Глава 1. Шаг первый
Солнце нещадно палило склоненные головы. Мелкая взвесь из пыли поднималась с земли, забивалась в нос и неприятно хрустела на зубах. Долгая дорога по жаре утомила и коней, и их всадников. Группа легковооруженных воинов ехала никуда не торопясь. Да и воинами-то назвать их можно было с натяжкой, скорее, деревенское ополчение. Возглавлял процессию седобородый старец в добротно сшитом кафтане, на крепкой гнедой лошади. За ним ехали двое крупных, богатырского сложения молодцев, похожих друг на друга, точно две капли воды. Несмотря на грозный вид, на широкие плечищи, на мечи, притянутые к седлу, лица у обоих выражали добродушие и готовность поддержать любой разговор, хоть он меж всадниками и не клеился. Следом на серой в яблоках кобыле, при полном вооружении, в кольчужной сетке на льняную рубаху и ватных штанах, по-мужски, ехала дева, положив руку на оголовье меча, пристегнутого к поясу. Загорелое лицо ее не выражало ровным счетом ничего. Веки ее смежились, но, по-всему, сути происходящего она не теряла, внимая бестолковым замечанием от двойнецов. Рядом, поминутно дергаясь от садящихся на шею слепней, семенил на тоногой кобыле худосочного вида господин в пыльной мантии мага. Знак гордарской Академии магов скрылся в складках. На лице у сего господина застыло выражение брезгливости и чаяния поскорее завершить утомительный вояж. Последним ехал непримечательного вида всадник, то ли подмастерье, то ли оруженосец. Оружия при нем не было, но в седле он держался всяко лучше гордарского мага.
Вот один из двойнецов, к слову сказать фарожских кровей, затянул какую-то тоскливую песню, в такт неспешному ходу коней. Старец, что вел свой отряд вперед, от рождения Равес Морхей, арденский купец, бывший арденский же вояка, сначала прислушивался, потом как-то незаметно потерял нить — стало неинтересно. У близнецов все песни об одном. Бабы. Прости меня, Сель Святая. Женщины. Но прислушавшись к содержанию, ничего более на ум не приходило. Бабы. Ладно бы пел хорошо, а то ни слуха, ни голоса — одна глотка. Богатырь допел свою тоску, и начал что-то веселенькое. И снова бабы. Равес оглянулся. Все здесь — никто не отстал. Близнецы, урожденные Скопри, притянувшиеся к дружине с тийманских лесов, как один румяные, кровь с молоком, горланили теперь вместе. Воинственная дева, Лаиша, роду Немява, прибившаяся из дружины Авгурова воеводы, сонно покачивается в седле. Кто там ее разберет, отчего служба в кнежеском полку стала ей в тягость. Отчего она с южного гнежества отправилась на север. Огний Всевидящий и Справедливый ей судья. Её, похоже, этот рев не разбудил, привыкла, небось, уже к воплям. Огневик, магик, выписанный самим Светлояром, гнезем Светлоградским, морщился и отворачивался, выкручивая худую, искусанную мошкарой шею, изо всех сил стараясь выделить особо скабрезные моменты песни. Ну, на то он и ученый муж. Пусть покапризничает.
Светлоград, да... Да и то, смешно сказать, Светлоград-то столицей гнежества сделали недавно, а был город как город, стоял на реке Сыть, и звали городок Сытьев-град. Однако, кнезю не сгодилось такое название. И живет теперь городишко под чужим именем, судьбу чужую ворует. О чем, Морхей и сказал своему боевому товарищу и повелителю. На что Светлояр только лишь махнул рукой.
Стершу последнему в их небольшом отряде, единственному подневольному, похоже, было все равно. Как и Лаиша, он не реагировал на сальные подробности мельничиховой любви. Ехали сегодня небольшой дружиной в соседнюю деревеньку закупиться в зиму зерном да фуражом. Морхей, по старой своей страсти любил лошадей. Лавин, старый добрый друг смеялся, что это его тийманская половина по матушке льнет к ним. Разводить их начал, а там и торговля наладилась. Известно, что тийманы — народ бродячий, хороший конь для них, что крыло для птицы.
