Она всё знала! Митчелл посмотрел на Сару, последняя плакала. К ней вернулись прежние черты теперь уже полностью. Митчелл не знал, как утешить свою жену. Её золотистые волосы перестали быть тусклыми, глаза вновь приобрели свой янтарный цвет.
Съехав с дороги, Митчелл обнял жену и принялся её успокаивать:
— Мы что-нибудь придумаем, милая. Я, что-нибудь придумаю. Обещаю тебе. Но, похоже, нам придётся вернуться, в отель.
— Нет, я не хочу, — девушка мотала копной волос, — не хочу. Эти сны... Они такие настоящие...
— На улице мороз. Мы долго не сможем тут находиться. Либо мы будем умирать каждую ночь... Снова и снова...
— Уж лучше так! — в сердцах бросила та.
VI
Вы когда-нибудь замерзали насмерть? Сара и Митчелл умирали от гипотермии? несколько раз...
Сначала мистер и миссис Кэмпбелл грелись в машине, ровно до тех пор, пока в бензобаке не стало пусто. Именно с этого момента внутрь машины скользил пробирающий до стука зубов холод. Супруги обнимались, накидывали плед поверх своих польт, которые достали из чемоданов. Кутали ноги в тёплые носки и свитера, что дарила мама Сары на Рождество. Даже пытались отогреться бутылкой виски, что Митчелл берёг на отдельный случай. Разумеется, алкоголь лишь усугублял их положение, но хотя бы от немного прогонял страх.
Ночью температура падала ещё градусов на семь. Наступала метель и, непрекращающийся снегопад, который делал лишь хуже. Похоже, погода пыталась заставить их вернуться в отель. Иногда казалось, что кто-то управляет стихией в этих местах. Этот кто-то издевается, дует на них с большой злобой и дьявольской иронией в виде снежных бурь. Мол, ничтожные люди не сравнятся с его могуществом. Хотелось пить, но это не являлось проблемой номер один. Беда заключалась в обратном. Крайне холодно справлять нужду под жёстким порывом натиска северного потока, поэтому они организовали нечто отхожего места на заднем сиденье авто в небольшое ведёрко из-под мороженого, в котором раньше хранились скрепки и прочая мелочь.
Это удивительно. Но никто не приходил за ними, хотя машина находились совсем неподалёку от самого? отеля. Митчелл считал — скорее всего, они знали, что уехать попросту не удастся и тихо ждали их самовольного возвращения. Это злило не больше того факта, что теперь они вынуждены сдаться во власть матери-природы.
Первыми замерзали кончики пальцев ног и рук. Митчелл грел Сару руками — тёр её руки в своих, прикладывал ладони облаченные в варежки к ее щекам. Кожа обоих через два часа становилась бледной. В связи с тем, что движение тел сводилось к минимуму ограничением пространства, холод понижал температуру организма быстрее обычного. Выйти на улицу и «размяться», значило попасть под метель и сильный ветрище, хотя супруги пробовали согреться по-всякому, и этот способ не являлся исключением.
Машину заметало по самые окна. Мороз глубже пробирался в салон автомобиля, намораживал стёкла, пластиковая панель становилась до боли холодной, если к ней прикоснуться более чем на пару секунд; кожаные сиденья мёрзло скрипели, и местами даже успели покрыться тонким едва заметным белым инеем. Вокруг лобового стекла автомобиля со временем тоже стал появляться лёд, который тут же покрывался белым налётом снега. Но машина — это всего лишь железяка.
— Это безумие... Что будет, если мы здесь просто умрём и не воскреснем? — спросил мужчина, дуя в ладони. Это был первый раз их сознательной смерти. Он уже считал плохой идеей – умереть от холода, но бросить жену не мог. Такого не случалось никогда, и не случиться впредь. Но слова как-то сами собой вырвались из его уст.
— Кажется, я и так уже мертва... А ты... Ты можешь пойти в отель или уехать, в конце концов, — дрожащим от холода голосом произносила девушка. Она и сама не знала, что лучше – страдать в отеле или умирать от холода на улице.
