– Скорее, тревожно, – не согласилась я. – Не нравится мне этот Барьер. И вулкан не нравится. И лава. Она подпёрла русло речки. Пока вода, соприкасаясь с раскалённой лавой, испаряется, но остынет же эта вулканья отрыжка когда-нибудь! И тогда здесь разольётся озера.
– Сюда вода не поднимется. Мы – на высоте. А озеро – неплохо. Может быть, в нём заведётся рыба…
– Откуда? – скептически спросила я. – У тебя есть замороженные эмбрионы рыбы, готовые к выращиванию?
– Где-то в округе есть рыбозавод. Возможно, несколько…
– Есть, – вспомнила я. – Два точно, я на наладку туда ездила. Только они далеко отсюда, и не факт, что уцелели.
– Само предприятие, возможно, нет. Но рыба могла… Какие-нибудь случайно угодившие в воду мальки и взрослые особи. Из разрушенного резервуара…
Снова прошёл подземный толчок. Несильный, но я от неожиданности едва не упала. Пеклов поддержал под локоть.
– Спасибо, – сказала я, осторожно вытягивая руку из его пальцев.
Он стоял слишком близко ко мне. Прикасался. Лёгкий запах озона – как всегда в присутствии носителей пирокинетической паранормы. И на лбу у него красовался подарочек от живого камня, дивных оттенков синяк. Как ещё кость не пробило…
Я отвела взгляд. В последнее время я почему-то думала о Пеклове больше, чем мне бы хотелось. Слишком долго мы рядом, вот что. Непростительно долго.
– Тоже боишься? – вдруг спросил он. – Боишься, и – не знаешь, что делать?
– О чём ты? – спросила я.
– Ты ведь могла меня бросить там, у Барьера, – сказал он. – Почему не бросила? Я знаю ваш народ, многие из вас расчётливы, как мелкие калькуляторы. Не только с нами, но и друг с другом. Что-то человеческое в вас появляется только тогда, когда пробивает на эмоции.
– Я выросла в Олегопетровске, – напомнила я ему. – А ты общался с уязвлёнными.
– Общался! – фыркнул Пеклов. – Через прорезь прицела в основном. Там, знаешь ли, если и вырывалось из глотки какое-то слово, то только матерное!
– Ну, так и не суди меня по ним, – пожала я плечами. – У нас в Олегопетровске давно не смотрят ни на форму носа, ни на разрез глаз. Там нет места ненависти. Каждый раз, как я возвращаюсь с вызова по южному направлению, меня преследует ощущение, будто я никак не могу отмыться от песка и грязи. Ненависть убивает на расстоянии. И когда она вдруг исчезает, то не знаешь уже, что и думать. Тебя спасли, а ты недоволен. Что опять не так?
Я думала, Пеклов сейчас огрызнётся, но он в замешательстве потёр ладонью затылок и ответил:
– Не знаю. Раньше всё было ясно. Есть вы, есть мы. Плохие парни и хорошие. Наверное, зря я сюда приехал, надо было оставаться на Юге. Но я не хотел… Я хотел уехать подальше от… В общем, уехал. Сюда. А тут – ты.
Он замолчал, сцепил пальцы за спиной и на меня не смотрел. Я подумала, что понимаю, отчего он уехал. Военный, но не при делах – отправили на гражданку. По ранению или по известной формуле «уходи или сядешь», судьбе любых армейских смутьянов. После чего терпеть больше не мог своих. Семья погибла – места, где был когда-то счастлив, видеть душа не лежала. Приехал сюда.
А тут я.
– Извини, – искренне сказала я. – Я не нарочно… Так получилось.
– Да ты-то при чём! Просто…
Он снова запнулся, не находя слов для мучивших его чувств.
– Я слишком похожа на твою жену? – осторожно спросила я.
Мне вдруг вспомнилось, что фотографию я давно не видела. Пеклов убрал её.
– Какое-то наказание, – резко, отрывисто выговорил он. – Будто в прижизненный ад угодил. Ты не она. Но ты – рядом.
– Не понимаю, – честно призналась я.
– Я сам не понимаю. И мне… страшно, – вдруг признался он. – А тебе?
