И вот сейчас… Давило. Кажется, я уже знала ответ, но, как и любой человек, не хотела в него верить. Слишком уж страшным он был.
Тогда же я и постигла наконец-то до конца суть молитвы. Ты знаешь, что тебя ждёт, до мельчайших частностей, и молишься неким высшим силам, чтобы всё-таки мимо пронесло. Потому что не в твоей власти, не в твоих силах и не в твоей воле сделать это самостоятельно.
Мария потихоньку ко мне оттаяла. Она крутилась рядом со мной в генераторной, задавала вопросы, подавала инструменты. Я объясняла, было не жалко. Вдруг со мной что случится, должен же кто-то суметь меня заменить.
Потом она раздобыла где-то листы плотного серого – упаковочного! – картона, чёрные, красные и зелёные технические маркеры и взялась рисовать.
Пеклов молча смотрел на неё. Хмурился: Мария рисовала гибнущий Рассвет, и никогда – свою семью.
– Наверное, это неправильно, – тихонько сказала я. – У неё один и тот же сюжет, и она каждый раз травит им свою память. Ей нужно отпустить ситуацию как можно скорее, но с этими рисунками она не сможет.
– Пусть рисует, – так же тихо ответил Пеклов. – Не запрещать же ей… Да и толку с тех запретов, как бы хуже не стало.
– Хуже? – не поняла я.
– У Марии та же паранорма, что и у меня, – объяснил Пеклов. – И она подросток, переживший сильную травму.
– Огнемёт с барахлящим предохранителем в голове? – побледнев, спросила я.
– Точная формулировка, – кивнул Пеклов.
Он подошёл к девочке. Она вздрогнула, подняла на него взгляд.
– Кто это? – доброжелательно спросил Пеклов.
– Она, – странным, несколько сонным голосом ответила Мария.
– Намрелав?
– Нет. Намрелав добрая. А это – это она…
– Мне можно посмотреть? – спросила я.
– Смотри, – немного поколебавшись, сказала Мария.
Она слегка подвинулась, и я увидела рисунок целиком.
Горящее поселение. Бок военной машины. И женщину в броне с открытой головой, без шлема. Длинная коса, белые пряди у висков, вполоборота – ах, какой взгляд знакомый…
– Это – лидер врага, – резко, отрывисто сказал Пеклов. – Не добили…
Он дёрнул ворот, воздуха ему не хватало. Я молчала. Можно было бы попросить Марию припомнить рисунок у ворота. В нём зашифровано всё – какого рода, кто в семье по статусу. Но зачем?
Я видела лицо женщины-в-броне много раз. В зеркале…
– Это моя биологическая мать, – сказала я.
Смысл был мне скрывать правду? Такую связь не утаишь.
– Та, что искалечила тебя, дав тебе Имя Отмены? – спросил Пеклов.
Надо же, запомнил…
– Да.
Я ушла от них на кухню. Села, поставила локти на стол, взялась за виски. Мне стало очень страшно. Страшно до боли.
Люди говорят, что дети за родителей не отвечают, но не упускают случая припомнить, кто ты и от кого произошёл.
А у моих сородичей всё это возведено в абсолютную степень. Принцип коллективной ответственности, а не индивидуальной, как у Человечества.
Я – дочь своей матери.
Всё.
Не о чем больше говорить.
Они пришли вдвоём. Мария села слева, Пеклов напротив. Я не пошевелилась. Я к ним привыкла, оказывается. Привязалась. Плохо…
– Да плевать нам, – сказал Пеклов.
– Плевать, – подтвердила Мария, и положила маленькую ладошку мне на запястье. – Ты – не она.
– Нам надо ехать в Олегопетровск, – сказала я. – Она же не уймётся. Мы здесь все в большой опасности. Надо собираться и ехать в Олегопетровск. Это большой город, он сможет отбиться…
Я замолчала, осознав, насколько жалко прозвучал мой голос. Большой город Олегопетровск, скорее всего, лежал в руинах. Но никто из нас не решился произнести это вслух.
Пришла одна из собак, поставила лапы на Марию. Девочка рассеянно почесала пса за ухом.
