И он выключил телефон. У меня совершенно вылетело из головы, что же произошло этим утром, но почему-то сомнений в том, что речь в разговоре шла именно обо мне, не было. Внезапно на душе стало тяжело, словно я вновь, как в детстве, забравшись на дачный чердак, запуталась лицом в паутине -- и страшно, и противно, и никак не выбраться…
Папины шаги в коридоре на этот раз не успокоили, а напротив, ещё больше напугали. Я быстро легла, натянув одеяло до носа и закрыв глаза, чтобы не выдать свой страх. Он подошёл, потрогал мой лоб, и, вздохнув, тихо пробормотал:
-- Странно, пора бы ей уже проснуться, не переборщил ли с дозировкой? Раньше всё было нормально… подожду ещё немного.
Шаги удалились, и неприятные мысли тут же атаковали всполошившийся разум:
-- Что папа имел в виду под этим «раньше»? Неужели он уже не первый раз делал мне такие уколы? Почему же я этого не помню…
Изо всех сил потёрла виски, пытаясь напрячь память, но от этого голова заболела ещё сильнее.
-- Ладно, раз он считает, что «пора просыпаться», так тому и быть, -- и усилием воли заставила себя крикнуть, -- я проснулась!
Папа тут же подошёл ко мне с доброй улыбкой на губах, погладив по голове как несмышлёного ребёнка. Внимательно взглянул в лицо, и, осмотрев глаза, кажется, остался доволен увиденным.
-- Ведёт себя как врач с пациентом, а не как отец с дочкой, -- молча констатировала я, протянув вслух:
-- Пап, как вкусно пахнет, хочу есть!
Он сразу успокоился, а его обаятельная улыбка стала ещё шире:
-- Тебе лучше, малышка? Я так беспокоился, ты всё-таки ещё до конца не выздоровела, -- заботливо сказал папа, помогая мне встать и надеть халат.
-- Ещё как беспокоился, -- продолжила я свой молчаливый диалог с отцом, -- так сильно, что оставил одну с душевной травмой на несколько месяцев. Впрочем, почему одну? Под присмотром сестры, о которой я раньше никогда не слышала. А может, правильнее сказать, медсестры? Ничего, скоро это проверю…
На кухне папа накормил меня роскошным ужином, правда, вкус еды почти не чувствовался -- мешала горечь желчи. Но, не подавая вида, «послушная дочка» довольно улыбалась -- хотя мне было по-настоящему горько, и не только на языке... Кажется, сегодня я потеряла что-то очень важное -- веру в самого главного и родного человека.
После ужина как обычно вместе посмотрели «ужастик». Разговор не клеился, хотя раньше мы всегда бурно обсуждали сюжет, посмеиваясь над ляпами сценария или неудачной игрой актёров. Но только не сегодня. Папа пытался меня разговорить, приходилось отшучиваться, что к вечеру я плохо соображаю. И это было правдой -- после успокоительного голова казалась чугунной. Честно говоря, хотелось одного -- поскорее уйти в свою комнату, чтобы не чувствовать на себе пристального, изучающего взгляда заботливого родителя...
Помог поздний телефонный звонок, заставивший его нахмуриться и уехать из дома «по срочному делу». Первый раз в жизни я была этому рада, хотя обычно обиженно ныла, упрашивая остаться. Сегодня же -- молча проводила до двери, помахав вслед рукой.
На душе было тоскливо и холодно, никогда ещё я не чувствовала себя такой несчастной и одинокой. Даже когда умерла мама, знала, что папа рядом, что во всём могу на него положиться: он не даст мне потеряться в жизни, поможет и спасёт. Свято верила, что со мной никогда ничего не случится, а теперь -- что делать? Не знаю… Кому верить? Похоже, никому. Сейчас я по-настоящему осталась одна -- ни друзей, ни лучшей подруги, которой можно было бы поплакаться…
И Митя пропал, ни слуху, ни духу. Видно, ему так плохо, что сейчас не до чужих проблем. Если он вообще ещё жив: слишком часто в последние дни я видела его во сне, и всегда раненым или даже мёртвым. Это же не просто так, он -- свидетель, а с ними, похоже, не церемонятся, тем более что такой защиты, как у меня, у него не было.