– Почему мне должно быть страшно? – спросила я, запутавшись уже окончательно. – О чём ты?
Пеклов вдруг положил ладонь на мою руку. Прикосновение вызвало странный отклик: будто холодными иголочками прокололо кожу. У людей температура ниже нашей, общеизвестный факт…
– Ты не бросила меня у Барьера…
– А ты бы меня бросил?
– Раньше – да, – без колебаний ответил он.
– А сейчас что изменилось?
– Всё! – резко ответил он, выпустил мою руку и отвернулся. – Ты не такая, как они все… Ты даже представить себе не можешь, насколько ты отличаешься от них от всех! Но самое страшное, что этого не могут представить многие из нас на Юге. Поедем в Рассвет, сама увидишь.
– Я догадываюсь, – сказала я. – Не думаю, что увижу что-то новое. Я в ОКЭ давно работаю, южное направление искренне не люблю, и начальство знает, по какой причине. К тебе вообще другого должны были послать, не меня! Но так получилось, что оказалось некому больше, а вызов стоял с пометкой «срочно».
– Может, к лучшему, – глухо сказал Пеклов.
– А как понять? – спросила я. – Мы же не знаем, что с нами будет дальше!
Пеклов обернулся ко мне и сказал предельно серьёзно:
– Я никогда тебя не брошу, Намрелав. Не предам. Что бы ни случилось. Никогда.
Я протянула Пеклову руку:
– Я с тобой.
Снова ледяные иголочки от прикосновения. Так странно. Пирокинетик здесь он, но его ладони – холодные, как у всего Человечества. Холодные ладони и горячее сердце.
В окне недобрым пламенем разгоралась заря. На миг мне показалось, будто мы оба горим, настолько всё вокруг заволокло багровыми зловещими тонами.
Есть ли будущее у нашей Планеты? А у нас двоих?
Мы не знали.
Рассвет встречал нас безмолвием и разрухой. Это было большое поселение, с несколькими десятками домовладений вроде пекловского, с собственным небольшим репродуктивным центром. Ключевое слово «было». Теперь от Рассвета осталось лишь пепелище.
– Атака с воздуха, – угрюмо сказал Пеклов, рассматривая развалины. – Там вон. И там…
Он не сказал «ваши». Перестал причислять меня к национальности своих врагов? Вариант «Рассвет уничтожили люди» вообще не рассматривался, из-за глупости самого предположения. Люди могут стрелять в своих… но тогда и средства уничтожения будут свои же, скажем так.
– Почему тогда нет погибших… – отметила я странность.
– Органика, – сквозь зубы бросил Пеклов.
Я какое-то время пыталась сообразить, в чём дело. А потом меня будто плазмой подожгло.
На Планете изначально не существовало биологических существ. Здесь эволюция пошла по пути развития кристаллической жизни. От самых примитивных форм до разумных. Все они жили за счёт падающей на поверхность солнечной энергии. Экстремофилы обретались возле вулканов, где риск потонуть под раскалённой лавой компенсировался стабильно поступающим теплом.
Проще говоря, почвы здесь попросту не было. Сплошной камень. Пеерселенцы, мы и люди, прожили здесь уже двадцать стандартных лет. Из школьного курса я помнила: камень измельчался в порошковую пыль, её смешивали с органическими удобрениями, затем смесь укладывали в специальные, прорубленные в камне, канавки. И засевали модифицированными растениями. Те стремительно разрастались, затем погибали, отмершие части их перегнивали – в ускоренном ферментами порядке! – и вот так, постепенно, на поле создавался драгоценный слой почвы…
На которой потом уже становилось возможным культивирование той же пшеницы…
Колоссальная работа. Двадцать лет – ничтожно малый срок, поэтому так популярны синтезаторы пищи. Выхода другого просто нет. Нормальные продукты массово при существовавшем темпе терраформирования смогли бы есть разве что наши внуки. Теперь программа умерла, большинство полей, скорее всего, уничтожены. А те, что удалось сохранить – если удалось – погоды не сделают.
Как бы вообще всю научную составляющую процесса не растерять теперь! В ближайшее время задача будет стоять всего лишь одна: выжить и сохраниться, как вид. Два биологических вида…
Но перерабатывать на перегной тела разумных?
