Я поёжилась. Помимо огненного жара в воздухе возникло ещё что-то. Некая угроза, непреодолимая и наглядная, как смена дня и ночи.
– А что сразу Татьяна! – возмутилась женщина. – Как будто они у тебя – ангелы!
– Они – ангелы, – без улыбки заявил Пеклов. – А ты решительно всему Югу известна как скандалистка, хабалка, перекупщица краденого и распоследняя сволочь.
– Что же не пристрелил тогда сразу, Алекс? – язвительно спросила женщина, упирая руки в бока.
– И правда, что я тебя сразу не пристрелил, – тяжело выговорил Пеклов.
Будь в его глазах встроенный лазер, Татьяна уже рухнула бы трупом.
– Всё, закрыла рот. Ещё слово – язык выдерну и бантиком завяжу вокруг ножки вон той табуретки. Намрелав, сделай мне кофе, пожалуйста. И себе. И Марии, если она хочет. А им – по желанию. Не хочешь – не делай.
Кофе я сделала всем. Татьяна исходила злобой, как мобильная чёрная дыра, но кружку взяла, сын её взял тоже, но только после матери. Вечерний ужин получился милым насквозь. Со вкусом и запахом нависшей над крышей грозы. Только что молнии не сверкали.
Татьяна пирокинетик или нет? Не понять. Но она слабее Пеклова, иначе не переменилась бы так в лице при виде его огненного кулака. С её сыном вообще ничего не ясно. Молчит, но смотрит недобро. Перекупщики краденого? Сын – достойный партнёр и продолжатель мамочкиного дела?
К ним обоим спиной лучше не поворачиваться, решила я. И Марию предупредить, хотя она, вроде бы, сама прекрасно понимает, что за личности у нас в гостях.
Позже, на веранде, откуда открывался вид на зловещий закат – багровое солнце тонуло в жемчужном сиянии Барьера, тёмный кругляш в молочном тумане, и оттуда, по верху, тянулись в небо растопыренные линии облаков, похожие на рыбий скелет. Их подсвечивало багровым, выглядело зловеще донельзя. Как будто по вечерней бледной синеве протянулись потоки крови…
– Перистые хребтовидные облака, – сказал Пеклов, появляясь у меня за спиной. – К перемене погоды.
– Барьер им не мешает, как я посмотрю, – заметила я.
– Возможно, у Барьера нет купола, – предположил Пеклов. – Снизу не понять. Но запустить «птичку» и заснять сверху всё, что там творится, наверное, не получится тоже.
– Почему? – удивилась я.
– Дефицит энергии, – ответил он. – Возле Барьера возникает громадный дефицит энергии, и чем глубже в него погружаешься, тем он больше. Я думаю, тепло, выделяемое при работе двигателя, потянет видкам вниз по паранормальным силовым линиям…
Он потёр ладонью затылок и признался:
– Не очень разбираюсь в физике процесса. Но нас учили ставить барьеры, когда надо прикрыть товарища, дать ему передышку… ну что-то такое же, только в огромном масштабе. У кого, интересно, хватило мощи устроить подобное?
– Какие-нибудь механизмы, – предположила я.
– Нет, – сразу ответил Пеклов. – Силовые поля подобного рода генерируются исключительно паранормой живого создания.
– Он… или они… сотворившие подобное… наверное, ещё живы…
– Не факт. Поле может остаться после смерти носителя. И снять его – задача не из лёгких.
– Сталкивался с подобным? – я обхватила себя ладонями за плечи, мне вдруг стало очень холодно.
– Да, – ответил Пеклов. – Подавляется посмертное поле превосходящим воздействием. Если оно выставлено одним пирокинетиком, то для нейтрализации нужно двое-трое, иногда четверо, причём не вчерашних новобранцев, а людей с опытом и высоким индексом Гаманина.
– И на всей Планете нет никого, кто смог бы убрать этот Барьер, – тихо сказала я. – Даже если все уцелевшие пирокинетики соберутся вместе и пожелают от него избавиться. Верно?
Пеклов приобнял меня за плечи, поцеловал в висок. Он ничего не сказал, но ответа и не требовалось. Город Первых погиб.