Я вздрогнула от звука знакомого рингтона. Кто же мог звонить в полдвенадцатого ночи? Это точно не папа, сказавший, чтобы ложилась спать, не дожидаясь его возвращения. А вдруг? Схватив телефон, с надеждой прошептала:
-- Алло, кто это? Митя, ты?
Телефон странно щёлкнул, и усталый голос тихо произнёс:
-- Привет, Ася, прости, что долго не звонил, был в бегах. Как ты? Ничего странного не случилось? Уверен, что нет…
-- Привет… Да, я в порядке, как догадался?
-- Твой папа вернулся, не спрашивай, откуда я знаю. Он ведь не допустил бы, чтобы…
-- Ясно, но, если честно, у меня не всё так гладко.
-- Что ты имеешь в виду? -- голос друга звучал встревоженно.
Вздохнула, не зная, что ответить:
-- Понимаешь, Мить, со мной сегодня утром что-то случилось, и, честно говоря, было очень плохо. Приехал папа и сделал успокоительный укол, а теперь я не могу вспомнить, что же произошло…
-- Он же военный, да? Почему не вызвал врача? -- в Митином голосе звенело нешуточное волнение, и мне понравилось, что он переживает…
-- Вообще-то, папа -- тоже доктор...
-- Вот оно что, -- как-то странно среагировал мой друг. Внезапно показалось, что он растерян или даже испуган.
-- Ну да, а что тут такого?
-- Понимаешь, Ася, из-за твоего папы и звоню, хоть это небезопасно -- твой мобильный наверняка прослушивается.
-- С чего это ты р-ешил? -- от волнения я начала заикаться.
-- Просто так думаю. Нет, уверен -- и этот укол, и потеря памяти, всё подтверждает мои догадки…
-- Какие догадки… хватит мямлить, говори уже! -- вскипела я.
-- Прости, не сейчас, иначе меня вычислят, потом позвоню. Не доверяй ему! -- и Митя выключил мобильный, толком ничего не объяснив.
Ещё минуту я смотрела на свой телефон, ожидая, что он сейчас перезвонит, хотя в душе понимала -- это пустая надежда. Наш короткий разговор только подтвердил подозрения насчёт папы: очень похоже, что мой самый близкий человек как-то связан со всем «этим», и, вероятно, Митя прав -- папа наблюдает за дочуркой, скорее всего, и мобильный прослушивает. И только ли потому, что волнуется, или у него есть другая, более веская причина?
Расстроенная, я недолго побродила по комнате из угла в угол. Мысли путались, и, как ни старалась, ничего умного в голову не приходило. Легко было Мите сказать -- «не доверяй», а мне теперь с этим жить…
И всё же надо было хоть что-то предпринять. Перед дверью в папину комнату немного «притормозила»: я давно туда не заходила, если не считать того раза, когда пустила Митю переночевать. Раньше это была комната родителей, в ней год назад умерла мама…
Но сегодня -- особый случай. Если уж решила разобраться в том, что происходит, прежде всего, должна измениться сама -- пора перестать вздыхать по прошлому и начать действовать… И я решительно открыла дверь.
Здесь всё было по-прежнему: те же мебель и шторы, фотографии на папином столе рядом с ноутбуком, мамин портрет на стене. Ни папок, ни документов, всё, наверное, в компьютере, а там точно пароль. Можно было бы над ним подумать, но не сейчас -- с больной головой это пустая трата времени.
Ящики стола, конечно, оказались заперты -- значит, есть что скрывать, хотя при его работе так и должно быть. Ах, папа, знал бы ты сейчас, как мне пригодились твои шуточные уроки взлома… Через пять минут «дело было сделано», и я разочарованно вздохнула: стопки чистой бумаги, канцтовары, наборы отвёрток, которые сама когда-то ему подарила, и ещё много всякой ерунды.