— Чтобы ты уснула на веки вечные? Нет, я не брошу тебя.
Людям внутри железяки приходилось хуже. Их мышцы становились слабее, губы дрожали и приобретали лёгкий цвет синевы, а лицо меняло свой привычный облик на почти белый цвет.
Ещё спустя несколько часов Мич начал теряться в пространстве, не понимая, где они находятся. Через какое-то время кожа теряла свою чувствительность, и её приходилось разминать с особым усердием, отчего тысяча иголок пронзала кожу. Ощущения походили на те, когда он просыпался поутру, а рука лежала в неестественной позиции и онемела. Только чувство намного сильнее и не проходящее, доводящее до паники. Теперь их уста имели явный синеватый с едва пробивающимся розовым оттенком цвет.
Мысли Сары тоже путались в голове. Ей неожиданно становилось жарко. Муж запрещал ей снимать с себя вещи в моменты, когда рассудок играл с ней злую шутку. Супруги всё же говорили друг с другом до последнего, пока их речь не становилась тягучей, заторможенной и бессвязной. Они говорили о доме, размышлли, куда можно было бы отправиться в путешествие, говорили о родных и близких; Мич шутил, насколько это возможно, чтобы хоть как-то отвлечься от мысли о скорой смерти. Иногда пара проваливалась в сон, а потом каждый при пробуждении будил другого. Страх, что кто-нибудь из них умрёт первым, казалось, был сильнее, чем страх перед собственной смертью. Сил становилось всё меньше и меньше. Они покидали их, как ночь покидала рассвет.
— Мне так холодно... — шептала Сара потресканными губами, дрожа всем телом, — так холодно...
— Я знаю, милая..., — отвечал муж, не в силах более согревать жену энергичными поглаживаниями.
Руки казались такими беспомощными, что при любой попытке поднять их они падали и требовали колоссальных усилий. Внутри каждого была абсолютная леденящая душу пустота. Мысли заканчивались, оставляя лишь одному слову коронованное место «холодно». Ледяные щупальца пробирались внутрь тела, пускали снежные спицы, как пускает дерево корни под землёй.
— Сара...
Жена толи вновь уснула, то ли потеряла сознание.
— Сара... — едва вновь повторил он и погрузился в сумрак, а жизнь покинула свою оболочку бренного тела.
Это происходило снова и снова. Они пробовали уходить в лес, что стоял напротив отеля. Им даже немного везло — на них не нападали дикие звери. Но исход всё же оставался один — смерть. Сколько могли они жгли костры, прятались под толщей снега, кутались в куртки. Хотелось есть, но вокруг лишь хвойные деревья и слепящий снег глаза. Да и какую еду они могли бы поесть в отеле? Казалось, лучше умереть голодной смертью, чем вернуться.
За окном показался рассвет. Опять воскрес... Сколько раз они смогут это переживать? Нужно искать другой выход, но какой? Тело ломило так, будто охвачено лихорадкой, глаза резал белёсый свет. Мужчина потёр рукой веки и прочистил горло. Возвращение в мир живых (если это можно так называть) не приносило приятных чувств или какой-то фееричной радости.
Митчелл окончательно пришёл в себя, но рядом с ним в этот раз никого не оказалось. Он осмотрелся вокруг, на заднее сиденье, но и там никого. Тогда его взор упёрся в окно автомобиля, из которого виднелась парадная дверь отеля. Последнее, что увидели его глаза – Сара входит в здание.
— Сара! — закричал он, будто та могла его слышать.
Дверь машины примёрзла, поэтому не хотела открываться. Мужчина обвёл взглядом салон в поисках пустой бутылки от виски, готовый уже разбить стекло, чтобы выбраться наружу. На панели лежал одинокий клочок бумаги от путеводителя, на полях которого виделось лишь одно слово, написанное рукой жены: «Уезжай».
