В чём-то преподавание оказалось почище иных экзаменов. – Это если включать людей. Но о существовании двух из этих двенадцати мы узнали совсем недавно, буквально в последние десятилетия. Так что в любой день кто-нибудь может открыть и тринадцатую.
- Двенадцать… Символическое число, - задумчиво, я бы даже сказал – мечтательно, произнёс обладатель очков. – Двенадцать апостолов, двенадцать знаков зодиака, двенадцать месяцев…
- Что значит «двенадцать месяцев»? – вмешался здоровяк. – А тринадцатый куда подевался?
- Сказка старая есть с таким названием, - отозвался очкарик.
- На Земле – той, старой, - год состоит из двенадцати месяцев, - подсказал я.
- Ух ты! А которого у них нету? – осведомился толстяк с чисто детской непосредственностью.
- У них там вообще вся система другая, - уклончиво ответил я, не стремясь признаваться, что названий земных месяцев в действительности не знаю.
- А сколько у них дней в году?
- А сутки длиннее, чем у нас, или короче?
Одним словом, можно было сказать, что первый урок удался.
- Кто все эти люди? – спросил я у Раджера, вновь оказавшись в одном из служебных помещений.
Тюремщик помог мне снять «пояс безопасности», у которого оказалась довольно-таки хитрая застёжка.
- Убийцы, - просто ответил он.
- Что, все?
Я недоверчиво вытаращил на него глаза.
- В той или иной степени. Только те, у кого нет отягчающих обстоятельств, таких отправляют в категорию «2». Рецидивисты, террористы, убийства с особой жестокостью – это всё не у нас. Политические тоже. А здесь – те, у кого дела попроще.
- И что, у них такие хорошие условия? Телевизор в камере, широкий выбор курсов, обед из трёх блюд?
Я кивнул в сторону кухни, мимо которой мы проходили всего несколько минут назад и из которой до сих пор тянулись вполне впечатляющие запахи.
Тюремщик усмехнулся с видом человека, понимающего что-то, чего не может пока уразуметь его собеседник.
- Их приговаривали не к плохим условиям, а к лишению свободы, - заметил он. – Это сурово само по себе, ты постепенно увидишь. Но вообще во «вторых» тюрьмах условия намного тяжелее.
Я задумался, пробуя проникнуться позицией Раджера, но в итоге лишь пришёл к выводу, что разделить его точку зрения не могу. Для преступников, получивших срок за убийство, наказание казалось слабоватым. Мысли переключились собственно на преступников, которых я видел совсем недавно и которые так оживлённо закидывали меня вопросами о далёких планетах и разумных расах.
- А этот, с очками? – не удержался от вопроса я. – Он что, тоже кого-то…того?
- Дядю своего грохнул, - без особых сантиментов сообщил Раджер. – Наследство большое было. Серьёзный соблазн. Кстати, неплохо, говорят, спланировал, но всё же недорассчитал. Подозрение-то первым делом пало на наследников – ну, и на него в том числе. А наши копы если носом землю роют, редко когда промахиваются.
- Ну хорошо, а вот тот рыжий паренёк, впереди сидел. С ним-то что не так? – не унимался я.
- Наркоту продал несовершеннолетнему.
Информация про каждого заключённого буквально отскакивала у тюремщика от зубов, будто он сдавал экзамен по их личным делам. Хотя, на самом деле, наверняка постепенно всё запомнил, просто потому, что день за днём имел дело с этими людьми. Да и скучновато просто изо дня в день выполнять одну и ту же работу.
- Наркоту?!
Образ любознательного парня никак не вязался с вменённым ему преступлением. Я мог легко представить его работающим с подростками, но в качестве какого-нибудь вожатого, а никак не торговца дурманящими средствами.
Однако флегматичный кивок Раджера убедил меня в том, что тюремщик ничего не напутал.
- А здесь он почему? Это же не убийство, совсем другая статья?