И ради этого стоило закрывать ящики на ключ, чтобы не украли рыболовные крючки или старые туристические проспекты? Вздор… Пересмотрела ещё раз, но результат был нулевой. Разозлённая неудачей, аккуратно вернула всё на место:
-- Наверняка папа заметит, что я рылась в столе… Ну и ладно, придумаю какую-нибудь отговорку. Он, конечно, не поверит, но, если мобильный прослушивается, папа и так скоро узнает про Митин звонок и мои подозрения. Так что, чего уж там, это ему придётся объясняться…
Надув щёки и почесав затылок, я бегло осмотрела комнату, заметив, что между створок платяного шкафа что-то застряло. Похоже на рукав папиного халата -- видно, переодеваясь, он очень торопился. Поправив халат, собралась уже закрыть шкаф, как внимание привлёк оттопыренный карман. Сердце ёкнуло -- вот оно! Называйте это предчувствием, интуицией, как угодно, но оно у меня развито отлично -- наверняка там лежало то, что нужно...
Достав дрожащими руками маленькую коробочку, осторожно её открыла… И это случилось -- я вспомнила всё, что произошло утром: кольца, страх, сомнения, головную боль, возвращение папы и укол….
Почему он не спрятал коробку с кольцами? Забыл, не успел или -- совсем уж крамольная мысль -- хотел, чтобы я нашла?
Быстро вернув коробку на место, аккуратно закрыла шкаф, а за ним и дверь в комнату. И только после этого, задыхаясь от гнева и отчаяния, побежала к себе. На этот раз я не заплакала -- просто сидела в кресле около письменного стола, обхватив колени руками, и пыталась согреться. А когда озноб усилился, забралась в кровать, с головой укрывшись одеялом. Казалось, силы меня окончательно покинули, но через какое-то время, немного успокоившись, я провалилась в тяжёлый сон.
В нём всё перепуталось: Мила в разодранном платье с другими ребятами праздновала Новый год вместе с несчастными соседями сверху. Папа гонялся со шприцем за Иваном Ивановичем, Митя в обнимку с «практикантом» распивали шампанское и смеялись, а я смотрела на это безумие, стоя на вершине зелёного холма, попеременно то одевая на пальцы чужие кольца, то снимая их, вытирая рукавом капающую изо рта кровавую слюну…
Неудивительно, что проснулась от собственного крика -- комнату заливал яркий весенний свет, проникавший с улицы даже через двойные плотные шторы. В дверь заглянул встревоженный папа, но, убедившись, что я в порядке, негромко поздоровался, добавив грустным голосом:
-- Вставай и приходи завтракать.
И никаких тебе «малышек» и «дочурок», значит, прямо с утра меня ждал непростой разговор. Я волновалась и, умываясь, посмотрела на себя в зеркало: бледное, измученное лицо покрылось красными пятнами -- явный признак нервозности.
Стиснув зубы и стараясь выглядеть уверенно, пошла на кухню, где меня уже ждали завтрак и стоявший у окна папа. Он засунул руки в карманы домашнего халата и, отодвинув штору, смотрел на улицу, словно надеясь увидеть там что-то очень важное.
Я ела, он молчал. Никто из нас не спешил начинать разговор, и напряжение нарастало с каждой минутой. Остывший чай почему-то обжигал горло, а меня так и подмывало крикнуть:
-- Хватит, принимайся за свою «обработку»! Жду не дождусь…
Наконец, папа отошёл от окна, и, не поднимая глаз, сел за стол:
-- Ася, давай поговорим не как папа и маленькая дочурка, а как взрослые люди.
Я молча кивнула, и чтобы занять дрожащие руки, взяв со стола бумажную салфетку, стала складывать из неё кораблик. Папа, конечно, заметил моё состояние, но не спешил, как обычно, успокаивать или обнимать:
-- Понимаю, у тебя накопились вопросы, ведь ты умная и наблюдательная девочка. Сразу скажу, что на многие из них я не буду отвечать, потому что не имею на это права. Молчи, не перебивай, ещё успеешь высказать своё мнение. И… я на тебя не сержусь.
-- А за что тебе сердиться? Разве это я устроила слежку и врала?
-- Ася, не спеши меня осуждать, ты же ничего не знаешь…
-- Откуда же мне знать, если папочка и не собирался объяснять любимой дочке, что за чертовщина происходит вокруг, -- я почти кричала, чувствуя, как пылают щёки.