– Синтезатор пищи с собой мы не увезём, – сказал Пеклов. – Он требует много энергии… помимо того, что стационарный, встроенный. В Олегопетровск надо ехать кому-то одному и возвращаться с подмогой…
Кому-то одному… Ясно, кому. Мне! Меня в Олегопетровске знают хорошо. На меня будто повеяло человеческой паранормой, в том её спектре, что отвечал за ясновидение.
Образ сгоревшего дома встал перед моим внутренним взором так зримо, так ярко, что я даже дёрнулась от удивления: а почему нет запаха гари?.. Должен быть! Такой же резкий, едкий и страшный, как в Рассвете.
– Нам надо ехать вместе, – сказала я. – Не обсуждается. Или мы спасаемся вместе, или же гибнем. Опять же, вместе. Поодиночке мы ничего не сможем сделать.
– Сколько было машин? – спросил у Марии Пеклов.
– Много… Десять, наверное… Может, больше. Я… я не считала…
Она обхватила себя руками за плечи, заново переживая страшный день гибели родного поселения.
– Сжечь не получится, – серьёзно выговорил Пеклов и потёр лицо ладонями. – А жаль…
На что он способен как пирокинетик? Я ведь не знала. Он так легко говорил… Как будто ему не впервой было жечь военные машины силой своей паранормы…
Надо было сразу уезжать. Сразу, как стих ветер. Но тогда мы не спасли бы Марию…
– Во всяком случае, теперь мы совершенно точно знаем, что выжили не только лишь мы один, – спокойно сказал Пеклов. – Кто предупреждён – тот вооружён.
Да что ты сделать сможешь, подумалось мне. Ты же видел, что осталось от Рассвета. Практически ничего…
– Прорвёмся, – подвёл Пеклов итог нашему спонтанному совету.
Мария просветлела лицом и отправилась готовить ужин. Много ли ребёнку надо для счастья? Дети, как и звери, живут моментом. Им сложно загадывать наперёд, почти невозможно бояться будущего. Здесь и сейчас не нужно прятаться по подвалам, есть еда, вода, можно заснуть в тепле, без того, чтобы вездесущий ветер вынес с тела всё тепло.
Чего ещё надобно?
Ночью я долго не могла заснуть. Вскоре мне отчаянно надоело бороться с острым желанием перевернуться на другой бок. Стоит только хотя бы один раз это сделать, как уже не успокоишься, так и будешь ворочаться туда-сюда до самого утра. Но утром мне нужна была ясная голова, а не сонное царство слипающихся веках…
Я поднялась, переоделась и спустилась вниз. Согрела воду, раздумывая, что сделать – чай, травник или кофе? Выбрала кофе. Он здесь не очень хороший, но уж какой есть.
Два-три часа, потом усталость возьмёт своё, вернусь в постель и усну…
Через несколько минут на кухне появился Пеклов.
– И мне сделай, – попросил он, имея в виду кофе. – Пожалуйста.
Я кивнула. Какое-то время между нами тянулась тягостная тишина.
– Я должен был догадаться сразу, – сказал вдруг Пеклов, принимая от меня горячую чашечку. – Кто ещё мог проявить такую жестокость к собственному ребёнку? Они там все через одного уроды, в этих уязвлённых ваших, но свои единокровники для них превыше всего, особенно дети. Дети – надежда и опора семьи… особенно у вас, с вашей генетически передаваемой памятью…
– Меня отрезали от памяти рода, – напомнила я.
– Да, ты рассказывала. И сделали это не враги, а твоя собственная мать. Маша её точно нарисовала. Я на эту рожу насмотрелся, мне хватило. Вы вообще непохожи, Намрелав. Всем, кто с тобой хотя бы один час пообщается, сразу станет ясно, насколько вы разные.
Я лишь пожала плечами и не ответила. Кому-то станет ясно, кому-то нет. Особенно из засады, через прорезь прицела…
– Она безумна, – убеждённо выговорил Пеклов – И всегда такой была. На неё достаточно один раз посмотреть, чтобы понять, насколько у неё в голове всё залито помоями. Когда я увидел тебя впервые, Намрелав, то вообще не соотнёс с нею!
– А когда Мария нарисовала? – горько спросила я. – Неужели не подумал о сходстве?
– Да вы все на одно лицо, – с досадой высказался Пеклов. – Родственнички…
Вот как он воспринимает. Может быть, и хорошо. Наверное.
