Екатерина вскрикнула.
— Так… Вам лучше пройти в смотровую. Это не обсуждается. И не спорьте, — мягко, но твёрдо сказал он, посмотрев на лицо фрейлины. — Вы покраснели, прикусили губу и у вас пот выступил на лбу. Вам больно, и вы еле сдерживаетесь.
— Я справлюсь, - все-таки попыталась возразить Шаховская.
Ее всегда сдержанное строгое лицо приобрело вдруг трогательное выражение. Ей действительно было больно, она удерживала слёзы и от этого стала будто моложе и беззащитнее.
Доктор Семашин (а это был он), не долго раздумывая поднял пострадавшую на руки и внес ее обратно под больничные своды. Шаховская так смутилась, что покраснела еще пуще и спрятала лицо на плече несшего ее доктора, чтобы никто не видел ее. Семашин между тем внес ее в одну из смотровых — просто, без церемоний усадил на кушетку, развязал шнурок ее ботинка, аккуратно снял его и принялся щупать пострадавшую ногу.
Шаховская, сидя на краю кушетки, преодолела, наконец, смущение и невольно посмотрела на руки доктора: пальцы его рук были тонкие, сильные, с аккуратными ногтями. Повязку он наложил быстро и уверенно, не больно. А говорил просто и уважительно, будто она — не придворная дама, а … Шаховская даже и не знала, с чем сравнить его обращение. Впрочем, он ведь не знал, что она фрейлина и из дворца.
— Как ваше имя? – наконец, осмелилась спросить она.
— Доктор Семашин, Алексей Евграфович, - ответил тот, поднял на нее глаза и улыбнулся.
Екатерина невольно улыбнулась в ответ, такая хорошая была его улыбка.
— А я теперь вас узнала, - сказала фрейлина. – Вы исцелили Ее Высочество. Вы, возможно, помните меня. Я фрейлина Шаховская.
Семашин склонил голову на бок:
— Да, я вас помню. А как вас зовут, фрейлина Шаховская? – немного лукаво спросил доктор.
— Екатерина Сергеевна, - девушка представилась строго и официально.
— Дорогая Екатерина Сергеевна, я рад нашему более тесному знакомству, хоть и по такому неприятному случаю. А теперь, позвольте вам помочь.
Семашин протянул девушке руку.
— Вам теперь надо быть аккуратнее. У вас нет ни перелома, ни вывиха, только небольшое растяжение. Но нога болеть будет. Делайте перевязки, да обратитесь к дворцовому доктору.
— Спасибо, я так и сделаю, - ответила она.
Семашин проводил девушку до крыльца, помог ей спуститься, подвёл к экипажу.
—Спасибо вам, - сказала она.
Он улыбнулся.
— Берегите ногу. И вообще… берегите себя. Я надеюсь, мы больше не увидимся.
Она удивлённо вскинула бровь.
— То есть…?
Это прозвучало как-то грубо и даже обидно. Екатерина опять чуть не расплакалась. А, впрочем, чего она хотела? Да и что ей за дело до этого врача? Пусть он спас цесаревну, но, все-таки, он просто врач, а она – княжна как-никак! Семашин, пока все эти мысли мелькали у нее в голове, смутился и покраснел.
— Я имел в виду, надеюсь, что мы больше не увидимся по столь печальному поводу. А так, конечно, я хотел бы встретиться с вами и еще не один раз, - неуклюже окончил он фразу.
Екатерина улыбнулась.
—Алексей Евграфович, уверена, что наша следующая встреча состоится скоро. Я тут была по поручению цесаревны и буду приезжать еще не раз. И буду рада увидеть вас опять.
Семашин улыбнулся и поклонился.
— Я буду вас ждать, - ответил он просто.
Шаховская устроилась в экипаже, экипаж тронулся, и она посмотрела в окно. Милый доктор стоял у больничного крыльца и глядел ей вслед.
Дом на Крестовском острове стоял на окраине сада, среди вековых лип и елей. Пятиоконный, с покатой крышей и облупленной голубой краской на ставнях, он выглядел скорее как дача, чем как тайное убежище. Один этаж, толстые стены, узкий порог, скрипучая дверь с резным ключом. Вокруг — тишина, только ветер шелестел в кронах.