-- Не могу, Ася. Понимаю, в это трудно поверить, но придётся. Я всю жизнь любил и защищал тебя, и дальше буду это делать. Ты -- всё, что у меня осталось в жизни, и если будешь слушаться -- ничего страшного не случится. Клянусь. Не делай глупостей, как твой приятель, а то закончишь так же, как он…
Тут он запнулся и помрачнел -- понял, что сболтнул лишнее. Или сделал вид, что проговорился, чтобы меня напугать.
Я подняла глаза, которые всё время прятала, и, скомкав салфетку, бросила ему в лицо:
-- Что вы с ним сделали? Он слишком мешал? Конечно -- ненужный свидетель, а со мной так же расправитесь? -- кричала в полный голос, не в силах больше сдерживаться.
Внезапно папа побледнел -- я никогда раньше с ним так не разговаривала, даже когда была подростком. Он встал, отшвырнув стул в сторону с такой силой, что деревянное сиденье треснуло и разломилось пополам. Испугавшись, я замолчала -- ни разу не видела отца в ярости…
Но уже через мгновение он взял себя в руки, его голос снова был спокоен:
-- Вижу, что ты ещё не готова к серьёзному разговору. Пусть так. У тебя будет время обо всём хорошенько подумать: с сегодняшнего дня останешься дома, пока я не разрешу выйти.
-- Это что -- арест, а как же занятия в университете? -- растерянно пыталась защититься, -- их нельзя пропускать, и вообще, ты не имеешь права меня запирать, я -- взрослая!
-- Это ты-то? Нет, Ася, не похоже, но я даю возможность доказать, что ты и вправду взрослая и, надеюсь, разумная девушка. Неужели тебе мало того, что уже перенесла? Хочешь, чтобы это случилось ещё раз? Тогда послушай -- оставайся дома для собственной безопасности. Если сделаешь по-своему, я не смогу тебя защитить. Случится беда, и вскоре сама поймёшь, кто из нас был прав, но будет уже поздно. Это не угроза -- реальность, в которой нам всем приходится жить, -- в его голосе звучало неподдельное отчаяние, и несчастное сердце дрогнуло. Как же в тот момент мне хотелось броситься ему на шею и заплакать…
Но, вспомнив его слова о Мите, промолчала…
Папа вышел из кухни. Я слышала, как он шуршал одеждой, переодеваясь -- входная дверь хлопнула, ловушка закрылась. Выбор у меня был небогатый -- принять папины условия и тихо жить, не задавая вопросов, делая вид, что всё нормально, и надеясь на его защиту. Или уйти из дома фактически на улицу, рискуя в любой момент нарваться на монстров. Проще говоря, не выбор, а фикция. Я попалась, и это чертовски бесило…
Придя в свою комнату, с размаха плюхнулась на злорадно скрипнувший диван. В душе не осталось ни капли надежды, только злость, отчаяние и горе по потерянному другу.
-- Митя, Митя… Что же они с тобой сделали? -- всхлипывала я, размазывая слёзы по лицу; буйное воображение рисовало картины одну ужаснее другой. Резкий короткий звонок в дверь навёл на меня оторопь. Когда звонок повторился, пришлось встать и, сгорбившись, как старушка, плестись в коридор.
-- Кто там? -- спросила севшим от слёз голосом.
-- Ася, открой, это я, Митя…
Я так спешила открыть ему дверь, что перепутала, в какую сторону надо крутить замок, а справившись с этой задачей, бросилась опешившему Мите на шею. Думаю, он не только удивился столь радушному приёму, но и испугался, увидев перед собой зарёванное и непричёсанное чучело с красным носом. Я продолжила плакать, теперь уже от радости, что друг жив, но Митя был не в курсе моих страданий: он растерянно похлопывал «рёву» рукой по спине, приговаривая:
-- Ну же, Ася, перестань. Всё будет хорошо, ты только успокойся, пожалуйста…
Выпустив, наконец, беднягу из своих цепких объятий и шмыгнув распухшим носом, пробормотала:
-- Не стой столбом, проходи в дом, что ли…
Он кивнул и, с опаской косясь в мою сторону, нерешительно вошёл.
