- Пожалуй, я подожду здесь, - бодро заявила я, опуская руку в бассейн, чтобы умыть лицо после пыльной дороги.
Моему спутнику почему-то приспичило зайти в местную церковь. Вернее, причину он объяснил: дескать, хочет отблагодарить принца Света за своё счастливое спасение от брака. Я, со своей стороны, не понимала двух вещей: во-первых, причём здесь принц Света, а, во-вторых, почему для этого обязательно надо тащиться в храм. Ну, сказал: «Спасибо!» в сердце своём – и всё, пошёл заниматься насущными делами. Так нет, Эйтан настаивал; более того, ему взбрело в голову зазвать меня с собой.
- Почему? – недоумённо спросил он. Наивная реакция, которая заставила меня раздражённо возвести глаза к небу. – Это совсем ненадолго, а в здешнем храме, говорят, очень красивые фрески. И ещё вроде бы хранится какая-то реликвия, точно не помню, кажется, что-то, связанное с пророком Иокином.
Я прыснула со смеху. Помню этого пророка, тот ещё был зануда. Интересно, что у них здесь хранится и подлинное ли оно.
- И потом, тут приезжих не так много, на тебя все будут пялиться, - выдал очередной аргумент Эйтан.
Все его доводы в совокупности заставили меня скрепя сердце согласиться. Но к церкви я приближалась медленно и неохотно. Спутник то и дело оборачивался, останавливался, поджидая, когда я его нагоню, и удивлённо хмурил брови. Однако особого значения моей неторопливости не придавал: должно быть решил, что я просто устала с дороги.
К счастью, когда мы переступили порог (действие, давшееся мне совсем нелегко), он занялся своими делами – а именно, прошёл к одному из отведённых для молитв мест, начертил указательным пальцем невидимый круг в центре своего лба и опустился на колени. Я же начала потихоньку осматривать внутреннее убранство. Чувствовала себя при этом крайне напряжённо. Нет, здесь мне ничто не угрожало. Я не могла рассыпаться в пыль, принять форму дикого зверя или заверещать от невыносимости одновременной молитвы десятков праведников. Всё это – не более чем выдумки и суеверия. Просто мне было неуютно – как гостю, без спросу вошедшему в дом, где ему не рады.
Я опасливо покосилась на статую очередного ангела. Надеюсь, тот, кто на ней изображён, не смотрит на меня сейчас с ехидной улыбочкой. Дескать, что, Арафель, не справляешься без нас, даже сюда пришла? Пришлось сжать губы, вдохнуть поглубже и пройти мимо. Ну, где здесь раздают мощи Иокина? Должна же я на них посмотреть, раз уж так сложилось.
Внезапно одна из тихонько молившихся в стороне старушек, невысокая, горбившаяся и, казалось бы, еле-еле передвигавшаяся, встрепенулась и отстранилась от меня с выражением ужаса и одновременно решимости на морщинистом лице.
- Сгинь, нечистая! – воскликнула она и принялась ожесточённо выводить пальцем круги. Сперва на своём лбу, и это бы ещё ладно, но затем она потянулась к моему.
Круг, совершенная форма, считался символом принца Света. Сам по себе этот знак меня не смущал, но вот внедрение в моё личное пространство – очень даже. Хорошо ещё, что мы находились в тёмном углу, храм вообще освещался довольно слабо: эффект узких окон с цветными витражами.
- Что с вами, тётушка? – раздражённо осведомилась я, отклоняясь назад и одновременно пытаясь разгадать причину такой своеобразной реакции.
Ей ведь неоткуда знать, кто я такая, так почему же…
И тут мой взгляд упал на очередной элемент церковного интерьера: прямоугольное зеркало, делившееся на четыре равных, но разноцветных, квадрата: зелёный, жёлтый, красный и синий. В таком сочетании тоже заключалась какая-то символика, но поскольку цвета – понятие иллюзорное и существуют исключительно в восприятии отдельных живых организмов, разбиралась я в этом вопросе хуже. Важно было другое: пусть и цветные, стёкла не утратили своих обычных свойств. А я, вот беда, в зеркалах не отражаюсь.
