Ничего, это тебе за тот шоулем на раскопе, милый. Когда явился бдить за тем, не сломаю ли я шею, возвращаясь впотьмах назад.
Вечерний сбор, как всегда, прошёл на общей веранде сразу за центральной площадью. Дождь прекратился, ветер разорвал и разметал грозовые тучи, и по небу теперь несло рваные клочья облаков. В душной летней влаге аромат ночных цветов усилился. Сладкий, пьянящий, с полынной горчинкой. Полынь сюда занесли с Аркадии первые переселенцы, и, по-хорошему, её следовало бы вычистить в ноль. Но экологов Фиолента давно не видела и в обозримом будущем не увидит, так что полыни – и другим инвазивным видам – на планете теперь быть. Весь вопрос в том, переварит ли их местная фауна или они сами мутируют под здешние условия. Или сдохнут со временем, так или иначе. Печальная судьба всех, не вписавшихся в естественный отбор.
Я внимательно, цепко следила за собирающимися студентами. Обычные молодые здоровые лбы, в основном, люди. Несколько таммеотов, этих ни с кем не спутаешь, кожа у них в клеточку. Бежевая кожа в белую пунктирную клеточку. Парочка гентбарцев-кисмирув. Они-то меня поначалу сильно беспокоили, кисмирув славятся своим склочным нравом. Но нет. Беда в этот раз пришла не от них.
При появлении Марины Мироевой все пошло по классике из учебника. От неё отодвигались. Перешёптывались. Один парень заливисто свистнул. Стайка девиц залилась хохотом.
Марина краснела, стискивала руки и остро жалела, что пришла. В вечерних сумерках за верандой я разглядела тёмный силуэт. Пришёл защитник, молодец.
– Всем добрый вечер, – сказала я, переждала, пока стихнет возня, после чего продолжила: – Тема сегодняшнего вечера – эмоциональный регресс группы, находящейся в изолированном пространстве.
– Разве у нас лекция по психологии? – недовольно спросил тот парень, что свистел при появлении Мироевой.
– Вы предлагаете другую тему, господин Михайлов? – с живым интересом спросила я.
– Да! – с вызовом заявил парень. – Например, по прямому нашему профилю. По археологии!
Смелый и дерзкий какой, посмотрите-ка на него. И как обожающе смотрят на него девчонки... Кроме одной-единственной.
– Я бы с радостью, – любезно улыбнулась я. – Археология – это замечательно. Но детей к серьёзным научным изысканиям допускать нельзя.
По веранде прошёл шум.
– Мы не дети! – резко отрезал Михайлов.
– Да? – удивилась я. – А кто же вы тогда? Неужели взрослые?
– Мы – студенты второго и третьего курсов Старотерранского Ксенологического!
– Точно!
– Верно!
– Прекрасно, – покивала я. – Тогда какие у вас, господа студенты, претензии к Марине Мироевой?
Снова классика. «Наябедничала», «сука», «ну ещё узнает, поганая враголюбка» и прочее в том же духе. Отточенный на Службе слух не упускал ничего.
– Наябедничали, прошу заметить, сейчас вы сами, – указала я. – Своей реакцией. До этого я ещё сомневалась, теперь сомнений нет. В нашем чудесном «взрослом» коллективе студентов завелась ментальная лярва по имени Травля. Михайлов. Какие у вас претензии к Мироевой? Смелее, иначе мне придётся звать сюда нашего доброго доктора-телепата; не думаю, что вам понравится ментальный скан.
– Не имеете права! – мгновенно сориентировался Михайлов.
– Упс, – улыбнулась я. – Судебная нейросеть «Арбитраж», раздел «Права и обязанности участников экспедиций на необитаемые миры Галактики». Изучить, пройти тест, доложить о результатах. Так какие у вас претензии к Мироевой?
– Целуется с шароглазой мордой, – неохотно буркнул он, сжимая кулаки.
– Почему вас так заботят её поцелуи? Взрослый половозрелый гражданин Федерации имеет право целоваться по любви и согласию с кем угодно, где угодно и когда угодно, если это не нарушает закон об общественном порядке. Или вы хотели бы, чтобы она целовала вас? А, простите, что вы сделали для этого?