- Тот парень (ему лет двадцать, кажется, было) умер от передозировки, - пояснил тюремщик. – Факт торговли доказать не смогли, а вот то, что наш рыжий приятель передал ему наркотик, установили. Так что сидит за непредумышленное убийство.
«Всего лишь?» - хотел возмутиться я. Но вспомнил своего «студента», который на наркодельца походил ещё меньше, чем на убийцу, и промолчал, чувствуя, что начисто дезориентирован.
- Ну, а самый крупный? Высокий толстяк с последнего стола?
- А тут печальная история. – Раджер и вправду заметно помрачнел. – На жену его в подъезде напал грабитель. А он как раз из квартиры спускался. Ну, схватил этого грабителя, врезал по лицу, да и отшвырнул куда подальше. Оказалось – на лестницу, которая, значит, на улицу вела. Тот по ступенькам проехал, головой ударился и отдал концы. Ну вот, в итоге – труп со следами побоев. Сочли чрезмерным применением силы, дескать, можно было разрулить ситуацию без жертв. С учётом смягчающих обстоятельств дали двадцать два месяца. Восемь из них он уже отсидел.
Я с округлившимися глазами прислонился плечом к невзрачной стене. Вывод, что я ничего не понимаю в этом жизни, всё более прочно укреплялся в моём мозгу.
- Планеты можно делить на группы по многочисленным признакам. Одна из наиболее распространённых классификаций, предложенная два столетия назад Георгом Файнсом, базируется на наличии (или отсутствии) на небесном теле жизни вообще и разумной жизни в частности.
Заключённые слушали, время от времени делая пометки в электротетрадях. Каждый использовал предпочтительный для него способ ведения записей. Одни открыли в нижней части экрана сенсорную клавиатуру, другие активировали клавиатуру виртуальную, третьи и вовсе водили по экрану пальцем, предоставляя машине затем «переводить» написанное в электронный текст.
- Категория 1 – это планеты, населённые людьми. Я говорю «планеты», но это также могут быть и спутники. Например, два наших спутника, заселённые в ходе экспансии, - Митос и Истерна. К этой же категории, естественно, относится и Новая Земля.
- И Земля – тоже? – уточнил, поднимая руку, рыжий.
- Безусловно, - подтвердил я. – Категория 2 – планеты, основное население которых составляют гуманоиды, но не люди. К ним, например, относятся Крисена и Рока.
- Рока? Никогда про такую не слышал, - удивился убийца дяди в очках.
- У них не слишком развиты технологии, - объяснил я. – Кроме того, условия не подходят для инопланетного туризма. Корабли других рас приземляются там крайне редко, сами же роцеанцы и вовсе не покидают свою планету. Тем не менее, они считаются гуманоидами, и, соответственно, их планета классифицируется как Б. Категория 3 – На планете обитают разумные расы, но не гуманоиды. Например, Йелонди. Кому-нибудь из вас доводилось видеть йелонцев?
Пара человек вытянули руки.
- Это было довольно забавно, - заметил один. – Они летели в экскурсионном флайербусе, и каждый сидел в эдаком скафандре, наполненном водой.
- Они не могут дышать кислородом, - подтвердил я. – Вся поверхность их планеты покрыта водой, а сверху – ещё и толстым слоем льда. Мы бы никогда не узнали об их существовании, если бы их цивилизация не была настолько развитой, и они не отправились на собственных космических кораблях в поисках других миров. Так что это они открыли нас, а не мы их. А скафандры они используют ещё и для того, чтобы передвигаться по земной поверхности при помощи специальной системы управления, поскольку ног у них нет, только хвост. Вообще биологически они ближе всего к нашим рыбам, хотя различий тоже хватает. Итак, категория 4, - продолжал я, сочтя отступление достаточно длинным, - планеты, на которых не обитают разумные расы, но есть животные или растения. Категория 5 – жизнь представлена исключительно микроорганизмами. Наконец, категория 6 – это полное отсутствие жизни на планете.
