— Оставьте нас, — сказала она горничной, и та, понимающе кивнув, тихо прикрыла дверь.
Царевна усадила Лизу на диванчик, сама опустилась рядом и, сложив руки на коленях, посмотрела с таким видом, будто собиралась сообщить что-то особенно важное.
— Ваше Высочество, — начала Лиза, волнуясь, — такие приготовления навевают на меня тревогу…
Она нервно поправила волосы.
— Я же просила, — напомнила Елена с лёгким упрёком, — наедине звать меня Еленой.
— Елена, — поправилась Лиза, — ну что? Что случилось?
Царевна озорно и произнесла:
— Есть новости. И хорошие. Император и митрополит говорили с Омегой, про это мне рассказал брат. Будет суд Духовной консистории над Омегой.
Лиза растерянно моргнула:
— Суд? Но как? Что это может означать?
— Думаю, Омега вам лучше сам всё расскажет. Негоже такие новости передавать третьему лицу, — ответила Елена, чуть склоняя голову.
— Но… как он мне расскажет? — Лиза сжала пальцы. — Я не видела его и не знаю, как его найти.
Елена откинулась на спинку диванчика и, будто между прочим, сказала:
— Всё очень просто. Он сам сейчас будет здесь.
И в этот самый момент дверь в покои тихо отворилась. На пороге показался цесаревич Александр, а за ним стоял Омега.
Лиза вскочила, сделала пару быстрых шагов, но остановилась, будто перед невидимой чертой, и почувствовала, как лицо заливает краска.
Омега, однако, не стал колебаться — подошёл прямо к ней и взял её за руки. Его ладони были тёплыми, и это только усилило смятение.
— Думаю, нам стоит оставить их наедине, — сказал Александр, бросив взгляд на сестру.
Брат и сестра вышли в смежные покои, прикрыв за собой дверь.
В гостиной остались только двое — Лиза и Омега.
Лиза стояла, не зная, куда девать руки, но Омега, по-прежнему держа её за пальцы, мягко усадил ее на диван. Сам сел напротив, чуть подавшись вперёд — как человек, которому есть что сказать, но который не уверен, с чего начать.
— Лиза, — начал он спокойно, — я должен тебе рассказать… всё.
Она смотрела настороженно, и в её взгляде читалось: ну вот, опять какие-то тайны, что же делать?
— Ты только не пугайся, - Омега улыбнулся. – Всё не так страшно…
Лиза робко улыбнулась:
—Скорее говори, сил нет уже ждать, чем всё разрешится…
—Император, митрополит и мастер Ермолаев говорили со мной. Я узнал… кто я на самом деле.
Он замолчал, давая ей время осмыслить всё сказанное.
— Так кто же ты? — тихо спросила Лиза.
Омега опустил глаза, потом снова поднял на неё — прямо, без ухода.
— Я не андроид. Не машина. Моё тело создали с помощью технологий, но душа… моя душа настоящая. Это душа Матвея, сына мастера Ермолаева. Он погиб много лет назад. Император помог сохранить его душу и вложил её в это тело.
Лиза молчала, медленно моргая, будто старалась переварить услышанное.
— Поначалу я был, как другие, — продолжил он, — просто механизм, только живой. Но потом… после встречи с тобой всё стало меняться. Душа… проснулась. Появились чувства, воспоминания, реакции.
Он чуть усмехнулся — скорее себе, чем ей.
— Император сказал: я формально андроид, но фактически — человек. И теперь… будет суд Духовной консистории.
— Суд? — Лиза вздрогнула. — Зачем?
— Чтобы церковь признала меня человеком. Чтобы никто никогда не смог усомниться. Это должно быть публично, при иерархах и при людях.
— А если… — она запнулась, — если они решат иначе?
Омега на секунду отвёл взгляд.
— Тогда… всё закончится.
В комнате повисла тишина, нарушаемая только тиканьем часов. Лиза смотрела на него, и в её глазах уже не было только страха — там было что-то, похожее на упрямство.
— Я всё равно верю, — сказала она тихо. — Ты — человек. И я сделаю всё, чтобы помочь тебе.
Омега сжал её руки чуть крепче и кивнул, будто принял это как клятву.
