Глава 1
Февраль 1676 г.
Свернувшуюся на полу девочку разбудил шум голосов: где-то наверху спорили двое. Малышка заморгала спросонья, пытаясь сообразить, где она очутилась. Бледный утренний свет едва проникал в слуховое окно подвала, освещая край соломенного тюфяка и остатки вчерашнего скудного ужина. Еле шевеля замерзшими руками и ногами, она обхватила колени руками и попыталась плотнее закутаться в одеяло.
Накануне вечером Человек-в-черном сказал Рыжему, что хочет избавиться от нее как можно скорее, и добавил, что не любит убивать детей. Мол, это приносит несчастье. Именно поэтому она еще жива, несмотря на полученные приказы. В ее возрасте, хохотнул Человек-в-черном, забывают быстро… но даже если она будет болтать, кто ей поверит? А за такую крепкую девчонку и цену дадут хорошую.
— За что? – всхлипнула она в сотый раз сквозь слезы. – За что? П-п-папу и маму? И дядю кучера? И Марию?
Стены молчали. Да и что они могли ей сказать?
Этот сырой, холодный подвал был первым местом, в котором она ночевала две ночи подряд с тех пор, как Человек-в-черном и Рыжий вытащили ее из кареты и, перекинув через седло будто мешок, увезли незнамо куда.
Девочка зажмурилась крепко-крепко. Вот сейчас, сейчас она откроет глаза, и весь этот кошмар, наконец, закончится.
Увы, ничего не изменилось: она по-прежнему сидела в полутемном подвале, одна, взаперти.
Дрожа от холода, она с головой закуталась в одеяло. Голоса ее похитителей постепенно затихли, и малышка вновь погрузилась в дремоту, сквозь которую то и дело проникал стук хлопающей где-то двери.
— Мария, закрой дверь, - пробормотала девочка. – Мария, мне холодно! Закрой дверь…
Горничная не отзывалась.
«Ну вот, небось, опять сбежала на свидание…»- мелькнула сквозь дремоту недовольная мысль.
Вздрогнув, она проснулась окончательно. Память безжалостно шепнула: Мария не придет, она мертва. И родители тоже.
Слезы сами потекли по щекам. Она по привычке сунула в рот медальон, висевший на шее, и стала тихонько покусывать мягкий металл. Привычка грызть медальон осталась у нее с раннего детства, когда ей запретили сосать большой палец, и она вместо этого начала тащить в рот блестящий кругляш, болтавшийся на длинной цепочке. Слава богу, что Человек-в-черном не снял с нее медальон вместе с остальной одеждой, которую спрятал, чтобы пленница не пыталась бежать.
Сидеть одной было страшно, и малышка начала тихонько напевать испанскую колыбельную, которую пела ей перед сном Мария:
Callate malaje
no le despiertes
y cierra esa ventana
que hace corriente.*
Пение оборвалось, и теперь тишину нарушала только хлопающая наверху дверь.
Хлопающая? Так что же, выходит, она не заперта? Пальцы разжались, выпуская медальон, и малышка бесшумно поднялась на ноги и кинулась к двери, стуча зубами не то от страха, не то от холода. Босые ноги, заледеневшие от тянущего по полу сквозняка, еле слушались. Свет из окошка не доходил в глубь подвала: она вытянула руки, шаря вслепую, и, наконец, коснулась холодного дерева. Нащупала ручку, потянула. И вправду не заперто. Когда Человек-в-черном принес ей поесть, он был уже изрядно навеселе и, должно быть, позабыл закрыть ее на засов, торопясь на свидание со следующей бутылкой.
Малышка приоткрыла дверь и прислушалась. Тихо. «Иисусе, Мария, сделайте так, чтобы они спали. Пожалуйста!»- взмолилась она, снова прикусив свой медальончик, и осторожно, по стеночке, добралась до лестницы.
«Наверх, мне надо наверх», - беззвучно шепнули губы. – «Наверх и бежать». Малышка вскарабкалась по крутым ступенькам в тесный коридор. Входная дверь была совсем рядом, но прежде она на цыпочках подкралась к приоткрытой двери в комнату и заглянула внутрь. Оба мужчины спали прямо за столом, рядом стояли пустые кружки.