– Хочешь ещё кофе? – спросила я. – Сделать?
– Сделай. Хочу.
Я смотрела украдкой на Пеклова, пока готовила кофе. Поначалу он вызывал во мне резкую неприязнь, как и любой упёртый южный болван. Теперь я узнала его получше.
Не болван. Солдафон, возможно. Но не болван. И не стал оставлять в погибшем Рассвете животных, перевёз всех. Он даже живые камни не бросил! Камни, надо сказать, где-то затаились, давно их не видела. А ну как возьмутся за старое, прыгать и давать в лоб? Надо будет отыскать паршивцев и пригрозить сделать из них батарею. Может, проникнутся.
Я поставила горячую кружку на стол, села сама.
– Спасибо, – кивнул мне Пеклов.
Я смотрела, как он пьёт, и понимала, что мне будет плохо, если он вдруг погибнет. Если моя мать или её младшие убьют его. Если он получит рану, у меня тоже потечёт кровь. Странное чувство, но оно пришло и не давало покоя, теребило и теребило.
А что я могу сделать, чтобы не допустить его смерть? Чтобы жила Мария и её звери? Да даже эти камни, они ведь тоже живые, хоть и безмозглые.
Как ни грустно осознавать реальность, но возможностей у меня ноль. Единственный верный план – пробираться в Олегопетровск.
Но что будет, если мы явимся к остывающим руина
– Стрелять умеешь? – вдруг спросил Пеклов.
– Могу, – ответила я.
– А в разумных?
– Не пробовала, – покачала я головой. – Но, наверное, придётся.
– Наверное, – скептически выговорил он. – Намрелав…
Он положил ладонь на мою руку. Я не отвела взгляда.
– Ты же понимаешь, что я никогда не смогу родить тебе ребёнка, – сказала я.
– А ты понимаешь, что я без тебя теперь не могу? – вопросом на вопрос ответил он.
Я коснулась ладонью его щеки, и он накрыл мою руку своей. Мира нет, надежды нет, но пока ещё есть мы двое. Может быть, нам удастся выжить? Может быть, нам повезёт?
Тишина обняла нас, объёмная и полная. Пеклов потянул меня к себе, я не стала противиться. Я знала, что надо ответить на поцелуй, но мягкое долгое прикосновение прошило насквозь нас обоих, вжало друг в друга и всего остального мира не стало вокруг нас. На два дыхания, на два биения сердца, на оба разума – единое поле мысли и чувствования.
Я о таком раньше даже не слышала…
– Пеклов…
Он положил палец мне на губы, с удивительной мягкостью, какой не ждёшь от такого сурового мужчины. И я поняла его. Молчи, спугнёшь мгновение!
И тогда я подалась к нему сама.
Я проверяла машину. Сегодня мы с Пекловым собирались проехать по окрестностям. В пределах досягаемости по направлению на юго-восток оставались ещё Белая Дача и Вязниково. Возможно, кто-нибудь выжил и там. Ну а потом надо решать, как вернуться в Олегопетровск. В одиночку мы не выживем. Четыре-пять часов езды… со всей живностью вместе… В обычное время – обычная поездка.
Но время-то у нас окаянное! И где-то в округе рыщет обезумевшая женщина, которую у меня язык не повернётся назвать матерью.
Она сама поставила себя за грань, испоганив мне контакт с памятью поколений. Она от меня отказалась. Мои родители – в Олегопетровске!
Но меня не покидало нехорошее чувство, что она ищет меня. Именно меня. Неужели к ней попали базы данных ОКЭ? И она знает, что я отправилась на вызов в сторону Юга. А это значило, что Олегопетровск повержен и захвачен.
Очень неприятная мысль. Включай логику, Намрелав, не позволяй эмоциям по-человечески смущать твой разум.
Если бы базы ОКЭ попали к мерзавцам, они бы знали точный адрес и первым делом наведались бы по нему. Но наш дом стоял нетронутым. Значит, вёлся какой-то шпионаж… кто-то в ОКЭ продавал меня врагам. Может, и не только меня одну.
Вопрос, с какой целью он это делал. По доброте душевной или его подчинили угрозами, пытками и шантажом в отношении его близких? А впрочем, какая разница. Сейчас, когда связи нет по всей Планете, оно уже неважно.