Если так поступают мои сородичи – искренне надеюсь, что не все! – мне с ними не по пути.
Есть же предел падения цивилизованности! За ним ты уже не носитель разума, а животное с проблесками интеллекта, искажённого донельзя. Поедание себе подобных, – напрямую или через удобрения для сельскохозяйственных культур, предназначенных в пищу, – прямой путь в яму. Горе тем обществам, что выживают подобным образом!
– Надо проверить, – сказала я. – Проверить… вдруг кто-нибудь уцелел?
– Ты веришь, что кто-нибудь мог уцелеть? – тоскливо спросил Пеклов. – Судя по следам, нападение случилось давно.
– Мало ли, – упрямо сказала я. – Вдруг там кто-то ещё жив? В подвалах или ещё где. А мы уедем, и они умрут. У тебя паранорма.
– И что с неё. Была бы она целительская…
– Но ты всё же сможешь определить, есть ли кто живой! Чтобы не копать подряд все завалы…
– Тебе так важно? – спросил Пеклов, хмурясь.
Острая складочка на переносице, внимательный взгляд, кривая усмешка, как будто когда-то половина лица была парализована, паралич сняли – привычка осталась. Пеклов не рассказывал о своих ранениях, а ведь были наверняка. Война не обходится без травм, а он успел повоевать хорошо. Сколько же ему лет… Под тридцать, наверное, есть.
Когда у нас пошёл раздрай между двумя народами? Примерно лет пятнадцать тому назад, может, шестнадцать. Первоначального импульса на дружбу и сотрудничество хватило лишь на первые десять лет, потом пошли конфликты, и, в конечном счёте, уязвлённые с обоих сторон взялись палить из пушек в нарушение всех договорённостей.
Дипломатия свелась к пустой говорильне, ведь потери одних означали выигрыш других. Но минус на плюс всегда даёт ноль.
Ноль мы и получили. Все. И те, кто за мир между нашими народами, и те, кто против мира. Выигравших нет, хотя кто-то, наверное, надеется.
Но забирать тела врагов на удобрения… Возможно, забирать ещё живыми, ведь так удобнее транспортировать до конечной точки…
– Пеклов, – сказала я. – Давно это началось?
– Что? – не понял он.
– Удобрения.
Он молча смотрел на меня, и я видела в его глазах гнев: сидела в своём Олегопетровске и ничего не знала!
– Пеклов, – повторила я. – Скажи. Ваши так не делали? Скажи честно. У вас на Юге… Делали удобрения или нет?!
– Я… не… знаю, – с трудом выговорил он. – Там, где я бывал, где жил, и те, кого я знал, – никогда. Но я не могу… поручиться за весь Юг. Ненависти пролилось слишком много, Намрелав! Океан разливанный. Кто-то на ненависти, на горе и от безысходности… Я не знаю, Намрелав. Не знаю. И поручиться не могу.
– Тогда и они нам враги тоже, – заявила я. – Ты же понимаешь, так нельзя! Нельзя… надо быть человеком… В любых нечеловеческих условиях надо оставаться человеком, безотносительно к принадлежности к тому или иному биологическому виду! Человек это ведь не только самоназвание вида… это ещё и разум, поднимающий над животным началом, Образ и Подобие Вечнотворящего, созидающего миры...
Спутник мой молчал, и я спросила беспомощно:
– Я глупа? Несу чушь?
– Нет, Намрелав, – ответил Пеклов. – Нет, не чушь… Если кто-то из твоих сородичей найдёт в себе силы остаться человеком… Вместе противостоять уродам будет проще. Пойдём! Может, вправду кто-то сумел уцелеть…
Мы нашли около двух десятков отощавших котов, с пяток собак, а больше никого. Ходить по мёртвому поселению, методично осматривая каждое разрушенное здание, было тяжело.
Здесь жили когда-то семьи. Много. А теперь не осталось никого. Я никак не могла вместить в себя осознание множественной смерти большого количества разумных. Мозг отказывался воспринимать, сердце – верить.