Михайлов покраснел до кончиков ушей. Трудно сказать, что он сейчас испытывает, мысли читать я не умею, увы.
– Вы были с ней нежны? Угощали её мороженым и кофе? Дарили цветы?
Судя по смешкам и злому взгляду Марины, ничего из перечисленного Михайлов не делал. А делал, скорее всего, нечто совсем другое. То, что мигом перевело его из категории потенциальных любовников в разряд рвотных порошков.
– Детсад, штаны на лямках, – безжалостно припечатала я. – Мне нравится вон та девочка в соседней песочнице, стукну-ка я её совочком по голове и отберу у неё ведёрко... А остальные зря смеются, между прочим. С вами всё ещё хуже. Это у Мироевой – хорошо, у неё есть любимый мужчина, и с ним она будет счастлива, так или иначе. А вы останетесь. Все, кто поддерживал Михайлова. И все, кто молчал.
– Я думал, тут одна враголюбка, а их несколько, оказывается, – буркнул Михайлов себе под нос, но так, что все слышали.
– Что ты сказал? – мягко поинтересовалась я у него, делая шаг вперёд.
– Наши отцы и деды воевали, а вы тут за вражьи рожи вписываетесь! – прорвало его. – Да вы…
Меня окатило злостью. Я сжала кулак, и не удивилась, увидев алое пламя вокруг кисти.
– Да что ты знаешь о войне, мальчик, в свои неполные двадцать лет? – тихо, бешено спросила я. – Что ты знаешь о том, какова плазма на вкус, и как это, когда твоему другу отрывает ноги, и он продолжает вести огонь, давая тебе шанс спастись самому и вывести из-под удара гражданских, детей и женщин, в основном! Что ты можешь знать о том, что такое голод, настоящий голод, а не тот, когда тебе хочется чего-нибудь перекусить, но в столовую идти лень? Ты не видел атаку вражеского десанта и не бросал свою спортивную машину в лоб бронированному транспортнику, потому что всё кончено и остаётся только продать жизнь подороже, прихватив с собой как можно больше врагов. Да, твои старшие воевали. А ты – нет. Ты не боец и не солдат, ты – вонючее трусло на ножках. Побоялся соперника на поединок вызвать! Он же и в зубы заехать может, а это больно, не так ли? Куда веселее издеваться над девчонкой, которая слабее тебя и не в состоянии повредить тебе личико. Вот такие, как ты, и сдавали всё и вся, лишь бы выторговать себе лишние минутки своей поганой жизни. И вы вот здесь все – ничем не лучше. Потому что молчали. Потому что одобряли! А кое-кто с удовольствием участвовал. Гер-рои, мать вашу! Потомки победителей.
Я разжала пальцы и сбросила пламя.
– В общем, так. Сейчас идём за лопатами. И копаем траншею отсюда и до полуночи. По всем правилам наземной обороны. В конце концов, наша база здесь слишком беспечно расположена, мало ли, вдруг вон из-за тех холмов нападут. Заодно может артефакт какой попадётся, всё-таки нивикийский город совсем рядом. А завтра поедете на новый участок. Старый слишком хорош для вас. Всё! – я подняла ладонь и вновь подожгла её. – Возражения не принимаются.
Так что отправились мои питекантропы копать как миленькие. Я прохаживалась вдоль траншеи и присматривала, чтобы не отлынивали. Нашли стеклянный кувшин с отколотой ручкой, и стеклянного же ящероголового пса. У фигурки не оказалось хвоста, откололся. Хвост нашли чуть погодя. Едва не выкинули, как мусор, за что получили внеочередную лекцию насчёт «мусор, если он десятитысячелетней давности, это вам не мусор, а музейный экспонат».
Нивикийское стекло отличается особой прочностью и характерными золотистыми, иногда алыми, вкраплениями. За десять тысяч лет стеклянных изделий отрыто очень много, какой-то особой ценности они собой не представляют. Но, по правилам, каждая найденная вещь должна быть сфотографирована, описана и внесена в каталог.