Конечно, когда я отправлялась на землю, мы с повелителем позаботились об этом вопросе. Благодаря моей физической оболочке в обычном зеркале меня можно было увидеть. Но здесь, в церкви, доме принца Света, наши ухищрения не действовали. И какого же ангела меня потянуло сюда зайти?! А, главное, до чего наблюдательная попалась старушенция!
- Сгинь, нечистая, сгинь! – всё никак не унималась она.
Я с опаской огляделась, совершенно не желая привлекать всеобщее внимание.
- Кто из нас чище - это ещё неизвестно, - буркнула я в ответ.
- Исчезни! Рассыпься!
Старушка так отчаянно чертила круги, что я удивлялась, как у неё до сих пор не отвалился палец. Похоже, она значительно крепче, чем кажется на первый взгляд. Внезапно её, похоже, осенила гениальная мысль. Покопавшись в сумочке, она извлекла оттуда, ни больше ни меньше, заранее очищенную головку чеснока.
- Это замечательно. А ржаной хлеб у вас там тоже припасён? – поинтересовалась я, но женщина и не думала слушать.
Вместо этого запихнула себе в рот целый зубчик (даже не поморщилась!), а остальным принялась размахивать перед самым моим носом.
- Чеснок всю нечисть из святого храма быстро изгонит! – убеждённо прошипела она.
- Вы таким запахом всех из храма изгоните, включая священника, - не менее убеждённо парировала я.
Все эти пляски и размахивания порядком мне надоели, так что, не выдержав, я схватила старую каргу за шкирку и потащила к выходу. Весила она не слишком много, да и сил у меня, если умышленно не сдерживать себя в рамках человеческих возможностей, предостаточно. На улице мы оказались быстро. Мельком оглядевшись, я сочла, что площадь слишком близка к храму, а, значит, вернее будет переправить ярую ревнительницу веры куда-нибудь подальше, чтобы она наверняка не юркнула обратно.
Неожиданно кто-то схватил меня за плечо.
- Эй, Арафель, что ты делаешь?!
- То, что надо! – процедила сквозь зубы я. – Перевожу старушку на другую сторону улицы. Кажется, это у вас считается добрым делом!
- Но не тогда, когда она упирается! – возмутился Эйтан.
- Да? Ну ладно. Может быть, ты где-то прав, - признала я, задумчиво наблюдая, как выпущенная старушка улепётывает со всех ног. – Кажется, помощь ей действительно не нужна. Хорошо бежит! По-моему, она помолодела лет на десять.
- А что это с ней?
Мой спутник хмурясь смотрел вслед удаляющейся молельщице.
Я неопределённо пожала плечами.
- Похоже, я хорошо влияю на людей. Ну как, ты закончил своё общение с принцем? Мы можем продолжить путь?
- Да. Конечно.
Эйтан кинул последний взгляд в том направлении, где, кажется, уже исчезла из виду старушенция, и последовал за мной к заждавшемуся раштангу.
Монастырские стены – каменные, массивные, местами поросшие мхом, строившиеся явно давно и готовые к пытке не только осадой, но и временем, - встретили нас на удивление дружелюбно. Солнце клонилось к закату, иных мест для ночлега в округе не наблюдалось, и мы решили постучаться сюда. Принято было считать, что в таких местах всегда рады накормить путника и предоставить ему ночлег.
Ворота и вправду открыли быстро. Монахиня, женщина лет сорока-сорока пяти в традиционном чёрном платье с белыми вставками и чёрно-белом апостольнике под стать встретила нас весьма приветливо, пригласила внутрь и пообещала покой и приют. Первого мы не просили, зато второе было кстати, так что в общем и целом я осталась довольна.