Лиза чуть отвернулась, будто хотела скрыть, что глаза у неё блестят. Омега всё ещё держал её за руки, и она чувствовала это тепло — уже привычное, тихое, надёжное.
— Я всё равно верю, — повторила она чуть громче, чем собиралась. — И не дам никому тебя… отнять.
Он медленно улыбнулся. Не так, как раньше, не растерянно и не вежливо, а как человек, которому только что сказали что-то очень важное.
— Лиза… — произнёс он её имя так, будто пробовал его на вкус.
Она подняла глаза и встретилась с его взглядом. В нём не было ни тени привычной осторожности — только чистая, спокойная уверенность, и это её почему-то обезоружило.
— Знаешь, — тихо сказал он, — если бы мне пришлось снова пройти всё… я бы согласился. Лишь бы снова увидеть тебя.
Её сердце пропустило удар. Всё остальное вдруг стало неважно.
— И я… — начала она, но договорить не смогла.
Он потянулся ближе, очень медленно, словно давая ей время передумать. Она не отстранилась.
И тогда их губы встретились — осторожно, будто пробуя друг друга, но с тем самым внутренним узнаваниям, от которого у Лизы перехватило дыхание.
Поцелуй был тёплым и тихим, но в нём чувствовалось что-то большее — обещание, что всё только начинается.
Лиза едва успела отстраниться, когда в смежной комнате послышалось приглушённое покашливание.
— Думаю, они уже всё обсудили, — донёсся голос цесаревны Елены, в котором звучала откровенная, очень дружеская насмешка.
— Полагаю, почти всё, — добавил Александр, явно наслаждаясь моментом.
Дверь в гостиную распахнулась, и брат с сестрой вошли с видом людей, которые совершенно случайно стали свидетелями чего-то интересного, но пытаются это скрыть.
Елена скользнула взглядом по Лизе, и у неё на лице мелькнула такая весёлая улыбка, что Лиза поняла — от этой женщины секретов не спрячешь.
— Ну что ж, — царевна села в кресло, — надеюсь, новости вы обсудили обстоятельно.
Омега, как ни странно, выглядел почти невозмутимым — только уголок губ чуть дёрнулся, выдавая его.
— Да, — ответил он ровно. — И пришли к общему мнению.
— Очень рад это слышать, — сухо сказал Александр, но в глазах у него плясали смешинки. — А то ведь иногда для согласия требуется… долгий обмен аргументами.
Лиза почувствовала, что краснеет снова — и решила, что в этот момент даже суд Духовной консистории показался бы ей меньшей пыткой.
Елена, поглядев на брата, вдруг перестала улыбаться и чуть подалась вперёд.
— Лиза, Омега, — начала она уже без насмешки, — вы понимаете, что впереди?
— Понимаем, — ответил Омега за них обоих.
Александр кивнул, сложив руки за спиной.
— Суд Духовной консистории — это не просто собрание старцев в рясах. Там будут иерархи, чьё слово весит больше, чем приказы иных генералов. Присутствие публики обеспечит то, что каждая реплика, каждый жест будут обсуждать во дворце, на улицах и даже на рынках. Будут журналисты и масса газетных публикаций.
— Слухи наполнят сначала столицу, а потом и страну, — мрачно заметила Елена.
— Именно, — согласился Александр. — Вам обоим придётся быть готовыми. И, Лиза… — он посмотрел на неё пристально, — на вас тоже будет смотреть весь Петербург.
Она чуть поёжилась, хотя в комнате было тепло.
— А если… — начала Лиза, но осеклась. – Я всё понимаю и ни отчего не отказываюсь, - решительно прибавила она.
— Если будет трудно, — сказал Омега, — мы выдержим. Вместе.
Сестра и брат обменялись быстрым взглядом, и Александр вдруг улыбнулся.
— Ну, если уж вместе… Тогда, пожалуй, есть шанс на чудо, как и сказал митрополит.
Елена встала, явно давая понять, что на сегодня разговор окончен.
— Отдохните, — сказала она, — впереди длинные дни.
На кухне в доме мастера Ермолаева было тихо. Самовар на краю стола едва слышно попыхивал, чашки были полны, и пар от чая поднимался тонкими нитями к потолку. Омега и Ермолаев сидели напротив друг друга и пили чай.