Митчелл разозлённый, как стравленный бык тореадором, с удвоенной силой открыл дверь машины. Поскольку автомобиль завалило, казалось целой тонной снега, Мич едва не вывалился наружу, когда пытался выбраться наружу и упал в сугроб. Зачем? Зачем она ушла от него?
Мужчина сбросил с себя всю накинутую одежду, что лишь замедляла, поднялся и бросился за женой, превозмогая сугробы, которые намело за несколько дней. Его ноги тонули почти по бедро в белом пухе зимы.
— Сара! — раздавалось из уст вновь и вновь, надеясь, что супруга откроет дверь и вернётся к нему. — Сара! Чёрт бы тебя побрал!
Наконец, ему удалось выбраться к натоптанной тропинке и выбраться из этого цепкого и вязкого снежного киселя. Не обращая внимания, на то, что его одежда вымокла, липла холодным слоем к телу, Митчелл ринулся к дверям отеля. Кэмпбелл бежал не жалея ног, в надежде успеть не дать Саре совершить непоправимую ошибку. Они обязательно бы что-нибудь придумали! Он! Он бы придумал для неё как спастись!
– Сара! — рывком Мич открыл дверь и ворвался в вестибюль. Дверь с тяжёлым ударом захлопнулась за. Зимний зной частично зашёл следом и растворился на пороге. Мужчина добавил менее тихо, когда не увидел своей жены, — Сара...
На ресепшене никого не оказалось. Митчелл бросился наверх. Он пролетел в один миг все лестницы и все пролёты этого здания. Поднялся на третий этаж. Дошёл до их комнаты, но внутри тоже никого. В номере напротив – пусто. Комната Морены – пусто. Впрочем, как и любой другой номер. Сплошная пустота. Он открывал комнату за комнатой, но там его встречала лишь одиноко стоявшая мебель. «Этого не может быть!» — думалось ему, в отчаянии. Всё, абсолютно все номера в этом здании будто покинуты.
Тогда мужчина решил найти хотя бы Мосгуда или Морену, Хельгу в конце концов. Он кричал, звал, но в ответ лишь звенящая тишина. Когда Мич добежал до столовой, то злость объяла его. Казалось, огонь поднимался из глубины души и мог спалить здесь всё дотла, уничтожить каждый уголок этого прокля?того места. Митчелл поднял одну из ваз с живыми цветами и швырнул о пол. На полу образовалась лужица из воды. Цветы вместе с осколками вазы разлетелись на мелкие кусочки, звоном сопровождая сие разрушение. Так произошло со второй и третьей вазой, когда в его руки попала четвёртая, последняя ваза с гортензиями, он прорычал:
— Будьте вы все прокляты!
— Прекрати бить мои вазы! Мы и так прокляты! — прогремел громом голос Хельги, когда мужчина уже собирался швырнуть вазу в окно.
Развернувшись на пятках, Митчелл увидел хозяйку отеля. Последняя стояла в проходе между столовой и коридором. Женщина прошла на свет, к окнам и только сейчас мужчина заметил как уродливо и костляво её лицо и руки. Он будто смотрел на другого человека, с которым даже не был знаком.
— Где моя жена?! — спросил он, всё ещё не выпуская вазы из рук.
— Там, где ей и положено быть! — холодным тоном произнесла Хельга, а затем крикнула, — Джена!
В мгновенье ока в столовой оказалась Джена, которая без всяких приказаний кинулась собирать осколки. Девушка упала на колени, подняла передник и стала складывать туда битые осколки.
— Пожалуйста, скажи, где моя жена? — с болью в голосе спросил Мич.
— Она здесь. Здесь и останется. Ты можешь убираться. Ты мне наскучил, — ответила Хельга, смотря как бы сверху вниз, хоть и ростом была не выше Митчелла, — Джена, позаботься, чтобы вазы и цветы стояли на своих местах, а затем отдай мистеру Кэмпбеллу канистру с бензином.
— Да, мадам, — поднялась та с пола и сделала кивок, держа одной рукой передник.
Хельга развернулась и хотела даже уйти. Нет смысла говорить с презренным человечишкой сейчас. Не теперь. Теперь это всё не имеет смысла.