Возле ангара Мария во что-то играла. Глухие удары заинтересовали меня. Я вышла за ворота, чтобы посмотреть, чем таким она занята.
Она нарисовала на белой стене мишень. И кидала в неё камень… Да не просто камень, а тот самый, живой. Он радостно летел в яблочко, а потом его гордо несла обратно одна из собак, опускала в ладонь девочки.
– И что? – удивлённо спросила я. – Неужели слушается?!
– Потом он лежит у меня в кармане и греется, – объяснила Мария поведение камня. – Вообще, он бодрее второго.
– А второй где? – спросила я. – Он не хочет играть?
– Не хочет, – вздохнула Мария. – Я его тоже принесла, но – не хочет.
Я подняла с сухой каменистой земли второй живой камень. Он не дёргался и не пытался засветить мне в глаз. Лежал на ладони, не шевелился, но я чувствовала упрямую жизнь, наполнявшую кристалл.
– Жаль будет, если умрёт, – сказала Мария.
– Ты с ними часто вот так играла?
– Иногда. Родители… взрослые… – она судорожно вдохнула, запрещая себе плакать, – всегда нас ругали. Мол, агрессивная кристаллическая жизнь – это вам не игрушки. Но они иногда привязываются, почти как кошки.
– К тебе привязывались? – уточнила я.
– Ко мне – нет, но мальчишки показывали… Положи его в карман. Может, отогреешь, и он раздумает умирать.
– Ты видела мёртвых?
– Видела. Они тогда становятся пыльными и тусклыми, а потом, через несколько дней, рассыпаются в труху.
– А у нас в Олегопетровске они не водятся, – сказала я, опуская это странное существо в карман. – Удивительный мир наша Планета, верно?
Мария бледно улыбнулась. Она не убегала от меня с воплями, но иногда её взгляд словно бы подвисал, обращаясь куда-то в пустоту. И тогда во мне шевелилась глухая злость.
Почему для счастья одних детей необходимо убивать других детей? А что будет, если сделать иначе? Неужели Планета расколется, а её звезда погаснет?
Мало ресурса? Не оправдание. Если грызть друг другу глотки – вместо того, чтобы сообща работать на выживание! – ресурса будет ещё меньше.
Но что бы я сделала, стань я вдруг Самой Главной на Планете? Вот есть такой Пеклов, он сумел переступить через ненависть. А есть моя биомать. Которой проще умереть, чем признать свою неправоту.
Сколько же в ней безумствующей злобы! Мне, наверное, её никогда не понять.
Подошёл Пеклов. Приобнял за плечи, поцеловал, – приятно. Его холодноватая надёжность успокаивала, придавала сил. Не знаю, почему так получилось, но с ним я боялась только за него. А всё остальное казалось незначительным и мелочным.
– Мы поедем в Вязниково и на Белую Дачу, – сказал Пеклов. – Мария, ты останешься и присмотришь за живностью? Или тебе лучше поехать с нами?
– А вы возьмёте, дядя Алекс? – быстро спросила она.
– Возьмём, – ответил он. – Пойди, возьми куртку из прихожей, там их висит несколько. Ты в любой из них утонешь, но без куртки в одной рубашке тебе будет некомфортно. Ветер…
Ветер нёс с юга пыль и запахи гари. Там, на юге, перед Барьером, отделившим Город Первых от всей Планеты, разливалась и всё никак не могла остыть вулканическая лава. Но вроде бы она перестала хотя бы прибывать. Уже было ясно, что через водораздел она не перехлестнёт.
Мария слегка просветлела лицом и убежала в дом за курткой.
– Я слишком хорошо знаю, каково это, оставаться в одиночестве, – ответил Пеклов на мой взгляд. – Когда все погибли на твоих глазах, а ты один выжил. Да, опасности нет, но…
– Но вероятность есть, – тихо ответила я.
Я знала, о чём он думает. Точнее, о ком.
– Вероятность ненулевая, – признал Пеклов. – Нам… нам лучше не разделяться.
– Животные здесь останутся.
– Я им настроил… поилку и кормушку… Пока работает синтезатор пищи…
– Всех не спасти, – кивнула я. – Я знаю. Хочешь ты или нет, но после того, как вернёмся, надо выдвигаться в Олегопетровск. Уверена, город сумел отбиться!