Папины шаги в коридоре на этот раз не успокоили, а напротив, ещё больше напугали. Я быстро легла, натянув одеяло до носа и закрыв глаза, чтобы не выдать свой страх. Он подошёл, потрогал мой лоб, и, вздохнув, тихо пробормотал:
-- Странно, пора бы ей уже проснуться, не переборщил ли с дозировкой? Раньше всё было нормально… подожду ещё немного.
Шаги удалились, и неприятные мысли тут же атаковали всполошившийся разум:
-- Что папа имел в виду под этим «раньше»? Неужели он уже не первый раз делал мне такие уколы? Почему же я этого не помню…
Изо всех сил потёрла виски, пытаясь напрячь память, но от этого голова заболела ещё сильнее.
-- Ладно, раз он считает, что «пора просыпаться», так тому и быть, -- и усилием воли заставила себя крикнуть, -- я проснулась!
Папа тут же подошёл ко мне с доброй улыбкой на губах, погладив по голове как несмышлёного ребёнка. Внимательно взглянул в лицо, и, осмотрев глаза, кажется, остался доволен увиденным.
-- Ведёт себя как врач с пациентом, а не как отец с дочкой, -- молча констатировала я, протянув вслух:
-- Пап, как вкусно пахнет, хочу есть!
Он сразу успокоился, а его обаятельная улыбка стала ещё шире:
-- Тебе лучше, малышка? Я так беспокоился, ты всё-таки ещё до конца не выздоровела, -- заботливо сказал папа, помогая мне встать и надеть халат.
-- Ещё как беспокоился, -- продолжила я свой молчаливый диалог с отцом, -- так сильно, что оставил одну с душевной травмой на несколько месяцев. Впрочем, почему одну? Под присмотром сестры, о которой я раньше никогда не слышала. А может, правильнее сказать, медсестры? Ничего, скоро это проверю…
На кухне папа накормил меня роскошным ужином, правда, вкус еды почти не чувствовался -- мешала горечь желчи. Но, не подавая вида, «послушная дочка» довольно улыбалась -- хотя мне было по-настоящему горько, и не только на языке... Кажется, сегодня я потеряла что-то очень важное -- веру в самого главного и родного человека.
После ужина как обычно вместе посмотрели «ужастик». Разговор не клеился, хотя раньше мы всегда бурно обсуждали сюжет, посмеиваясь над ляпами сценария или неудачной игрой актёров. Но только не сегодня. Папа пытался меня разговорить, приходилось отшучиваться, что к вечеру я плохо соображаю. И это было правдой -- после успокоительного голова казалась чугунной. Честно говоря, хотелось одного -- поскорее уйти в свою комнату, чтобы не чувствовать на себе пристального, изучающего взгляда заботливого родителя...
Помог поздний телефонный звонок, заставивший его нахмуриться и уехать из дома «по срочному делу». Первый раз в жизни я была этому рада, хотя обычно обиженно ныла, упрашивая остаться. Сегодня же -- молча проводила до двери, помахав вслед рукой.
На душе было тоскливо и холодно, никогда ещё я не чувствовала себя такой несчастной и одинокой. Даже когда умерла мама, знала, что папа рядом, что во всём могу на него положиться: он не даст мне потеряться в жизни, поможет и спасёт. Свято верила, что со мной никогда ничего не случится, а теперь -- что делать? Не знаю… Кому верить? Похоже, никому. Сейчас я по-настоящему осталась одна -- ни друзей, ни лучшей подруги, которой можно было бы поплакаться…
И Митя пропал, ни слуху, ни духу. Видно, ему так плохо, что сейчас не до чужих проблем. Если он вообще ещё жив: слишком часто в последние дни я видела его во сне, и всегда раненым или даже мёртвым. Это же не просто так, он -- свидетель, а с ними, похоже, не церемонятся, тем более что такой защиты, как у меня, у него не было.