Внутри дом был прост, но обжит. Гостиная с печкой, выложенной зелёными изразцами с цветочными узорами, тёплая, пахнущая сухими травами и горячей глиной. Один диван, стол, пара кресел из потемневшего от времени дерева. На стене — старая гравюра с изображением воздушного шара.
Слева от гостиной — кухня, с небольшим деревянным столиком у окна. Там сейчас хозяйничал Омега.
Он был в рубашке с закатанными рукавами, двигался точно и молча, не поднимая взгляда. Нож стучал по разделочной доске, вода закипала в эмалированной кастрюле. Лиза стояла в дверях, наблюдая — сперва с лёгким смущением, потом с тайным восхищением.
— Вы… умеете готовить, — заметила она осторожно.
Омега обернулся, легко улыбнулся.
— Я умею многое. Меня учили.
— Я — нет, — слабо улыбнулась Лиза. — Я умею пить чай, разливать его, умею подавать десерт. А вот варить картошку или что-то другое – нет, не умею.
— Тем интереснее будет учиться, — ответил он просто.
— Кто же станет меня учить? – удивила Лиза.
— Могу и я, - ответил Омега.
Лиза рассмеялась и ответила:
— А давайте!
Омега кивнул — будто предложение «а давайте» было не вызовом, а официальным соглашением, скреплённым невидимой печатью.
— Тогда начнём с простого, — сказал он, отставляя кастрюлю. — Картофель. Его нужно очистить.
Он подошёл к буфету, достал продолговатую миску, выложил в неё несколько клубней — округлых, с тонкой кожицей. Протянул Лизе нож. Она взяла его осторожно, будто боялась порезаться.
— Вот этим… счищают кожуру? — с сомнением спросила она.
— Да. Не остриём — боком. Движение должно быть лёгким. Не надо давить.
Омега взял нож из ее руки, слегка коснувшись лизиных пальцев, она смущенно вздрогнула, а он будто не заметил и ловко очистил целую картофелину.
— Я никогда так не смогу, - сказала она.
— Вы — новичок, — ответил он. — Надо начать и всё получится.
— Никогда бы не подумала, что фрейлина цесаревны будет стоять посреди кухни с ножом в одной руке и картошкой в другой, - пробормотала Лиза.
— А я — что буду ей преподавать, — спокойно ответил Омега. — Мир полон сюрпризов.
В этот момент их взгляды встретились и между ними воцарилось безмолвие. Они оба будто замерли, глядя друг на друга. Первой отмерла Лиза. Она смущенно фыркнула, взяла нож и сказала:
— Так… мне нужна картофелина…
Омега не ответил Лиза подняла на него глаза и увидела, как тот всё ещё неподвижно стоит и задумчиво смотрит на нее. Задумчиво и, в то же время, будто бы прислушиваясь к чему-то внутри себя.
— Омега, - тихо произнесла Лиза. – Что с вами?
— Вс хорошо, вздрогнул ответил он. – Итак, картофель…
— Картофель, - повторила Лиза.
Она взяла в руки картофелину и принялась чистить. Неуклюже, соскабливая тонкие полоски кожи с нерешительной осторожностью, будто боялась, что картофель обидится. Один клубень выскользнул у неё из рук и с глухим звуком покатился под стол.
— Спасите! — воскликнула она. — Побег! Он решил, что я его убиваю.
Омега, не смеясь, но с заметной теплотой во взгляде, нагнулся, поднял беглеца и передал его обратно.
— У меня никогда ничего не получился! – воскликнула Лиза.
— Напротив, вы быстро научитесь, - парировал Омега.
— А вас кто учил картошку чистить? — вдруг спросила Лиза, продолжая возиться с кожурой.
Омега на мгновение замер. Потом будто бы отмер, поставил чайник, достал соль.
— Мастер. Мой создатель. Он говорил: «Если ты должен быть среди людей, ты должен делать то, что делают они. Даже если ты сам не ешь — ты должен уметь накормить».
— То есть вы... готовите для других, но не для себя?
Он покачал головой:
— Почему? Я тоже мог есть. Мой организм поддерживается и едой в том числе, как это ни странно. Хотя обычное питание для меня не обязательно. Я люблю ощущать вкус пищи и ее запах. Я заметил, что некоторые блюда… оставляют след. Как стихи. С такими блюдами жизнь становится намного приятнее, хотя можно обойтись и без них, полагаю.
Лиза задумалась, глядя на аккуратные кусочки картофеля в кастрюле.