- Всё отлично, - сообщил Раджер, когда с меня в очередной раз снимали хитрый пояс. – Начальство с записью позавчерашней лекции ознакомилось, и курс окончательно одобрило. Ты вообще молодец, правда интересно рассказываешь.
- Спасибо. – ОСП наконец сняли, и я смог нормально повернуться к собеседнику. – Это будет единственная группа?
Вначале тюремщики упоминали, что классов может оказаться несколько, дескать, пока точно не известно.
- Да вроде бы, - кивнул второй охранник, помогавший мне сегодня с поясом. – У остальных сейчас учебные часы полностью забиты. Здесь ведь на всё свои ограничения. Хотя, может, ближе к весне что-нибудь изменится, какие-то курсы закроют. Ты как, предпочитаешь нагрузку повыше, чтобы быстрее срок скоротать? Ну, в смысле, ПС закончить, - хохотнул он.
- Э… Ну да, - согласился я.
Не признаваться же было, что преподавать в тюрьме мне понравилось, в работу я втянулся уже со второй лекции, и теперь с удовольствием бы расширил спектр своих обязанностей, взявшись вести ещё одну группу.
Раджер глядел на меня, явно пребывая в раздумьях.
- Вообще-то если только на нижний этаж пойти…
- Нет! – Второй тюремщик активно замотал головой. – Вот туда не надо.
- Почему? – Раджер возразил так уверенно, словно сам совсем недавно не колебался. – Формально обучение полагается всем, в том числе и тем, кто проходит заключение внизу.
- Формально - не знаю, а только начальство этого не одобрит, - упорствовал второй.
- Да вряд ли, - протянул Раджер. – Начальству до таких мелочей особого дела-то и нет.
- А что там внизу? – не выдержав, вклинился я.
- Одиночки, - лаконично отозвался второй тюремщик, всё ещё неодобрительно взиравший на своего коллегу.
- Одиночные камеры, - расшифровал для меня тот.
- И условия куда как хуже, - нехотя, как бы через силу разомкнув губы, добавил другой охранник. – Не как в гостинице. А как в тюрьме.
- Убийства с отягчающими обстоятельствами? – предположил я, припомнив слова Раджера о рецидивистах и членах террористических организаций.
- Нет, - покачал головой Раджер. – Эти в других тюрьмах сидят, во «вторых».
- А кто же тогда?
Вот теперь у меня не было на этот счёт даже отдалённых догадок.
- Те, кто не сознался в совершённом преступлении.
Мы спускались по лестнице, освещаемой маленькими круглыми лампочками, вмонтированными в стену. Тени от этого приобретали весьма причудливую форму, способствуя несколько зловещей атмосфере.
- Даже после вынесения приговора за заключённым сохраняется право признать себя виновным. Ну, или, соответственно, не признаваться.
Спокойный, рассудительный голос Раджера, напротив, начисто развеивал налёт мистического. Второй тюремщик с нами не пошёл, заявив, что не хочет иметь с этим делом ничего общего, дабы ему в случае чего потом от начальства не досталось. Видимо, правила безопасности присутствия двоих работников охраны в данной ситуации не требовали.
- Формально чистосердечное не требуется, - продолжал объяснять мой спутник. Миновав крошечную лестничную площадку, мы продолжили спуск. Снизу повеяло холодом. – Но когда преступник уходит в несознанку, для правоохранительной системы это не слишком хорошо. Получается, будто остаются шансы на ошибку. А правосудие не любит, когда его в таких ошибках обвиняют. Дело-то, сам понимаешь, нешуточное: тюремный срок за убийство.
- Так их, получается, наказывают заточением в одиночки?
Я поёжился, сам не понимая: от того ли, что здесь стало зябко, или от правды жизни, завесу которой приоткрывал передо мной сейчас Раджер. Последняя, прямо скажем, дурно пахла.