В полночь все еле тащили ноги. И с огромным облегчением расползлись по жилым блокам, мыться и падать в постельки. Ничего, деточки, завтра я вам устрою сладкую жизнь. Ручками у меня рыть будете, безо всякой механизации, как и положено настоящим археологам. И солнце разгневанное упаси вас что-нибудь из найденного сломать или как-то повредить! Или в отвал кинуть.
Я ещё раз обошла студенческий городок, для порядка. Желающих творить дичь не нашлось ни одного. Надо думать!
За городком начинался обрыв, и там, внизу, лениво текла небольшая речка. В зарослях на противоположном берегу светились ночные цветы. Ветер раскидал, разорвал грозовые облака, и сквозь бешено несущиеся куда-то на запад клочья снова пробивался яркий свет – от планетарного кольца и рукава нашей Галактики.
… Небесный крест… символ Вечности и Смерти…
Я поёжилась. Самое время припоминать нивикийские страшилки!
Вдоль обрыва шла прогулочная дорожка, освещённая низкими, по колено, светильниками в форме шаров и кубов. А на одной из лавочек сидела парочка. Приглядевшись, я узнала Марину и её друга.
Мироева копала наравне с остальными. Что тут поделаешь, я – за равенство и братство в студенческой среде. Так что девушка выдохлась и устала, ноги до нового дома не донесли. Теперь она крепко спала на плече любимого, а тот бережно поддерживал её, не давая свалиться. И, судя по выражению лица, готов был сидеть вот так хоть до самого рассвета. А кому не нравится, тот пускай сам вешается. На собственных кишках.
Он увидел меня и приложил палец к губам, мол, не потревожьте.
Я кивнула и отступила обратно. Не так уж мне и горело пройти вдоль обрыва до конца… Есть и другие дорожки вокруг.
Вот в этом все они, соплеменники Баверноша. Враги они страшные, что тут спорить. Но ключевым словом можно, пожалуй, назвать надёжность. Ни один из них не предаст никогда, если уж подарил тебе свою дружбу.
Или любовь.
Палеонтология всегда ходит рядом с археологией. Рядом с костями носителей разума всегда найдутся кости всевозможного зверья или панцири насекомых. Какие-то из них живут на планете до сих пор, какие-то благополучно вымерли ещё в те времена, когда Человечества даже в проекте не существовало.
Развитие и угасание тех или иных форм жизни в тот или иной периодн времени в том или ином участке пространства даёт учёным немало поводов драть друг другу волосы на всём теле. Теории у них, видите ли, не согласовываются друг с другом. Своя теория – самая верная, чужие – антинаучная ересь и подлежат дезинтеграции на кварки, не сходя с места. Вместе с носителями. Знакомо до скрежета зубов.
Палеонтологические экспедиции в малоизученные миры часто пристёгивают к археологическим, ради удобства. Опорная база одна, но участки работ совершенно разные, иногда с солидным размахом.
Однако на Фиоленте палеонтологи нашли себе дело на удивление недалеко от нашего раскопа. Даже недалеко от самого городка. Я даже позавидовала: к нашим ехать надо не меньше часа, а то и двух, а здесь только вниз спуститься…
Наш городок располагался на каменистом плато, которое заканчивалось резким обрывом. Обрыв уходил вниз метров на тридцать, если не больше. Вдоль скалистого основания бежал узенький шнурок бурной речки. А дальше, до самых гор, простиралась холмистая равнина. Когда-то давно здесь плескалось море, о чём свидетельствовали отметины уровня воды на скалах. Потом море исчезло, а его дно превратилось в благодатную степь с фиолетовыми по летнему времени травами.
И вот здесь-то, под скалами, палеонтологи обнаружили останки каких-то крупных животных. Нехарактерно крупных для местной фауны нынешнего периода.
Фауна Фиоленты вообще бедновата была на крупняк. Хотя, казалось бы, благодатные степи, содержание кислорода в атмосфере – двадцать шесть процентов, чуть выше условного стандарта для миров так называемого голубого ряда... То есть, расти в большую дуру не хочу. Но нет.