Они там, конечно, какое-то время ещё поживут. Но полностью отрезанными от всего остального мира. Даже если вдруг сумеют как-то построить орбитальный челнок, думаю, купол Барьера их не выпустит в космос. Жуткая участь!
Хотели, как лучше, а вышло – хуже не бывает.
Я вспомнила суровый разговор с Татьяной и тихо спросила:
– Жена?
– Есть возражения? – спросил Пеклов.
Я вывернулась из его рук и посмотрела ему в лицо. Он положил ладони мне на плечи. Мягко, с удивительной нежностью, какую не ждёшь от такого человека. Он воевал; армия отлила его тело в жёсткую форму; на обветренном лице застыло навечно каменное выражение солдата, знающего цену потокам крови и давно уже потерявшего веру в доброту мира. Но в серых глазах оставалось живое чувство, и направлено оно было сейчас на меня.
– Серьёзный шаг, – сказала я. – Ты связываешь себя со мной обещанием. А ты подумал, насколько трудно тебе станет потом?
– Нет, – легко отмахнулся он. – Если слишком много думать, то мозги перегорят и вытекут через уши. Ты – здесь – со мной. Всё. Кому не нравится, могут зайти за угол и там повеситься.
И он решительно кивнул, так, будто скручивал уже верёвку заранее.
– Татьяна может тебе ребёнка, я – нет, – сказала я.
Он положил палец мне на губы: молчи.
– Я с ней не лягу ни за что. Я слишком хорошо её знаю. Ядовитое бескислородное болото. Но я… не буду запрещать… рожать тебе.
Последнюю фразу он произнёс с трудом, и я знала, что за ней крылось. В Олегопетровске смешанные пары могли получить ребёнка только от человеческой половины: репродуктивные центры не умели работать с геномом моего народа. Причин было несколько.
Во-первых, изначально при формировании населения города ставилось категорическое условие: не вести никаких генетических экспериментов на биоматериале нашего народа.
Во-вторых, геном Человечества давным-давно секвенирован, изучен, лишён подводных камней и блуждающих астероидов, даже паранормы прошли своё становление ещё на материнской планете людей, до выхода в далёкий космос.
В-третьих, даже если договорённость и нарушалась, распутать и разобраться в нашем геноме всего за двадцать лет невозможно. А ответственность биоинженера перед рождением детей разработанной им геномной схемой колоссальна: праймы новой генетической линии приравниваются к родным детям учёного. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Хороший закон. Правильный. Но родить мои соплеменницы могли только если им приходилось зачинать малыша естественным образом. Аппараты искусственной утробы репродуктивных центров Олегопетровска не могли обеспечить развитие нашего ребёнка. Даже если такой малыш попадал в них, из-за смерти матери, например, всё равно подобный случай оставался единичным. Не хватало знаний, статистики, опыта. Никто из врачей и биоинженеров не стал бы рисковать детской жизнью, чтобы изначально заложить в искут эмбрион и посмотреть, что из него получится.
«Каждый ребёнок имеет право на здоровое тело и ясный разум», – непреложный принцип всей биоинженерии Человечества. Люди его выстрадали не на пустом месте. Я читала исторические хроники и документальные материалы прошлого. От трагедий первых экспериментов с паранормами до нынешней репродуктивной науки прошло без малого три сотни лет.
Пеклов понимал – и принимал! – эту данность, лежавшую поперёк его натуры: в моей жизни будут другие мужчины, по числу детей, которых я решу родить…
Долг перед Народом требовал от меня поступать именно так! Пусть я беспамятная, но в моих детях может проснуться наследие предков, если не давать им Имени Отмены. Может и должна. Я смогу основать свой собственный клан, и преумножить его.
Но…
Как Пеклов не хотел ложиться с Татьяной, даже ради будущего Человечества, так и меня внезапно затошнило от одной мысли о возможных отцах моих будущих детей…
– Не знаю, как я смогу, – честно призналась я. – Я хочу быть только с тобой…
Пеклов притянул меня к себе, обнял, провёл широкой ладонью по моим волосам. Мне в его руках стало на удивление тепло, спокойно, как-то даже уютно, хотя проблемы никуда не делись. Моя ненавистница в одном с нами доме, моя биомать рыщет где-то рядом, и обе они вовсе не горят желанием кормить нас блинами с вареньем.