Всё началось с час назад, когда Омега пришёл в дом мастера. Ермолаев открыл сам, посторонился, пропуская гостя, и без лишних слов повёл его по коридору.
— Вот, — сказал он, остановившись у двери. — Комната Матвея.
Омега шагнул внутрь. На письменном столе лежала стопка книг, рядом чернильница с засохшим пером; на стуле — куртка, аккуратно перекинутая через спинку; на подоконнике — выцветшая деревянная модель корабля.
— Матвей очень любил море, — тихо сказал Ермолаев. — А ещё шахматы. Но математику терпеть не мог. Хотя считал быстро и хорошо и имел к ней способности.
—Я тоже люблю смотреть на море, - сказал Омега. – И не люблю цифры, хотя и считаю хорошо.
Они прошли дальше. Мастер рассказывал, что где стояло, что сын любил, а что нет. Казалось, что в доме всё было сохранено, как в тот день, когда Матвей был ещё жив.
— Даже книги на тех же местах, — добавил Ермолаев. — Мне казалось… что если переставлю, будет не то…
Омега слушал молча, но взгляд его скользил по вещам так, будто он пытался что-то вспомнить.
И вот теперь, на кухне они сидели за одним столом. В чашках остывал чай, на блюдце лежали нетронутые сушки. Ермолаев смотрел на Омегу пристально, будто пытался понять, Матвей ли перед ним или какой-то уже другой, но очень все равно родной человек?
— Конфет хочешь? – спросил Ермолаев.
Омега, улыбнувшись, кивнул и мастер радостно поднялся, чтобы поставить на стол вазочку с конфетами. Матвей ведь всегда пил чай с конфетами!
Раздался стук в дверь — громкий, требовательный. Ермолаев поднял голову.
— Кто бы это мог быть? — пробормотал он, отставляя чашку. — Я никого не жду.
Он вышел в коридор и отворил дверь. На пороге стояли доктор Семашин и незнакомый полноватый господин с густой тёмной бородой и ясными, чуть прищуренными глазами.
— Вот, Георгий Матвеевич, — с ходу сказал Семашин, — не мог удержать! Господин Плевако так умолял меня привести его к вам, что я… э-э… нарушил все мыслимые приличия!
— Позвольте рекомендоваться, Фёдор Никифорович Плевако, адвокат, — с лёгким поклоном представился незнакомец. Голос у него был глубокий, чуть певучий, с лёгкой интонацией оратора, привыкшего держать зал в напряжении.
—Очень приятно, - ответил мастер.
Ермолаев, всё ещё немного растерянный, пригласил обоих войти. Они прошли на кухню, где за столом сидел Омега.
— Так вот вы какой, — Плевако окинул Омегу внимательным взглядом, но в глазах у него не было ни тени недоверия, только живой интерес. — Человек, о котором сейчас говорят не меньше, чем о самой императорской фамилии.
Омега поднялся, слегка поклонился.
— Садитесь, — предложил Ермолаев, ставя ещё одну чашку на стол.
Плевако опустился на стул, но даже сидя держался так, словно выступал на публике.
— Я всё знаю о вашем деле, — начал он, и в его голосе звучала уверенность, способная успокоить кого угодно. — И позвольте сказать: я почту за честь защищать вас.
— Вы уверены, что хотите взяться? — осторожно спросил Омега, словно проверяя, понимает ли собеседник, на что идёт.
— Мой милый друг, — Плевако чуть склонил голову набок, — я привык защищать тех, кого обвиняют в самом невероятном. И, смею заметить, выигрывать. Вы же знаете, - с легким хвастовством сказал он, - у меня нет дела, в котором я не нашёл бы слова, способного достучаться даже до самого каменного сердца.
Семашин, который всё это время стоял у двери, виновато сказал:
— Георгий Матвеевич, простите, что привёл его без предупреждения. Но, честное слово, он меня бы не отпустил, пока мы сюда не дошли.
Ермолаев только махнул рукой:
— Да уж… теперь вижу, что спорить было бы бесполезно.
— И правильно, — одобрительно кивнул Плевако, снова обращаясь к Омеге. — Я сделаю всё, чтобы вы выиграли в суде. Мы разложим обвинения по косточкам, обратим каждое слово в вашу пользу. И, главное, сделаем это так, чтобы вся публика видела: перед ними не машина, а человек.