Тогда же я и постигла наконец-то до конца суть молитвы. Ты знаешь, что тебя ждёт, до мельчайших частностей, и молишься неким высшим силам, чтобы всё-таки мимо пронесло. Потому что не в твоей власти, не в твоих силах и не в твоей воле сделать это самостоятельно.
Мария потихоньку ко мне оттаяла. Она крутилась рядом со мной в генераторной, задавала вопросы, подавала инструменты. Я объясняла, было не жалко. Вдруг со мной что случится, должен же кто-то суметь меня заменить.
Потом она раздобыла где-то листы плотного серого – упаковочного! – картона, чёрные, красные и зелёные технические маркеры и взялась рисовать.
Пеклов молча смотрел на неё. Хмурился: Мария рисовала гибнущий Рассвет, и никогда – свою семью.
– Наверное, это неправильно, – тихонько сказала я. – У неё один и тот же сюжет, и она каждый раз травит им свою память. Ей нужно отпустить ситуацию как можно скорее, но с этими рисунками она не сможет.
– Пусть рисует, – так же тихо ответил Пеклов. – Не запрещать же ей… Да и толку с тех запретов, как бы хуже не стало.
– Хуже? – не поняла я.
– У Марии та же паранорма, что и у меня, – объяснил Пеклов. – И она подросток, переживший сильную травму.
– Огнемёт с барахлящим предохранителем в голове? – побледнев, спросила я.
– Точная формулировка, – кивнул Пеклов.
Он подошёл к девочке. Она вздрогнула, подняла на него взгляд.
– Кто это? – доброжелательно спросил Пеклов.
– Она, – странным, несколько сонным голосом ответила Мария.
– Намрелав?
– Нет. Намрелав добрая. А это – это она…
– Мне можно посмотреть? – спросила я.
– Смотри, – немного поколебавшись, сказала Мария.
Она слегка подвинулась, и я увидела рисунок целиком.
Горящее поселение. Бок военной машины. И женщину в броне с открытой головой, без шлема. Длинная коса, белые пряди у висков, вполоборота – ах, какой взгляд знакомый…
– Это – лидер врага, – резко, отрывисто сказал Пеклов. – Не добили…
Он дёрнул ворот, воздуха ему не хватало. Я молчала. Можно было бы попросить Марию припомнить рисунок у ворота. В нём зашифровано всё – какого рода, кто в семье по статусу. Но зачем?
Я видела лицо женщины-в-броне много раз. В зеркале…
– Это моя биологическая мать, – сказала я.
Смысл был мне скрывать правду? Такую связь не утаишь.
– Та, что искалечила тебя, дав тебе Имя Отмены? – спросил Пеклов.
Надо же, запомнил…
– Да.
Я ушла от них на кухню. Села, поставила локти на стол, взялась за виски. Мне стало очень страшно. Страшно до боли.
Люди говорят, что дети за родителей не отвечают, но не упускают случая припомнить, кто ты и от кого произошёл.
А у моих сородичей всё это возведено в абсолютную степень. Принцип коллективной ответственности, а не индивидуальной, как у Человечества.
Я – дочь своей матери.
Всё.
Не о чем больше говорить.
Они пришли вдвоём. Мария села слева, Пеклов напротив. Я не пошевелилась. Я к ним привыкла, оказывается. Привязалась. Плохо…
– Да плевать нам, – сказал Пеклов.
– Плевать, – подтвердила Мария, и положила маленькую ладошку мне на запястье. – Ты – не она.
– Нам надо ехать в Олегопетровск, – сказала я. – Она же не уймётся. Мы здесь все в большой опасности. Надо собираться и ехать в Олегопетровск. Это большой город, он сможет отбиться…
Я замолчала, осознав, насколько жалко прозвучал мой голос. Большой город Олегопетровск, скорее всего, лежал в руинах. Но никто из нас не решился произнести это вслух.
Пришла одна из собак, поставила лапы на Марию. Девочка рассеянно почесала пса за ухом.
– Синтезатор пищи с собой мы не увезём, – сказал Пеклов. – Он требует много энергии… помимо того, что стационарный, встроенный. В Олегопетровск надо ехать кому-то одному и возвращаться с подмогой…
Кому-то одному… Ясно, кому. Мне! Меня в Олегопетровске знают хорошо. На меня будто повеяло человеческой паранормой, в том её спектре, что отвечал за ясновидение.