- Ну, формально, - в очередной раз особо выделил интонацией это слово тюремщик, - их никто не наказывает. Но, в целом, обеспечивать преступникам такие условия, как наверху, - указательный палец Раджера вытянулся к потолку, - никто не обязан. К тому же и поведение играет роль при распределении по камерам, и наличие свободных мест. Так что одни оказываются там, а другие здесь, и никаких претензий руководство тюрем в связи с этим не предъявит. Тем более что система такие методы негласно поддерживает. Это ведь не в качестве наказания придумано, - теперь он говорил, слегка понизив голос, - а для того, чтобы признание в конечном итоге спровоцировать. Человек всё равно осуждён, всё равно сидит, так можно ведь с тем же успехом сидеть и в лучших условиях. А у правоохранительных органов статистика повышается.
Рассуждал Раджер спокойно, я бы даже сказал, беспристрастно, и личного отношения к описываемой данности не высказывал, словно был в равной степени готов обосновать как решения заключённого, так и политику правоохранительной системы.
Меж тем мы успели спуститься на нижний этаж и теперь продвигались по странным закоулкам: коридор поворачивал чуть ли не каждые несколько метров. Как вскоре выяснилось, это делалось для того, чтобы одиночные камеры были поистине одиночными: их обитатели никак не пересекались друг с другом, а звукоизоляция не позволяла им даже перекрикиваться. Несмотря на включённую систему вентиляции, пахло здесь не слишком приятно. Температура воздуха, как я уже упоминал, была низковата, хотя кондиционирование наверняка позволяло выставить любой нужный режим.
Камер оказалось не слишком много, и большая часть из них пустовала. По-видимому, заключённые и вправду предпочитали, уж коли получили срок, сознаться в совершённых (или не вполне совершённых) преступлениях, чтобы отбывать его в нормальных условиях.
Вскоре мы дошли до той камеры, к которой вёл меня Раджер. Стена и здесь была абсолютно прозрачной, но что-то подсказывало: прочнее не бывает. Внутри не было никакой мебели, за исключением низкой и жёсткой даже на вид кровати. Из постели – старая, рваная в нескольких местах простыня (их здесь делают из крайне непрочного материала, дабы у заключённых даже мысли не возникло попытаться смастерить из постели удавку) и сальная подушка без наволочки. Слева – унитаз, без сиденья и не прикрытый от посторонних глаз даже какой-нибудь хлипкой перегородкой.
Вспомнились замеченные наверху телевизоры, компьютеризированные классы, чистенькие душевые со свежими полотенцами и обеды из трёх блюд. Кажется, я бы сознался.
Естественно, все эти условия я отмечал всё больше мельком, поскольку взгляд приковывал в первую очередь обитатель камеры. Мужчина сидел на полу, опираясь спиной о край кровати. На вид я дал бы ему лет тридцать семь-тридцать восемь. Короткие русые волосы, то ли голубые, то ли серые (отсюда не разобрать) глаза, под которыми залегли круги. По лбу несколькими извилистыми полосками пробежали морщины. Одежда такая же, как и у тех, что наверху, только более старая и стирается явно редко. Ногти выглядят довольно-таки неопрятно. И все эти штрихи страшно диссонируют с волевым и дисциплинированным лицом. Не знаю, может ли лицо быть дисциплинированным, но почему-то именно так хотелось его охарактеризовать. Сразу же сложилось впечатление, что передо мной военный, или полицейский, или, по меньшей мере, руководитель какого-нибудь проекта, требующего чётких и выверенных действий.
- Кто это? – шёпотом спросил я.
- Рейер Макнэлл, бывший капитан патрульного звездолёта, - не понижая голоса, ответил Раджер. – Он нас не услышит, пока мы не разблокируем звукоизолирующее поле, - пояснил тюремщик.
- И кого он убил? – Я тоже заговорил с нормальной громкостью.
- Свою жену.
Вот тебе и флотская дисциплина. Своеобразное применение полученным в армии навыкам. Впрочем, если две лекции, проведённые в тюрьме, и успели чему-то меня научить, так это воздерживаться от поспешных выводов. Так что я относительно спокойно продолжил стоять напротив камеры и даже не сразу отвёл глаза, встретившись взглядом с распрямившим спину заключённым.