В монастыре, в отличие от церкви, я чувствовала себя комфортно. Храм – это дом принца Света, монастырь же, при всей его важности для религии, - жилище людей. Монастыри бывают самыми разными, женскими или мужскими (но это лишь самое малое из различий), светлыми, дарящими человеческим душам чувство покоя, или суровыми, вселяющими страх перед загробной жизнью, островками подлинного благочестия или прикрытием для мира интриг и жестокой борьбы за власть. Люди, жившие в монастырях, также бывали самыми разными, равно как и приводившие их сюда причины. Именно этот аспект здешней жизни вызывал в данный момент мой живейший интерес.
Внутри нам пришлось разделиться. Путников мужского пола за ворота пускали, но в жилые помещения им ходу не было, так что Эйтану предстояло столоваться и ночевать в некоем подобии военной палатки, раскинутой для таких целей на широком дворе. Помогать ему вызвали местного то ли сторожа, то ли древодела, я толком не разобралась. Меня же провели по располагавшейся прямо на улице лестнице на второй этаж. Сперва я оказалась на террасе, прикрытой от дождя широким навесом, а затем в комнате не совсем понятного назначения: для кельи она была слишком велика, для трапезной – чересчур мала. Судя по деревянному столу, она всё же предназначалась для еды – возможно, в тех случаях, когда нескольким монахиням доводилось завтракать или ужинать отдельно от остальных.
В данный момент в комнате нас оказалось шестеро: четыре послушницы, одна монахиня и я. Меню состояло из кружки воды, ломтя чёрного хлеба и нескольких головок чеснока. То ли последнее стало на земле любимым блюдом, то ли вовсю использовалось как средство обнаружения демонов. Если цель гостеприимных хозяек заключалась в последнем, можно сказать, что она была достигнута: к чесноку я не притронулась. Терпеть не могу его запах, и к моей, вне всякого сомнения, демонической сущности это ни малейшего отношения не имело.
Впрочем, к чести местных обитательниц надо сказать, что шума они по данному поводу не подняли, и силой меня накормить не пытались. Обстановка вообще царила довольно доброжелательная. Послушницы - те вообще явно сгорали от любопытства, желая как послушать человека извне, так и просто поболтать о том, о сём. Присутствие монахини являлось помехой: при ней не скажешь всего того, что хочется. Приходилось ограничиваться общими, ничего не значащими и «политически» правильными фразами. Но у такой проблемы (как, впрочем, и у любой) имелось решение.
- Сестра Кеминья! Мне, право, неловко вас о таком просить… - проговорила я, нервно теребя пальцы рук, - но дело в том, что мой спутник, тот, что остался внизу… Видите ли, он повредил ногу во время нашего пути: то ли подвернул, то ли вывихнул, а может, просто ударился. Трудно сказать. Это точно не перелом, но, может быть, ему всё-таки требуется помощь.
Слова мои, разумеется, были ложью от начала до конца, но, полагаю, излишне объяснять, что я по такому поводу не переживала.
- Не беспокойтесь, госпожа, мы это проверим. В монастыре никогда не закроют глаза на человеческие страдания. Я сама спущусь и спрошу о его самочувствии. И если понадобится, пришлю нашу целительницу. Она отлично справляется с этой работой.
- Благодарю вас, сестра Кеминья, - ответила я, скромно потупившись.
Повезло, что монахиня удалилась сама, а не отправила с поручением кого-нибудь из послушниц. Теперь можно было пообщаться, так сказать, без сдерживающих факторов.
- Ну что, - оживилась я, - как нынче живётся в обители?
И подбадривающе подмигнула, давая понять, что здесь все свои.
- Тихо, покойно, несуетно, - ответствовала девушка крепкого телосложения, казавшаяся полноватой, главным образом, из-за широкой кости. Апостольник надёжно скрывал её волосы, но я была убеждена, что она носила косу - как минимум до удаления в обитель.
Моё лицо приняло чрезвычайно кислое выражение: послушница выражалась так, словно монахиня вовсе никуда и не уходила. Или, к примеру, осталась стоять за дверью. Однако на людское присутствие у меня чутьё, а потому я не сомневалась: снаружи никто не подслушивает.
- Благостно, - с умиротворённой улыбкой произнесла вторая, из-под платка которой неосторожно выглядывал краешек чёрной пряди.