Набравшись мужества, она попыталась открыть входную дверь, но огромный ключ никак не хотел поддаваться ее дрожащим ручкам. Наконец, он повернулся с ужасным скрежетом, и девочка застыла, задыхаясь от страха. Еще один поворот…
Скрипнул отодвигаемый стул.
— Кто там? – послышался сонный голос.
Скорее, скорее, наружу! Второй поворот ключа разбил тишину гулким эхом. Кто-то ругнулся, вставая из-за стола. Через секунду он будет здесь!
Дверь распахнулась, и в лицо ударил порыв ледяного ветра, но она все равно бросилась бежать, спотыкаясь и скользя босыми ногами по грязной мостовой. За спиной гремел мужской голос, требуя вернуться.
И ни одной живой души вокруг! Узенькая улочка была безлюдна, звать на помощь было некого. Малышка поскользнулась и упала на кучу отбросов, вспугнув жирную крысу, но тут же вскочила, не обращая внимания на боль, и побежала дальше. Шаги за спиной звучали все громче и громче: еще немного, и Человек-в-черном ее догонит!
Добежав до поворота, девочка вскрикнула от отчаяния: впереди была река. Ничего, кроме бурлящей у ее ног грязной воды, в которой крутились и мелькали изломанные стволы и сучья.
В изнеможении она повернулась к догнавшему ее мужчине, попытавшемуся схватить беглянку, в панике взмахнула руками, чтобы оттолкнуть его, но поскользнулась и с криком рухнула в ледяную воду.
Человек-в-черном, в котором, видимо, еще сохранилась толика милосердия, перегнулся через край обрыва и протянул руку:
— Хватайся, ну же!
Но малышка уже начала захлебываться: сорочка, облепившая ей ноги, тянула ее ко дну. Она отчаянно забарахталась, забила руками, стараясь удержать голову над водой.
— Берегись, сзади дерево! – крикнул мужчина.
Поздно! Увернуться от несущегося на нее обломка ствола девочка не успевала. Удар в грудь – и она задохнулась, теряя последние силы, перестала бороться и позволила реке подхватить худенькое тельце.
Откуда-то издалека, словно во сне, до нее доносились крики Человека-в-черном, но ей уже было все равно. Мария была с ней, и в ее объятиях было так уютно и так спокойно. Последнее, что она слышала, был голос няни, напевающий ей колыбельную:
Mama, Mamita, da me suenos,
suenos azules y suenos rosas
Palma, palmita…**
Примечания:
* Тише, тише, неуклюжий,
малыша не разбуди,
да закрой окно скорее,
мне его не застуди! (исп.)
** Мамочка, мама, сны подари мне,
Сны цвета неба, сны цвета роз.
Ладушки-лады…(исп.)
Глава 2
Прыгая с ноги на ногу, чтобы согреться, Шарлотта де Маркусси поглядывала на крошечную лавочку под вывеской «Золотой лист», хозяйка которой торговала лекарственными травами. Только здесь можно было отыскать самые необычные и редкие травы, ароматные травяные сборы, причудливо извивающиеся коренья и даже засушенных насекомых.
Брат Шарлотты, Гастон, обозвал лавку травницы «Исповедальней». В крошечном помещении было так тесно, что между двух рядов горшочков и склянок с трудом помещалось два человека, одним из которых была сама лавочница. Здесь, прямо посреди суеты парижских улиц, шепотом обсуждались рецепты настоев и чудодейственных кремов –и, само собой, последние слухи и сплетни.
Каждый четверг мадам Катрин Друэ, пользующаяся у соседей репутацией знахарки, приводила сюда Гастона и Шарлотту, и сегодня они, как всегда, терпеливо дожидались снаружи, пока мадам Катрин выберет нужные травы и перейдет к «исповеди».
Мамаша Ринго, уже разменявшая пятый десяток, принимала своих клиентов с такой любезностью, будто торговала не на рынке, а в модной лавке в Марэ, за что завистливые соседки прозвали ее Герцогиней. Впрочем, Герцогиня выделялась на фоне обитателей рынка не только манерами, но и своими нарядами, отличавшимися безупречным вкусом.
— Счастливица она, наша Герцогиня, - шепнула Шарлотта брату, дуя на замерзшие пальцы.