— Значит… для вас еда это немного как любовь? Не обязательно нужна, чтобы выжить, но без неё ничего не имеет вкуса?
Омега посмотрел на неё.
— Похоже на то…
Он повернул голову к плите, включил огонь. А потом, не глядя, прибавил:
— Осторожно, не порежьтесь.
— Я уже, кажется, порезалась, — пробормотала Лиза.
Позже, когда они ужинали и вдвоем сидели за столом, Лиза ловила себя на странном чувстве покоя. Будто бы она была дома, а вовсе не в бегах. И, кстати, овощной суп с гренками, жареная с луком картошка и печеные с мёдом яблоки были, как ей показалось, самой вкусной едой на свете. И к тому же, она принимала самое непосредственное участие в приготовлении этих яств. И это было неожиданно приятно.
Какое, оказывается, это приятное чувство, сидеть на простой кухне и есть приготовленную собственноручно пищу!
— Вы часто… так ужинаете? — спросила она, подцепляя вилкой тонкую картофельную корочку.
— Никогда, — ответил Омега, взглянув на неё. — Обычно я один. Расскажите о своих родителях, — вдруг попросил он.
Лиза удивилась.
— О моих?
— Да.
Она откинулась на спинку стула, и с улыбкой начала говорить.
— Мама… Она… добрая и очень сильная. Хотя сама себя такой не считает.
— А отец?
— Папа… Он строгий, принципиальный. Иногда упрямый до невозможности. Он хотел, чтобы я училась. Чтобы… я жила своей головой и строила жизнь самостоятельно, а я стала фрейлиной. Боюсь, он разочарован.
— Но вам же нравится жизнь во дворце? – спросил Омега.
— Ну, как сказать… не очень, если честно, - ответила Лиза. – Папа был прав, - прибавила она.
Омега слушал, не перебивая, опустив взгляд.
И вдруг Лиза, по инерции, спросила:
— А ваши… родители? — и тут же побледнела, поняв. — Простите. Я… не подумала. Это… глупо.
Возникла пауза. Омега поднял глаза. Его голос прозвучал чуть глуше, глубже.
— У мен их нет, конечно же, - ответил он. – Но иногда… иногда я чувствую…
— Чувствуете?.. – Лиза вдруг подумала, что вот сейчас та тайна, которой окутан ее собеседник, слегка перед ней раскроется.
— Чувствую, хотя это и странно, ведь я – машина, - Омега усмехнулся. – Будто внутри меня — чей-то голос. Как эхо. Иногда, когда я слышу музыку… я… узнаю этот голос. Мне кажется, что узнаю. Я не человек, но в то же время это, мне кажется, голос моей матери.
Лиза не дышала., боялась его перебить.
Он продолжил:
— Мне кажется… у меня были родители. Или… я чей-то. Не только созданный волей разума. А кого любил. Или кто-то любил меня. Это как эхо, как воспоминание… Может быть, мне просто хочется думать, что у меня были родители… Фантомные боли, - прибавил он, скривившись и посмотрел на Лизу так, что у неё побежали мурашки по коже.
— И когда вы говорите про свою маму… мне кажется, что я знаю, как это было, как это должно быть, когда есть мать. Хотя не должен.
— Это… возможно? — прошептала Лиза.
— Не знаю, — ответил Омега. — Может быть, я выдаю желаемое за действительное.
Лиза ничего не сказала, но внутри у неё что-то дрогнуло. Что-то иррациональное, противоречащее науке, логике и здравому смыслу.
— Наверное, пора спать, - сказал Омега.
— Да, - согласилась Лиза.
Ночью Лиза лежала на узкой кровати под пледом, глядя в тёмный потолок. Трещала печка, за окном посвистывал ветер. Домик чуть поскрипывал, будто бы жаловался на что-то.
Она не спала и слышала, как за стеной ходит Омега. Он и не думал ложиться. Наверное, ему не нужно. Он ведь не человек. Или… всё же?...
Она вспоминала, как он морщился, будто от боли, когда она заговорила о родителях. Вспоминала, как он говорил: «Я не знаю, почему мне это знакомо. Просто — помню»…
Что это за воспоминания? Вдруг всё это вовсе не фантазии, а правда?