Я вздрогнула от звука знакомого рингтона. Кто же мог звонить в полдвенадцатого ночи? Это точно не папа, сказавший, чтобы ложилась спать, не дожидаясь его возвращения. А вдруг? Схватив телефон, с надеждой прошептала:
-- Алло, кто это? Митя, ты?
Телефон странно щёлкнул, и усталый голос тихо произнёс:
-- Привет, Ася, прости, что долго не звонил, был в бегах. Как ты? Ничего странного не случилось? Уверен, что нет…
-- Привет… Да, я в порядке, как догадался?
-- Твой папа вернулся, не спрашивай, откуда я знаю. Он ведь не допустил бы, чтобы…
-- Ясно, но, если честно, у меня не всё так гладко.
-- Что ты имеешь в виду? -- голос друга звучал встревоженно.
Вздохнула, не зная, что ответить:
-- Понимаешь, Мить, со мной сегодня утром что-то случилось, и, честно говоря, было очень плохо. Приехал папа и сделал успокоительный укол, а теперь я не могу вспомнить, что же произошло…
-- Он же военный, да? Почему не вызвал врача? -- в Митином голосе звенело нешуточное волнение, и мне понравилось, что он переживает…
-- Вообще-то, папа -- тоже доктор...
-- Вот оно что, -- как-то странно среагировал мой друг. Внезапно показалось, что он растерян или даже испуган.
-- Ну да, а что тут такого?
-- Понимаешь, Ася, из-за твоего папы и звоню, хоть это небезопасно -- твой мобильный наверняка прослушивается.
-- С чего это ты р-ешил? -- от волнения я начала заикаться.
-- Просто так думаю. Нет, уверен -- и этот укол, и потеря памяти, всё подтверждает мои догадки…
-- Какие догадки… хватит мямлить, говори уже! -- вскипела я.
-- Прости, не сейчас, иначе меня вычислят, потом позвоню. Не доверяй ему! -- и Митя выключил мобильный, толком ничего не объяснив.
Ещё минуту я смотрела на свой телефон, ожидая, что он сейчас перезвонит, хотя в душе понимала -- это пустая надежда. Наш короткий разговор только подтвердил подозрения насчёт папы: очень похоже, что мой самый близкий человек как-то связан со всем «этим», и, вероятно, Митя прав -- папа наблюдает за дочуркой, скорее всего, и мобильный прослушивает. И только ли потому, что волнуется, или у него есть другая, более веская причина?
Расстроенная, я недолго побродила по комнате из угла в угол. Мысли путались, и, как ни старалась, ничего умного в голову не приходило. Легко было Мите сказать -- «не доверяй», а мне теперь с этим жить…
И всё же надо было хоть что-то предпринять. Перед дверью в папину комнату немного «притормозила»: я давно туда не заходила, если не считать того раза, когда пустила Митю переночевать. Раньше это была комната родителей, в ней год назад умерла мама…
Но сегодня -- особый случай. Если уж решила разобраться в том, что происходит, прежде всего, должна измениться сама -- пора перестать вздыхать по прошлому и начать действовать… И я решительно открыла дверь.
Здесь всё было по-прежнему: те же мебель и шторы, фотографии на папином столе рядом с ноутбуком, мамин портрет на стене. Ни папок, ни документов, всё, наверное, в компьютере, а там точно пароль. Можно было бы над ним подумать, но не сейчас -- с больной головой это пустая трата времени.
Ящики стола, конечно, оказались заперты -- значит, есть что скрывать, хотя при его работе так и должно быть. Ах, папа, знал бы ты сейчас, как мне пригодились твои шуточные уроки взлома… Через пять минут «дело было сделано», и я разочарованно вздохнула: стопки чистой бумаги, канцтовары, наборы отвёрток, которые сама когда-то ему подарила, и ещё много всякой ерунды.