Гастон де Маркусси прищурился, разглядывая крошечную лавочку: у матушки Ринго, о роскошь, имелась крошечная жаровня, и травница, не прерывая разговора с мадам Друэ, незаметно приподняла юбку, чтобы жар от раскаленных угольков грел ей ноги.
Наблюдая за этим маневром, Шарлотта тихонько засмеялась. Гастон недовольно нахмурился, разглядывая покрасневший носик младшей сестры, неважно сочетающийся цветом с парой зеленых глаз, и посиневшие от холода пальчики. Глупышка опять позабыла дома перчатки.
— Дай руки, согрею, - проворчал он, накрывая ее ладошки своими.
Февраль 1676 года парижане забудут не скоро. Этим утром на ступенях рынка снова нашли двоих замерзших насмерть нищих. Холод убивал людей так же безжалостно, как и война.
— Чуть не забыла, - воскликнула мадам Катрин, уложив в корзинку взвешенные лавочницей травы. – Дайте-ка мне еще маковой настойки.
— Не готова она еще, соседушка. Завтра или послезавтра привезу, - развела руками Герцогиня, успев подхватить юбку, чуть не накрывшую угли, и добавила, внимательно наблюдая за реакцией своей постоянной покупательницы. — Но ежели она нужна вам срочно, спросите вон у тетки Леру.
— У этой ведьмы? Вы шутите, — возмутилась Катрин.
— Между прочим, — мамаша Ринго понизила голос. — Она еще и мышьяком приторговывает. И жабами…
— О нет! — ахнула шокированная до глубины души Катрин.
— О да! Да еще и рассказывает повсюду, что она, мол, знаток противоядий. Ей богу, — Герцогиня недовольно поморщилась. — И только представьте, у нее же отбою от знатных клиентов нет!
— Ужас какой! — в свою очередь задохнулась от возмущения Катрин. — Но почему же король не запретит продажу ядовитых тварей? Чего он ждет? Представьте себе, мадам, мне ведь то и дело приходится лечить людей, считающих, что их отравили. И недели не проходит, чтобы кто-нибудь не пришел за противоядием.
— Что ж тут удивительного? Порошок для наследников сейчас в большой моде, а на парижском рынке продавцов жаб скоро станет больше, чем торговцев курами, — вздохнула Герцогиня.
Пока женщины сплетничали, Гастон де Маркусси изнывал от скуки. В выцветшем до рыжины коричневом камзоле с чересчур короткими рукавами он был похож на нищего школяра, и, судя по хмурому выражению лица, догадывался, какое жалкое зрелище из себя представляет. Гастон ненавидел этот куцый камзол, последний «подарок» их богатенького кузена Тома де Понфавье.
Еще совсем недавно Тома был выше Гастона на целую голову, но за последние шесть месяцев Гастон не только догнал кузена, но и перерос его несмотря на разницу в целый год. Так что ему оставалось только сетовать на то, что ему выпало родиться благородным, но бедным, да еще и страдать по вине богатого кузена, оказавшегося слишком низкорослым.
— Не дергай рукава, отвороты изомнешь, — бросила Шарлотта, подражая назидательному тону мадам Друэ, чтобы нарочно позлить братца.
Тот только дернул плечами и промолчал. Шарлотте повезло, у нее не было кузины. И пусть ее платья перешивали из старых туалетов их матери, сестра, по крайней мере, была одета так, как и подобало девятилетней девице.
Гастон попытался принять скучающий вид, подобающий истинному дворянину, но его тут же пихнула в бок какая-то тетка, а затем задел ведром водонос. А стоило ему сделать шаг в сторону, как его чуть не сбил с ног беззубый молочник с тяжелой тачкой.
Беззвучно выругавшись, он схватил сестру за руку и оттащил к стене дома, чтобы их не затолкали на середину улицы, по которой протекал ручей из сливаемой лавочниками грязной воды и нечистот.
Шарлотта, наоборот, не обращала на прохожих никакого внимания. Она не сводила глаз с соседнего прилавка, над которым колыхалась пестрая вывеска: под кривой надписью «Счастье влюбленных» ярко-розовый Купидон пронзал стрелой алое сердце. Стоящие на прилавке корзины раскачивались и подрагивали, как живые — это и были знаменитые жабы мамаши Леру. Хриплый голос лавочницы плыл над толпой: «Жабы-красавицы, самые лучшие жабы!»
