госпожа де Сен-Реми весьма сокрушалась о смерти своей покровительницы, Маргариты де Валуа. Добрая королева очень любила устраивать браки, и охотно оказала бы помощь в таком деликатном деле. У нее всегда было на примете несколько молодых дворян, хорошего происхождения и воспитания, а деньгами она снабдила бы женихов в случае необходимости. Она считала, что главное в браке – это хорошее здоровье, необходимое для рождения здорового потомства, а также взаимная склонность и уважение между супругами.
Увы, прекрасная Маргарита вот уже девять лет покоилась в усыпальнице Сен-Дени, так что госпожа де Сен-Реми намеревалась возобновить другие старые знакомства; будучи предусмотрительной и мудрой женщиной, она не прекращала переписки с друзьями, и была в курсе всех основных столичных дел. Ей было доподлинно известно, кто из знатных вельмож был в особенной чести, а кто – в опале; она знала, в каких почтенных семьях есть неженатые сыновья, и кто из богатых вдовцов подыскивает себе молодую супругу. Словом, все парижские знакомые бабушки, из тех, что бывали при дворе, могли быть полезны.
Три недели подряд бабушка лихорадочно собиралась в Париж. Радостное оживление, владевшее ею, лучше всего позволяло понять, каким тяжким испытанием было для нее добровольное заточение в Турени. Она помолодела на два десятка лет; пожалуй, за всю свою жизнь я еще не видела ее такой красивой, веселой и милостивой ко всем.
Что касается меня, я тоже готовилась к отъезду, но вместо удовольствий столичной жизни и светских развлечений меня ожидала узкая кровать и зарешеченное окно в комнате пансиона Мармутье. На год (или на два, в зависимости от успехов сватовства, затеянного бабушкой) мне предстояло влиться в стаю божьих птичек, воспитанниц почтенной аббатисы Луизы де Понс. Латынь, греческий, история, арифметика, геральдика, рукоделие, хорошие манеры, немного кулинарии, совсем немного музыки и танцев – вот чем, кроме молитв, мне надлежало наравне со всеми заполнять свои дни. Ночи принадлежали мне безраздельно, но я знала, что в них не должно быть места для мыслей о Паскале Ферро!
Стоило мне произнести про себя его имя и подумать о предстоящей разлуке, как из глаз сейчас же начинали течь слезы. Домашние полагали, что я не хочу расставаться с домом и бабушкой, и пытались меня утешать, как умели. Кормилица совсем перестала ворчать, по вечерам рассказывала мне сказки и смешные истории, а на сон грядущий сулила скорую свадьбу с молодым, красивым и богатым сеньором. Кухарка закармливала сладкими пирожками, горничная сшила для меня прелестный воротничок (Бог знает, где эта плутовка раздобыла моток фламандского кружева и серебряную тесьму). Обезьянка Пупи больше не пыталась воровать мои ленты или дергать меня за волосы, но при каждом удобном случае забиралась ко мне на шею и гладила по щекам крохотными ручками… Всеобщее внимание было приятно, и все же мое горе было слишком велико.
В последние дни перед отъездом я видела лесничего очень часто. В замке было полно дел, распоряжения отдавались десятками, одно за другим, слуги сбивались с ног, и Туссен едва успевал поворачиваться, пытаясь везде поспеть и за всем уследить. всюду. Он вызвал Паскаля из его лесной берлоги, рассчитывая не только на могучую силу и крутой нрав, но и на умение любых обстоятельствах действовать быстро и разумно.
Стоит заметить, что Туссен, после язвительной отповеди бабушки, счел необходимым познакомиться с «нехристем» поближе, и ни разу не пожалел об этом. В Паскале он обрел неоценимого помощника и… превосходного шпиона. Теперь Туссен постоянно надоедал госпоже де Сен-Реми просьбами нанять нового лесничего, а Паскаля Ферро повысить до кастеляна (1) или секретаря. Бабушка пока что не сказала ни да, ни нет. Похоже, Паскаль Ферро устраивал ее как лесничий, но она вовсе не горела желанием допускать его в дом.