Если это то, что люди зовут любовью, то оно удивительное и странное, тревожное и одновременно спокойное, и я знала, что мгновение сейчас уйдёт, сползёт с нас, как мыльная плёнка под проливным дождём. Но зато здесь и сейчас мы были вместе, а это очень много, оказывается.
Больше всей Вселенной, дольше всей вечности.
– Зови меня Алексом, – прошептал Пеклов мне в ухо, и от его дыхания кожа на шее пошла мурашками. – Что ты всё по фамилии да фамилии…
А у меня не было имени на обмен. Только Намрелав, а его Алекс знал и так…
Но я не могла молчать в сковавший нас обоих миг доверия. Подарок требовал ответного дара.
– Меня мама называла Лавушкой, – тихо сказала я, – но…
– Но я не стану называть тебя так, когда мы не одни, – понял меня Пеклов.
– Откуда? – спросила я, утыкаясь носом ему в плечо. – Откуда ты так много знаешь о моём народе?
– Не всегда смотрел на вас через прорезь прицела, – признался Пеклов. – Всё покатилось к чёртям да в чёрную дыру не так уж давно, в последние лет пять всего лишь, а поначалу-то казалось, будто мы сможем…
Тогда я подумала, что ошиблась с возрастом моего мужчины. Пеклов, скорее всего, родился в Пути, а на Планету попал уже в сознательном возрасте. И плюс двадцать прошедших лет… Ему сорок? Тридцать шесть?
Пропасть, я младше намного. Алекс ещё помнил межзвёздные скитания своего народа, а я родилась уже здесь, и не знала иного дома, кроме Олегопетровска и Планеты...
Пространство, дело оказалось в нём, насколько я понимаю. Огромное, по сравнению с замкнутым внутренним миром межзвёздных транспортников с колонистами, пространство Планеты.
И мой народ и Человечество провели в Поиске не меньше десятка лет. Планета проглотила нас, растворила в себе, прожевала и выплюнула. Выживем ли мы теперь как единое целое или впереди всех нас ждёт лишь мучительная, растянутая на пару столетий, агония?
Никто не скажет. Я бы хотела уметь надеяться, как люди, как мои приёмные родители, верящие в хорошее вопреки всему и несмотря ни на что. Но мною владело холодноватое знание: можем не справиться. Слишком много факторов против, тут даже одного из них было бы достаточно, но все вместе отсекали от нас будущее так же надёжно, как непроницаемый паранормальный Барьер укрывал Город Первых.
Несколько дней Татьяна и её старший сын вели себя тихо. Я не доверяла им обоим, но постоянно вздрагивать и оглядываться ведь не будешь. Особенно когда никакой явной агрессии в лицо тебе не высказывают.
Но Мария старалась держаться рядом со мной, охотно помогала мне в ремонте. Я стала рассказывать ей общую теорию – физику, алгебру – насколько могла. Но мне казалось, что Мария спрашивает лишь затем, чтобы просто услышать мой голос, а сама математика у неё в голове не очень-то укладывается. Обучающего курса у неё на планшете не нашлось, а у меня не было и подавно. Но без домашних заданий и отработки навыка добра не будет.
И я придумывала всякие примерчики для устного счёта, девочке даже нравилось, но что-то серьёзное вслух ведь не прорешаешь…
– А вдруг ты окажешься в подвале? – неожиданно спросила Мария. – Как ты оттуда выберешься?
– Почему я должна оказаться в подвале? – насторожилась я.
Мария пришла ко мне в генераторную, и я показывала ей, как обслуживается установка. Всё шло как обычно, и вдруг такой вопрос…
– Ну вдруг, – хмуро повторила Мария. – Люк захлопнулся, окна, если есть, узкие. Как выбираться? У тебя же нет паранормы, Намрелав.
– Зато есть мозги, – ответила я.
– Большое дело! – скептически выговорила Мария. – Как ты взорвёшь проход?