- Двенадцать… Символическое число, - задумчиво, я бы даже сказал – мечтательно, произнёс обладатель очков. – Двенадцать апостолов, двенадцать знаков зодиака, двенадцать месяцев…
- Что значит «двенадцать месяцев»? – вмешался здоровяк. – А тринадцатый куда подевался?
- Сказка старая есть с таким названием, - отозвался очкарик.
- На Земле – той, старой, - год состоит из двенадцати месяцев, - подсказал я.
- Ух ты! А которого у них нету? – осведомился толстяк с чисто детской непосредственностью.
- У них там вообще вся система другая, - уклончиво ответил я, не стремясь признаваться, что названий земных месяцев в действительности не знаю.
- А сколько у них дней в году?
- А сутки длиннее, чем у нас, или короче?
Одним словом, можно было сказать, что первый урок удался.
- Кто все эти люди? – спросил я у Раджера, вновь оказавшись в одном из служебных помещений.
Тюремщик помог мне снять «пояс безопасности», у которого оказалась довольно-таки хитрая застёжка.
- Убийцы, - просто ответил он.
- Что, все?
Я недоверчиво вытаращил на него глаза.
- В той или иной степени. Только те, у кого нет отягчающих обстоятельств, таких отправляют в категорию «2». Рецидивисты, террористы, убийства с особой жестокостью – это всё не у нас. Политические тоже. А здесь – те, у кого дела попроще.
- И что, у них такие хорошие условия? Телевизор в камере, широкий выбор курсов, обед из трёх блюд?
Я кивнул в сторону кухни, мимо которой мы проходили всего несколько минут назад и из которой до сих пор тянулись вполне впечатляющие запахи.
Тюремщик усмехнулся с видом человека, понимающего что-то, чего не может пока уразуметь его собеседник.
- Их приговаривали не к плохим условиям, а к лишению свободы, - заметил он. – Это сурово само по себе, ты постепенно увидишь. Но вообще во «вторых» тюрьмах условия намного тяжелее.
Я задумался, пробуя проникнуться позицией Раджера, но в итоге лишь пришёл к выводу, что разделить его точку зрения не могу. Для преступников, получивших срок за убийство, наказание казалось слабоватым. Мысли переключились собственно на преступников, которых я видел совсем недавно и которые так оживлённо закидывали меня вопросами о далёких планетах и разумных расах.
- А этот, с очками? – не удержался от вопроса я. – Он что, тоже кого-то…того?
- Дядю своего грохнул, - без особых сантиментов сообщил Раджер. – Наследство большое было. Серьёзный соблазн. Кстати, неплохо, говорят, спланировал, но всё же недорассчитал. Подозрение-то первым делом пало на наследников – ну, и на него в том числе. А наши копы если носом землю роют, редко когда промахиваются.
- Ну хорошо, а вот тот рыжий паренёк, впереди сидел. С ним-то что не так? – не унимался я.
- Наркоту продал несовершеннолетнему.
Информация про каждого заключённого буквально отскакивала у тюремщика от зубов, будто он сдавал экзамен по их личным делам. Хотя, на самом деле, наверняка постепенно всё запомнил, просто потому, что день за днём имел дело с этими людьми. Да и скучновато просто изо дня в день выполнять одну и ту же работу.
- Наркоту?!
Образ любознательного парня никак не вязался с вменённым ему преступлением. Я мог легко представить его работающим с подростками, но в качестве какого-нибудь вожатого, а никак не торговца дурманящими средствами.
Однако флегматичный кивок Раджера убедил меня в том, что тюремщик ничего не напутал.
- А здесь он почему? Это же не убийство, совсем другая статья?
- Тот парень (ему лет двадцать, кажется, было) умер от передозировки, - пояснил тюремщик. – Факт торговли доказать не смогли, а вот то, что наш рыжий приятель передал ему наркотик, установили. Так что сидит за непредумышленное убийство.