Омега смотрел на него внимательно, словно пытаясь оценить — эта уверенность показная или настоящая. И, похоже, нашёл в голосе Плевако ту самую ноту, которая не фальшивит.
— Хорошо, — тихо сказал он. — Я согласен.
— Отлично! — Плевако вскочил, и в этот момент в нём явственно проступил темперамент, который он всегда демонстрировал в зале суда: быстрый жест, искра в глазах, широкая улыбка. — Вот увидите, мы их переиграем!
Семашин, заметив, что дело решено, довольно потер руки.
— Ну, тогда мы не будем мешать, — сказал он, вставая. — Нам ещё кое-куда нужно заглянуть.
Плевако пожал руку Омеге крепко, почти по-товарищески, и с тем же напором обратился Ермолаеву.
— Держитесь, мастер. Теперь у нас есть общее дело.
Когда за гостями закрылась дверь, Ермолаев остался стоять в коридоре. На лице его было то редкое выражение, когда вместе сливаются и тревога, и светлая надежда.
— Может, и вправду выиграем, — пробормотал он, возвращаясь на кухню. – Уж больно он шебутной…
—Я слышал о Плевако и довольно много, - сказал Омега. – Думаю, он недаром пришел сюда.
—Считаешь, ему под силу выиграть суд?
—Уверен…
—Ну, дай то Бог…
Плевако шагал по улице рядом с Семашиным, энергично размахивая руками и активно и громко говоря.
— Знаешь, Алексей Евграфович, — начал он с улыбкой, — я всегда любил такие дела. Не потому, что легкие, а потому, что вкусные. Тут нам и общественный резонанс, и моральная дилемма… а главное, публика, которая просто тает, когда видит, как я ставлю обвинение с ног на голову!
Семашин только посмеивался в ответ, чуть опасливо поглядывая на собеседника.
— Представляешь, сколько газетных заголовков будет? — продолжал Плевако, почти напевая, словно сочинял театральный сценарий: — «Адвокат Плевако защищает Омегу: человек или машина? Суд переворачивает общественное мнение!» — он сделал театральный жест рукой, будто бы ставя в воздухе восклицательный знак.
— Шутки, шутки… — пробормотал Семашин, — но всё же, это очень серьёзное дело…
— Ах, серьёзное, да! — воскликнул Плевако, слегка подскакивая на месте. — Я уже вижу стратегию! Начнём с того, что подчеркнём человечность нашего клиента. Не просто докажем, что он человек… мы заставим всех почувствовать, что перед ними живое существо! И никакой «машины», ни в коем случае! Мы покажем, что такое живой человек! Проведем водораздел между живым и неживым, будет максимально убедительны!
Он остановился, наклонился к Семашину, и понизил голос до игривого шепота:
— А дальше… ну, тут нужно аккуратно. Мы разберём каждое слово обвинения на мелкие кусочки. И знаешь что? Каждое их слово, каждый намёк — всё это будет работать на нас. Поверь, публика обожает, когда её немного «поводят за нос», а в итоге вынуждают признать очевидное.
Семашин кивнул, всё больше удивляясь, насколько легко и одновременно продуманно шёл поток мыслей Плевако.
— А сам процесс? — осторожно спросил он. — У вас будет возможность…
— Возможность? — перебил его Плевако и рассмеялся. — Мой дорогой друг! Возможности у нас не просто будут. Мы их создадим. Так сказать, сконструируем! Каждый свидетель, каждый документ — всё под нашим абсолютным контролем, поверь мне! Ну, а я, как дирижёр, приведу этот оркестр к апофеозу. Как господин Чайковский в «Спящей красавице»! Та-та-та-та-там та-та-та-та-та-та-ам! – пропел Плевако. – И Омега выйдет из зала суда не только оправданным, но и героем общественного мнения!
Он снова засмеялся, уже себе под нос, словно предвкушая весь спектакль в мельчайших деталях. Семашин посмеивался вместе с ним, с ощущением, что попал в водоворот энергии, который Плевако умело превратил в план действий.
— А теперь, — Плевако вдруг встал, как вкопанный, и резко сменил тон на деловой, — нам нужно будет, уже собрав всю информацию, встретиться с Омегой еще раз и обсудить все детали. Каждое слово, каждая эмоция — всё важно.