– А я там голая окажусь, что ли? – поинтересовалась я. – Если голая и связанная, то здесь, конечно, выбор небольшой. Примерно между «умереть» и «сдохнуть».
– Умереть и сдохнуть, – задумчиво повторила Мария, и снова взгляд её ушёл вникуда.
Меня тревожили её зависания. Как хотите ненормально это. Да, девочка пережила страшные события, но, по-моему, такого быть всё же не должно.
– Сдохнуть, – осторожно начала я, – это просто сложить лапки и ничего не делать для своего спасения вообще. Умереть – это из серии «я сделала всё, что могла, но выжить у меня не получилось». Как по мне, второй путь намного лучше первого. Согласна? Подай мне вон тот тестер…
– Держи, – Мария передала прибор. – Да, второй путь лучше первого, поэтому возьми несколько пиропатронов и всегда носи их с собой. Если не можешь генерировать огонь сама, воспользуйся снарядом.
– Логично, – согласилась я.
– Пойдём! Я знаю, где у дяди Алекса они сложены.
Я вспомнила, что Пеклов пробавлялся незаконной торговлей оружием, но когда я увидела оружейный склад, я, мягко говоря, обалдела.
Здесь было всё!
Вот вообще всё.
И, кажется, такой склад -схрон был в домовладении не один. А двери в него мог открыть только пирокинетик: умно и хитро. Мария приложила огненную ладонь, и замок это проглотил с радостью.
– Я бы ещё дактилоскопический блок поставила, – выговорила я. – Этак же каждый пирокинетик может сюда пройти!
– Не каждый, – сурово ответила Мария. – Дядя Алекс мне показал шифр. Он сказал… сказал, чтобы доступ был и у меня тоже…
Огненный шифр. Вполне в духе пирокинетиков. Красиво, я оценила.
– Мария… тебе ведь двенадцать, – осторожно сказала я, девочка кивнула, и я тогда продолжила: – Не рано для пробуждения паранормы.
Она тихо вздохнула:
– Поздно.
– Но я знаю, что первая манифестация паранормы приходится на четырнадцать-пятнадцать лет, – возразила я. – Это ограничение на уровне генного программирования данной модификации. Как же так получилось с тобой?
Но Мария уже смотрела мимо меня, в тот страшный день, что разделил её жизнь на до и после. Я пожалела о своём вопросе, но забрать назад произнесённые слова уже не могла.
– Поздно, – выговорила девочка немного сонным голосом, и интонации напугали меня сильнее остановившегося взгляда. – Слишком поздно… они ушли. Ушли все. Если бы... вовремя… не ушли бы.
– Мария…
Девочка подалась назад, обхватила себя руками за плечи. По её запястьям, по лицу прошла волна пламени, застряла багровыми искрами в светлыми волосах.
– Не надо, Намрелав, не прикасайся ко мне. Ты можешь обжечься…
– Как тебе помочь? – спросила я.
– Никак. Сама.
Она прикрыла глаза, вдохнула несколько раз. Огонь сошёл, в воздухе усилился запах озона, но тоже не продержался долго.
– Понимаешь, Намрелав… в самый первый раз… когда без учителя… происходят разрушения. Очень большие.
Я вспомнила Рассвет. Атака с воздуха, сказал Пеклов, но если припомнить тщательнее, как и что там выглядело… Трудно сказать, может быть, я увижу больше, если снова туда вернусь. Но пирокинез – это частный случай психокинеза, то есть, полного контроля над материей. Лучшие биоинженеры Человечества когда-то хотели получить человека нового типа, владеющего огромной силой…
Потом проект запретили, из-за очень неприятных побочных эффектов как для самих рождённых по нему детей, так и для окружающих. Но пирокинез остался. Как и целительство. Всем известно, лучшие солдаты и лучшие врачи – это люди…
– Намрелав…
– Да?
– Дядя Алекс сказал, что я… Что я дочь. Как ты думаешь, он серьёзно?
– А меня он назвал женой, – ответила я. – Так что – да, думаю, серьёзно.
– Почему ты не можешь быть женой? – удивилась Мария.