Как батюшка, известный домосед, встретил вольную тийманку, да еще и прижил ее к себе — неизвестно. Зато известно, что родились от того союза старший брат Гермий, давно ушедший искать счастья в далекую Гордарию. Вельмир, средний брат, оставшийся где-то на юге. И он, Равес, младший, по молодости объехавший всю Ардень, и осевший тут, у тийманской границы. Взял на себя заботу о батюшкином доме, невесту из тийманов, что живут по ту сторону Сыти, прижил двоих дочерей и двоих сыновей. Обзавелся хозяйством, отстроил конюшни, расширил дом. Прибились к нему люди, кто-то заработать, кто-то схорониться от тийманских набегов. Теперь жили усадьбой чуть не в пять дворов. Даже удавалось отбиться от разбойничьих набегов, и Морхей ласково уже величал весь свой двор семьей. Жили дружно, звезд с неба не хватали. Берегли друг друга, как могли. Одна беда — порядки вокруг менялись, а Морхей меняться не хотел. Не хотел рубить дерево Рода, как того требовали столичные крикуны, не хотел ломать Круг камней, и новую веру принимать тоже не хотел. А кричали все чаще. До визга, до тошноты. Авгур, брат Светлояра, кнезь южного гнежества принял новую веру, обратил в нее своих дворян. А теперь требовал того же от братьев. Сулил союз с богатой Гордарией, золото и армию. Светлояр колебался. Крикуны же — нет. И ведь не трогает никто их. Чирей им в глотку.
Неспешным шагом обогнули лесок. В парящем мареве показалась деревня. Соколонь. Стоит на речушке с тем же названием. Речушка маленькая, а деревня большая. Дорога пошла вдоль полей, с которых уже убрали урожай. Воронье поднялось с пашни, сетуя на непрошеных гостей.
— Гыр вам! — Вырша Скопрь погрозил воронам кулаком. — Вот ужо я вас.
— А ты им спой, — хрипло отозвалась Лаиша, — они и дорогу сюда забудут.
— Эй, чего за товарками не летишь? — хохотнул Рамша.
— Не дождешься, — беззлобно откликнулась дева.
Равес недовольно повел пышным седым усом. К перепалкам с братьями все давно привыкли, но затевать сейчас не стоило. Ехали по делу. Староста деревни Прох Шаврень, по прозвищу Угорь, шуток не любил и не понимал. Несерьезный настрой вредил торгу, а удача в деле была сейчас ой, как необходима. Зима подступала. Денег было в обрез купить зерна да сена для коней.
Навстречу показался обоз, груженый мешками. На козлах сидел давний знакомый.
-Эй, привет, господин Морхей, — издалека поднял руку возница.
— И тебе привет, Северин, — Равес тоже помахал рукой, пустил коня в галоп. Следом затопали, запылили провожатые. Подъехали к возу. Северин Опах — из крестьян, хотя и зажиточных, жил недалеко от Морхеевой Длани, поля их стояли торцами друг к другу через лесок, потому хворь пшеничная не обошла и его хозяйство.
— Дорого купил? — не тратя времени на приветствия, спросил Равес. Северин покачал головой.
— Ой, дорого. Во многих местах неурожай, — понизил голос, — говорят, усобица зреет. Еще поэтому цены вверх пошли. Говорят, кнезь Светлояр не угодил братьям в империи. Тем, что отдал Хоррен. Братья Снежичи теперь виру требуют.
Равес поморщился. Опять война, опять разор на землю.
— Неужели, правда? — мало старшего сына проводил на смерть в дружину к Снежичу младшему. Теперь еще чего потребуют, пошлину поднимут.
— Истину говорю, — Северин понизил голос до шепота. — Послы приезжали, говорили, что великий кнезь Рденский велел светлояровым ничего не продавать. При мне дело было. Шеврень при мне кланялся, обещал исполнить как велено. Ты там поаккуратней, господин Морхей. Все знают, что ты у кнезя в кумовьях ходишь. Вдруг найдутся горячие головушки. Решат, что можно... — и замолчал, глядя на Равеса из-под кустистых бровей. Сам, мол, догадайся, чего им позволено.
— Не бойся, Северин. Я пока помирать не собираюсь. За предупреждение — спасибо, — Равес положил вознице руку на плечо, сжал крепко, — ценю твою дружбу.