И ради этого стоило закрывать ящики на ключ, чтобы не украли рыболовные крючки или старые туристические проспекты? Вздор… Пересмотрела ещё раз, но результат был нулевой. Разозлённая неудачей, аккуратно вернула всё на место:
-- Наверняка папа заметит, что я рылась в столе… Ну и ладно, придумаю какую-нибудь отговорку. Он, конечно, не поверит, но, если мобильный прослушивается, папа и так скоро узнает про Митин звонок и мои подозрения. Так что, чего уж там, это ему придётся объясняться…
Надув щёки и почесав затылок, я бегло осмотрела комнату, заметив, что между створок платяного шкафа что-то застряло. Похоже на рукав папиного халата -- видно, переодеваясь, он очень торопился. Поправив халат, собралась уже закрыть шкаф, как внимание привлёк оттопыренный карман. Сердце ёкнуло -- вот оно! Называйте это предчувствием, интуицией, как угодно, но оно у меня развито отлично -- наверняка там лежало то, что нужно...
Достав дрожащими руками маленькую коробочку, осторожно её открыла… И это случилось -- я вспомнила всё, что произошло утром: кольца, страх, сомнения, головную боль, возвращение папы и укол….
Почему он не спрятал коробку с кольцами? Забыл, не успел или -- совсем уж крамольная мысль -- хотел, чтобы я нашла?
Быстро вернув коробку на место, аккуратно закрыла шкаф, а за ним и дверь в комнату. И только после этого, задыхаясь от гнева и отчаяния, побежала к себе. На этот раз я не заплакала -- просто сидела в кресле около письменного стола, обхватив колени руками, и пыталась согреться. А когда озноб усилился, забралась в кровать, с головой укрывшись одеялом. Казалось, силы меня окончательно покинули, но через какое-то время, немного успокоившись, я провалилась в тяжёлый сон.
В нём всё перепуталось: Мила в разодранном платье с другими ребятами праздновала Новый год вместе с несчастными соседями сверху. Папа гонялся со шприцем за Иваном Ивановичем, Митя в обнимку с «практикантом» распивали шампанское и смеялись, а я смотрела на это безумие, стоя на вершине зелёного холма, попеременно то одевая на пальцы чужие кольца, то снимая их, вытирая рукавом капающую изо рта кровавую слюну…
Неудивительно, что проснулась от собственного крика -- комнату заливал яркий весенний свет, проникавший с улицы даже через двойные плотные шторы. В дверь заглянул встревоженный папа, но, убедившись, что я в порядке, негромко поздоровался, добавив грустным голосом:
-- Вставай и приходи завтракать.
И никаких тебе «малышек» и «дочурок», значит, прямо с утра меня ждал непростой разговор. Я волновалась и, умываясь, посмотрела на себя в зеркало: бледное, измученное лицо покрылось красными пятнами -- явный признак нервозности.
Стиснув зубы и стараясь выглядеть уверенно, пошла на кухню, где меня уже ждали завтрак и стоявший у окна папа. Он засунул руки в карманы домашнего халата и, отодвинув штору, смотрел на улицу, словно надеясь увидеть там что-то очень важное.
Я ела, он молчал. Никто из нас не спешил начинать разговор, и напряжение нарастало с каждой минутой. Остывший чай почему-то обжигал горло, а меня так и подмывало крикнуть:
-- Хватит, принимайся за свою «обработку»! Жду не дождусь…
Наконец, папа отошёл от окна, и, не поднимая глаз, сел за стол:
-- Ася, давай поговорим не как папа и маленькая дочурка, а как взрослые люди.
Я молча кивнула, и чтобы занять дрожащие руки, взяв со стола бумажную салфетку, стала складывать из неё кораблик. Папа, конечно, заметил моё состояние, но не спешил, как обычно, успокаивать или обнимать:
-- Понимаю, у тебя накопились вопросы, ведь ты умная и наблюдательная девочка. Сразу скажу, что на многие из них я не буду отвечать, потому что не имею на это права. Молчи, не перебивай, ещё успеешь высказать своё мнение. И… я на тебя не сержусь.
-- А за что тебе сердиться? Разве это я устроила слежку и врала?
-- Ася, не спеши меня осуждать, ты же ничего не знаешь…
-- Откуда же мне знать, если папочка и не собирался объяснять любимой дочке, что за чертовщина происходит вокруг, -- я почти кричала, чувствуя, как пылают щёки.