Нет, они тут нарочно решили меня доконать! Прямо не люди, а ангелицы во плоти! Захотелось выйти наружу и развеяться, хотя бы в переносном смысле, а может, и в буквальном.
- Скучно, - неожиданно ответила третья послушница, буквально возвращая меня к жизни. – Ничего не происходит, каждый день похож на предыдущий.
- Не просто скучно, тошно! – подхватила последняя, самая низкая ростом, но от того не менее бойкая. - Вы спрашиваете «как живётся», а нет здесь никакой жизни! Сплошная беспросветная тоска.
Крупная девушка покосилась на неё неодобрительно, хотя теперь это неодобрение казалось напускным. Послушница с выбившейся прядью улыбнулась без тени осуждения.
- Вы в обитель пришли совсем недавно, - обратилась она к рискнувшим выразить своё недовольство. – Просто не успели пока привыкнуть. Здесь жизнь совсем другая. Такие перемены, да за две-три недели, принять невозможно. Тут свыкнуться надо, почувствовать, осмыслить. А пока, конечно, нелегко, - сочувственно вздохнула она.
Ну, вот и она, проповедь. Полная непоколебимость во взгляде в сочетании с искренней заботой о ближних. Убийственная комбинация.
Я отвернулась, предпочтя сосредоточиться на других послушницах.
- И как же вы здесь оказались?
- Я – младшая дочь из четырёх, - откликнулась низенькая. – На сестёр приданое кое-как наскребли, а на меня уже не хватило. Ну, и отдали сюда, чтобы как-то пристроить.
Она пожала худыми плечиками, развела руками, мол, вот такая история, хотите осуждайте, хотите нет.
- А я старшая, - грустно усмехнулась та, что была сложена крепче остальных. – А конец тот же.
Другие послушницы сочувственно покивали: видимо, уже знали эту историю. Но мне-то продолжение известно не было, поэтому девушка пояснила:
- У нас пока старшая дочь замуж не выйдет, остальным тоже нельзя. Ни на бал сходить, ни познакомиться, ни уж тем более помолвку сладить. А я некрасивая уродилась. Никто в жёны брать не хотел. Вот, чтобы младшие в невестах не засиделись, меня сюда и отправили.
- Это что же за родители такие? – сердито прищурилась я.
Самой-то мне, конечно, чужд материнский инстинкт, и я не вполне понимаю людей, добровольно обрекающих себя на долгие годы мучений, каковыми мне представляются забота о ребёнке и его воспитание. Однако не хочешь иметь детей – так и не заводи их, живи себе в своё удовольствие. А уж коли завёл, изволь испить свою чашу до дна. Негоже выбрасывать из жизни того, кто и постоять-то за себя толком в этом мире не может. За такие поступки в посмертии очень малоприятно бывает. Уж я-то знаю. Впрочем, стоит ли ждать посмертия?
- А как родителей зовут? – как бы между делом полюбопытствовала я. – Далеко ли живут?
- Далеко ли, близко, уже неважно, - махнула рукой невысокая. – За этими стенами – всё равно, что за тридевять земель.
Её вмешательство увело разговор в сторону от моего вопроса, и тем самым спасло семью старшей дочери от крупных неприятностей вроде пожара, урагана или землетрясения, каковые я не преминула бы им устроить.
- Гиены это, а не родители, - убеждённо заявила послушница, прежде признавшаяся, что жить в обители скучно. – Впрочем, и у Барбары не лучше.
Она покосилась на младшую дочь, которую сдали в монастырь за неимением приданого.
- Родители Барбары хорошего для неё хотели, защитить пытались, - горячо возразила послушница с выбившейся прядью. – У незамужней женщины в миру одни неприятности. Вот и отправили её сюда, чтобы оградить от тяжёлой доли.
- Ты-то откуда знаешь, Агна? – фыркнула та, семью которой у меня руки чесались покарать. – Можно подумать, ты много в миру жила.
Как видно, проповеди брюнетки и её неиссякаемая вера в хорошее бесили не одну меня.
- Я сирота, - спокойно пояснила она, когда я вопросительно изогнула бровь. – Живу в обители с детства. Мне монахини семью заменили.