… Гранитная стена, вся в ржавых подтёках, загораживала солнце, и здесь, внизу, воздух отдавал холодом и сыростью, несмотря на разгар лета. Речка неслась по камням, вскипая на порогах бурной пеной. Сканеры же показывали залежи, так сказать.
– Видите, Александра Олеговна, – показывал руководитель палеонтологов, – вот здесь и здесь…
– Эти пятна?
– Да, они. Это крупные останки, и их здесь много. Такое впечатление, будто когда-то, давно, с обрыва сорвалось целое стадо. Но и это ещё не всё!
– Заинтриговали, – хмыкнула я. – Показывайте!
– Нам удалось освободить череп и провести первую реконструкцию. Пройдёмте, покажем.
Череп неприятно впечатлил размерами. Три глазницы, полный зубовный набор, мощные клыки размером в локоть. Остальной скелет ещё не был извлечён полностью, уходил вниз, под камни и землю.
– Будете дальше рыть? – спросила я.
– Зачем? Здесь не очень-то комфортно копать. Основная работа идёт внизу, а это, так сказать, наглядное пособие. Выкопаем остальных, тогда вернёмся. Вот, полюбуйтесь на модель. Она всё ещё уточняется, но общее представление показывает.
Голографическая модель показывала приличных размеров свинью на мощных ногах, с раздвоенным копытцами на каждой конечности. Ох, и мяса же в этой туше… Если отвлечься от раззявленного примерно на уровне моего плеча хайла. Такой же кабан просто массой задавить способен. А ведь у него помимо массы ещё и зубы. Клыки!
– Местные, наверное, охотились на них, – предположила я. – Или разводили. На мясо.
– Вы точно знаете? – заинтересовался палеонтолог.
– Пока нет, – покачала я головой. – Мы пока только начали откапывать город. Но не исключено, что какие-то письменные свидетельства могут быть. Или там трофеи. Башка над окном… остатки чучел…
– Дайте знать. Судя по анализу костей, этот зверь жил примерно десять тысяч лет назад, как раз в период существования ваших дорогих нивикийцев.
– А третий глаз ему зачем? – спросила я. – Тепловой?
Трёхглазые твари встречались в Галактике достаточно часто. Третий глаз обычно реагировал не на свет, а на тепло, часто его скрывала тонкая кожа, но иногда в таком органе находили и рудиментарную сетчатку…
– А это не дыра, – радостно сообщили мне. – Это причина смерти, так сказать. Кто-то вломил нашему вродекабанчику в лоб, предположительно, небольшим, но летящим с высокой скоростью камнем. Из пращи, например.
– Или ножом, – предположила я.
– С ножом на этакую тушу лично я остерёгся бы кидаться.
Я оценила размеры голографической модели. В предполагаемый натуральный рост, о чём сообщала табличка внизу. Масштаб, мол, один к одному. Нож у меня был при себе, обычный армейский «вродеальфовский». Все знают, что настоящие ножи Альфа-Геспина не продаются. Но подделок и качественных имитаций в пространстве Земной Федерации и за её пределами – навалом. Любому тупице туристу из-за внешних рубежей всучат сделанный в кустарной мастерской за углом « тот самый, настоящий». Который один в один как всамделишный, только радости от него нет.
Мой был настоящий, разумеется. Но выглядел подделкой. Что поделаешь, Служба. Кичимся мы какой-либо настоящестью либо причастностью исключительно в рамках легенды. А легенда – штука такая, во имя Дела может бросить тебя глубоко вниз. И стучись оттуда, из грязи и взевозможных отложений, в социальное дно, в рамках дозволенного всё той же легендой…
Я покрутила клинок в пальцах и кинула в лоб голографической твари. Нож вошёл в отверстие идеально и брякнул в скалу.
– Где бы у них там были такие ножи, – скептически выговорил палеонтолог. – Даже имитации вроде вашего…
Я пошла за оружием. Чёрные дыры дёрнули меня обойти стенд не со стороны голограммы, а со стороны черепа. Я подобрала нож, тускло блестевший рядом с жёлтыми, в грязи и комьях земли, пока ещё не очищенными как следует костями.