«Всего лишь?» - хотел возмутиться я. Но вспомнил своего «студента», который на наркодельца походил ещё меньше, чем на убийцу, и промолчал, чувствуя, что начисто дезориентирован.
- Ну, а самый крупный? Высокий толстяк с последнего стола?
- А тут печальная история. – Раджер и вправду заметно помрачнел. – На жену его в подъезде напал грабитель. А он как раз из квартиры спускался. Ну, схватил этого грабителя, врезал по лицу, да и отшвырнул куда подальше. Оказалось – на лестницу, которая, значит, на улицу вела. Тот по ступенькам проехал, головой ударился и отдал концы. Ну вот, в итоге – труп со следами побоев. Сочли чрезмерным применением силы, дескать, можно было разрулить ситуацию без жертв. С учётом смягчающих обстоятельств дали двадцать два месяца. Восемь из них он уже отсидел.
Я с округлившимися глазами прислонился плечом к невзрачной стене. Вывод, что я ничего не понимаю в этом жизни, всё более прочно укреплялся в моём мозгу.
Глава 2
- Планеты можно делить на группы по многочисленным признакам. Одна из наиболее распространённых классификаций, предложенная два столетия назад Георгом Файнсом, базируется на наличии (или отсутствии) на небесном теле жизни вообще и разумной жизни в частности.
Заключённые слушали, время от времени делая пометки в электротетрадях. Каждый использовал предпочтительный для него способ ведения записей. Одни открыли в нижней части экрана сенсорную клавиатуру, другие активировали клавиатуру виртуальную, третьи и вовсе водили по экрану пальцем, предоставляя машине затем «переводить» написанное в электронный текст.
- Категория 1 – это планеты, населённые людьми. Я говорю «планеты», но это также могут быть и спутники. Например, два наших спутника, заселённые в ходе экспансии, - Митос и Истерна. К этой же категории, естественно, относится и Новая Земля.
- И Земля – тоже? – уточнил, поднимая руку, рыжий.
- Безусловно, - подтвердил я. – Категория 2 – планеты, основное население которых составляют гуманоиды, но не люди. К ним, например, относятся Крисена и Рока.
- Рока? Никогда про такую не слышал, - удивился убийца дяди в очках.
- У них не слишком развиты технологии, - объяснил я. – Кроме того, условия не подходят для инопланетного туризма. Корабли других рас приземляются там крайне редко, сами же роцеанцы и вовсе не покидают свою планету. Тем не менее, они считаются гуманоидами, и, соответственно, их планета классифицируется как Б. Категория 3 – На планете обитают разумные расы, но не гуманоиды. Например, Йелонди. Кому-нибудь из вас доводилось видеть йелонцев?
Пара человек вытянули руки.
- Это было довольно забавно, - заметил один. – Они летели в экскурсионном флайербусе, и каждый сидел в эдаком скафандре, наполненном водой.
- Они не могут дышать кислородом, - подтвердил я. – Вся поверхность их планеты покрыта водой, а сверху – ещё и толстым слоем льда. Мы бы никогда не узнали об их существовании, если бы их цивилизация не была настолько развитой, и они не отправились на собственных космических кораблях в поисках других миров. Так что это они открыли нас, а не мы их. А скафандры они используют ещё и для того, чтобы передвигаться по земной поверхности при помощи специальной системы управления, поскольку ног у них нет, только хвост. Вообще биологически они ближе всего к нашим рыбам, хотя различий тоже хватает. Итак, категория 4, - продолжал я, сочтя отступление достаточно длинным, - планеты, на которых не обитают разумные расы, но есть животные или растения. Категория 5 – жизнь представлена исключительно микроорганизмами. Наконец, категория 6 – это полное отсутствие жизни на планете.
- Всё отлично, - сообщил Раджер, когда с меня в очередной раз снимали хитрый пояс. – Начальство с записью позавчерашней лекции ознакомилось, и курс окончательно одобрило. Ты вообще молодец, правда интересно рассказываешь.