Моему спутнику почему-то приспичило зайти в местную церковь. Вернее, причину он объяснил: дескать, хочет отблагодарить принца Света за своё счастливое спасение от брака. Я, со своей стороны, не понимала двух вещей: во-первых, причём здесь принц Света, а, во-вторых, почему для этого обязательно надо тащиться в храм. Ну, сказал: «Спасибо!» в сердце своём – и всё, пошёл заниматься насущными делами. Так нет, Эйтан настаивал; более того, ему взбрело в голову зазвать меня с собой.
- Почему? – недоумённо спросил он. Наивная реакция, которая заставила меня раздражённо возвести глаза к небу. – Это совсем ненадолго, а в здешнем храме, говорят, очень красивые фрески. И ещё вроде бы хранится какая-то реликвия, точно не помню, кажется, что-то, связанное с пророком Иокином.
Я прыснула со смеху. Помню этого пророка, тот ещё был зануда. Интересно, что у них здесь хранится и подлинное ли оно.
- И потом, тут приезжих не так много, на тебя все будут пялиться, - выдал очередной аргумент Эйтан.
Все его доводы в совокупности заставили меня скрепя сердце согласиться. Но к церкви я приближалась медленно и неохотно. Спутник то и дело оборачивался, останавливался, поджидая, когда я его нагоню, и удивлённо хмурил брови. Однако особого значения моей неторопливости не придавал: должно быть решил, что я просто устала с дороги.
К счастью, когда мы переступили порог (действие, давшееся мне совсем нелегко), он занялся своими делами – а именно, прошёл к одному из отведённых для молитв мест, начертил указательным пальцем невидимый круг в центре своего лба и опустился на колени. Я же начала потихоньку осматривать внутреннее убранство. Чувствовала себя при этом крайне напряжённо. Нет, здесь мне ничто не угрожало. Я не могла рассыпаться в пыль, принять форму дикого зверя или заверещать от невыносимости одновременной молитвы десятков праведников. Всё это – не более чем выдумки и суеверия. Просто мне было неуютно – как гостю, без спросу вошедшему в дом, где ему не рады.
Я опасливо покосилась на статую очередного ангела. Надеюсь, тот, кто на ней изображён, не смотрит на меня сейчас с ехидной улыбочкой. Дескать, что, Арафель, не справляешься без нас, даже сюда пришла? Пришлось сжать губы, вдохнуть поглубже и пройти мимо. Ну, где здесь раздают мощи Иокина? Должна же я на них посмотреть, раз уж так сложилось.
Внезапно одна из тихонько молившихся в стороне старушек, невысокая, горбившаяся и, казалось бы, еле-еле передвигавшаяся, встрепенулась и отстранилась от меня с выражением ужаса и одновременно решимости на морщинистом лице.
- Сгинь, нечистая! – воскликнула она и принялась ожесточённо выводить пальцем круги. Сперва на своём лбу, и это бы ещё ладно, но затем она потянулась к моему.
Круг, совершенная форма, считался символом принца Света. Сам по себе этот знак меня не смущал, но вот внедрение в моё личное пространство – очень даже. Хорошо ещё, что мы находились в тёмном углу, храм вообще освещался довольно слабо: эффект узких окон с цветными витражами.
- Что с вами, тётушка? – раздражённо осведомилась я, отклоняясь назад и одновременно пытаясь разгадать причину такой своеобразной реакции.
Ей ведь неоткуда знать, кто я такая, так почему же…
И тут мой взгляд упал на очередной элемент церковного интерьера: прямоугольное зеркало, делившееся на четыре равных, но разноцветных, квадрата: зелёный, жёлтый, красный и синий. В таком сочетании тоже заключалась какая-то символика, но поскольку цвета – понятие иллюзорное и существуют исключительно в восприятии отдельных живых организмов, разбиралась я в этом вопросе хуже. Важно было другое: пусть и цветные, стёкла не утратили своих обычных свойств. А я, вот беда, в зеркалах не отражаюсь.