***
Вечерний сбор, как всегда, прошёл на общей веранде сразу за центральной площадью. Дождь прекратился, ветер разорвал и разметал грозовые тучи, и по небу теперь несло рваные клочья облаков. В душной летней влаге аромат ночных цветов усилился. Сладкий, пьянящий, с полынной горчинкой. Полынь сюда занесли с Аркадии первые переселенцы, и, по-хорошему, её следовало бы вычистить в ноль. Но экологов Фиолента давно не видела и в обозримом будущем не увидит, так что полыни – и другим инвазивным видам – на планете теперь быть. Весь вопрос в том, переварит ли их местная фауна или они сами мутируют под здешние условия. Или сдохнут со временем, так или иначе. Печальная судьба всех, не вписавшихся в естественный отбор.
Я внимательно, цепко следила за собирающимися студентами. Обычные молодые здоровые лбы, в основном, люди. Несколько таммеотов, этих ни с кем не спутаешь, кожа у них в клеточку. Бежевая кожа в белую пунктирную клеточку. Парочка гентбарцев-кисмирув. Они-то меня поначалу сильно беспокоили, кисмирув славятся своим склочным нравом. Но нет. Беда в этот раз пришла не от них.
При появлении Марины Мироевой все пошло по классике из учебника. От неё отодвигались. Перешёптывались. Один парень заливисто свистнул. Стайка девиц залилась хохотом.
Марина краснела, стискивала руки и остро жалела, что пришла. В вечерних сумерках за верандой я разглядела тёмный силуэт. Пришёл защитник, молодец.
– Всем добрый вечер, – сказала я, переждала, пока стихнет возня, после чего продолжила: – Тема сегодняшнего вечера – эмоциональный регресс группы, находящейся в изолированном пространстве.
– Разве у нас лекция по психологии? – недовольно спросил тот парень, что свистел при появлении Мироевой.
– Вы предлагаете другую тему, господин Михайлов? – с живым интересом спросила я.
– Да! – с вызовом заявил парень. – Например, по прямому нашему профилю. По археологии!
Смелый и дерзкий какой, посмотрите-ка на него. И как обожающе смотрят на него девчонки... Кроме одной-единственной.
– Я бы с радостью, – любезно улыбнулась я. – Археология – это замечательно. Но детей к серьёзным научным изысканиям допускать нельзя.
По веранде прошёл шум.
– Мы не дети! – резко отрезал Михайлов.
– Да? – удивилась я. – А кто же вы тогда? Неужели взрослые?
– Мы – студенты второго и третьего курсов Старотерранского Ксенологического!
– Точно!
– Верно!
– Прекрасно, – покивала я. – Тогда какие у вас, господа студенты, претензии к Марине Мироевой?
Снова классика. «Наябедничала», «сука», «ну ещё узнает, поганая враголюбка» и прочее в том же духе. Отточенный на Службе слух не упускал ничего.
– Наябедничали, прошу заметить, сейчас вы сами, – указала я. – Своей реакцией. До этого я ещё сомневалась, теперь сомнений нет. В нашем чудесном «взрослом» коллективе студентов завелась ментальная лярва по имени Травля. Михайлов. Какие у вас претензии к Мироевой? Смелее, иначе мне придётся звать сюда нашего доброго доктора-телепата; не думаю, что вам понравится ментальный скан.
– Не имеете права! – мгновенно сориентировался Михайлов.
– Упс, – улыбнулась я. – Судебная нейросеть «Арбитраж», раздел «Права и обязанности участников экспедиций на необитаемые миры Галактики». Изучить, пройти тест, доложить о результатах. Так какие у вас претензии к Мироевой?
– Целуется с шароглазой мордой, – неохотно буркнул он, сжимая кулаки.
– Почему вас так заботят её поцелуи? Взрослый половозрелый гражданин Федерации имеет право целоваться по любви и согласию с кем угодно, где угодно и когда угодно, если это не нарушает закон об общественном порядке. Или вы хотели бы, чтобы она целовала вас? А, простите, что вы сделали для этого?