- Спасибо. – ОСП наконец сняли, и я смог нормально повернуться к собеседнику. – Это будет единственная группа?
Вначале тюремщики упоминали, что классов может оказаться несколько, дескать, пока точно не известно.
- Да вроде бы, - кивнул второй охранник, помогавший мне сегодня с поясом. – У остальных сейчас учебные часы полностью забиты. Здесь ведь на всё свои ограничения. Хотя, может, ближе к весне что-нибудь изменится, какие-то курсы закроют. Ты как, предпочитаешь нагрузку повыше, чтобы быстрее срок скоротать? Ну, в смысле, ПС закончить, - хохотнул он.
- Э… Ну да, - согласился я.
Не признаваться же было, что преподавать в тюрьме мне понравилось, в работу я втянулся уже со второй лекции, и теперь с удовольствием бы расширил спектр своих обязанностей, взявшись вести ещё одну группу.
Раджер глядел на меня, явно пребывая в раздумьях.
- Вообще-то если только на нижний этаж пойти…
- Нет! – Второй тюремщик активно замотал головой. – Вот туда не надо.
- Почему? – Раджер возразил так уверенно, словно сам совсем недавно не колебался. – Формально обучение полагается всем, в том числе и тем, кто проходит заключение внизу.
- Формально - не знаю, а только начальство этого не одобрит, - упорствовал второй.
- Да вряд ли, - протянул Раджер. – Начальству до таких мелочей особого дела-то и нет.
- А что там внизу? – не выдержав, вклинился я.
- Одиночки, - лаконично отозвался второй тюремщик, всё ещё неодобрительно взиравший на своего коллегу.
- Одиночные камеры, - расшифровал для меня тот.
- И условия куда как хуже, - нехотя, как бы через силу разомкнув губы, добавил другой охранник. – Не как в гостинице. А как в тюрьме.
- Убийства с отягчающими обстоятельствами? – предположил я, припомнив слова Раджера о рецидивистах и членах террористических организаций.
- Нет, - покачал головой Раджер. – Эти в других тюрьмах сидят, во «вторых».
- А кто же тогда?
Вот теперь у меня не было на этот счёт даже отдалённых догадок.
- Те, кто не сознался в совершённом преступлении.
Мы спускались по лестнице, освещаемой маленькими круглыми лампочками, вмонтированными в стену. Тени от этого приобретали весьма причудливую форму, способствуя несколько зловещей атмосфере.
- Даже после вынесения приговора за заключённым сохраняется право признать себя виновным. Ну, или, соответственно, не признаваться.
Спокойный, рассудительный голос Раджера, напротив, начисто развеивал налёт мистического. Второй тюремщик с нами не пошёл, заявив, что не хочет иметь с этим делом ничего общего, дабы ему в случае чего потом от начальства не досталось. Видимо, правила безопасности присутствия двоих работников охраны в данной ситуации не требовали.
- Формально чистосердечное не требуется, - продолжал объяснять мой спутник. Миновав крошечную лестничную площадку, мы продолжили спуск. Снизу повеяло холодом. – Но когда преступник уходит в несознанку, для правоохранительной системы это не слишком хорошо. Получается, будто остаются шансы на ошибку. А правосудие не любит, когда его в таких ошибках обвиняют. Дело-то, сам понимаешь, нешуточное: тюремный срок за убийство.
- Так их, получается, наказывают заточением в одиночки?
Я поёжился, сам не понимая: от того ли, что здесь стало зябко, или от правды жизни, завесу которой приоткрывал передо мной сейчас Раджер. Последняя, прямо скажем, дурно пахла.