Образ сгоревшего дома встал перед моим внутренним взором так зримо, так ярко, что я даже дёрнулась от удивления: а почему нет запаха гари?.. Должен быть! Такой же резкий, едкий и страшный, как в Рассвете.
– Нам надо ехать вместе, – сказала я. – Не обсуждается. Или мы спасаемся вместе, или же гибнем. Опять же, вместе. Поодиночке мы ничего не сможем сделать.
– Сколько было машин? – спросил у Марии Пеклов.
– Много… Десять, наверное… Может, больше. Я… я не считала…
Она обхватила себя руками за плечи, заново переживая страшный день гибели родного поселения.
– Сжечь не получится, – серьёзно выговорил Пеклов и потёр лицо ладонями. – А жаль…
На что он способен как пирокинетик? Я ведь не знала. Он так легко говорил… Как будто ему не впервой было жечь военные машины силой своей паранормы…
Надо было сразу уезжать. Сразу, как стих ветер. Но тогда мы не спасли бы Марию…
– Во всяком случае, теперь мы совершенно точно знаем, что выжили не только лишь мы один, – спокойно сказал Пеклов. – Кто предупреждён – тот вооружён.
Да что ты сделать сможешь, подумалось мне. Ты же видел, что осталось от Рассвета. Практически ничего…
– Прорвёмся, – подвёл Пеклов итог нашему спонтанному совету.
Мария просветлела лицом и отправилась готовить ужин. Много ли ребёнку надо для счастья? Дети, как и звери, живут моментом. Им сложно загадывать наперёд, почти невозможно бояться будущего. Здесь и сейчас не нужно прятаться по подвалам, есть еда, вода, можно заснуть в тепле, без того, чтобы вездесущий ветер вынес с тела всё тепло.
Чего ещё надобно?
***
Ночью я долго не могла заснуть. Вскоре мне отчаянно надоело бороться с острым желанием перевернуться на другой бок. Стоит только хотя бы один раз это сделать, как уже не успокоишься, так и будешь ворочаться туда-сюда до самого утра. Но утром мне нужна была ясная голова, а не сонное царство слипающихся веках…
Я поднялась, переоделась и спустилась вниз. Согрела воду, раздумывая, что сделать – чай, травник или кофе? Выбрала кофе. Он здесь не очень хороший, но уж какой есть.
Два-три часа, потом усталость возьмёт своё, вернусь в постель и усну…
Через несколько минут на кухне появился Пеклов.
– И мне сделай, – попросил он, имея в виду кофе. – Пожалуйста.
Я кивнула. Какое-то время между нами тянулась тягостная тишина.
– Я должен был догадаться сразу, – сказал вдруг Пеклов, принимая от меня горячую чашечку. – Кто ещё мог проявить такую жестокость к собственному ребёнку? Они там все через одного уроды, в этих уязвлённых ваших, но свои единокровники для них превыше всего, особенно дети. Дети – надежда и опора семьи… особенно у вас, с вашей генетически передаваемой памятью…
– Меня отрезали от памяти рода, – напомнила я.
– Да, ты рассказывала. И сделали это не враги, а твоя собственная мать. Маша её точно нарисовала. Я на эту рожу насмотрелся, мне хватило. Вы вообще непохожи, Намрелав. Всем, кто с тобой хотя бы один час пообщается, сразу станет ясно, насколько вы разные.
Я лишь пожала плечами и не ответила. Кому-то станет ясно, кому-то нет. Особенно из засады, через прорезь прицела…
– Она безумна, – убеждённо выговорил Пеклов – И всегда такой была. На неё достаточно один раз посмотреть, чтобы понять, насколько у неё в голове всё залито помоями. Когда я увидел тебя впервые, Намрелав, то вообще не соотнёс с нею!
– А когда Мария нарисовала? – горько спросила я. – Неужели не подумал о сходстве?
– Да вы все на одно лицо, – с досадой высказался Пеклов. – Родственнички…
Вот как он воспринимает. Может быть, и хорошо. Наверное.
– Хочешь ещё кофе? – спросила я. – Сделать?