Михайлов покраснел до кончиков ушей. Трудно сказать, что он сейчас испытывает, мысли читать я не умею, увы.
– Вы были с ней нежны? Угощали её мороженым и кофе? Дарили цветы?
Судя по смешкам и злому взгляду Марины, ничего из перечисленного Михайлов не делал. А делал, скорее всего, нечто совсем другое. То, что мигом перевело его из категории потенциальных любовников в разряд рвотных порошков.
– Детсад, штаны на лямках, – безжалостно припечатала я. – Мне нравится вон та девочка в соседней песочнице, стукну-ка я её совочком по голове и отберу у неё ведёрко... А остальные зря смеются, между прочим. С вами всё ещё хуже. Это у Мироевой – хорошо, у неё есть любимый мужчина, и с ним она будет счастлива, так или иначе. А вы останетесь. Все, кто поддерживал Михайлова. И все, кто молчал.
– Я думал, тут одна враголюбка, а их несколько, оказывается, – буркнул Михайлов себе под нос, но так, что все слышали.
– Что ты сказал? – мягко поинтересовалась я у него, делая шаг вперёд.
– Наши отцы и деды воевали, а вы тут за вражьи рожи вписываетесь! – прорвало его. – Да вы…
Меня окатило злостью. Я сжала кулак, и не удивилась, увидев алое пламя вокруг кисти.
– Да что ты знаешь о войне, мальчик, в свои неполные двадцать лет? – тихо, бешено спросила я. – Что ты знаешь о том, какова плазма на вкус, и как это, когда твоему другу отрывает ноги, и он продолжает вести огонь, давая тебе шанс спастись самому и вывести из-под удара гражданских, детей и женщин, в основном! Что ты можешь знать о том, что такое голод, настоящий голод, а не тот, когда тебе хочется чего-нибудь перекусить, но в столовую идти лень? Ты не видел атаку вражеского десанта и не бросал свою спортивную машину в лоб бронированному транспортнику, потому что всё кончено и остаётся только продать жизнь подороже, прихватив с собой как можно больше врагов. Да, твои старшие воевали. А ты – нет. Ты не боец и не солдат, ты – вонючее трусло на ножках. Побоялся соперника на поединок вызвать! Он же и в зубы заехать может, а это больно, не так ли? Куда веселее издеваться над девчонкой, которая слабее тебя и не в состоянии повредить тебе личико. Вот такие, как ты, и сдавали всё и вся, лишь бы выторговать себе лишние минутки своей поганой жизни. И вы вот здесь все – ничем не лучше. Потому что молчали. Потому что одобряли! А кое-кто с удовольствием участвовал. Гер-рои, мать вашу! Потомки победителей.
Я разжала пальцы и сбросила пламя.
– В общем, так. Сейчас идём за лопатами. И копаем траншею отсюда и до полуночи. По всем правилам наземной обороны. В конце концов, наша база здесь слишком беспечно расположена, мало ли, вдруг вон из-за тех холмов нападут. Заодно может артефакт какой попадётся, всё-таки нивикийский город совсем рядом. А завтра поедете на новый участок. Старый слишком хорош для вас. Всё! – я подняла ладонь и вновь подожгла её. – Возражения не принимаются.
Так что отправились мои питекантропы копать как миленькие. Я прохаживалась вдоль траншеи и присматривала, чтобы не отлынивали. Нашли стеклянный кувшин с отколотой ручкой, и стеклянного же ящероголового пса. У фигурки не оказалось хвоста, откололся. Хвост нашли чуть погодя. Едва не выкинули, как мусор, за что получили внеочередную лекцию насчёт «мусор, если он десятитысячелетней давности, это вам не мусор, а музейный экспонат».
Нивикийское стекло отличается особой прочностью и характерными золотистыми, иногда алыми, вкраплениями. За десять тысяч лет стеклянных изделий отрыто очень много, какой-то особой ценности они собой не представляют. Но, по правилам, каждая найденная вещь должна быть сфотографирована, описана и внесена в каталог.