Накануне отъезда я до поздней ночи возилась в своей комнате, собирая безделушки, которые мне дозволено было взять с собой; мне удалось незаметно стащить с дальних полок в библиотеке и надежно спрятать несколько книг. Эти томики должны были заменить мне целый мир, воздуха и свободы которого я лишалась.
Мне никто не помогал – бабушка считала, что девице до замужества рано иметь собственную камеристку. Когда я закончила все дела, то буквально валилась с ног от усталости; но необходимость ложиться на душный пуховик вызывала во мне протест. Осенняя ночь обещала что-то другое…
Я подошла к окну и, распахнув ставни, глубоко вдохнула холодный воздух. В нем смешались горьковато-пряные запахи костра, прелой листвы, деревьев и влажной земли.
В ответ на его наглую выходку мне достаточно было всего лишь назвать себя. Одно имя Мари де Сен-Реми укоротило бы язык этому не в меру раскованному простолюдину. Увы, от испуга я буквально потеряла дар речи. “А что если он заколдует меня?.. Попаду ли я когда-нибудь обратно домой?..” -бестолково метались мои мысли. Он разглядывал меня, его глаза жгли, как огонь, а ухмылка заставляла краснеть; в то ужасное мгновение я поверила всему плохому, что прежде слышала о нем. Я почти пожалела, что достопочтенный епископ Рошкорбона не досмотрел и не отправил этого язычника прямой дорогой в трибунал инквизиции…
Между тем его любопытство было вполне объяснимо: выглядела я довольно странно для внучки графини де Сен-Реми. В простом белом платье, без всяких украшений, с гладко зачесанными и скромно убранными под чепчик волосами, с четками на поясе, я напоминала монашку, сбежавшую из обители. Картину довершал нелепый букет колокольчиков в моей руке.
– Похоже, я нарушил чей-то молитвенный экстаз! -пробормотал лесничий, соизволил подняться на ноги (с удивительной легкостью, его могучее тело было гибким, как у лесного кота) и даже изобразить подобие поклона:
- Ты как попала сюда, сестрица? Отбилась от стада овец Господних?
Я молча смотрела на него и не могла выдавить ни звука из пересохшего горла. С его лица исчезла развязная улыбка, во взгляде мелькнуло что-то среднее между почтением и сочувствием. Должно быть, он принял меня за местную дурочку, «птичку Божью».
Он подошел ко мне вплотную и положил руку на мое плечо. У меня закружилась голова – впервые жизни меня коснулся мужчина, да еще так запросто. Я и не предполагала, что это простое действие способно вызвать такую бурю странных и противоречивых чувств.
- Здесь не подходящие места для девиц, гуляющих в одиночестве. Скажи мне, где ты живешь, сестрица, и я отведу тебя домой. Не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого.
От него пахло сеном, земляникой, сырой землей и горячей кожей. Меня вновь охватил суеверный ужас – я подумала, что именно так и должно влиять на людей колдовство. Рука невольно потянулась к груди, нащупала крест… Холодный металл обжег пальцы, но тут я в полной мере испытала силу священного символа католической веры. Я пришла в себя.
Резким движением отстранившись от Мишеля, я устремила на него гневный взгляд – точь-в-точь как бабушка, когда она сердилась всерьез - и высокомерно произнесла:
- Похоже, вы не узнали меня, мэтр Ферро. Только это немного извиняет вашу дерзость. Я Мари де Сен-Реми, ваша госпожа! Как вы посмели дотронуться до меня?
Лесничий даже не подумал испугаться или смутиться. Нахальная улыбка вновь поползла по его губам. Он отвесил мне низкий, преувеличенно почтительный поклон…
- О, мадемуазель… Простите глупого мужика. Разве ж я мог знать, что встречу мою госпожу так далеко от дома, совсем одну! Когда графини-то и нет в поместье…
Это как будто искреннее извинение для меня прозвучало скрытой угрозой – теперь Паскаль владел моей тайной. Если он вздумает рассказать об этом даже не бабушке, но хотя бы Туссену или кормилице… Не гулять мне больше по летнему лесу, не говоря о том, что бабушка как следует всыплет мне розгами.