Но для Пеклова смерть не казалась чем-то страшным. Он с ней сталкивался не раз, он её видел. И его поведение рождало новую волну холода по спине: на Планете не первый год шла война, а что я о ней знала? В сущности, ничего.
Сухая сводка в информе: уязвлённые из обоих народов кошмарят друг друга где-то там, на Юге, за Городом Первых. Скупое качание головой: да, кто-то гибнет, это плохо. И всё. Всё!
Я работала, мои друзья никуда не исчезали, в мою семью и семьи соседей не приходили похоронки, мы жили себе и жили, наивно думая, что нас не коснётся.
Коснулось.
Сказанное Пекловым про удобрения не шло из головы. Неужели правда?!
Но тел погибших в Рассвете нет, факт. А двадцать кошек и несколько собак на такое большое поселение – это безумно мало, то есть, забрали и животных тоже.
… Залп прошёл у меня над головой, я успела ощутить нестерпимый жар плазмы. Резко развернулась: откуда? Второй выстрел поймал на свой огненный щит Пеклов. Впервые я видела пирокинетическую паранорму, применённую по прямому её назначению, – в бою.
– Не стреляй, – крикнул Пеклов. – Свои!
Только тогда я увидела тонкую маленькую фигурку, сливавшуюся со полуразрушенной стеной. Она не спешила опускать явно тяжёлый для неё плазмоган.
– Чего она? – голос стрелявшего оказался тонким, девчоночьим.
– Со мной, – коротко объяснил моё наличие Пеклов.
– Враголюб! – плюнул наш новый знакомец.
– Жрать хочешь? – Пеклов предпочёл пропустить оскорбление мимо ушей. – Иди сюда. Заодно расскажешь нам, что здесь произошло.
Стрелявший вдруг выронил плазмоган, сполз по стене вниз, обхватил коленки и заплакал. Ребёнок…
Девочка, лет двенадцати. Назвалась Марией. И от её рассказа мне стало совсем плохо. Потому что всё в нём оказалось правдой, от начала и до конца. А больше в Рассвете не осталось никого. Когда враг ушёл, Мария ходила и смотрела по домам, насколько могла. Никого…
Кошки разве что. С ней были кошки. Собака. Несколько декоративных кроликов. Их всех она попросила забрать, мы и забрали, салон у машины большой…
Как они все выжили? В одном из домов продолжал работать синтезатор пищи на автономном питании. Криво, косо, с перебоями, но он работал и не позволил спасшимся умереть от голода.
Обратно машину вела я. Пеклов сидел с девочкой, пока она не уснула, потом накрыл её курткой и перебрался на переднее сиденье. Долго молчал. И я молчала. Что я могла сказать? Я даже матерные слова все растеряла.
Потом всё же нашла одну фразу:
– Я… я, пожалуй, готова убивать, Пеклов.
Первые сутки Мария проспала, не приходя в сознание. Потом ожила, и взялась строго следить за спасённой живностью. Наш пищевой синтезатор привёл её в восторг. Он был лучше тех, что в принципе использовались в домовладениях Рассвета, и уж, конечно, лучше того, с каким она прожила последние дни.
Вспоминать о случившемся она очень не любила, меня дичилась. Но Пеклову удалось узнать, что Рассвет разбили после.
После того, как умер мир.
Значит, те, кто это сделал, могут вернуться и взяться уже за нас. Я не тешила себя иллюзиями: не пощадят. Для уязвлённых выросшие с людьми сородичи – мразь, хуже падали.
Знать бы ещё, кто ими командовал… У меня возникло стойкое ощущение огромной беды. Не знаю, откуда оно взялось, на каком основании развилось, но подобное со мной случалось очень редко, почти никогда. Люди зовут такие состояния интуицией. Но у них в целом разум организован хаотично и находится в большой зависимости от эмоциональной сферы, от чувств. Что позволяет им предугадывать наступающие события и предпринимать меры по их нейтрализации.
Другое дело, что люди сами себе зачастую не верят, особенно если подключена паранорма психокинетического спектра: пирокинез или целительство. Эффект Кассандры, кажется, так. Из-за него, даже предвидя что-то, человек влетает в проблемы.