Рядом с мамашей Леру остановился портшез, и из него вышла молодая дама в нарядном платье. Приподняв подол юбки, чтобы не запачкаться в грязи, красавица с ангельским личиком пальчиком подозвала торговку. Шарлотта, забыв про шевелящиеся корзинки, с восторгом глазела на дивное видение.
Мамаша Леру приседала и кланялась перед покупательницей:
— Сударыня, какая честь…
— И что, хороши твои жабы? – процедила дама сквозь зубы, даже не взглянув на торговку.
— Самые лучшие, сударыня! Со вчерашнего дня не мочились, так что яд у них сейчас самый что ни на есть густой…
— Что ж, пожалуй, куплю у тебя одну… Анна, заплати, — велела дама подбежавшей служанке.
— О нет! — захныкала Шарлотта при виде показавшейся из «Исповедальни» мадам Друэ. — Мне так хотелось посмотреть на живых жаб!
Увы, знахарка уже подхватила детей под руки и повела прочь. Шарлотта обернулась, надеясь увидеть, как мамаша Леру откроет свою корзинку с чудищами. Мадам Друэ, проследив ее взгляд, объяснила:
— Это мадемуазель дез Ойе, настоящая знатная дама, да еще и красавица. Мадам Ринго говорит, что она бывает при дворе… Не понимаю, зачем ей понадобились жабы – у знати свои причуды. Само собой, к вам это не относится, мои милые, - уточнила она.
Шарлотта в последний раз обернулась, чтобы взглянуть на даму. О, она и вправду была красива и так элегантна! Когда она вырастет, она непременно будет похожа на мадемуазель дез Ойе.
Колокол отбил девять часов, и Катрин Друэ прибавила шаг. Перед тем, как отправиться навещать больных, ей еще надо было позаботиться о старом хозяине.
Здоровье шевалье де Маркусси, дедушки ее подопечных, тревожило мадам Друэ. В последнее время старик совсем сдал и перестал следить за собой, но Катрин винила в этом не его, а жестокую судьбу. Год назад единственный сын ее господина погиб в битве при Зальцбахе, а молодая невестка с горя ушла в монастырь, оставив двоих детей на попечение свекра — больного и вконец разорившегося. От фамильного состояния шевалье осталась только приставка «де», так что Катрин, семья которой служила сеньорам де Маркусси уже не одно поколение, пришлось взять заботу о господах на себя. Вместе с мужем-столяром она переехала к Маркусси, чтобы ухаживать за ним и детьми. Надо ли говорить, что и кормить господ приходилось верной служанке.
Все пятеро жили теперь в маленьком домике за церковью Св. Николая, который шевалье де Маркусси купил тридцать лет тому назад, когда он служил в Лувре и еще не впал в немилость.
Катрин и Матьюрен Друэ трудились, не покладая рук. Война с Голландией все продолжалась, и жизнь дорожала с каждым днем. К счастью, им помогала мадам де Понфавье, приходившаяся детям теткой со стороны матери. Она взяла на себя расходы на обучение племянников, и благодаря мадам де Понфавье Шарлотта брала уроки танцев и музыки, а также училась считать и писать.
Добрая тетушка также устроила Гастона вместе со своим сыном Тома в колледж, куда кузены должны были отправиться через несколько дней.
После колледжа Гастон собирался в армию, а вот Тома предстояло заниматься финансами, продолжая дело отца. Что же до Шарлотты, живой и милой девчушки, ей следовало подыскать мужа, который согласился бы взять ее без приданого. Что было практически невозможно… «Чем знатнее, тем чуднее!» - ворчала себе под нос мадам Друэ, спеша домой.
Мост Менял был забит толпой и повозками, и мадам Друэ после минутного колебания решила пройти через порт Сен-Поль до моста Марии, чтобы хоть немного сократить дорогу.
Репутация у порта была прескверная, поскольку на старых заброшенных складах обитал всякий сброд. Поговаривали, что даже ночная стража не решалась обходить эти закоулки. Слава богу, сейчас был день, и вдоль причалов толклось немало народа.