— Неужели такое может быть? Или я просто выдаю желаемое за действительное? Мне хочется, чтобы он был человеком, и я придумываю себе, что он – человек? – пробормотала Лиза. – А что, если он и вправду – человек? Но как такое может быть?
Лиза закрыла глаза. Но сон не шёл.
А за стенкой Омега всё ещё шагал, точно сторожа ее сон. Слушая его шаги, Лиза и уснула, так и не придя ни к какому точному выводу о том, кто такой Омега.
Коридоры Зимнего дворца стали почти привычными для полковника Греве. Он уж который раз удивлялся тому, что судьба занесла его на такие высоты. Но тем больнее падать, а падать, судя по всему, придется, ибо пока совершен-но не было понятно, кто виноват во взрыве императорского поезда. Вот и сей-час полковник шел в кабинет к цесаревичу. Не к императору.
«Вероятно, мои акции падают», - думал Греве. – «Впрочем, пока на улицу не выгоняют, а могли бы после побега этой девчонки-фрейлины и андроида… Кстати, а где еще две машины? В поезде погибли три, один сбежал, всего их было шесть…»
Не смотря на такие мысли, полковник Греве двигался уверенно, неспешно, как человек, абсолютно в себе уверенный. Полную ему противоположность являл профессор Острожский, двигавшийся ему навстречу. Их траектории пе-ресеклись прямо у двери кабинета цесаревича.
— Профессор, — ровно произнёс полковник, чуть наклоняя голову. — Ка-кая встреча.
Острожский ответил не сразу. Он едва заметно кивнул, взгляд его метнулся в сторону двери цесаревича, потом снова вернулся к собеседнику.
— Полковник, — голос Острожского был резок, почти груб. — Если вы спешите… не задерживаю.
— Напротив, — мягко ответил Греве. — У меня есть пара минут. А у вас, я смотрю, состояние не из лучших. Вы нервничаете…
— Если вас интересует моё здоровье, — отрезал Острожский, — его под-рывают в основном не физические недуги, а… глупость окружающих.
— Тогда это тревожный симптом. Глупость — штука отвратительная, -с усмешкой покачал головой Греве.
— Особенно, если ею злоупотребляют люди, носящие мундиры, — проце-дил профессор.
Греве рассмеялся:
— Вы самокритичны!
Острожский покраснел и не нашелся с ответом. Греве выдержал паузу. По-том чуть склонил голову набок:
— Скажите, профессор… где вы были в ночь перед взрывом на железной дороге?
— Что? — Острожский шагнул ближе. — Вы… вы смеете задавать мне та-кие вопросы?
— Простая формальность, — произнёс Греве, глядя прямо в глаза. — Мы проверяем всё и всех. Ну, а вы – куратор этого амбициозного проекта с ан-дроидами. Ваше мнение, ваше поведение… имеют значение.
— Моё поведение?! Да вы… вы… — Острожский вспыхнул, побагровел.
— Простите, профессор, — голос Греве был по-прежнему вежливым, но холодным. — Вы сейчас очень странно себя ведёте…
— Я не обязан терпеть вашу провокацию, — выплюнул Острожский. — И не обязан отвечать. Вы… агент, не больше. Я — создатель. Идите… куда шли!
Он резко развернулся и почти убежал. Греве остался стоять на месте. Затем полковник тихо, почти бесшумно открыл дверь в кабинет цесаревича. Теперь Острожского он не забудет. Профессор будет первым в списке подозреваемых.
В доме Воронцовых творился сущий бедлам. Анна Павловна рыдала, Петр Васильевич хмуро бродил из угла в угол по гостиной, Глаша пыталась успоко-ить хозяйку. Причиной безобразия стало письмо, которое утром принес какой-то мальчишка.
— Как она могла? Как она могла? – причитала Анна Павловна.
— А я предупреждал, что добром эти дворцовые игры не кончатся! – от-вечал ей супруг. – Учиться надо, а не.. фрейлина… тьфу!
— Но вот же она пишет… - Анна Павловна тут же стала оправдывать дочь, поднесли к глазам полученное письмо и прочитала. — «Милые мама и папа. Со мной всё в порядке. Я не пропала, и вам не стоит бояться за мою жизнь. Я не сделала ничего постыдного. Совсем скоро вы всё узнаете. Простите меня за то, что заставила вас тревожиться! Я очень вас люблю. Лиза». Милая моя де-вочка, она просит прощения!