Я, наверное, заразилась тем же самым от приёмной человеческой семьи, хотя со мной всплески ясновидения происходили очень редко. Редко, но метко, как сказала однажды приёмная мама, и была права.
– Сюда вода не поднимется. Мы – на высоте. А озеро – неплохо. Может быть, в нём заведётся рыба…
– Откуда? – скептически спросила я. – У тебя есть замороженные эмбрионы рыбы, готовые к выращиванию?
– Где-то в округе есть рыбозавод. Возможно, несколько…
– Есть, – вспомнила я. – Два точно, я на наладку туда ездила. Только они далеко отсюда, и не факт, что уцелели.
– Само предприятие, возможно, нет. Но рыба могла… Какие-нибудь случайно угодившие в воду мальки и взрослые особи. Из разрушенного резервуара…
Снова прошёл подземный толчок. Несильный, но я от неожиданности едва не упала. Пеклов поддержал под локоть.
– Спасибо, – сказала я, осторожно вытягивая руку из его пальцев.
Он стоял слишком близко ко мне. Прикасался. Лёгкий запах озона – как всегда в присутствии носителей пирокинетической паранормы. И на лбу у него красовался подарочек от живого камня, дивных оттенков синяк. Как ещё кость не пробило…
Я отвела взгляд. В последнее время я почему-то думала о Пеклове больше, чем мне бы хотелось. Слишком долго мы рядом, вот что. Непростительно долго.
– Тоже боишься? – вдруг спросил он. – Боишься, и – не знаешь, что делать?
– О чём ты? – спросила я.
– Ты ведь могла меня бросить там, у Барьера, – сказал он. – Почему не бросила? Я знаю ваш народ, многие из вас расчётливы, как мелкие калькуляторы. Не только с нами, но и друг с другом. Что-то человеческое в вас появляется только тогда, когда пробивает на эмоции.
– Я выросла в Олегопетровске, – напомнила я ему. – А ты общался с уязвлёнными.
– Общался! – фыркнул Пеклов. – Через прорезь прицела в основном. Там, знаешь ли, если и вырывалось из глотки какое-то слово, то только матерное!
– Ну, так и не суди меня по ним, – пожала я плечами. – У нас в Олегопетровске давно не смотрят ни на форму носа, ни на разрез глаз. Там нет места ненависти. Каждый раз, как я возвращаюсь с вызова по южному направлению, меня преследует ощущение, будто я никак не могу отмыться от песка и грязи. Ненависть убивает на расстоянии. И когда она вдруг исчезает, то не знаешь уже, что и думать. Тебя спасли, а ты недоволен. Что опять не так?
Я думала, Пеклов сейчас огрызнётся, но он в замешательстве потёр ладонью затылок и ответил:
– Не знаю. Раньше всё было ясно. Есть вы, есть мы. Плохие парни и хорошие. Наверное, зря я сюда приехал, надо было оставаться на Юге. Но я не хотел… Я хотел уехать подальше от… В общем, уехал. Сюда. А тут – ты.
Он замолчал, сцепил пальцы за спиной и на меня не смотрел. Я подумала, что понимаю, отчего он уехал. Военный, но не при делах – отправили на гражданку. По ранению или по известной формуле «уходи или сядешь», судьбе любых армейских смутьянов. После чего терпеть больше не мог своих. Семья погибла – места, где был когда-то счастлив, видеть душа не лежала. Приехал сюда.
А тут я.
– Извини, – искренне сказала я. – Я не нарочно… Так получилось.
– Да ты-то при чём! Просто…
Он снова запнулся, не находя слов для мучивших его чувств.
– Я слишком похожа на твою жену? – осторожно спросила я.
Мне вдруг вспомнилось, что фотографию я давно не видела. Пеклов убрал её.
– Какое-то наказание, – резко, отрывисто выговорил он. – Будто в прижизненный ад угодил. Ты не она. Но ты – рядом.
– Не понимаю, – честно призналась я.
– Я сам не понимаю. И мне… страшно, – вдруг признался он. – А тебе?
– Почему мне должно быть страшно? – спросила я, запутавшись уже окончательно. – О чём ты?