В полночь все еле тащили ноги. И с огромным облегчением расползлись по жилым блокам, мыться и падать в постельки. Ничего, деточки, завтра я вам устрою сладкую жизнь. Ручками у меня рыть будете, безо всякой механизации, как и положено настоящим археологам. И солнце разгневанное упаси вас что-нибудь из найденного сломать или как-то повредить! Или в отвал кинуть.
Я ещё раз обошла студенческий городок, для порядка. Желающих творить дичь не нашлось ни одного. Надо думать!
За городком начинался обрыв, и там, внизу, лениво текла небольшая речка. В зарослях на противоположном берегу светились ночные цветы. Ветер раскидал, разорвал грозовые облака, и сквозь бешено несущиеся куда-то на запад клочья снова пробивался яркий свет – от планетарного кольца и рукава нашей Галактики.
… Небесный крест… символ Вечности и Смерти…
Я поёжилась. Самое время припоминать нивикийские страшилки!
Вдоль обрыва шла прогулочная дорожка, освещённая низкими, по колено, светильниками в форме шаров и кубов. А на одной из лавочек сидела парочка. Приглядевшись, я узнала Марину и её друга.
Мироева копала наравне с остальными. Что тут поделаешь, я – за равенство и братство в студенческой среде. Так что девушка выдохлась и устала, ноги до нового дома не донесли. Теперь она крепко спала на плече любимого, а тот бережно поддерживал её, не давая свалиться. И, судя по выражению лица, готов был сидеть вот так хоть до самого рассвета. А кому не нравится, тот пускай сам вешается. На собственных кишках.
Он увидел меня и приложил палец к губам, мол, не потревожьте.
Я кивнула и отступила обратно. Не так уж мне и горело пройти вдоль обрыва до конца… Есть и другие дорожки вокруг.
Вот в этом все они, соплеменники Баверноша. Враги они страшные, что тут спорить. Но ключевым словом можно, пожалуй, назвать надёжность. Ни один из них не предаст никогда, если уж подарил тебе свою дружбу.
Или любовь.
ГЛАВА 3
Палеонтология всегда ходит рядом с археологией. Рядом с костями носителей разума всегда найдутся кости всевозможного зверья или панцири насекомых. Какие-то из них живут на планете до сих пор, какие-то благополучно вымерли ещё в те времена, когда Человечества даже в проекте не существовало.
Развитие и угасание тех или иных форм жизни в тот или иной периодн времени в том или ином участке пространства даёт учёным немало поводов драть друг другу волосы на всём теле. Теории у них, видите ли, не согласовываются друг с другом. Своя теория – самая верная, чужие – антинаучная ересь и подлежат дезинтеграции на кварки, не сходя с места. Вместе с носителями. Знакомо до скрежета зубов.
Палеонтологические экспедиции в малоизученные миры часто пристёгивают к археологическим, ради удобства. Опорная база одна, но участки работ совершенно разные, иногда с солидным размахом.
Однако на Фиоленте палеонтологи нашли себе дело на удивление недалеко от нашего раскопа. Даже недалеко от самого городка. Я даже позавидовала: к нашим ехать надо не меньше часа, а то и двух, а здесь только вниз спуститься…
Наш городок располагался на каменистом плато, которое заканчивалось резким обрывом. Обрыв уходил вниз метров на тридцать, если не больше. Вдоль скалистого основания бежал узенький шнурок бурной речки. А дальше, до самых гор, простиралась холмистая равнина. Когда-то давно здесь плескалось море, о чём свидетельствовали отметины уровня воды на скалах. Потом море исчезло, а его дно превратилось в благодатную степь с фиолетовыми по летнему времени травами.
И вот здесь-то, под скалами, палеонтологи обнаружили останки каких-то крупных животных. Нехарактерно крупных для местной фауны нынешнего периода.
Фауна Фиоленты вообще бедновата была на крупняк. Хотя, казалось бы, благодатные степи, содержание кислорода в атмосфере – двадцать шесть процентов, чуть выше условного стандарта для миров так называемого голубого ряда... То есть, расти в большую дуру не хочу. Но нет.