— Подожди, — умоляюще бросил Митчелл и поставил цветы на пол. Он пошёл следом за Хельгой, — ей здесь не место отпусти её.
— Ха!
— Пожалуйста. Она не заслуживает всего этого! Возьми меня!
Хельга резко остановилась, но не повернулась. Кажется, предложение заинтересовало её или заставило задуматься. Возможно, у него есть шанс, надежда.
— Возьми мою душу. Сара... Её место не здесь, как ты сказала... Сара если где-то и должна быть, то в раю, — Мич почувствовал огонёк надежды, — возьми мою душу.
Хельга зло рассмеялась. Митчелл не знал, как реагировать на такое поведение. Она смеялась так около минуты, вводя мужчину в состояние ужаса. Его надежда таяла, как мороженое в солнечный день на улице.
— Почему ты смеёшься?
Хельга повернулась лицом к мужчине, смотря с издёвкой:
— Ты уверен, что хочешь знать правду?
— Правду?
— О, мой дорого?й, боюсь, это разобьёт твоё сердце, — Хельга наигранно коснулась рукой места, где должно быть сердце в её груди. Митчелл сомневался, что в ней существует хоть что-то человеческое.
— Что бы она ни сделала! Она не может быть здесь!
— О, нет, нет. Она сделала кое-что очень-очень плохое. Очень!
— Господи, да что она могла сделать? — всплеснул руками Митчелл, — откинула снег на соседский газон? Не оплатила вовремя счета?
— Она убила себя!
— Она, что? — сначала его глаза широко раскрылись, а затем изо рта полетел смех. – Ты обезумела, что ли?
Хельга тоже рассмеялась. Некоторое время они смеялись, а затем лицо мужчины стало серьёзным и непроницаемым, в отличие от улыбающейся хозяйки отеля.
— Ты врёшь, мерзкое отродье, — теперь нотки презрения слышались в его стальном голосе.
— В самом деле? — Хельга изогнула правую бровь. — Гарм! Ко мне мальчик!
Из комнаты хозяйки отеля тяжёлой поступью шла трёхглавая собака — цербер. Его когти скреблись по паркету, царапая лакированную поверхность. Шерсть иссиня-чёрный переливалась в рассветном свете из окна. Псина огромных размеров надвигалась. Из двух пастей пса текла слюна, капая на пол, а в третьей пасти чья-то перепачканная кровью голова. Голова весела затылком к гостям, за волосы. Митчелл молил Бога, чтобы это была не голова Сары.
— Фу, Грам! Брось свою игрушку, — скомандовала Хельга, и пёс тут же отреагировал на приказ.
В стену полетела голова, в которой Митчелл едва узнал Морену. Видимо, её наказали за них... Сердце Митчелла больно сжалось. Бедная девочка... Что она пережила? Он не сводил взгляда оттого места, где лежала часть Морены.
— Гарм! Взять его! — послышалась новая команда.
Митчелл не успел сообразить, как оказался на полу, а большущая трёхголовая псина схватила одной из пастей и грозно рычала. Мич принялся отбиваться от чудища. Сердце бешено билось в груди. Грам щёлкнул одной из свободных челюстей прямо у лица мужчины.
— Гарм! Осторожнее с его лицом! Не повреди глаза, они ему будут нужны, — сказала хозяйка отеля и пошла в коридор, — Сюда, Гарм!
Митчелл перестал бороться, поняв всю бессмысленность этой затеи. Одна из голов была вне посредственной близости от его шеи. Собака тащила человека за ногу, следуя за хозяйкой. На одном из порогов Мич даже получил ушиб головой. Он лишь мог наблюдать, как огромный пёс тянул его тело, словно вещь вдоль коридора, за ресепшен. Модгуд стоял на месте и провожал постояльца брезгливым взглядом. Эти глаза говорили: «Тебе нечего здесь делать!». В этот раз его не поднимали наверх, а спускали в подвал. Тупая боль пронзила спину, когда его протащили волоком по лестнице вниз. Лопатки ныли от каждой ступени на пути. Но эта боль — ничто, лишь увидеть Сару.