– Сделай. Хочу.
Я смотрела украдкой на Пеклова, пока готовила кофе. Поначалу он вызывал во мне резкую неприязнь, как и любой упёртый южный болван. Теперь я узнала его получше.
Не болван. Солдафон, возможно. Но не болван. И не стал оставлять в погибшем Рассвете животных, перевёз всех. Он даже живые камни не бросил! Камни, надо сказать, где-то затаились, давно их не видела. А ну как возьмутся за старое, прыгать и давать в лоб? Надо будет отыскать паршивцев и пригрозить сделать из них батарею. Может, проникнутся.
Я поставила горячую кружку на стол, села сама.
– Спасибо, – кивнул мне Пеклов.
Я смотрела, как он пьёт, и понимала, что мне будет плохо, если он вдруг погибнет. Если моя мать или её младшие убьют его. Если он получит рану, у меня тоже потечёт кровь. Странное чувство, но оно пришло и не давало покоя, теребило и теребило.
А что я могу сделать, чтобы не допустить его смерть? Чтобы жила Мария и её звери? Да даже эти камни, они ведь тоже живые, хоть и безмозглые.
Как ни грустно осознавать реальность, но возможностей у меня ноль. Единственный верный план – пробираться в Олегопетровск.
Но что будет, если мы явимся к остывающим руина
– Стрелять умеешь? – вдруг спросил Пеклов.
– Могу, – ответила я.
– А в разумных?
– Не пробовала, – покачала я головой. – Но, наверное, придётся.
– Наверное, – скептически выговорил он. – Намрелав…
Он положил ладонь на мою руку. Я не отвела взгляда.
– Ты же понимаешь, что я никогда не смогу родить тебе ребёнка, – сказала я.
– А ты понимаешь, что я без тебя теперь не могу? – вопросом на вопрос ответил он.
Я коснулась ладонью его щеки, и он накрыл мою руку своей. Мира нет, надежды нет, но пока ещё есть мы двое. Может быть, нам удастся выжить? Может быть, нам повезёт?
Тишина обняла нас, объёмная и полная. Пеклов потянул меня к себе, я не стала противиться. Я знала, что надо ответить на поцелуй, но мягкое долгое прикосновение прошило насквозь нас обоих, вжало друг в друга и всего остального мира не стало вокруг нас. На два дыхания, на два биения сердца, на оба разума – единое поле мысли и чувствования.
Я о таком раньше даже не слышала…
– Пеклов…
Он положил палец мне на губы, с удивительной мягкостью, какой не ждёшь от такого сурового мужчины. И я поняла его. Молчи, спугнёшь мгновение!
И тогда я подалась к нему сама.
***
Я проверяла машину. Сегодня мы с Пекловым собирались проехать по окрестностям. В пределах досягаемости по направлению на юго-восток оставались ещё Белая Дача и Вязниково. Возможно, кто-нибудь выжил и там. Ну а потом надо решать, как вернуться в Олегопетровск. В одиночку мы не выживем. Четыре-пять часов езды… со всей живностью вместе… В обычное время – обычная поездка.
Но время-то у нас окаянное! И где-то в округе рыщет обезумевшая женщина, которую у меня язык не повернётся назвать матерью.
Она сама поставила себя за грань, испоганив мне контакт с памятью поколений. Она от меня отказалась. Мои родители – в Олегопетровске!
Но меня не покидало нехорошее чувство, что она ищет меня. Именно меня. Неужели к ней попали базы данных ОКЭ? И она знает, что я отправилась на вызов в сторону Юга. А это значило, что Олегопетровск повержен и захвачен.
Очень неприятная мысль. Включай логику, Намрелав, не позволяй эмоциям по-человечески смущать твой разум.
Если бы базы ОКЭ попали к мерзавцам, они бы знали точный адрес и первым делом наведались бы по нему. Но наш дом стоял нетронутым. Значит, вёлся какой-то шпионаж… кто-то в ОКЭ продавал меня врагам. Может, и не только меня одну.
Вопрос, с какой целью он это делал. По доброте душевной или его подчинили угрозами, пытками и шантажом в отношении его близких? А впрочем, какая разница. Сейчас, когда связи нет по всей Планете, оно уже неважно.