Конечно, когда я отправлялась на землю, мы с повелителем позаботились об этом вопросе. Благодаря моей физической оболочке в обычном зеркале меня можно было увидеть. Но здесь, в церкви, доме принца Света, наши ухищрения не действовали. И какого же ангела меня потянуло сюда зайти?! А, главное, до чего наблюдательная попалась старушенция!
- Сгинь, нечистая, сгинь! – всё никак не унималась она.
Я с опаской огляделась, совершенно не желая привлекать всеобщее внимание.
- Кто из нас чище - это ещё неизвестно, - буркнула я в ответ.
- Исчезни! Рассыпься!
Старушка так отчаянно чертила круги, что я удивлялась, как у неё до сих пор не отвалился палец. Похоже, она значительно крепче, чем кажется на первый взгляд. Внезапно её, похоже, осенила гениальная мысль. Покопавшись в сумочке, она извлекла оттуда, ни больше ни меньше, заранее очищенную головку чеснока.
- Это замечательно. А ржаной хлеб у вас там тоже припасён? – поинтересовалась я, но женщина и не думала слушать.
Вместо этого запихнула себе в рот целый зубчик (даже не поморщилась!), а остальным принялась размахивать перед самым моим носом.
- Чеснок всю нечисть из святого храма быстро изгонит! – убеждённо прошипела она.
- Вы таким запахом всех из храма изгоните, включая священника, - не менее убеждённо парировала я.
Все эти пляски и размахивания порядком мне надоели, так что, не выдержав, я схватила старую каргу за шкирку и потащила к выходу. Весила она не слишком много, да и сил у меня, если умышленно не сдерживать себя в рамках человеческих возможностей, предостаточно. На улице мы оказались быстро. Мельком оглядевшись, я сочла, что площадь слишком близка к храму, а, значит, вернее будет переправить ярую ревнительницу веры куда-нибудь подальше, чтобы она наверняка не юркнула обратно.
Неожиданно кто-то схватил меня за плечо.
- Эй, Арафель, что ты делаешь?!
- То, что надо! – процедила сквозь зубы я. – Перевожу старушку на другую сторону улицы. Кажется, это у вас считается добрым делом!
- Но не тогда, когда она упирается! – возмутился Эйтан.
- Да? Ну ладно. Может быть, ты где-то прав, - признала я, задумчиво наблюдая, как выпущенная старушка улепётывает со всех ног. – Кажется, помощь ей действительно не нужна. Хорошо бежит! По-моему, она помолодела лет на десять.
- А что это с ней?
Мой спутник хмурясь смотрел вслед удаляющейся молельщице.
Я неопределённо пожала плечами.
- Похоже, я хорошо влияю на людей. Ну как, ты закончил своё общение с принцем? Мы можем продолжить путь?
- Да. Конечно.
Эйтан кинул последний взгляд в том направлении, где, кажется, уже исчезла из виду старушенция, и последовал за мной к заждавшемуся раштангу.
Монастырские стены – каменные, массивные, местами поросшие мхом, строившиеся явно давно и готовые к пытке не только осадой, но и временем, - встретили нас на удивление дружелюбно. Солнце клонилось к закату, иных мест для ночлега в округе не наблюдалось, и мы решили постучаться сюда. Принято было считать, что в таких местах всегда рады накормить путника и предоставить ему ночлег.
Ворота и вправду открыли быстро. Монахиня, женщина лет сорока-сорока пяти в традиционном чёрном платье с белыми вставками и чёрно-белом апостольнике под стать встретила нас весьма приветливо, пригласила внутрь и пообещала покой и приют. Первого мы не просили, зато второе было кстати, так что в общем и целом я осталась довольна.
В монастыре, в отличие от церкви, я чувствовала себя комфортно. Храм – это дом принца Света, монастырь же, при всей его важности для религии, - жилище людей. Монастыри бывают самыми разными, женскими или мужскими (но это лишь самое малое из различий), светлыми, дарящими человеческим душам чувство покоя, или суровыми, вселяющими страх перед загробной жизнью, островками подлинного благочестия или прикрытием для мира интриг и жестокой борьбы за власть. Люди, жившие в монастырях, также бывали самыми разными, равно как и приводившие их сюда причины. Именно этот аспект здешней жизни вызывал в данный момент мой живейший интерес.