-- Не могу, Ася. Понимаю, в это трудно поверить, но придётся. Я всю жизнь любил и защищал тебя, и дальше буду это делать. Ты -- всё, что у меня осталось в жизни, и если будешь слушаться -- ничего страшного не случится. Клянусь. Не делай глупостей, как твой приятель, а то закончишь так же, как он…
Тут он запнулся и помрачнел -- понял, что сболтнул лишнее. Или сделал вид, что проговорился, чтобы меня напугать.
Я подняла глаза, которые всё время прятала, и, скомкав салфетку, бросила ему в лицо:
-- Что вы с ним сделали? Он слишком мешал? Конечно -- ненужный свидетель, а со мной так же расправитесь? -- кричала в полный голос, не в силах больше сдерживаться.
Внезапно папа побледнел -- я никогда раньше с ним так не разговаривала, даже когда была подростком. Он встал, отшвырнув стул в сторону с такой силой, что деревянное сиденье треснуло и разломилось пополам. Испугавшись, я замолчала -- ни разу не видела отца в ярости…
Но уже через мгновение он взял себя в руки, его голос снова был спокоен:
-- Вижу, что ты ещё не готова к серьёзному разговору. Пусть так. У тебя будет время обо всём хорошенько подумать: с сегодняшнего дня останешься дома, пока я не разрешу выйти.
-- Это что -- арест, а как же занятия в университете? -- растерянно пыталась защититься, -- их нельзя пропускать, и вообще, ты не имеешь права меня запирать, я -- взрослая!
-- Это ты-то? Нет, Ася, не похоже, но я даю возможность доказать, что ты и вправду взрослая и, надеюсь, разумная девушка. Неужели тебе мало того, что уже перенесла? Хочешь, чтобы это случилось ещё раз? Тогда послушай -- оставайся дома для собственной безопасности. Если сделаешь по-своему, я не смогу тебя защитить. Случится беда, и вскоре сама поймёшь, кто из нас был прав, но будет уже поздно. Это не угроза -- реальность, в которой нам всем приходится жить, -- в его голосе звучало неподдельное отчаяние, и несчастное сердце дрогнуло. Как же в тот момент мне хотелось броситься ему на шею и заплакать…
Но, вспомнив его слова о Мите, промолчала…
Папа вышел из кухни. Я слышала, как он шуршал одеждой, переодеваясь -- входная дверь хлопнула, ловушка закрылась. Выбор у меня был небогатый -- принять папины условия и тихо жить, не задавая вопросов, делая вид, что всё нормально, и надеясь на его защиту. Или уйти из дома фактически на улицу, рискуя в любой момент нарваться на монстров. Проще говоря, не выбор, а фикция. Я попалась, и это чертовски бесило…
Придя в свою комнату, с размаха плюхнулась на злорадно скрипнувший диван. В душе не осталось ни капли надежды, только злость, отчаяние и горе по потерянному другу.
-- Митя, Митя… Что же они с тобой сделали? -- всхлипывала я, размазывая слёзы по лицу; буйное воображение рисовало картины одну ужаснее другой. Резкий короткий звонок в дверь навёл на меня оторопь. Когда звонок повторился, пришлось встать и, сгорбившись, как старушка, плестись в коридор.
-- Кто там? -- спросила севшим от слёз голосом.
-- Ася, открой, это я, Митя…
Прода от 13.04.2022, 06:44
Глава 6
Я так спешила открыть ему дверь, что перепутала, в какую сторону надо крутить замок, а справившись с этой задачей, бросилась опешившему Мите на шею. Думаю, он не только удивился столь радушному приёму, но и испугался, увидев перед собой зарёванное и непричёсанное чучело с красным носом. Я продолжила плакать, теперь уже от радости, что друг жив, но Митя был не в курсе моих страданий: он растерянно похлопывал «рёву» рукой по спине, приговаривая:
-- Ну же, Ася, перестань. Всё будет хорошо, ты только успокойся, пожалуйста…
Выпустив, наконец, беднягу из своих цепких объятий и шмыгнув распухшим носом, пробормотала:
-- Не стой столбом, проходи в дом, что ли…
Он кивнул и, с опаской косясь в мою сторону, нерешительно вошёл.