Пеклов вдруг положил ладонь на мою руку. Прикосновение вызвало странный отклик: будто холодными иголочками прокололо кожу. У людей температура ниже нашей, общеизвестный факт…
– Ты не бросила меня у Барьера…
– А ты бы меня бросил?
– Раньше – да, – без колебаний ответил он.
– А сейчас что изменилось?
– Всё! – резко ответил он, выпустил мою руку и отвернулся. – Ты не такая, как они все… Ты даже представить себе не можешь, насколько ты отличаешься от них от всех! Но самое страшное, что этого не могут представить многие из нас на Юге. Поедем в Рассвет, сама увидишь.
– Я догадываюсь, – сказала я. – Не думаю, что увижу что-то новое. Я в ОКЭ давно работаю, южное направление искренне не люблю, и начальство знает, по какой причине. К тебе вообще другого должны были послать, не меня! Но так получилось, что оказалось некому больше, а вызов стоял с пометкой «срочно».
– Может, к лучшему, – глухо сказал Пеклов.
– А как понять? – спросила я. – Мы же не знаем, что с нами будет дальше!
Пеклов обернулся ко мне и сказал предельно серьёзно:
– Я никогда тебя не брошу, Намрелав. Не предам. Что бы ни случилось. Никогда.
Я протянула Пеклову руку:
– Я с тобой.
Снова ледяные иголочки от прикосновения. Так странно. Пирокинетик здесь он, но его ладони – холодные, как у всего Человечества. Холодные ладони и горячее сердце.
В окне недобрым пламенем разгоралась заря. На миг мне показалось, будто мы оба горим, настолько всё вокруг заволокло багровыми зловещими тонами.
Есть ли будущее у нашей Планеты? А у нас двоих?
Мы не знали.
ГЛАВА 3
Рассвет встречал нас безмолвием и разрухой. Это было большое поселение, с несколькими десятками домовладений вроде пекловского, с собственным небольшим репродуктивным центром. Ключевое слово «было». Теперь от Рассвета осталось лишь пепелище.
– Атака с воздуха, – угрюмо сказал Пеклов, рассматривая развалины. – Там вон. И там…
Он не сказал «ваши». Перестал причислять меня к национальности своих врагов? Вариант «Рассвет уничтожили люди» вообще не рассматривался, из-за глупости самого предположения. Люди могут стрелять в своих… но тогда и средства уничтожения будут свои же, скажем так.
– Почему тогда нет погибших… – отметила я странность.
– Органика, – сквозь зубы бросил Пеклов.
Я какое-то время пыталась сообразить, в чём дело. А потом меня будто плазмой подожгло.
На Планете изначально не существовало биологических существ. Здесь эволюция пошла по пути развития кристаллической жизни. От самых примитивных форм до разумных. Все они жили за счёт падающей на поверхность солнечной энергии. Экстремофилы обретались возле вулканов, где риск потонуть под раскалённой лавой компенсировался стабильно поступающим теплом.
Проще говоря, почвы здесь попросту не было. Сплошной камень. Пеерселенцы, мы и люди, прожили здесь уже двадцать стандартных лет. Из школьного курса я помнила: камень измельчался в порошковую пыль, её смешивали с органическими удобрениями, затем смесь укладывали в специальные, прорубленные в камне, канавки. И засевали модифицированными растениями. Те стремительно разрастались, затем погибали, отмершие части их перегнивали – в ускоренном ферментами порядке! – и вот так, постепенно, на поле создавался драгоценный слой почвы…
На которой потом уже становилось возможным культивирование той же пшеницы…
Колоссальная работа. Двадцать лет – ничтожно малый срок, поэтому так популярны синтезаторы пищи. Выхода другого просто нет. Нормальные продукты массово при существовавшем темпе терраформирования смогли бы есть разве что наши внуки. Теперь программа умерла, большинство полей, скорее всего, уничтожены. А те, что удалось сохранить – если удалось – погоды не сделают.
Как бы вообще всю научную составляющую процесса не растерять теперь! В ближайшее время задача будет стоять всего лишь одна: выжить и сохраниться, как вид. Два биологических вида…
Но перерабатывать на перегной тела разумных?
Если так поступают мои сородичи – искренне надеюсь, что не все! – мне с ними не по пути.