Внутри нам пришлось разделиться. Путников мужского пола за ворота пускали, но в жилые помещения им ходу не было, так что Эйтану предстояло столоваться и ночевать в некоем подобии военной палатки, раскинутой для таких целей на широком дворе. Помогать ему вызвали местного то ли сторожа, то ли древодела, я толком не разобралась. Меня же провели по располагавшейся прямо на улице лестнице на второй этаж. Сперва я оказалась на террасе, прикрытой от дождя широким навесом, а затем в комнате не совсем понятного назначения: для кельи она была слишком велика, для трапезной – чересчур мала. Судя по деревянному столу, она всё же предназначалась для еды – возможно, в тех случаях, когда нескольким монахиням доводилось завтракать или ужинать отдельно от остальных.
В данный момент в комнате нас оказалось шестеро: четыре послушницы, одна монахиня и я. Меню состояло из кружки воды, ломтя чёрного хлеба и нескольких головок чеснока. То ли последнее стало на земле любимым блюдом, то ли вовсю использовалось как средство обнаружения демонов. Если цель гостеприимных хозяек заключалась в последнем, можно сказать, что она была достигнута: к чесноку я не притронулась. Терпеть не могу его запах, и к моей, вне всякого сомнения, демонической сущности это ни малейшего отношения не имело.
Впрочем, к чести местных обитательниц надо сказать, что шума они по данному поводу не подняли, и силой меня накормить не пытались. Обстановка вообще царила довольно доброжелательная. Послушницы - те вообще явно сгорали от любопытства, желая как послушать человека извне, так и просто поболтать о том, о сём. Присутствие монахини являлось помехой: при ней не скажешь всего того, что хочется. Приходилось ограничиваться общими, ничего не значащими и «политически» правильными фразами. Но у такой проблемы (как, впрочем, и у любой) имелось решение.
- Сестра Кеминья! Мне, право, неловко вас о таком просить… - проговорила я, нервно теребя пальцы рук, - но дело в том, что мой спутник, тот, что остался внизу… Видите ли, он повредил ногу во время нашего пути: то ли подвернул, то ли вывихнул, а может, просто ударился. Трудно сказать. Это точно не перелом, но, может быть, ему всё-таки требуется помощь.
Слова мои, разумеется, были ложью от начала до конца, но, полагаю, излишне объяснять, что я по такому поводу не переживала.
- Не беспокойтесь, госпожа, мы это проверим. В монастыре никогда не закроют глаза на человеческие страдания. Я сама спущусь и спрошу о его самочувствии. И если понадобится, пришлю нашу целительницу. Она отлично справляется с этой работой.
- Благодарю вас, сестра Кеминья, - ответила я, скромно потупившись.
Повезло, что монахиня удалилась сама, а не отправила с поручением кого-нибудь из послушниц. Теперь можно было пообщаться, так сказать, без сдерживающих факторов.
- Ну что, - оживилась я, - как нынче живётся в обители?
И подбадривающе подмигнула, давая понять, что здесь все свои.
- Тихо, покойно, несуетно, - ответствовала девушка крепкого телосложения, казавшаяся полноватой, главным образом, из-за широкой кости. Апостольник надёжно скрывал её волосы, но я была убеждена, что она носила косу - как минимум до удаления в обитель.
Моё лицо приняло чрезвычайно кислое выражение: послушница выражалась так, словно монахиня вовсе никуда и не уходила. Или, к примеру, осталась стоять за дверью. Однако на людское присутствие у меня чутьё, а потому я не сомневалась: снаружи никто не подслушивает.
- Благостно, - с умиротворённой улыбкой произнесла вторая, из-под платка которой неосторожно выглядывал краешек чёрной пряди.
Нет, они тут нарочно решили меня доконать! Прямо не люди, а ангелицы во плоти! Захотелось выйти наружу и развеяться, хотя бы в переносном смысле, а может, и в буквальном.