Не знаю, прочел ли он мои мысли… думаю, что прочел - иначе как объяснить то, что он сделал потом?
Мари вдруг замолчала и уставилась в одну точку, как будто заснула наяву, и кардиналу, не упускавшему ни единого слова, пришлось самому заговорить, чтобы вернуть душу, слишком далеко упорхнувшую в страну воспоминаний:
-Что же он сделал…этот колдун? Прошу вас, сударыня, продолжайте. Здесь вы говорите не мне, а Богу - и Ему вы можете доверить все.
-Да, ваше высокопреосвященство… - Мари вздохнула и, сделав над собой усилие, возобновила рассказ:
-Паскаль упал передо мной на колени. Встал на четвереньки, став похожим на волка - и я страшно испугалась, что он сейчас перекинется в страшного дикого зверя и растерзает меня… но Господь не допустил этого. Лесничий подполз ко мне и поцеловал сперва край моего белого платья, а потом носок туфли:
- Пощадите беднягу Паскаля. Простите его за дерзость. Он никто, он всего только ваш верный пес… Просто дозвольте ему проводить вас домой.
- Нет, не надо! Я доберусь сама! . Просто покажите мне короткую дорогу к замку; я собирала растения в парке и не заметила, как ушла слишком далеко.
- Слушаюсь, мадемуазель.
Он добросовестно сохранял маску смирения и почтительности. Я поняла, что лесничий, узнав во мне внучку графини де Сен-Реми, утратил всякий интерес к моей персоне. Блаженная девица, шепчущая молитвы и обожающая истинного Бога, но заблудившаяся в языческом царстве Пана, среди летнего буйства природы – могла привлечь внимание колдуна. А вот капризная знатная барышня сразу стала обузой, и от нее нужно было как можно скорее избавиться, вернув под родительский кров.
Так он и поступил, но увы, я уже была под властью любовных чар.
После нашей случайной встречи на берегу Луары, я целый месяц ходила, как потерянная, почти не ела и плохо спала по ночам. Бабушка, волнуясь, пичкала меня горьким отваром от желудочных колик. Я вскакивала на заре, чтобы выглянуть в окно и успеть увидеть, как Паскаль Ферро, держа в руке зайца или двух-трех куропаток, не спеша пересекает двор и заходит в кухню. Он был не изысканным и стройным, как Аполлон или Вакх, но крепким и сильным, как Аякс или Менелай. Вьющиеся волосы, выгоревшие на солнце, спадали кольцами на могучую шею. Простая синяя блуза и красный пояс были ему к лицу не меньше, чем бархатный камзол и шелковые рубашки – иному дворянину. Я смотрела на него, чувствуя странный жар внутри тела, и погружалась в тягостную тоску, когда он скрывался из вида.
-Да, это похоже на любовные чары… - задумчиво заметил кардинал, и Мари, не споря, смиренно опустила глаза и осенила себя крестным знамением, прежде чем продолжить рассказ.
- Каждый раз, когда мы встречались (я нарочно попадалась ему на глаза, злясь и презирая себя за постыдную слабость), он приветствовал меня самым почтительным поклоном. Зато разноцветные глаза смотрели так же насмешливо и дерзко, как в день нашей встречи на берегу Луары.
Я думала о Паскале гораздо чаще, чем это было позволительно дочери графа де Сен-Реми, да и любой здравомыслящей и добродетельной девицы. Дни, когда он не появлялся, казались мне черными, как ночи. Солнце не светило, и небо превращалось в тусклое стекло. Я не могла спокойно слушать, как другие люди говорят о Паскале, и удивлялась, как это имя не обжигает им губы. Я мучительно краснела каждый раз, когда Туссен в моем присутствии упоминал о лесничем, но еще большие страдания мне причиняло отсутствие вестей. И хуже всего было то, что теперь я вполне верила в дьявольскую природу его очарования.