Есть же предел падения цивилизованности! За ним ты уже не носитель разума, а животное с проблесками интеллекта, искажённого донельзя. Поедание себе подобных, – напрямую или через удобрения для сельскохозяйственных культур, предназначенных в пищу, – прямой путь в яму. Горе тем обществам, что выживают подобным образом!
– Надо проверить, – сказала я. – Проверить… вдруг кто-нибудь уцелел?
– Ты веришь, что кто-нибудь мог уцелеть? – тоскливо спросил Пеклов. – Судя по следам, нападение случилось давно.
– Мало ли, – упрямо сказала я. – Вдруг там кто-то ещё жив? В подвалах или ещё где. А мы уедем, и они умрут. У тебя паранорма.
– И что с неё. Была бы она целительская…
– Но ты всё же сможешь определить, есть ли кто живой! Чтобы не копать подряд все завалы…
– Тебе так важно? – спросил Пеклов, хмурясь.
Острая складочка на переносице, внимательный взгляд, кривая усмешка, как будто когда-то половина лица была парализована, паралич сняли – привычка осталась. Пеклов не рассказывал о своих ранениях, а ведь были наверняка. Война не обходится без травм, а он успел повоевать хорошо. Сколько же ему лет… Под тридцать, наверное, есть.
Когда у нас пошёл раздрай между двумя народами? Примерно лет пятнадцать тому назад, может, шестнадцать. Первоначального импульса на дружбу и сотрудничество хватило лишь на первые десять лет, потом пошли конфликты, и, в конечном счёте, уязвлённые с обоих сторон взялись палить из пушек в нарушение всех договорённостей.
Дипломатия свелась к пустой говорильне, ведь потери одних означали выигрыш других. Но минус на плюс всегда даёт ноль.
Ноль мы и получили. Все. И те, кто за мир между нашими народами, и те, кто против мира. Выигравших нет, хотя кто-то, наверное, надеется.
Но забирать тела врагов на удобрения… Возможно, забирать ещё живыми, ведь так удобнее транспортировать до конечной точки…
– Пеклов, – сказала я. – Давно это началось?
– Что? – не понял он.
– Удобрения.
Он молча смотрел на меня, и я видела в его глазах гнев: сидела в своём Олегопетровске и ничего не знала!
– Пеклов, – повторила я. – Скажи. Ваши так не делали? Скажи честно. У вас на Юге… Делали удобрения или нет?!
– Я… не… знаю, – с трудом выговорил он. – Там, где я бывал, где жил, и те, кого я знал, – никогда. Но я не могу… поручиться за весь Юг. Ненависти пролилось слишком много, Намрелав! Океан разливанный. Кто-то на ненависти, на горе и от безысходности… Я не знаю, Намрелав. Не знаю. И поручиться не могу.
– Тогда и они нам враги тоже, – заявила я. – Ты же понимаешь, так нельзя! Нельзя… надо быть человеком… В любых нечеловеческих условиях надо оставаться человеком, безотносительно к принадлежности к тому или иному биологическому виду! Человек это ведь не только самоназвание вида… это ещё и разум, поднимающий над животным началом, Образ и Подобие Вечнотворящего, созидающего миры...
Спутник мой молчал, и я спросила беспомощно:
– Я глупа? Несу чушь?
– Нет, Намрелав, – ответил Пеклов. – Нет, не чушь… Если кто-то из твоих сородичей найдёт в себе силы остаться человеком… Вместе противостоять уродам будет проще. Пойдём! Может, вправду кто-то сумел уцелеть…
***
Мы нашли около двух десятков отощавших котов, с пяток собак, а больше никого. Ходить по мёртвому поселению, методично осматривая каждое разрушенное здание, было тяжело.
Здесь жили когда-то семьи. Много. А теперь не осталось никого. Я никак не могла вместить в себя осознание множественной смерти большого количества разумных. Мозг отказывался воспринимать, сердце – верить.
Но для Пеклова смерть не казалась чем-то страшным. Он с ней сталкивался не раз, он её видел. И его поведение рождало новую волну холода по спине: на Планете не первый год шла война, а что я о ней знала? В сущности, ничего.