Съехав с дороги, Митчелл обнял жену и принялся её успокаивать:
— Мы что-нибудь придумаем, милая. Я, что-нибудь придумаю. Обещаю тебе. Но, похоже, нам придётся вернуться, в отель.
— Нет, я не хочу, — девушка мотала копной волос, — не хочу. Эти сны... Они такие настоящие...
— На улице мороз. Мы долго не сможем тут находиться. Либо мы будем умирать каждую ночь... Снова и снова...
— Уж лучше так! — в сердцах бросила та.
Прода от 27.07.2025, 20:53
VI
Вы когда-нибудь замерзали насмерть? Сара и Митчелл умирали от гипотермии? несколько раз...
Сначала мистер и миссис Кэмпбелл грелись в машине, ровно до тех пор, пока в бензобаке не стало пусто. Именно с этого момента внутрь машины скользил пробирающий до стука зубов холод. Супруги обнимались, накидывали плед поверх своих польт, которые достали из чемоданов. Кутали ноги в тёплые носки и свитера, что дарила мама Сары на Рождество. Даже пытались отогреться бутылкой виски, что Митчелл берёг на отдельный случай. Разумеется, алкоголь лишь усугублял их положение, но хотя бы от немного прогонял страх.
Ночью температура падала ещё градусов на семь. Наступала метель и, непрекращающийся снегопад, который делал лишь хуже. Похоже, погода пыталась заставить их вернуться в отель. Иногда казалось, что кто-то управляет стихией в этих местах. Этот кто-то издевается, дует на них с большой злобой и дьявольской иронией в виде снежных бурь. Мол, ничтожные люди не сравнятся с его могуществом. Хотелось пить, но это не являлось проблемой номер один. Беда заключалась в обратном. Крайне холодно справлять нужду под жёстким порывом натиска северного потока, поэтому они организовали нечто отхожего места на заднем сиденье авто в небольшое ведёрко из-под мороженого, в котором раньше хранились скрепки и прочая мелочь.
Это удивительно. Но никто не приходил за ними, хотя машина находились совсем неподалёку от самого? отеля. Митчелл считал — скорее всего, они знали, что уехать попросту не удастся и тихо ждали их самовольного возвращения. Это злило не больше того факта, что теперь они вынуждены сдаться во власть матери-природы.
Первыми замерзали кончики пальцев ног и рук. Митчелл грел Сару руками — тёр её руки в своих, прикладывал ладони облаченные в варежки к ее щекам. Кожа обоих через два часа становилась бледной. В связи с тем, что движение тел сводилось к минимуму ограничением пространства, холод понижал температуру организма быстрее обычного. Выйти на улицу и «размяться», значило попасть под метель и сильный ветрище, хотя супруги пробовали согреться по-всякому, и этот способ не являлся исключением.
Машину заметало по самые окна. Мороз глубже пробирался в салон автомобиля, намораживал стёкла, пластиковая панель становилась до боли холодной, если к ней прикоснуться более чем на пару секунд; кожаные сиденья мёрзло скрипели, и местами даже успели покрыться тонким едва заметным белым инеем. Вокруг лобового стекла автомобиля со временем тоже стал появляться лёд, который тут же покрывался белым налётом снега. Но машина — это всего лишь железяка.
— Это безумие... Что будет, если мы здесь просто умрём и не воскреснем? — спросил мужчина, дуя в ладони. Это был первый раз их сознательной смерти. Он уже считал плохой идеей – умереть от холода, но бросить жену не мог. Такого не случалось никогда, и не случиться впредь. Но слова как-то сами собой вырвались из его уст.
— Кажется, я и так уже мертва... А ты... Ты можешь пойти в отель или уехать, в конце концов, — дрожащим от холода голосом произносила девушка. Она и сама не знала, что лучше – страдать в отеле или умирать от холода на улице.
— Чтобы ты уснула на веки вечные? Нет, я не брошу тебя.