— Так… Вам лучше пройти в смотровую. Это не обсуждается. И не спорьте, — мягко, но твёрдо сказал он, посмотрев на лицо фрейлины. — Вы покраснели, прикусили губу и у вас пот выступил на лбу. Вам больно, и вы еле сдерживаетесь.
— Я справлюсь, - все-таки попыталась возразить Шаховская.
Ее всегда сдержанное строгое лицо приобрело вдруг трогательное выражение. Ей действительно было больно, она удерживала слёзы и от этого стала будто моложе и беззащитнее.
Доктор Семашин (а это был он), не долго раздумывая поднял пострадавшую на руки и внес ее обратно под больничные своды. Шаховская так смутилась, что покраснела еще пуще и спрятала лицо на плече несшего ее доктора, чтобы никто не видел ее. Семашин между тем внес ее в одну из смотровых — просто, без церемоний усадил на кушетку, развязал шнурок ее ботинка, аккуратно снял его и принялся щупать пострадавшую ногу.
Шаховская, сидя на краю кушетки, преодолела, наконец, смущение и невольно посмотрела на руки доктора: пальцы его рук были тонкие, сильные, с аккуратными ногтями. Повязку он наложил быстро и уверенно, не больно. А говорил просто и уважительно, будто она — не придворная дама, а … Шаховская даже и не знала, с чем сравнить его обращение. Впрочем, он ведь не знал, что она фрейлина и из дворца.
— Как ваше имя? – наконец, осмелилась спросить она.
— Доктор Семашин, Алексей Евграфович, - ответил тот, поднял на нее глаза и улыбнулся.
Екатерина невольно улыбнулась в ответ, такая хорошая была его улыбка.
— А я теперь вас узнала, - сказала фрейлина. – Вы исцелили Ее Высочество. Вы, возможно, помните меня. Я фрейлина Шаховская.
Семашин склонил голову на бок:
— Да, я вас помню. А как вас зовут, фрейлина Шаховская? – немного лукаво спросил доктор.
— Екатерина Сергеевна, - девушка представилась строго и официально.
— Дорогая Екатерина Сергеевна, я рад нашему более тесному знакомству, хоть и по такому неприятному случаю. А теперь, позвольте вам помочь.
Семашин протянул девушке руку.
— Вам теперь надо быть аккуратнее. У вас нет ни перелома, ни вывиха, только небольшое растяжение. Но нога болеть будет. Делайте перевязки, да обратитесь к дворцовому доктору.
— Спасибо, я так и сделаю, - ответила она.
Семашин проводил девушку до крыльца, помог ей спуститься, подвёл к экипажу.
—Спасибо вам, - сказала она.
Он улыбнулся.
— Берегите ногу. И вообще… берегите себя. Я надеюсь, мы больше не увидимся.
Она удивлённо вскинула бровь.
— То есть…?
Это прозвучало как-то грубо и даже обидно. Екатерина опять чуть не расплакалась. А, впрочем, чего она хотела? Да и что ей за дело до этого врача? Пусть он спас цесаревну, но, все-таки, он просто врач, а она – княжна как-никак! Семашин, пока все эти мысли мелькали у нее в голове, смутился и покраснел.
— Я имел в виду, надеюсь, что мы больше не увидимся по столь печальному поводу. А так, конечно, я хотел бы встретиться с вами и еще не один раз, - неуклюже окончил он фразу.
Екатерина улыбнулась.
—Алексей Евграфович, уверена, что наша следующая встреча состоится скоро. Я тут была по поручению цесаревны и буду приезжать еще не раз. И буду рада увидеть вас опять.
Семашин улыбнулся и поклонился.
— Я буду вас ждать, - ответил он просто.
Шаховская устроилась в экипаже, экипаж тронулся, и она посмотрела в окно. Милый доктор стоял у больничного крыльца и глядел ей вслед.
Прода от 02.07.2025, 15:22
Дом на Крестовском острове стоял на окраине сада, среди вековых лип и елей. Пятиоконный, с покатой крышей и облупленной голубой краской на ставнях, он выглядел скорее как дача, чем как тайное убежище. Один этаж, толстые стены, узкий порог, скрипучая дверь с резным ключом. Вокруг — тишина, только ветер шелестел в кронах.