Когда я стояла в церкви на воскресной мессе, то мои губы вместо «Ave, Maria» произносили «Паскаль», и даже сотня “Confiteor”, прочитанных подряд, не могли погасить снедавшее меня жестокое пламя. Священник произносил обычную проповедь: говорил о страхе Божьем, о тяжкой каре для грешников, о Люцифере, в своей гордыне восставшем против Всевышнего и низвергнутом с небес; он говорил о коварстве дьявола, который, словно лев рыкающий, бродит по земле среди смертных, ища, кого бы пожрать. Преподобный отец Робер использовал весь пыл своего красноречия, чтобы убедить прихожан оставаться добрыми католиками, и бороться с грехом, особенно избегая соблазнов плоти. Не берусь судить о том, насколько его речи достигали сердец собравшихся. Сама я не смела приблизиться к распятию, не смела поднять глаза на мраморное лицо Девы Марии; сверкающий взор Паскаля Ферро заслонял мне желанный Рай, и в огнях свечей я видела теперь лишь отблески преисподней.
Отец Робер знал меня с младенчества, именно он обучал меня катехизису и первым молитвам. За всю мою жизнь мне ни разу не случалось признаваться почтенному кюре в грехах более тяжких, чем кража варенья и леденцов с кухни. И вот, оказавшись в деревянном чреве темной исповедальни, я поняла, что мне необходимо разрешить себя от добровольного обета молчания. Хоть кто-то должен был узнать о боли моей души. Сбивчивым шепотом, мучительно краснея, я рассказала отцу Роберу, что меня преследуют греховные мысли о мужчине, и от них не помогают пост и молитва. К моему удивлению, священник легко отпустил мои прегрешения… и только на прощание наставительно сказал:
- Помни, дитя, что добродетель – это главное сокровище женщины, и наилучшее ее украшение. В лучах добродетели ты сверкаешь, как бриллиант, который никогда не померкнет. Но стоит поддаться дьявольскому искушению, допустить, чтобы тень соблазна упала на белоснежные одежды целомудрия – и ты навек погубишь себя! Ты уже вошла в возраст замужества, и если ты не чувствуешь в себе призвания быть монахиней, лучше всего будет, если госпожа де Сен-Реми поскорее подыщет тебе хорошего жениха.
Разговор с отцом Робером немного успокоил меня. Я знала, что этот добрый пастырь не замедлит сообщить бабушке свое мнение относительно моей дальнейшей судьбы. И тогда бабушка сделает одно из двух: или выдаст меня замуж немедленно - или отправит в пансион при аббатстве Мармутье. Любое ее решение стало бы благом для меня. Я и сама хотела покинуть Руассо-дю-Бержер. Брачное ложе или монастырская келья – все лучше, чем не спать по ночам, и каждое утро умирать от желания увидеть, как лесничий неспешно переходит замковый двор. Я была готова ехать куда угодно, хоть в Московию, хоть в Китай, только бы избавиться от грешной и отчаянной любви к простолюдину. Никогда, никогда Паскаль не должен был приблизиться ко мне, и ни за что на свете я не хотела бы выглядеть такой же назойливой и нелепой, как крестьянские девки, бегавшие за ним по пятам.
Моя судьба решилась быстро и просто, в полном соответствии с давними планами семьи. Бабушка написала отцу, что на ближайший год отправляет меня в пансион, но уведомила его о своем намерении отправиться в Париж, ко двору, чтобы лично подыскать жениха, достойного невесты из нашего славного рода.
Госпожа де Сен-Реми весьма сокрушалась о смерти своей покровительницы, Маргариты де Валуа. Добрая королева очень любила устраивать браки, и охотно оказала бы помощь в таком деликатном деле. У нее всегда было на примете несколько молодых дворян, хорошего происхождения и воспитания, а деньгами она снабдила бы женихов в случае необходимости. Она считала, что главное в браке – это хорошее здоровье, необходимое для рождения здорового потомства, а также взаимная склонность и уважение между супругами.