Возле ангара Мария во что-то играла. Глухие удары заинтересовали меня. Я вышла за ворота, чтобы посмотреть, чем таким она занята.
Она нарисовала на белой стене мишень. И кидала в неё камень… Да не просто камень, а тот самый, живой. Он радостно летел в яблочко, а потом его гордо несла обратно одна из собак, опускала в ладонь девочки.
– И что? – удивлённо спросила я. – Неужели слушается?!
– Потом он лежит у меня в кармане и греется, – объяснила Мария поведение камня. – Вообще, он бодрее второго.
– А второй где? – спросила я. – Он не хочет играть?
– Не хочет, – вздохнула Мария. – Я его тоже принесла, но – не хочет.
Я подняла с сухой каменистой земли второй живой камень. Он не дёргался и не пытался засветить мне в глаз. Лежал на ладони, не шевелился, но я чувствовала упрямую жизнь, наполнявшую кристалл.
– Жаль будет, если умрёт, – сказала Мария.
– Ты с ними часто вот так играла?
– Иногда. Родители… взрослые… – она судорожно вдохнула, запрещая себе плакать, – всегда нас ругали. Мол, агрессивная кристаллическая жизнь – это вам не игрушки. Но они иногда привязываются, почти как кошки.
– К тебе привязывались? – уточнила я.
– Ко мне – нет, но мальчишки показывали… Положи его в карман. Может, отогреешь, и он раздумает умирать.
– Ты видела мёртвых?
– Видела. Они тогда становятся пыльными и тусклыми, а потом, через несколько дней, рассыпаются в труху.
– А у нас в Олегопетровске они не водятся, – сказала я, опуская это странное существо в карман. – Удивительный мир наша Планета, верно?
Мария бледно улыбнулась. Она не убегала от меня с воплями, но иногда её взгляд словно бы подвисал, обращаясь куда-то в пустоту. И тогда во мне шевелилась глухая злость.
Почему для счастья одних детей необходимо убивать других детей? А что будет, если сделать иначе? Неужели Планета расколется, а её звезда погаснет?
Мало ресурса? Не оправдание. Если грызть друг другу глотки – вместо того, чтобы сообща работать на выживание! – ресурса будет ещё меньше.
Но что бы я сделала, стань я вдруг Самой Главной на Планете? Вот есть такой Пеклов, он сумел переступить через ненависть. А есть моя биомать. Которой проще умереть, чем признать свою неправоту.
Сколько же в ней безумствующей злобы! Мне, наверное, её никогда не понять.
Подошёл Пеклов. Приобнял за плечи, поцеловал, – приятно. Его холодноватая надёжность успокаивала, придавала сил. Не знаю, почему так получилось, но с ним я боялась только за него. А всё остальное казалось незначительным и мелочным.
– Мы поедем в Вязниково и на Белую Дачу, – сказал Пеклов. – Мария, ты останешься и присмотришь за живностью? Или тебе лучше поехать с нами?
– А вы возьмёте, дядя Алекс? – быстро спросила она.
– Возьмём, – ответил он. – Пойди, возьми куртку из прихожей, там их висит несколько. Ты в любой из них утонешь, но без куртки в одной рубашке тебе будет некомфортно. Ветер…
Ветер нёс с юга пыль и запахи гари. Там, на юге, перед Барьером, отделившим Город Первых от всей Планеты, разливалась и всё никак не могла остыть вулканическая лава. Но вроде бы она перестала хотя бы прибывать. Уже было ясно, что через водораздел она не перехлестнёт.
Мария слегка просветлела лицом и убежала в дом за курткой.
– Я слишком хорошо знаю, каково это, оставаться в одиночестве, – ответил Пеклов на мой взгляд. – Когда все погибли на твоих глазах, а ты один выжил. Да, опасности нет, но…
– Но вероятность есть, – тихо ответила я.
Я знала, о чём он думает. Точнее, о ком.
– Вероятность ненулевая, – признал Пеклов. – Нам… нам лучше не разделяться.
– Животные здесь останутся.
– Я им настроил… поилку и кормушку… Пока работает синтезатор пищи…
– Всех не спасти, – кивнула я. – Я знаю. Хочешь ты или нет, но после того, как вернёмся, надо выдвигаться в Олегопетровск. Уверена, город сумел отбиться!