- Скучно, - неожиданно ответила третья послушница, буквально возвращая меня к жизни. – Ничего не происходит, каждый день похож на предыдущий.
- Не просто скучно, тошно! – подхватила последняя, самая низкая ростом, но от того не менее бойкая. - Вы спрашиваете «как живётся», а нет здесь никакой жизни! Сплошная беспросветная тоска.
Крупная девушка покосилась на неё неодобрительно, хотя теперь это неодобрение казалось напускным. Послушница с выбившейся прядью улыбнулась без тени осуждения.
- Вы в обитель пришли совсем недавно, - обратилась она к рискнувшим выразить своё недовольство. – Просто не успели пока привыкнуть. Здесь жизнь совсем другая. Такие перемены, да за две-три недели, принять невозможно. Тут свыкнуться надо, почувствовать, осмыслить. А пока, конечно, нелегко, - сочувственно вздохнула она.
Ну, вот и она, проповедь. Полная непоколебимость во взгляде в сочетании с искренней заботой о ближних. Убийственная комбинация.
Я отвернулась, предпочтя сосредоточиться на других послушницах.
- И как же вы здесь оказались?
- Я – младшая дочь из четырёх, - откликнулась низенькая. – На сестёр приданое кое-как наскребли, а на меня уже не хватило. Ну, и отдали сюда, чтобы как-то пристроить.
Она пожала худыми плечиками, развела руками, мол, вот такая история, хотите осуждайте, хотите нет.
- А я старшая, - грустно усмехнулась та, что была сложена крепче остальных. – А конец тот же.
Другие послушницы сочувственно покивали: видимо, уже знали эту историю. Но мне-то продолжение известно не было, поэтому девушка пояснила:
- У нас пока старшая дочь замуж не выйдет, остальным тоже нельзя. Ни на бал сходить, ни познакомиться, ни уж тем более помолвку сладить. А я некрасивая уродилась. Никто в жёны брать не хотел. Вот, чтобы младшие в невестах не засиделись, меня сюда и отправили.
- Это что же за родители такие? – сердито прищурилась я.
Самой-то мне, конечно, чужд материнский инстинкт, и я не вполне понимаю людей, добровольно обрекающих себя на долгие годы мучений, каковыми мне представляются забота о ребёнке и его воспитание. Однако не хочешь иметь детей – так и не заводи их, живи себе в своё удовольствие. А уж коли завёл, изволь испить свою чашу до дна. Негоже выбрасывать из жизни того, кто и постоять-то за себя толком в этом мире не может. За такие поступки в посмертии очень малоприятно бывает. Уж я-то знаю. Впрочем, стоит ли ждать посмертия?
- А как родителей зовут? – как бы между делом полюбопытствовала я. – Далеко ли живут?
- Далеко ли, близко, уже неважно, - махнула рукой невысокая. – За этими стенами – всё равно, что за тридевять земель.
Её вмешательство увело разговор в сторону от моего вопроса, и тем самым спасло семью старшей дочери от крупных неприятностей вроде пожара, урагана или землетрясения, каковые я не преминула бы им устроить.
- Гиены это, а не родители, - убеждённо заявила послушница, прежде признавшаяся, что жить в обители скучно. – Впрочем, и у Барбары не лучше.
Она покосилась на младшую дочь, которую сдали в монастырь за неимением приданого.
- Родители Барбары хорошего для неё хотели, защитить пытались, - горячо возразила послушница с выбившейся прядью. – У незамужней женщины в миру одни неприятности. Вот и отправили её сюда, чтобы оградить от тяжёлой доли.
- Ты-то откуда знаешь, Агна? – фыркнула та, семью которой у меня руки чесались покарать. – Можно подумать, ты много в миру жила.
Как видно, проповеди брюнетки и её неиссякаемая вера в хорошее бесили не одну меня.
- Я сирота, - спокойно пояснила она, когда я вопросительно изогнула бровь. – Живу в обители с детства. Мне монахини семью заменили.