Внутри дом был прост, но обжит. Гостиная с печкой, выложенной зелёными изразцами с цветочными узорами, тёплая, пахнущая сухими травами и горячей глиной. Один диван, стол, пара кресел из потемневшего от времени дерева. На стене — старая гравюра с изображением воздушного шара.
Слева от гостиной — кухня, с небольшим деревянным столиком у окна. Там сейчас хозяйничал Омега.
Он был в рубашке с закатанными рукавами, двигался точно и молча, не поднимая взгляда. Нож стучал по разделочной доске, вода закипала в эмалированной кастрюле. Лиза стояла в дверях, наблюдая — сперва с лёгким смущением, потом с тайным восхищением.
— Вы… умеете готовить, — заметила она осторожно.
Омега обернулся, легко улыбнулся.
— Я умею многое. Меня учили.
— Я — нет, — слабо улыбнулась Лиза. — Я умею пить чай, разливать его, умею подавать десерт. А вот варить картошку или что-то другое – нет, не умею.
— Тем интереснее будет учиться, — ответил он просто.
— Кто же станет меня учить? – удивила Лиза.
— Могу и я, - ответил Омега.
Лиза рассмеялась и ответила:
— А давайте!
Омега кивнул — будто предложение «а давайте» было не вызовом, а официальным соглашением, скреплённым невидимой печатью.
— Тогда начнём с простого, — сказал он, отставляя кастрюлю. — Картофель. Его нужно очистить.
Он подошёл к буфету, достал продолговатую миску, выложил в неё несколько клубней — округлых, с тонкой кожицей. Протянул Лизе нож. Она взяла его осторожно, будто боялась порезаться.
— Вот этим… счищают кожуру? — с сомнением спросила она.
— Да. Не остриём — боком. Движение должно быть лёгким. Не надо давить.
Омега взял нож из ее руки, слегка коснувшись лизиных пальцев, она смущенно вздрогнула, а он будто не заметил и ловко очистил целую картофелину.
— Я никогда так не смогу, - сказала она.
— Вы — новичок, — ответил он. — Надо начать и всё получится.
— Никогда бы не подумала, что фрейлина цесаревны будет стоять посреди кухни с ножом в одной руке и картошкой в другой, - пробормотала Лиза.
— А я — что буду ей преподавать, — спокойно ответил Омега. — Мир полон сюрпризов.
В этот момент их взгляды встретились и между ними воцарилось безмолвие. Они оба будто замерли, глядя друг на друга. Первой отмерла Лиза. Она смущенно фыркнула, взяла нож и сказала:
— Так… мне нужна картофелина…
Омега не ответил Лиза подняла на него глаза и увидела, как тот всё ещё неподвижно стоит и задумчиво смотрит на нее. Задумчиво и, в то же время, будто бы прислушиваясь к чему-то внутри себя.
— Омега, - тихо произнесла Лиза. – Что с вами?
— Вс хорошо, вздрогнул ответил он. – Итак, картофель…
— Картофель, - повторила Лиза.
Она взяла в руки картофелину и принялась чистить. Неуклюже, соскабливая тонкие полоски кожи с нерешительной осторожностью, будто боялась, что картофель обидится. Один клубень выскользнул у неё из рук и с глухим звуком покатился под стол.
— Спасите! — воскликнула она. — Побег! Он решил, что я его убиваю.
Омега, не смеясь, но с заметной теплотой во взгляде, нагнулся, поднял беглеца и передал его обратно.
— У меня никогда ничего не получился! – воскликнула Лиза.
— Напротив, вы быстро научитесь, - парировал Омега.
— А вас кто учил картошку чистить? — вдруг спросила Лиза, продолжая возиться с кожурой.
Омега на мгновение замер. Потом будто бы отмер, поставил чайник, достал соль.
— Мастер. Мой создатель. Он говорил: «Если ты должен быть среди людей, ты должен делать то, что делают они. Даже если ты сам не ешь — ты должен уметь накормить».
— То есть вы... готовите для других, но не для себя?
Он покачал головой:
— Почему? Я тоже мог есть. Мой организм поддерживается и едой в том числе, как это ни странно. Хотя обычное питание для меня не обязательно. Я люблю ощущать вкус пищи и ее запах. Я заметил, что некоторые блюда… оставляют след. Как стихи. С такими блюдами жизнь становится намного приятнее, хотя можно обойтись и без них, полагаю.
Лиза задумалась, глядя на аккуратные кусочки картофеля в кастрюле.