– А ты уже не замечаешь, как я выгляжу, – напомнила я.
– А что сразу Татьяна! – возмутилась женщина. – Как будто они у тебя – ангелы!
– Они – ангелы, – без улыбки заявил Пеклов. – А ты решительно всему Югу известна как скандалистка, хабалка, перекупщица краденого и распоследняя сволочь.
– Что же не пристрелил тогда сразу, Алекс? – язвительно спросила женщина, упирая руки в бока.
– И правда, что я тебя сразу не пристрелил, – тяжело выговорил Пеклов.
Будь в его глазах встроенный лазер, Татьяна уже рухнула бы трупом.
– Всё, закрыла рот. Ещё слово – язык выдерну и бантиком завяжу вокруг ножки вон той табуретки. Намрелав, сделай мне кофе, пожалуйста. И себе. И Марии, если она хочет. А им – по желанию. Не хочешь – не делай.
Кофе я сделала всем. Татьяна исходила злобой, как мобильная чёрная дыра, но кружку взяла, сын её взял тоже, но только после матери. Вечерний ужин получился милым насквозь. Со вкусом и запахом нависшей над крышей грозы. Только что молнии не сверкали.
Татьяна пирокинетик или нет? Не понять. Но она слабее Пеклова, иначе не переменилась бы так в лице при виде его огненного кулака. С её сыном вообще ничего не ясно. Молчит, но смотрит недобро. Перекупщики краденого? Сын – достойный партнёр и продолжатель мамочкиного дела?
К ним обоим спиной лучше не поворачиваться, решила я. И Марию предупредить, хотя она, вроде бы, сама прекрасно понимает, что за личности у нас в гостях.
Позже, на веранде, откуда открывался вид на зловещий закат – багровое солнце тонуло в жемчужном сиянии Барьера, тёмный кругляш в молочном тумане, и оттуда, по верху, тянулись в небо растопыренные линии облаков, похожие на рыбий скелет. Их подсвечивало багровым, выглядело зловеще донельзя. Как будто по вечерней бледной синеве протянулись потоки крови…
– Перистые хребтовидные облака, – сказал Пеклов, появляясь у меня за спиной. – К перемене погоды.
– Барьер им не мешает, как я посмотрю, – заметила я.
– Возможно, у Барьера нет купола, – предположил Пеклов. – Снизу не понять. Но запустить «птичку» и заснять сверху всё, что там творится, наверное, не получится тоже.
– Почему? – удивилась я.
– Дефицит энергии, – ответил он. – Возле Барьера возникает громадный дефицит энергии, и чем глубже в него погружаешься, тем он больше. Я думаю, тепло, выделяемое при работе двигателя, потянет видкам вниз по паранормальным силовым линиям…
Он потёр ладонью затылок и признался:
– Не очень разбираюсь в физике процесса. Но нас учили ставить барьеры, когда надо прикрыть товарища, дать ему передышку… ну что-то такое же, только в огромном масштабе. У кого, интересно, хватило мощи устроить подобное?
– Какие-нибудь механизмы, – предположила я.
– Нет, – сразу ответил Пеклов. – Силовые поля подобного рода генерируются исключительно паранормой живого создания.
– Он… или они… сотворившие подобное… наверное, ещё живы…
– Не факт. Поле может остаться после смерти носителя. И снять его – задача не из лёгких.
– Сталкивался с подобным? – я обхватила себя ладонями за плечи, мне вдруг стало очень холодно.
– Да, – ответил Пеклов. – Подавляется посмертное поле превосходящим воздействием. Если оно выставлено одним пирокинетиком, то для нейтрализации нужно двое-трое, иногда четверо, причём не вчерашних новобранцев, а людей с опытом и высоким индексом Гаманина.
– И на всей Планете нет никого, кто смог бы убрать этот Барьер, – тихо сказала я. – Даже если все уцелевшие пирокинетики соберутся вместе и пожелают от него избавиться. Верно?
Пеклов приобнял меня за плечи, поцеловал в висок. Он ничего не сказал, но ответа и не требовалось. Город Первых погиб.