Царевна усадила Лизу на диванчик, сама опустилась рядом и, сложив руки на коленях, посмотрела с таким видом, будто собиралась сообщить что-то особенно важное.
— Ваше Высочество, — начала Лиза, волнуясь, — такие приготовления навевают на меня тревогу…
Она нервно поправила волосы.
— Я же просила, — напомнила Елена с лёгким упрёком, — наедине звать меня Еленой.
— Елена, — поправилась Лиза, — ну что? Что случилось?
Царевна озорно и произнесла:
— Есть новости. И хорошие. Император и митрополит говорили с Омегой, про это мне рассказал брат. Будет суд Духовной консистории над Омегой.
Лиза растерянно моргнула:
— Суд? Но как? Что это может означать?
— Думаю, Омега вам лучше сам всё расскажет. Негоже такие новости передавать третьему лицу, — ответила Елена, чуть склоняя голову.
— Но… как он мне расскажет? — Лиза сжала пальцы. — Я не видела его и не знаю, как его найти.
Елена откинулась на спинку диванчика и, будто между прочим, сказала:
— Всё очень просто. Он сам сейчас будет здесь.
И в этот самый момент дверь в покои тихо отворилась. На пороге показался цесаревич Александр, а за ним стоял Омега.
Лиза вскочила, сделала пару быстрых шагов, но остановилась, будто перед невидимой чертой, и почувствовала, как лицо заливает краска.
Омега, однако, не стал колебаться — подошёл прямо к ней и взял её за руки. Его ладони были тёплыми, и это только усилило смятение.
— Думаю, нам стоит оставить их наедине, — сказал Александр, бросив взгляд на сестру.
Брат и сестра вышли в смежные покои, прикрыв за собой дверь.
В гостиной остались только двое — Лиза и Омега.
Лиза стояла, не зная, куда девать руки, но Омега, по-прежнему держа её за пальцы, мягко усадил ее на диван. Сам сел напротив, чуть подавшись вперёд — как человек, которому есть что сказать, но который не уверен, с чего начать.
— Лиза, — начал он спокойно, — я должен тебе рассказать… всё.
Она смотрела настороженно, и в её взгляде читалось: ну вот, опять какие-то тайны, что же делать?
— Ты только не пугайся, - Омега улыбнулся. – Всё не так страшно…
Лиза робко улыбнулась:
—Скорее говори, сил нет уже ждать, чем всё разрешится…
—Император, митрополит и мастер Ермолаев говорили со мной. Я узнал… кто я на самом деле.
Он замолчал, давая ей время осмыслить всё сказанное.
— Так кто же ты? — тихо спросила Лиза.
Омега опустил глаза, потом снова поднял на неё — прямо, без ухода.
— Я не андроид. Не машина. Моё тело создали с помощью технологий, но душа… моя душа настоящая. Это душа Матвея, сына мастера Ермолаева. Он погиб много лет назад. Император помог сохранить его душу и вложил её в это тело.
Лиза молчала, медленно моргая, будто старалась переварить услышанное.
— Поначалу я был, как другие, — продолжил он, — просто механизм, только живой. Но потом… после встречи с тобой всё стало меняться. Душа… проснулась. Появились чувства, воспоминания, реакции.
Он чуть усмехнулся — скорее себе, чем ей.
— Император сказал: я формально андроид, но фактически — человек. И теперь… будет суд Духовной консистории.
— Суд? — Лиза вздрогнула. — Зачем?
— Чтобы церковь признала меня человеком. Чтобы никто никогда не смог усомниться. Это должно быть публично, при иерархах и при людях.
— А если… — она запнулась, — если они решат иначе?
Омега на секунду отвёл взгляд.
— Тогда… всё закончится.
В комнате повисла тишина, нарушаемая только тиканьем часов. Лиза смотрела на него, и в её глазах уже не было только страха — там было что-то, похожее на упрямство.
— Я всё равно верю, — сказала она тихо. — Ты — человек. И я сделаю всё, чтобы помочь тебе.
Омега сжал её руки чуть крепче и кивнул, будто принял это как клятву.
Лиза чуть отвернулась, будто хотела скрыть, что глаза у неё блестят. Омега всё ещё держал её за руки, и она чувствовала это тепло — уже привычное, тихое, надёжное.