Людям внутри железяки приходилось хуже. Их мышцы становились слабее, губы дрожали и приобретали лёгкий цвет синевы, а лицо меняло свой привычный облик на почти белый цвет.
Ещё спустя несколько часов Мич начал теряться в пространстве, не понимая, где они находятся. Через какое-то время кожа теряла свою чувствительность, и её приходилось разминать с особым усердием, отчего тысяча иголок пронзала кожу. Ощущения походили на те, когда он просыпался поутру, а рука лежала в неестественной позиции и онемела. Только чувство намного сильнее и не проходящее, доводящее до паники. Теперь их уста имели явный синеватый с едва пробивающимся розовым оттенком цвет.
Мысли Сары тоже путались в голове. Ей неожиданно становилось жарко. Муж запрещал ей снимать с себя вещи в моменты, когда рассудок играл с ней злую шутку. Супруги всё же говорили друг с другом до последнего, пока их речь не становилась тягучей, заторможенной и бессвязной. Они говорили о доме, размышлли, куда можно было бы отправиться в путешествие, говорили о родных и близких; Мич шутил, насколько это возможно, чтобы хоть как-то отвлечься от мысли о скорой смерти. Иногда пара проваливалась в сон, а потом каждый при пробуждении будил другого. Страх, что кто-нибудь из них умрёт первым, казалось, был сильнее, чем страх перед собственной смертью. Сил становилось всё меньше и меньше. Они покидали их, как ночь покидала рассвет.
— Мне так холодно... — шептала Сара потресканными губами, дрожа всем телом, — так холодно...
— Я знаю, милая..., — отвечал муж, не в силах более согревать жену энергичными поглаживаниями.
Руки казались такими беспомощными, что при любой попытке поднять их они падали и требовали колоссальных усилий. Внутри каждого была абсолютная леденящая душу пустота. Мысли заканчивались, оставляя лишь одному слову коронованное место «холодно». Ледяные щупальца пробирались внутрь тела, пускали снежные спицы, как пускает дерево корни под землёй.
— Сара...
Жена толи вновь уснула, то ли потеряла сознание.
— Сара... — едва вновь повторил он и погрузился в сумрак, а жизнь покинула свою оболочку бренного тела.
Это происходило снова и снова. Они пробовали уходить в лес, что стоял напротив отеля. Им даже немного везло — на них не нападали дикие звери. Но исход всё же оставался один — смерть. Сколько могли они жгли костры, прятались под толщей снега, кутались в куртки. Хотелось есть, но вокруг лишь хвойные деревья и слепящий снег глаза. Да и какую еду они могли бы поесть в отеле? Казалось, лучше умереть голодной смертью, чем вернуться.
За окном показался рассвет. Опять воскрес... Сколько раз они смогут это переживать? Нужно искать другой выход, но какой? Тело ломило так, будто охвачено лихорадкой, глаза резал белёсый свет. Мужчина потёр рукой веки и прочистил горло. Возвращение в мир живых (если это можно так называть) не приносило приятных чувств или какой-то фееричной радости.
Митчелл окончательно пришёл в себя, но рядом с ним в этот раз никого не оказалось. Он осмотрелся вокруг, на заднее сиденье, но и там никого. Тогда его взор упёрся в окно автомобиля, из которого виднелась парадная дверь отеля. Последнее, что увидели его глаза – Сара входит в здание.
— Сара! — закричал он, будто та могла его слышать.
Дверь машины примёрзла, поэтому не хотела открываться. Мужчина обвёл взглядом салон в поисках пустой бутылки от виски, готовый уже разбить стекло, чтобы выбраться наружу. На панели лежал одинокий клочок бумаги от путеводителя, на полях которого виделось лишь одно слово, написанное рукой жены: «Уезжай».
Митчелл разозлённый, как стравленный бык тореадором, с удвоенной силой открыл дверь машины. Поскольку автомобиль завалило, казалось целой тонной снега, Мич едва не вывалился наружу, когда пытался выбраться наружу и упал в сугроб. Зачем? Зачем она ушла от него?