Они там, конечно, какое-то время ещё поживут. Но полностью отрезанными от всего остального мира. Даже если вдруг сумеют как-то построить орбитальный челнок, думаю, купол Барьера их не выпустит в космос. Жуткая участь!
Хотели, как лучше, а вышло – хуже не бывает.
Я вспомнила суровый разговор с Татьяной и тихо спросила:
– Жена?
– Есть возражения? – спросил Пеклов.
Я вывернулась из его рук и посмотрела ему в лицо. Он положил ладони мне на плечи. Мягко, с удивительной нежностью, какую не ждёшь от такого человека. Он воевал; армия отлила его тело в жёсткую форму; на обветренном лице застыло навечно каменное выражение солдата, знающего цену потокам крови и давно уже потерявшего веру в доброту мира. Но в серых глазах оставалось живое чувство, и направлено оно было сейчас на меня.
– Серьёзный шаг, – сказала я. – Ты связываешь себя со мной обещанием. А ты подумал, насколько трудно тебе станет потом?
– Нет, – легко отмахнулся он. – Если слишком много думать, то мозги перегорят и вытекут через уши. Ты – здесь – со мной. Всё. Кому не нравится, могут зайти за угол и там повеситься.
И он решительно кивнул, так, будто скручивал уже верёвку заранее.
– Татьяна может тебе ребёнка, я – нет, – сказала я.
Он положил палец мне на губы: молчи.
– Я с ней не лягу ни за что. Я слишком хорошо её знаю. Ядовитое бескислородное болото. Но я… не буду запрещать… рожать тебе.
Последнюю фразу он произнёс с трудом, и я знала, что за ней крылось. В Олегопетровске смешанные пары могли получить ребёнка только от человеческой половины: репродуктивные центры не умели работать с геномом моего народа. Причин было несколько.
Во-первых, изначально при формировании населения города ставилось категорическое условие: не вести никаких генетических экспериментов на биоматериале нашего народа.
Во-вторых, геном Человечества давным-давно секвенирован, изучен, лишён подводных камней и блуждающих астероидов, даже паранормы прошли своё становление ещё на материнской планете людей, до выхода в далёкий космос.
В-третьих, даже если договорённость и нарушалась, распутать и разобраться в нашем геноме всего за двадцать лет невозможно. А ответственность биоинженера перед рождением детей разработанной им геномной схемой колоссальна: праймы новой генетической линии приравниваются к родным детям учёного. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Хороший закон. Правильный. Но родить мои соплеменницы могли только если им приходилось зачинать малыша естественным образом. Аппараты искусственной утробы репродуктивных центров Олегопетровска не могли обеспечить развитие нашего ребёнка. Даже если такой малыш попадал в них, из-за смерти матери, например, всё равно подобный случай оставался единичным. Не хватало знаний, статистики, опыта. Никто из врачей и биоинженеров не стал бы рисковать детской жизнью, чтобы изначально заложить в искут эмбрион и посмотреть, что из него получится.
«Каждый ребёнок имеет право на здоровое тело и ясный разум», – непреложный принцип всей биоинженерии Человечества. Люди его выстрадали не на пустом месте. Я читала исторические хроники и документальные материалы прошлого. От трагедий первых экспериментов с паранормами до нынешней репродуктивной науки прошло без малого три сотни лет.
Пеклов понимал – и принимал! – эту данность, лежавшую поперёк его натуры: в моей жизни будут другие мужчины, по числу детей, которых я решу родить…
Долг перед Народом требовал от меня поступать именно так! Пусть я беспамятная, но в моих детях может проснуться наследие предков, если не давать им Имени Отмены. Может и должна. Я смогу основать свой собственный клан, и преумножить его.
Но…
Как Пеклов не хотел ложиться с Татьяной, даже ради будущего Человечества, так и меня внезапно затошнило от одной мысли о возможных отцах моих будущих детей…
– Не знаю, как я смогу, – честно призналась я. – Я хочу быть только с тобой…
Пеклов притянул меня к себе, обнял, провёл широкой ладонью по моим волосам. Мне в его руках стало на удивление тепло, спокойно, как-то даже уютно, хотя проблемы никуда не делись. Моя ненавистница в одном с нами доме, моя биомать рыщет где-то рядом, и обе они вовсе не горят желанием кормить нас блинами с вареньем.