— Я всё равно верю, — повторила она чуть громче, чем собиралась. — И не дам никому тебя… отнять.
Он медленно улыбнулся. Не так, как раньше, не растерянно и не вежливо, а как человек, которому только что сказали что-то очень важное.
— Лиза… — произнёс он её имя так, будто пробовал его на вкус.
Она подняла глаза и встретилась с его взглядом. В нём не было ни тени привычной осторожности — только чистая, спокойная уверенность, и это её почему-то обезоружило.
— Знаешь, — тихо сказал он, — если бы мне пришлось снова пройти всё… я бы согласился. Лишь бы снова увидеть тебя.
Её сердце пропустило удар. Всё остальное вдруг стало неважно.
— И я… — начала она, но договорить не смогла.
Он потянулся ближе, очень медленно, словно давая ей время передумать. Она не отстранилась.
И тогда их губы встретились — осторожно, будто пробуя друг друга, но с тем самым внутренним узнаваниям, от которого у Лизы перехватило дыхание.
Поцелуй был тёплым и тихим, но в нём чувствовалось что-то большее — обещание, что всё только начинается.
Лиза едва успела отстраниться, когда в смежной комнате послышалось приглушённое покашливание.
— Думаю, они уже всё обсудили, — донёсся голос цесаревны Елены, в котором звучала откровенная, очень дружеская насмешка.
— Полагаю, почти всё, — добавил Александр, явно наслаждаясь моментом.
Дверь в гостиную распахнулась, и брат с сестрой вошли с видом людей, которые совершенно случайно стали свидетелями чего-то интересного, но пытаются это скрыть.
Елена скользнула взглядом по Лизе, и у неё на лице мелькнула такая весёлая улыбка, что Лиза поняла — от этой женщины секретов не спрячешь.
— Ну что ж, — царевна села в кресло, — надеюсь, новости вы обсудили обстоятельно.
Омега, как ни странно, выглядел почти невозмутимым — только уголок губ чуть дёрнулся, выдавая его.
— Да, — ответил он ровно. — И пришли к общему мнению.
— Очень рад это слышать, — сухо сказал Александр, но в глазах у него плясали смешинки. — А то ведь иногда для согласия требуется… долгий обмен аргументами.
Лиза почувствовала, что краснеет снова — и решила, что в этот момент даже суд Духовной консистории показался бы ей меньшей пыткой.
Елена, поглядев на брата, вдруг перестала улыбаться и чуть подалась вперёд.
— Лиза, Омега, — начала она уже без насмешки, — вы понимаете, что впереди?
— Понимаем, — ответил Омега за них обоих.
Александр кивнул, сложив руки за спиной.
— Суд Духовной консистории — это не просто собрание старцев в рясах. Там будут иерархи, чьё слово весит больше, чем приказы иных генералов. Присутствие публики обеспечит то, что каждая реплика, каждый жест будут обсуждать во дворце, на улицах и даже на рынках. Будут журналисты и масса газетных публикаций.
— Слухи наполнят сначала столицу, а потом и страну, — мрачно заметила Елена.
— Именно, — согласился Александр. — Вам обоим придётся быть готовыми. И, Лиза… — он посмотрел на неё пристально, — на вас тоже будет смотреть весь Петербург.
Она чуть поёжилась, хотя в комнате было тепло.
— А если… — начала Лиза, но осеклась. – Я всё понимаю и ни отчего не отказываюсь, - решительно прибавила она.
— Если будет трудно, — сказал Омега, — мы выдержим. Вместе.
Сестра и брат обменялись быстрым взглядом, и Александр вдруг улыбнулся.
— Ну, если уж вместе… Тогда, пожалуй, есть шанс на чудо, как и сказал митрополит.
Елена встала, явно давая понять, что на сегодня разговор окончен.
— Отдохните, — сказала она, — впереди длинные дни.
На кухне в доме мастера Ермолаева было тихо. Самовар на краю стола едва слышно попыхивал, чашки были полны, и пар от чая поднимался тонкими нитями к потолку. Омега и Ермолаев сидели напротив друг друга и пили чай.
Всё началось с час назад, когда Омега пришёл в дом мастера. Ермолаев открыл сам, посторонился, пропуская гостя, и без лишних слов повёл его по коридору.