— Значит… для вас еда это немного как любовь? Не обязательно нужна, чтобы выжить, но без неё ничего не имеет вкуса?
Омега посмотрел на неё.
— Похоже на то…
Он повернул голову к плите, включил огонь. А потом, не глядя, прибавил:
— Осторожно, не порежьтесь.
— Я уже, кажется, порезалась, — пробормотала Лиза.
Позже, когда они ужинали и вдвоем сидели за столом, Лиза ловила себя на странном чувстве покоя. Будто бы она была дома, а вовсе не в бегах. И, кстати, овощной суп с гренками, жареная с луком картошка и печеные с мёдом яблоки были, как ей показалось, самой вкусной едой на свете. И к тому же, она принимала самое непосредственное участие в приготовлении этих яств. И это было неожиданно приятно.
Какое, оказывается, это приятное чувство, сидеть на простой кухне и есть приготовленную собственноручно пищу!
— Вы часто… так ужинаете? — спросила она, подцепляя вилкой тонкую картофельную корочку.
— Никогда, — ответил Омега, взглянув на неё. — Обычно я один. Расскажите о своих родителях, — вдруг попросил он.
Лиза удивилась.
— О моих?
— Да.
Она откинулась на спинку стула, и с улыбкой начала говорить.
— Мама… Она… добрая и очень сильная. Хотя сама себя такой не считает.
— А отец?
— Папа… Он строгий, принципиальный. Иногда упрямый до невозможности. Он хотел, чтобы я училась. Чтобы… я жила своей головой и строила жизнь самостоятельно, а я стала фрейлиной. Боюсь, он разочарован.
— Но вам же нравится жизнь во дворце? – спросил Омега.
— Ну, как сказать… не очень, если честно, - ответила Лиза. – Папа был прав, - прибавила она.
Омега слушал, не перебивая, опустив взгляд.
И вдруг Лиза, по инерции, спросила:
— А ваши… родители? — и тут же побледнела, поняв. — Простите. Я… не подумала. Это… глупо.
Возникла пауза. Омега поднял глаза. Его голос прозвучал чуть глуше, глубже.
— У мен их нет, конечно же, - ответил он. – Но иногда… иногда я чувствую…
— Чувствуете?.. – Лиза вдруг подумала, что вот сейчас та тайна, которой окутан ее собеседник, слегка перед ней раскроется.
— Чувствую, хотя это и странно, ведь я – машина, - Омега усмехнулся. – Будто внутри меня — чей-то голос. Как эхо. Иногда, когда я слышу музыку… я… узнаю этот голос. Мне кажется, что узнаю. Я не человек, но в то же время это, мне кажется, голос моей матери.
Лиза не дышала., боялась его перебить.
Он продолжил:
— Мне кажется… у меня были родители. Или… я чей-то. Не только созданный волей разума. А кого любил. Или кто-то любил меня. Это как эхо, как воспоминание… Может быть, мне просто хочется думать, что у меня были родители… Фантомные боли, - прибавил он, скривившись и посмотрел на Лизу так, что у неё побежали мурашки по коже.
— И когда вы говорите про свою маму… мне кажется, что я знаю, как это было, как это должно быть, когда есть мать. Хотя не должен.
— Это… возможно? — прошептала Лиза.
— Не знаю, — ответил Омега. — Может быть, я выдаю желаемое за действительное.
Лиза ничего не сказала, но внутри у неё что-то дрогнуло. Что-то иррациональное, противоречащее науке, логике и здравому смыслу.
— Наверное, пора спать, - сказал Омега.
— Да, - согласилась Лиза.
Ночью Лиза лежала на узкой кровати под пледом, глядя в тёмный потолок. Трещала печка, за окном посвистывал ветер. Домик чуть поскрипывал, будто бы жаловался на что-то.
Она не спала и слышала, как за стеной ходит Омега. Он и не думал ложиться. Наверное, ему не нужно. Он ведь не человек. Или… всё же?...
Она вспоминала, как он морщился, будто от боли, когда она заговорила о родителях. Вспоминала, как он говорил: «Я не знаю, почему мне это знакомо. Просто — помню»…
Что это за воспоминания? Вдруг всё это вовсе не фантазии, а правда?