Если это то, что люди зовут любовью, то оно удивительное и странное, тревожное и одновременно спокойное, и я знала, что мгновение сейчас уйдёт, сползёт с нас, как мыльная плёнка под проливным дождём. Но зато здесь и сейчас мы были вместе, а это очень много, оказывается.
Больше всей Вселенной, дольше всей вечности.
– Зови меня Алексом, – прошептал Пеклов мне в ухо, и от его дыхания кожа на шее пошла мурашками. – Что ты всё по фамилии да фамилии…
А у меня не было имени на обмен. Только Намрелав, а его Алекс знал и так…
Но я не могла молчать в сковавший нас обоих миг доверия. Подарок требовал ответного дара.
– Меня мама называла Лавушкой, – тихо сказала я, – но…
– Но я не стану называть тебя так, когда мы не одни, – понял меня Пеклов.
– Откуда? – спросила я, утыкаясь носом ему в плечо. – Откуда ты так много знаешь о моём народе?
– Не всегда смотрел на вас через прорезь прицела, – признался Пеклов. – Всё покатилось к чёртям да в чёрную дыру не так уж давно, в последние лет пять всего лишь, а поначалу-то казалось, будто мы сможем…
Тогда я подумала, что ошиблась с возрастом моего мужчины. Пеклов, скорее всего, родился в Пути, а на Планету попал уже в сознательном возрасте. И плюс двадцать прошедших лет… Ему сорок? Тридцать шесть?
Пропасть, я младше намного. Алекс ещё помнил межзвёздные скитания своего народа, а я родилась уже здесь, и не знала иного дома, кроме Олегопетровска и Планеты...
Пространство, дело оказалось в нём, насколько я понимаю. Огромное, по сравнению с замкнутым внутренним миром межзвёздных транспортников с колонистами, пространство Планеты.
И мой народ и Человечество провели в Поиске не меньше десятка лет. Планета проглотила нас, растворила в себе, прожевала и выплюнула. Выживем ли мы теперь как единое целое или впереди всех нас ждёт лишь мучительная, растянутая на пару столетий, агония?
Никто не скажет. Я бы хотела уметь надеяться, как люди, как мои приёмные родители, верящие в хорошее вопреки всему и несмотря ни на что. Но мною владело холодноватое знание: можем не справиться. Слишком много факторов против, тут даже одного из них было бы достаточно, но все вместе отсекали от нас будущее так же надёжно, как непроницаемый паранормальный Барьер укрывал Город Первых.
***
Несколько дней Татьяна и её старший сын вели себя тихо. Я не доверяла им обоим, но постоянно вздрагивать и оглядываться ведь не будешь. Особенно когда никакой явной агрессии в лицо тебе не высказывают.
Но Мария старалась держаться рядом со мной, охотно помогала мне в ремонте. Я стала рассказывать ей общую теорию – физику, алгебру – насколько могла. Но мне казалось, что Мария спрашивает лишь затем, чтобы просто услышать мой голос, а сама математика у неё в голове не очень-то укладывается. Обучающего курса у неё на планшете не нашлось, а у меня не было и подавно. Но без домашних заданий и отработки навыка добра не будет.
И я придумывала всякие примерчики для устного счёта, девочке даже нравилось, но что-то серьёзное вслух ведь не прорешаешь…
– А вдруг ты окажешься в подвале? – неожиданно спросила Мария. – Как ты оттуда выберешься?
– Почему я должна оказаться в подвале? – насторожилась я.
Мария пришла ко мне в генераторную, и я показывала ей, как обслуживается установка. Всё шло как обычно, и вдруг такой вопрос…
– Ну вдруг, – хмуро повторила Мария. – Люк захлопнулся, окна, если есть, узкие. Как выбираться? У тебя же нет паранормы, Намрелав.
– Зато есть мозги, – ответила я.
– Большое дело! – скептически выговорила Мария. – Как ты взорвёшь проход?