— Вот, — сказал он, остановившись у двери. — Комната Матвея.
Омега шагнул внутрь. На письменном столе лежала стопка книг, рядом чернильница с засохшим пером; на стуле — куртка, аккуратно перекинутая через спинку; на подоконнике — выцветшая деревянная модель корабля.
— Матвей очень любил море, — тихо сказал Ермолаев. — А ещё шахматы. Но математику терпеть не мог. Хотя считал быстро и хорошо и имел к ней способности.
—Я тоже люблю смотреть на море, - сказал Омега. – И не люблю цифры, хотя и считаю хорошо.
Они прошли дальше. Мастер рассказывал, что где стояло, что сын любил, а что нет. Казалось, что в доме всё было сохранено, как в тот день, когда Матвей был ещё жив.
— Даже книги на тех же местах, — добавил Ермолаев. — Мне казалось… что если переставлю, будет не то…
Омега слушал молча, но взгляд его скользил по вещам так, будто он пытался что-то вспомнить.
И вот теперь, на кухне они сидели за одним столом. В чашках остывал чай, на блюдце лежали нетронутые сушки. Ермолаев смотрел на Омегу пристально, будто пытался понять, Матвей ли перед ним или какой-то уже другой, но очень все равно родной человек?
— Конфет хочешь? – спросил Ермолаев.
Омега, улыбнувшись, кивнул и мастер радостно поднялся, чтобы поставить на стол вазочку с конфетами. Матвей ведь всегда пил чай с конфетами!
Раздался стук в дверь — громкий, требовательный. Ермолаев поднял голову.
— Кто бы это мог быть? — пробормотал он, отставляя чашку. — Я никого не жду.
Он вышел в коридор и отворил дверь. На пороге стояли доктор Семашин и незнакомый полноватый господин с густой тёмной бородой и ясными, чуть прищуренными глазами.
— Вот, Георгий Матвеевич, — с ходу сказал Семашин, — не мог удержать! Господин Плевако так умолял меня привести его к вам, что я… э-э… нарушил все мыслимые приличия!
— Позвольте рекомендоваться, Фёдор Никифорович Плевако, адвокат, — с лёгким поклоном представился незнакомец. Голос у него был глубокий, чуть певучий, с лёгкой интонацией оратора, привыкшего держать зал в напряжении.
—Очень приятно, - ответил мастер.
Ермолаев, всё ещё немного растерянный, пригласил обоих войти. Они прошли на кухню, где за столом сидел Омега.
— Так вот вы какой, — Плевако окинул Омегу внимательным взглядом, но в глазах у него не было ни тени недоверия, только живой интерес. — Человек, о котором сейчас говорят не меньше, чем о самой императорской фамилии.
Омега поднялся, слегка поклонился.
— Садитесь, — предложил Ермолаев, ставя ещё одну чашку на стол.
Плевако опустился на стул, но даже сидя держался так, словно выступал на публике.
— Я всё знаю о вашем деле, — начал он, и в его голосе звучала уверенность, способная успокоить кого угодно. — И позвольте сказать: я почту за честь защищать вас.
— Вы уверены, что хотите взяться? — осторожно спросил Омега, словно проверяя, понимает ли собеседник, на что идёт.
— Мой милый друг, — Плевако чуть склонил голову набок, — я привык защищать тех, кого обвиняют в самом невероятном. И, смею заметить, выигрывать. Вы же знаете, - с легким хвастовством сказал он, - у меня нет дела, в котором я не нашёл бы слова, способного достучаться даже до самого каменного сердца.
Семашин, который всё это время стоял у двери, виновато сказал:
— Георгий Матвеевич, простите, что привёл его без предупреждения. Но, честное слово, он меня бы не отпустил, пока мы сюда не дошли.
Ермолаев только махнул рукой:
— Да уж… теперь вижу, что спорить было бы бесполезно.
— И правильно, — одобрительно кивнул Плевако, снова обращаясь к Омеге. — Я сделаю всё, чтобы вы выиграли в суде. Мы разложим обвинения по косточкам, обратим каждое слово в вашу пользу. И, главное, сделаем это так, чтобы вся публика видела: перед ними не машина, а человек.