— Завсегда, господин Морхей, мы завсегда. Соседи ведь. Ежели вас пожгут, чего уж о нас говорить, — Северин скорбно покачал головой.
— Не пожгут, господин Опах. Образуется.
Возница не соглашаясь, затряс головой еще сильнее.
— Крепко говорили, сучьи дети. Один больно языкастый. Сутулый такой, глаза, что чирьи, красные, с крапинами. Говорил, что предал Светлояр дело отцов своих, продался иритийскому султану, потому и положил войско под Хорренской горой. Бить, говорит надо тех, кто память свою не уважает. И много чего еще говорил. По всему выходит, кто полег предатели, а те, кто вернулся вдвойне. Письмецо оставили, у столба прибили.
Равес скрипнул зубами. «Память сына поганить не дам»
— Господин Морхей, поедем? — Лаиша приблизилась, положила руку на оголовье меча.
— Поедем, Лаиша. Обязательно.
— Ну, прощай, брат Северин.
— Дух Святый, — возница поднял руку, осенил себя святым треглавом,- до свидания, господин Морхей. Пусть освятит Путник твою дорогу.
— И ты, Северин, береги себя, — возница тронул вожжи, и тягловые тронулись, переваливаясь с боку на бок.
Справа и слева почувствовалось движение. Это Лаиша и Стерша придвинулись плотнее, сзади встали близнецы, тяжесть недавнего разговора заставила их замолчать. Огневик шел последним. Таким порядком в молчании прибыли в Соколонь.
Деревня бурлила. Большая часть жителей рвала глотки у храма. Мастеровые, пахари, пекари и мельники орали друг на друга. Одни кричали, что одна, мол, паршивая овца все стадо портит, другие, что у старших Снежичей у самих рыло в пуху, и пять лет назад они сами проиграли султану восточные земли. Третьи надрывались, что им все равно, кто налоги собирает, и все Снежичи, и старшие и младший могут идти куда подальше. В толпе сновали мальчишки и таскали у распалившихся мужиков, все, что могло хоть сколько стоить. Женщины с малыми ребятами стояли в стороне — не дай боже дойдет до рукопашной — и втискивали свои высокие голоса в общий рев. Сам Угорь стоял на ступенях храма и, подняв руки, старался привлечь к себе внимание. Бесполезно, волна народного гнева уже поднялась, и грозила затопить его вместе с прятавшемся за широкую спину старосты попиком.
Равес вместе со свитой встали в стороне.
— Я с Угрем поговорю, да домой, — бросил он через плечо. — Не дайте себя в драку втянуть.
— Лады, — близнецы внимательно оглядывали толпу в поисках угрозы. Огневик подтянулся к ним поближе — драться не умел, кроме огневых фокусов ничего у него не выходило, но зато неплохо знал какую траву положить в рот от похмелья или от бессонницы. Потому и прижился в Длани. В поездки с собой Морхей брал его из-за феноменальной осведомленности. Он всегда знал настоящую цену товара.
— Греф? — Равес вопросительно посмотрел на магика, спрятавшегося за широченные близнецовы плечи.
— Я? ...- Огневик вздохнул и выехал вперед, оправляя робу, чтоб выцветший знак гордарской академии магиков показался из пыльных складок.
— Лаиша, здесь побудь. Если что ... — воительница нахмурилась недовольно, но кивнула.
— Ну, с Богом, — Равес послал коня вперед, в обход толпы к храму. Следом тронулся Огневик, напряженный, как пружина, готовый в любую минуту дать дёру. Стерша ехал последним, спокойный, как обычно, по лицу даже могло показаться, что сие происшествие вызывает у него скуку.
Крикуны замолкали при виде трех всадников, и скоро на всей площади гомон перешёл в приглушенный гул.
— Доброго дня, господин Шаврень. — Равес чуть поклонился в седле, оглядел толпу. — Разве сегодня воскресение? Отчего столько почтенных мужей собралось сегодня у Святого Храма?
Угорь, похоже, был рад нечаянной передышке, толстые щеки его расползлись, уступая место широченной улыбке.
— И тебе доброго дня, господин Морхей. Спор у нас вышел, вот и собрались здесь решить, чья сторона правее.