Мужчина сбросил с себя всю накинутую одежду, что лишь замедляла, поднялся и бросился за женой, превозмогая сугробы, которые намело за несколько дней. Его ноги тонули почти по бедро в белом пухе зимы.
— Сара! — раздавалось из уст вновь и вновь, надеясь, что супруга откроет дверь и вернётся к нему. — Сара! Чёрт бы тебя побрал!
Наконец, ему удалось выбраться к натоптанной тропинке и выбраться из этого цепкого и вязкого снежного киселя. Не обращая внимания, на то, что его одежда вымокла, липла холодным слоем к телу, Митчелл ринулся к дверям отеля. Кэмпбелл бежал не жалея ног, в надежде успеть не дать Саре совершить непоправимую ошибку. Они обязательно бы что-нибудь придумали! Он! Он бы придумал для неё как спастись!
– Сара! — рывком Мич открыл дверь и ворвался в вестибюль. Дверь с тяжёлым ударом захлопнулась за. Зимний зной частично зашёл следом и растворился на пороге. Мужчина добавил менее тихо, когда не увидел своей жены, — Сара...
На ресепшене никого не оказалось. Митчелл бросился наверх. Он пролетел в один миг все лестницы и все пролёты этого здания. Поднялся на третий этаж. Дошёл до их комнаты, но внутри тоже никого. В номере напротив – пусто. Комната Морены – пусто. Впрочем, как и любой другой номер. Сплошная пустота. Он открывал комнату за комнатой, но там его встречала лишь одиноко стоявшая мебель. «Этого не может быть!» — думалось ему, в отчаянии. Всё, абсолютно все номера в этом здании будто покинуты.
Тогда мужчина решил найти хотя бы Мосгуда или Морену, Хельгу в конце концов. Он кричал, звал, но в ответ лишь звенящая тишина. Когда Мич добежал до столовой, то злость объяла его. Казалось, огонь поднимался из глубины души и мог спалить здесь всё дотла, уничтожить каждый уголок этого прокля?того места. Митчелл поднял одну из ваз с живыми цветами и швырнул о пол. На полу образовалась лужица из воды. Цветы вместе с осколками вазы разлетелись на мелкие кусочки, звоном сопровождая сие разрушение. Так произошло со второй и третьей вазой, когда в его руки попала четвёртая, последняя ваза с гортензиями, он прорычал:
— Будьте вы все прокляты!
— Прекрати бить мои вазы! Мы и так прокляты! — прогремел громом голос Хельги, когда мужчина уже собирался швырнуть вазу в окно.
Развернувшись на пятках, Митчелл увидел хозяйку отеля. Последняя стояла в проходе между столовой и коридором. Женщина прошла на свет, к окнам и только сейчас мужчина заметил как уродливо и костляво её лицо и руки. Он будто смотрел на другого человека, с которым даже не был знаком.
— Где моя жена?! — спросил он, всё ещё не выпуская вазы из рук.
— Там, где ей и положено быть! — холодным тоном произнесла Хельга, а затем крикнула, — Джена!
В мгновенье ока в столовой оказалась Джена, которая без всяких приказаний кинулась собирать осколки. Девушка упала на колени, подняла передник и стала складывать туда битые осколки.
— Пожалуйста, скажи, где моя жена? — с болью в голосе спросил Мич.
— Она здесь. Здесь и останется. Ты можешь убираться. Ты мне наскучил, — ответила Хельга, смотря как бы сверху вниз, хоть и ростом была не выше Митчелла, — Джена, позаботься, чтобы вазы и цветы стояли на своих местах, а затем отдай мистеру Кэмпбеллу канистру с бензином.
— Да, мадам, — поднялась та с пола и сделала кивок, держа одной рукой передник.
Хельга развернулась и хотела даже уйти. Нет смысла говорить с презренным человечишкой сейчас. Не теперь. Теперь это всё не имеет смысла.
— Подожди, — умоляюще бросил Митчелл и поставил цветы на пол. Он пошёл следом за Хельгой, — ей здесь не место отпусти её.