Увы, прекрасная Маргарита вот уже девять лет покоилась в усыпальнице Сен-Дени, так что госпожа де Сен-Реми намеревалась возобновить другие старые знакомства; будучи предусмотрительной и мудрой женщиной, она не прекращала переписки с друзьями, и была в курсе всех основных столичных дел. Ей было доподлинно известно, кто из знатных вельмож был в особенной чести, а кто – в опале; она знала, в каких почтенных семьях есть неженатые сыновья, и кто из богатых вдовцов подыскивает себе молодую супругу. Словом, все парижские знакомые бабушки, из тех, что бывали при дворе, могли быть полезны.
Три недели подряд бабушка лихорадочно собиралась в Париж. Радостное оживление, владевшее ею, лучше всего позволяло понять, каким тяжким испытанием было для нее добровольное заточение в Турени. Она помолодела на два десятка лет; пожалуй, за всю свою жизнь я еще не видела ее такой красивой, веселой и милостивой ко всем.
Что касается меня, я тоже готовилась к отъезду, но вместо удовольствий столичной жизни и светских развлечений меня ожидала узкая кровать и зарешеченное окно в комнате пансиона Мармутье. На год (или на два, в зависимости от успехов сватовства, затеянного бабушкой) мне предстояло влиться в стаю божьих птичек, воспитанниц почтенной аббатисы Луизы де Понс. Латынь, греческий, история, арифметика, геральдика, рукоделие, хорошие манеры, немного кулинарии, совсем немного музыки и танцев – вот чем, кроме молитв, мне надлежало наравне со всеми заполнять свои дни. Ночи принадлежали мне безраздельно, но я знала, что в них не должно быть места для мыслей о Паскале Ферро!
Стоило мне произнести про себя его имя и подумать о предстоящей разлуке, как из глаз сейчас же начинали течь слезы. Домашние полагали, что я не хочу расставаться с домом и бабушкой, и пытались меня утешать, как умели. Кормилица совсем перестала ворчать, по вечерам рассказывала мне сказки и смешные истории, а на сон грядущий сулила скорую свадьбу с молодым, красивым и богатым сеньором. Кухарка закармливала сладкими пирожками, горничная сшила для меня прелестный воротничок (Бог знает, где эта плутовка раздобыла моток фламандского кружева и серебряную тесьму). Обезьянка Пупи больше не пыталась воровать мои ленты или дергать меня за волосы, но при каждом удобном случае забиралась ко мне на шею и гладила по щекам крохотными ручками… Всеобщее внимание было приятно, и все же мое горе было слишком велико.
В последние дни перед отъездом я видела лесничего очень часто. В замке было полно дел, распоряжения отдавались десятками, одно за другим, слуги сбивались с ног, и Туссен едва успевал поворачиваться, пытаясь везде поспеть и за всем уследить. всюду. Он вызвал Паскаля из его лесной берлоги, рассчитывая не только на могучую силу и крутой нрав, но и на умение любых обстоятельствах действовать быстро и разумно.
Стоит заметить, что Туссен, после язвительной отповеди бабушки, счел необходимым познакомиться с «нехристем» поближе, и ни разу не пожалел об этом. В Паскале он обрел неоценимого помощника и… превосходного шпиона. Теперь Туссен постоянно надоедал госпоже де Сен-Реми просьбами нанять нового лесничего, а Паскаля Ферро повысить до кастеляна (1) или секретаря. Бабушка пока что не сказала ни да, ни нет. Похоже, Паскаль Ферро устраивал ее как лесничий, но она вовсе не горела желанием допускать его в дом.
Накануне отъезда я до поздней ночи возилась в своей комнате, собирая безделушки, которые мне дозволено было взять с собой; мне удалось незаметно стащить с дальних полок в библиотеке и надежно спрятать несколько книг. Эти томики должны были заменить мне целый мир, воздуха и свободы которого я лишалась.
Мне никто не помогал – бабушка считала, что девице до замужества рано иметь собственную камеристку. Когда я закончила все дела, то буквально валилась с ног от усталости; но необходимость ложиться на душный пуховик вызывала во мне протест. Осенняя ночь обещала что-то другое…
Я подошла к окну и, распахнув ставни, глубоко вдохнула холодный воздух. В нем смешались горьковато-пряные запахи костра, прелой листвы, деревьев и влажной земли.