— Известно, чья. У кого мошна больше, — раздалось из толпы. Староста ожег кричащего взглядом, и снова повернулся к Равесу — сама любезность.
— Вот, господин Морхей, были у нас глашатаи, от самого великого кнезя Авгура Снежича. Говорят, Светлояр иритийскому султану душу заложил за мешок золота. Говорят, надо Авгуру присягать, а то покарает нас праведная Ардень за предательство вместе с отступником.
— Это когда же успел-то младший Снежич душу продать? Не говорят?
— Так отдал Святую землю басурманам, на ней наши деды жили. — Угорь воровато оглянулся на притихших крестьян, внимательно следивших за разговором. Твердой почвы под ногами уже не чуял. У Морхея сын воевал в той войне, Угорь же детей откупил, и сам схоронился.
— Слушайте, люди, — повышая голос, обратился Равес к толпе, — кнезь Светлояр правит кнежеством уже пятнадцать лет. За то время выбрались из-под Гелиградского ига, расширили землю до самой Нечуй — реки. Так ли?
— Так, — раздались нестройные голоса.
— Так мог ли Светлояр Снежич польститься на лживые императоровы уговоры, если имеет под собой землю крепкую да верных людей. Разве мог он продать за мешок золота свою землю? — голос предательски дрогнул. — Сын мой погиб при Хоррене, и не только мой, многие полегли. Сам кнезь едва ушел живым. Магиков нагнали бусурманы вопреки запрету, потому отдали Хорренскую гору. Великий кнезь знает о том. Все о том знают. Не иначе одурманили его придворные советники. Вот где предателей поискать надо.
— Смело говоришь, — выступил вперед крепкий мужчина в кузнецком фартуке. — Не боишься?
— Не боюсь. Потому не боюсь, что нет предателей на нашей земле, и не будет! — последние слова в сердцах выкрикнул, брызгая слюной. — А кто мне скажет, что сын мой от своей земли отступился, выходи прям сейчас, я сам ему отвечу. — Обвел толпу гневным взглядом. Волной пошел гомон, снова заговорили, заспорили.
— Ну, так-то оно так, — раздался голос из задних рядов. — Все знают, что ты Морхей — честный купец, слово держишь. И сын твой, земля ему пухом, добрый был молодец. Но против великого кнезя идти — сам знаешь, что ссать против ветра. — Взрыв хохота и одобрительных возгласов встретил реплику.
— Чтож, теперь каждому слову верить будете, что печатью скреплено, — Морхей сердито потряс кулаком в воздухе. — А ежели, макака печать украдет, да в отхожем месте бляшек нашлепает, советником её объявите, а на горшки молиться начнете?
Угорь примирительно поднял обе руки.
— Господин Морхей, потише. Как бы до беды не договориться. Успокоиться надо.
Равес почувствовал на плече чью-то руку, оглянулся. Стерша. Незаметно подъехал. Смотрит, черный бес, сверлит глазами, покачал головой, нет, мол, не то говоришь. Тут гнев и схлынул. И вправду наговорил лишнего.
— Вам, мужички, решать, кому верить. Только я не отступлюсь. Не был и не будет Светлояр предателем. Ради памяти сына не отступлюсь, — Равес оглядел притихшую толпу. Взгляды недоверчивые, оно и понятно — своя рубашка к телу ближе — но и сочувствующих немало. Непонятно, что надумали Снежичи, но здесь они пока не победили.
— Верно говоришь, господин Морхей, — Примирительно сказал Угорь, — расходитесь, мужички. Погомонили, и будет. Дела стоят. — Толпа зашумела, но начала уже таять, разваливаться на отдельные группы, а вскоре и вовсе схлынула.
— Ты, господин Морхей — смелый человек, — Сказал староста, спускаясь со ступеней. Следом, крестясь и кланяясь, спустился и попик. — Я всегда это говорил. И сын, поди, в тебя пошел. Очень я уважаю тебя за это.
Равес спешился, за ним и Стерша с Огневиком.
— Я ведь к тебе приехал, Шаврень, — Староста, переваливаясь на толстых ногах, пошел от храма к своему дому, широким жестом приглашая следовать за ним.