Омега смотрел на него внимательно, словно пытаясь оценить — эта уверенность показная или настоящая. И, похоже, нашёл в голосе Плевако ту самую ноту, которая не фальшивит.
— Хорошо, — тихо сказал он. — Я согласен.
— Отлично! — Плевако вскочил, и в этот момент в нём явственно проступил темперамент, который он всегда демонстрировал в зале суда: быстрый жест, искра в глазах, широкая улыбка. — Вот увидите, мы их переиграем!
Семашин, заметив, что дело решено, довольно потер руки.
— Ну, тогда мы не будем мешать, — сказал он, вставая. — Нам ещё кое-куда нужно заглянуть.
Плевако пожал руку Омеге крепко, почти по-товарищески, и с тем же напором обратился Ермолаеву.
— Держитесь, мастер. Теперь у нас есть общее дело.
Когда за гостями закрылась дверь, Ермолаев остался стоять в коридоре. На лице его было то редкое выражение, когда вместе сливаются и тревога, и светлая надежда.
— Может, и вправду выиграем, — пробормотал он, возвращаясь на кухню. – Уж больно он шебутной…
—Я слышал о Плевако и довольно много, - сказал Омега. – Думаю, он недаром пришел сюда.
—Считаешь, ему под силу выиграть суд?
—Уверен…
—Ну, дай то Бог…
Плевако шагал по улице рядом с Семашиным, энергично размахивая руками и активно и громко говоря.
— Знаешь, Алексей Евграфович, — начал он с улыбкой, — я всегда любил такие дела. Не потому, что легкие, а потому, что вкусные. Тут нам и общественный резонанс, и моральная дилемма… а главное, публика, которая просто тает, когда видит, как я ставлю обвинение с ног на голову!
Семашин только посмеивался в ответ, чуть опасливо поглядывая на собеседника.
— Представляешь, сколько газетных заголовков будет? — продолжал Плевако, почти напевая, словно сочинял театральный сценарий: — «Адвокат Плевако защищает Омегу: человек или машина? Суд переворачивает общественное мнение!» — он сделал театральный жест рукой, будто бы ставя в воздухе восклицательный знак.
— Шутки, шутки… — пробормотал Семашин, — но всё же, это очень серьёзное дело…
— Ах, серьёзное, да! — воскликнул Плевако, слегка подскакивая на месте. — Я уже вижу стратегию! Начнём с того, что подчеркнём человечность нашего клиента. Не просто докажем, что он человек… мы заставим всех почувствовать, что перед ними живое существо! И никакой «машины», ни в коем случае! Мы покажем, что такое живой человек! Проведем водораздел между живым и неживым, будет максимально убедительны!
Он остановился, наклонился к Семашину, и понизил голос до игривого шепота:
— А дальше… ну, тут нужно аккуратно. Мы разберём каждое слово обвинения на мелкие кусочки. И знаешь что? Каждое их слово, каждый намёк — всё это будет работать на нас. Поверь, публика обожает, когда её немного «поводят за нос», а в итоге вынуждают признать очевидное.
Семашин кивнул, всё больше удивляясь, насколько легко и одновременно продуманно шёл поток мыслей Плевако.
— А сам процесс? — осторожно спросил он. — У вас будет возможность…
— Возможность? — перебил его Плевако и рассмеялся. — Мой дорогой друг! Возможности у нас не просто будут. Мы их создадим. Так сказать, сконструируем! Каждый свидетель, каждый документ — всё под нашим абсолютным контролем, поверь мне! Ну, а я, как дирижёр, приведу этот оркестр к апофеозу. Как господин Чайковский в «Спящей красавице»! Та-та-та-та-там та-та-та-та-та-та-ам! – пропел Плевако. – И Омега выйдет из зала суда не только оправданным, но и героем общественного мнения!
Он снова засмеялся, уже себе под нос, словно предвкушая весь спектакль в мельчайших деталях. Семашин посмеивался вместе с ним, с ощущением, что попал в водоворот энергии, который Плевако умело превратил в план действий.
— А теперь, — Плевако вдруг встал, как вкопанный, и резко сменил тон на деловой, — нам нужно будет, уже собрав всю информацию, встретиться с Омегой еще раз и обсудить все детали. Каждое слово, каждая эмоция — всё важно.