Сухая сводка в информе: уязвлённые из обоих народов кошмарят друг друга где-то там, на Юге, за Городом Первых. Скупое качание головой: да, кто-то гибнет, это плохо. И всё. Всё!
Я работала, мои друзья никуда не исчезали, в мою семью и семьи соседей не приходили похоронки, мы жили себе и жили, наивно думая, что нас не коснётся.
Коснулось.
Сказанное Пекловым про удобрения не шло из головы. Неужели правда?!
Но тел погибших в Рассвете нет, факт. А двадцать кошек и несколько собак на такое большое поселение – это безумно мало, то есть, забрали и животных тоже.
… Залп прошёл у меня над головой, я успела ощутить нестерпимый жар плазмы. Резко развернулась: откуда? Второй выстрел поймал на свой огненный щит Пеклов. Впервые я видела пирокинетическую паранорму, применённую по прямому её назначению, – в бою.
– Не стреляй, – крикнул Пеклов. – Свои!
Только тогда я увидела тонкую маленькую фигурку, сливавшуюся со полуразрушенной стеной. Она не спешила опускать явно тяжёлый для неё плазмоган.
– Чего она? – голос стрелявшего оказался тонким, девчоночьим.
– Со мной, – коротко объяснил моё наличие Пеклов.
– Враголюб! – плюнул наш новый знакомец.
– Жрать хочешь? – Пеклов предпочёл пропустить оскорбление мимо ушей. – Иди сюда. Заодно расскажешь нам, что здесь произошло.
Стрелявший вдруг выронил плазмоган, сполз по стене вниз, обхватил коленки и заплакал. Ребёнок…
Девочка, лет двенадцати. Назвалась Марией. И от её рассказа мне стало совсем плохо. Потому что всё в нём оказалось правдой, от начала и до конца. А больше в Рассвете не осталось никого. Когда враг ушёл, Мария ходила и смотрела по домам, насколько могла. Никого…
Кошки разве что. С ней были кошки. Собака. Несколько декоративных кроликов. Их всех она попросила забрать, мы и забрали, салон у машины большой…
Как они все выжили? В одном из домов продолжал работать синтезатор пищи на автономном питании. Криво, косо, с перебоями, но он работал и не позволил спасшимся умереть от голода.
Обратно машину вела я. Пеклов сидел с девочкой, пока она не уснула, потом накрыл её курткой и перебрался на переднее сиденье. Долго молчал. И я молчала. Что я могла сказать? Я даже матерные слова все растеряла.
Потом всё же нашла одну фразу:
– Я… я, пожалуй, готова убивать, Пеклов.
***
Первые сутки Мария проспала, не приходя в сознание. Потом ожила, и взялась строго следить за спасённой живностью. Наш пищевой синтезатор привёл её в восторг. Он был лучше тех, что в принципе использовались в домовладениях Рассвета, и уж, конечно, лучше того, с каким она прожила последние дни.
Вспоминать о случившемся она очень не любила, меня дичилась. Но Пеклову удалось узнать, что Рассвет разбили после.
После того, как умер мир.
Значит, те, кто это сделал, могут вернуться и взяться уже за нас. Я не тешила себя иллюзиями: не пощадят. Для уязвлённых выросшие с людьми сородичи – мразь, хуже падали.
Знать бы ещё, кто ими командовал… У меня возникло стойкое ощущение огромной беды. Не знаю, откуда оно взялось, на каком основании развилось, но подобное со мной случалось очень редко, почти никогда. Люди зовут такие состояния интуицией. Но у них в целом разум организован хаотично и находится в большой зависимости от эмоциональной сферы, от чувств. Что позволяет им предугадывать наступающие события и предпринимать меры по их нейтрализации.
Другое дело, что люди сами себе зачастую не верят, особенно если подключена паранорма психокинетического спектра: пирокинез или целительство. Эффект Кассандры, кажется, так. Из-за него, даже предвидя что-то, человек влетает в проблемы.
Я, наверное, заразилась тем же самым от приёмной человеческой семьи, хотя со мной всплески ясновидения происходили очень редко. Редко, но метко, как сказала однажды приёмная мама, и была права.