… Гранитная стена, вся в ржавых подтёках, загораживала солнце, и здесь, внизу, воздух отдавал холодом и сыростью, несмотря на разгар лета. Речка неслась по камням, вскипая на порогах бурной пеной. Сканеры же показывали залежи, так сказать.
– Видите, Александра Олеговна, – показывал руководитель палеонтологов, – вот здесь и здесь…
– Эти пятна?
– Да, они. Это крупные останки, и их здесь много. Такое впечатление, будто когда-то, давно, с обрыва сорвалось целое стадо. Но и это ещё не всё!
– Заинтриговали, – хмыкнула я. – Показывайте!
– Нам удалось освободить череп и провести первую реконструкцию. Пройдёмте, покажем.
Череп неприятно впечатлил размерами. Три глазницы, полный зубовный набор, мощные клыки размером в локоть. Остальной скелет ещё не был извлечён полностью, уходил вниз, под камни и землю.
– Будете дальше рыть? – спросила я.
– Зачем? Здесь не очень-то комфортно копать. Основная работа идёт внизу, а это, так сказать, наглядное пособие. Выкопаем остальных, тогда вернёмся. Вот, полюбуйтесь на модель. Она всё ещё уточняется, но общее представление показывает.
Голографическая модель показывала приличных размеров свинью на мощных ногах, с раздвоенным копытцами на каждой конечности. Ох, и мяса же в этой туше… Если отвлечься от раззявленного примерно на уровне моего плеча хайла. Такой же кабан просто массой задавить способен. А ведь у него помимо массы ещё и зубы. Клыки!
– Местные, наверное, охотились на них, – предположила я. – Или разводили. На мясо.
– Вы точно знаете? – заинтересовался палеонтолог.
– Пока нет, – покачала я головой. – Мы пока только начали откапывать город. Но не исключено, что какие-то письменные свидетельства могут быть. Или там трофеи. Башка над окном… остатки чучел…
– Дайте знать. Судя по анализу костей, этот зверь жил примерно десять тысяч лет назад, как раз в период существования ваших дорогих нивикийцев.
– А третий глаз ему зачем? – спросила я. – Тепловой?
Трёхглазые твари встречались в Галактике достаточно часто. Третий глаз обычно реагировал не на свет, а на тепло, часто его скрывала тонкая кожа, но иногда в таком органе находили и рудиментарную сетчатку…
– А это не дыра, – радостно сообщили мне. – Это причина смерти, так сказать. Кто-то вломил нашему вродекабанчику в лоб, предположительно, небольшим, но летящим с высокой скоростью камнем. Из пращи, например.
– Или ножом, – предположила я.
– С ножом на этакую тушу лично я остерёгся бы кидаться.
Я оценила размеры голографической модели. В предполагаемый натуральный рост, о чём сообщала табличка внизу. Масштаб, мол, один к одному. Нож у меня был при себе, обычный армейский «вродеальфовский». Все знают, что настоящие ножи Альфа-Геспина не продаются. Но подделок и качественных имитаций в пространстве Земной Федерации и за её пределами – навалом. Любому тупице туристу из-за внешних рубежей всучат сделанный в кустарной мастерской за углом « тот самый, настоящий». Который один в один как всамделишный, только радости от него нет.
Мой был настоящий, разумеется. Но выглядел подделкой. Что поделаешь, Служба. Кичимся мы какой-либо настоящестью либо причастностью исключительно в рамках легенды. А легенда – штука такая, во имя Дела может бросить тебя глубоко вниз. И стучись оттуда, из грязи и взевозможных отложений, в социальное дно, в рамках дозволенного всё той же легендой…
Я покрутила клинок в пальцах и кинула в лоб голографической твари. Нож вошёл в отверстие идеально и брякнул в скалу.
– Где бы у них там были такие ножи, – скептически выговорил палеонтолог. – Даже имитации вроде вашего…
Я пошла за оружием. Чёрные дыры дёрнули меня обойти стенд не со стороны голограммы, а со стороны черепа. Я подобрала нож, тускло блестевший рядом с жёлтыми, в грязи и комьях земли, пока ещё не очищенными как следует костями.