- Ну, формально, - в очередной раз особо выделил интонацией это слово тюремщик, - их никто не наказывает. Но, в целом, обеспечивать преступникам такие условия, как наверху, - указательный палец Раджера вытянулся к потолку, - никто не обязан. К тому же и поведение играет роль при распределении по камерам, и наличие свободных мест. Так что одни оказываются там, а другие здесь, и никаких претензий руководство тюрем в связи с этим не предъявит. Тем более что система такие методы негласно поддерживает. Это ведь не в качестве наказания придумано, - теперь он говорил, слегка понизив голос, - а для того, чтобы признание в конечном итоге спровоцировать. Человек всё равно осуждён, всё равно сидит, так можно ведь с тем же успехом сидеть и в лучших условиях. А у правоохранительных органов статистика повышается.
Рассуждал Раджер спокойно, я бы даже сказал, беспристрастно, и личного отношения к описываемой данности не высказывал, словно был в равной степени готов обосновать как решения заключённого, так и политику правоохранительной системы.
Меж тем мы успели спуститься на нижний этаж и теперь продвигались по странным закоулкам: коридор поворачивал чуть ли не каждые несколько метров. Как вскоре выяснилось, это делалось для того, чтобы одиночные камеры были поистине одиночными: их обитатели никак не пересекались друг с другом, а звукоизоляция не позволяла им даже перекрикиваться. Несмотря на включённую систему вентиляции, пахло здесь не слишком приятно. Температура воздуха, как я уже упоминал, была низковата, хотя кондиционирование наверняка позволяло выставить любой нужный режим.
Камер оказалось не слишком много, и большая часть из них пустовала. По-видимому, заключённые и вправду предпочитали, уж коли получили срок, сознаться в совершённых (или не вполне совершённых) преступлениях, чтобы отбывать его в нормальных условиях.
Вскоре мы дошли до той камеры, к которой вёл меня Раджер. Стена и здесь была абсолютно прозрачной, но что-то подсказывало: прочнее не бывает. Внутри не было никакой мебели, за исключением низкой и жёсткой даже на вид кровати. Из постели – старая, рваная в нескольких местах простыня (их здесь делают из крайне непрочного материала, дабы у заключённых даже мысли не возникло попытаться смастерить из постели удавку) и сальная подушка без наволочки. Слева – унитаз, без сиденья и не прикрытый от посторонних глаз даже какой-нибудь хлипкой перегородкой.
Вспомнились замеченные наверху телевизоры, компьютеризированные классы, чистенькие душевые со свежими полотенцами и обеды из трёх блюд. Кажется, я бы сознался.
Естественно, все эти условия я отмечал всё больше мельком, поскольку взгляд приковывал в первую очередь обитатель камеры. Мужчина сидел на полу, опираясь спиной о край кровати. На вид я дал бы ему лет тридцать семь-тридцать восемь. Короткие русые волосы, то ли голубые, то ли серые (отсюда не разобрать) глаза, под которыми залегли круги. По лбу несколькими извилистыми полосками пробежали морщины. Одежда такая же, как и у тех, что наверху, только более старая и стирается явно редко. Ногти выглядят довольно-таки неопрятно. И все эти штрихи страшно диссонируют с волевым и дисциплинированным лицом. Не знаю, может ли лицо быть дисциплинированным, но почему-то именно так хотелось его охарактеризовать. Сразу же сложилось впечатление, что передо мной военный, или полицейский, или, по меньшей мере, руководитель какого-нибудь проекта, требующего чётких и выверенных действий.
- Кто это? – шёпотом спросил я.
- Рейер Макнэлл, бывший капитан патрульного звездолёта, - не понижая голоса, ответил Раджер. – Он нас не услышит, пока мы не разблокируем звукоизолирующее поле, - пояснил тюремщик.
- И кого он убил? – Я тоже заговорил с нормальной громкостью.
- Свою жену.
Вот тебе и флотская дисциплина. Своеобразное применение полученным в армии навыкам. Впрочем, если две лекции, проведённые в тюрьме, и успели чему-то меня научить, так это воздерживаться от поспешных выводов. Так что я относительно спокойно продолжил стоять напротив камеры и даже не сразу отвёл глаза, встретившись взглядом с распрямившим спину заключённым.