– А я там голая окажусь, что ли? – поинтересовалась я. – Если голая и связанная, то здесь, конечно, выбор небольшой. Примерно между «умереть» и «сдохнуть».
– Умереть и сдохнуть, – задумчиво повторила Мария, и снова взгляд её ушёл вникуда.
Меня тревожили её зависания. Как хотите ненормально это. Да, девочка пережила страшные события, но, по-моему, такого быть всё же не должно.
– Сдохнуть, – осторожно начала я, – это просто сложить лапки и ничего не делать для своего спасения вообще. Умереть – это из серии «я сделала всё, что могла, но выжить у меня не получилось». Как по мне, второй путь намного лучше первого. Согласна? Подай мне вон тот тестер…
– Держи, – Мария передала прибор. – Да, второй путь лучше первого, поэтому возьми несколько пиропатронов и всегда носи их с собой. Если не можешь генерировать огонь сама, воспользуйся снарядом.
– Логично, – согласилась я.
– Пойдём! Я знаю, где у дяди Алекса они сложены.
Я вспомнила, что Пеклов пробавлялся незаконной торговлей оружием, но когда я увидела оружейный склад, я, мягко говоря, обалдела.
Здесь было всё!
Вот вообще всё.
И, кажется, такой склад -схрон был в домовладении не один. А двери в него мог открыть только пирокинетик: умно и хитро. Мария приложила огненную ладонь, и замок это проглотил с радостью.
– Я бы ещё дактилоскопический блок поставила, – выговорила я. – Этак же каждый пирокинетик может сюда пройти!
– Не каждый, – сурово ответила Мария. – Дядя Алекс мне показал шифр. Он сказал… сказал, чтобы доступ был и у меня тоже…
Огненный шифр. Вполне в духе пирокинетиков. Красиво, я оценила.
– Мария… тебе ведь двенадцать, – осторожно сказала я, девочка кивнула, и я тогда продолжила: – Не рано для пробуждения паранормы.
Она тихо вздохнула:
– Поздно.
– Но я знаю, что первая манифестация паранормы приходится на четырнадцать-пятнадцать лет, – возразила я. – Это ограничение на уровне генного программирования данной модификации. Как же так получилось с тобой?
Но Мария уже смотрела мимо меня, в тот страшный день, что разделил её жизнь на до и после. Я пожалела о своём вопросе, но забрать назад произнесённые слова уже не могла.
– Поздно, – выговорила девочка немного сонным голосом, и интонации напугали меня сильнее остановившегося взгляда. – Слишком поздно… они ушли. Ушли все. Если бы... вовремя… не ушли бы.
– Мария…
Девочка подалась назад, обхватила себя руками за плечи. По её запястьям, по лицу прошла волна пламени, застряла багровыми искрами в светлыми волосах.
– Не надо, Намрелав, не прикасайся ко мне. Ты можешь обжечься…
– Как тебе помочь? – спросила я.
– Никак. Сама.
Она прикрыла глаза, вдохнула несколько раз. Огонь сошёл, в воздухе усилился запах озона, но тоже не продержался долго.
– Понимаешь, Намрелав… в самый первый раз… когда без учителя… происходят разрушения. Очень большие.
Я вспомнила Рассвет. Атака с воздуха, сказал Пеклов, но если припомнить тщательнее, как и что там выглядело… Трудно сказать, может быть, я увижу больше, если снова туда вернусь. Но пирокинез – это частный случай психокинеза, то есть, полного контроля над материей. Лучшие биоинженеры Человечества когда-то хотели получить человека нового типа, владеющего огромной силой…
Потом проект запретили, из-за очень неприятных побочных эффектов как для самих рождённых по нему детей, так и для окружающих. Но пирокинез остался. Как и целительство. Всем известно, лучшие солдаты и лучшие врачи – это люди…
– Намрелав…
– Да?
– Дядя Алекс сказал, что я… Что я дочь. Как ты думаешь, он серьёзно?
– А меня он назвал женой, – ответила я. – Так что – да, думаю, серьёзно.
– Почему ты не можешь быть женой? – удивилась Мария.
– А ты уже не замечаешь, как я выгляжу, – напомнила я.