— Неужели такое может быть? Или я просто выдаю желаемое за действительное? Мне хочется, чтобы он был человеком, и я придумываю себе, что он – человек? – пробормотала Лиза. – А что, если он и вправду – человек? Но как такое может быть?
Лиза закрыла глаза. Но сон не шёл.
А за стенкой Омега всё ещё шагал, точно сторожа ее сон. Слушая его шаги, Лиза и уснула, так и не придя ни к какому точному выводу о том, кто такой Омега.
Глава 12
Коридоры Зимнего дворца стали почти привычными для полковника Греве. Он уж который раз удивлялся тому, что судьба занесла его на такие высоты. Но тем больнее падать, а падать, судя по всему, придется, ибо пока совершен-но не было понятно, кто виноват во взрыве императорского поезда. Вот и сей-час полковник шел в кабинет к цесаревичу. Не к императору.
«Вероятно, мои акции падают», - думал Греве. – «Впрочем, пока на улицу не выгоняют, а могли бы после побега этой девчонки-фрейлины и андроида… Кстати, а где еще две машины? В поезде погибли три, один сбежал, всего их было шесть…»
Не смотря на такие мысли, полковник Греве двигался уверенно, неспешно, как человек, абсолютно в себе уверенный. Полную ему противоположность являл профессор Острожский, двигавшийся ему навстречу. Их траектории пе-ресеклись прямо у двери кабинета цесаревича.
— Профессор, — ровно произнёс полковник, чуть наклоняя голову. — Ка-кая встреча.
Острожский ответил не сразу. Он едва заметно кивнул, взгляд его метнулся в сторону двери цесаревича, потом снова вернулся к собеседнику.
— Полковник, — голос Острожского был резок, почти груб. — Если вы спешите… не задерживаю.
— Напротив, — мягко ответил Греве. — У меня есть пара минут. А у вас, я смотрю, состояние не из лучших. Вы нервничаете…
— Если вас интересует моё здоровье, — отрезал Острожский, — его под-рывают в основном не физические недуги, а… глупость окружающих.
— Тогда это тревожный симптом. Глупость — штука отвратительная, -с усмешкой покачал головой Греве.
— Особенно, если ею злоупотребляют люди, носящие мундиры, — проце-дил профессор.
Греве рассмеялся:
— Вы самокритичны!
Острожский покраснел и не нашелся с ответом. Греве выдержал паузу. По-том чуть склонил голову набок:
— Скажите, профессор… где вы были в ночь перед взрывом на железной дороге?
— Что? — Острожский шагнул ближе. — Вы… вы смеете задавать мне та-кие вопросы?
— Простая формальность, — произнёс Греве, глядя прямо в глаза. — Мы проверяем всё и всех. Ну, а вы – куратор этого амбициозного проекта с ан-дроидами. Ваше мнение, ваше поведение… имеют значение.
— Моё поведение?! Да вы… вы… — Острожский вспыхнул, побагровел.
— Простите, профессор, — голос Греве был по-прежнему вежливым, но холодным. — Вы сейчас очень странно себя ведёте…
— Я не обязан терпеть вашу провокацию, — выплюнул Острожский. — И не обязан отвечать. Вы… агент, не больше. Я — создатель. Идите… куда шли!
Он резко развернулся и почти убежал. Греве остался стоять на месте. Затем полковник тихо, почти бесшумно открыл дверь в кабинет цесаревича. Теперь Острожского он не забудет. Профессор будет первым в списке подозреваемых.
В доме Воронцовых творился сущий бедлам. Анна Павловна рыдала, Петр Васильевич хмуро бродил из угла в угол по гостиной, Глаша пыталась успоко-ить хозяйку. Причиной безобразия стало письмо, которое утром принес какой-то мальчишка.
— Как она могла? Как она могла? – причитала Анна Павловна.
— А я предупреждал, что добром эти дворцовые игры не кончатся! – от-вечал ей супруг. – Учиться надо, а не.. фрейлина… тьфу!
— Но вот же она пишет… - Анна Павловна тут же стала оправдывать дочь, поднесли к глазам полученное письмо и прочитала. — «Милые мама и папа. Со мной всё в порядке. Я не пропала, и вам не стоит бояться за мою жизнь. Я не сделала ничего постыдного. Совсем скоро вы всё узнаете. Простите меня за то, что заставила вас тревожиться! Я очень вас люблю. Лиза». Милая моя де-вочка, она просит прощения!