— Ха!
— Пожалуйста. Она не заслуживает всего этого! Возьми меня!
Хельга резко остановилась, но не повернулась. Кажется, предложение заинтересовало её или заставило задуматься. Возможно, у него есть шанс, надежда.
— Возьми мою душу. Сара... Её место не здесь, как ты сказала... Сара если где-то и должна быть, то в раю, — Мич почувствовал огонёк надежды, — возьми мою душу.
Хельга зло рассмеялась. Митчелл не знал, как реагировать на такое поведение. Она смеялась так около минуты, вводя мужчину в состояние ужаса. Его надежда таяла, как мороженое в солнечный день на улице.
— Почему ты смеёшься?
Хельга повернулась лицом к мужчине, смотря с издёвкой:
— Ты уверен, что хочешь знать правду?
— Правду?
— О, мой дорого?й, боюсь, это разобьёт твоё сердце, — Хельга наигранно коснулась рукой места, где должно быть сердце в её груди. Митчелл сомневался, что в ней существует хоть что-то человеческое.
— Что бы она ни сделала! Она не может быть здесь!
— О, нет, нет. Она сделала кое-что очень-очень плохое. Очень!
— Господи, да что она могла сделать? — всплеснул руками Митчелл, — откинула снег на соседский газон? Не оплатила вовремя счета?
— Она убила себя!
— Она, что? — сначала его глаза широко раскрылись, а затем изо рта полетел смех. – Ты обезумела, что ли?
Хельга тоже рассмеялась. Некоторое время они смеялись, а затем лицо мужчины стало серьёзным и непроницаемым, в отличие от улыбающейся хозяйки отеля.
— Ты врёшь, мерзкое отродье, — теперь нотки презрения слышались в его стальном голосе.
— В самом деле? — Хельга изогнула правую бровь. — Гарм! Ко мне мальчик!
Из комнаты хозяйки отеля тяжёлой поступью шла трёхглавая собака — цербер. Его когти скреблись по паркету, царапая лакированную поверхность. Шерсть иссиня-чёрный переливалась в рассветном свете из окна. Псина огромных размеров надвигалась. Из двух пастей пса текла слюна, капая на пол, а в третьей пасти чья-то перепачканная кровью голова. Голова весела затылком к гостям, за волосы. Митчелл молил Бога, чтобы это была не голова Сары.
— Фу, Грам! Брось свою игрушку, — скомандовала Хельга, и пёс тут же отреагировал на приказ.
В стену полетела голова, в которой Митчелл едва узнал Морену. Видимо, её наказали за них... Сердце Митчелла больно сжалось. Бедная девочка... Что она пережила? Он не сводил взгляда оттого места, где лежала часть Морены.
— Гарм! Взять его! — послышалась новая команда.
Митчелл не успел сообразить, как оказался на полу, а большущая трёхголовая псина схватила одной из пастей и грозно рычала. Мич принялся отбиваться от чудища. Сердце бешено билось в груди. Грам щёлкнул одной из свободных челюстей прямо у лица мужчины.
— Гарм! Осторожнее с его лицом! Не повреди глаза, они ему будут нужны, — сказала хозяйка отеля и пошла в коридор, — Сюда, Гарм!
Митчелл перестал бороться, поняв всю бессмысленность этой затеи. Одна из голов была вне посредственной близости от его шеи. Собака тащила человека за ногу, следуя за хозяйкой. На одном из порогов Мич даже получил ушиб головой. Он лишь мог наблюдать, как огромный пёс тянул его тело, словно вещь вдоль коридора, за ресепшен. Модгуд стоял на месте и провожал постояльца брезгливым взглядом. Эти глаза говорили: «Тебе нечего здесь делать!». В этот раз его не поднимали наверх, а спускали в подвал. Тупая боль пронзила спину, когда его протащили волоком по лестнице вниз. Лопатки ныли от каждой ступени на пути. Но эта боль — ничто, лишь увидеть Сару.
