Леда послушно установила лукошко посередь столешницы, откинула светлое полотно. Надо же – короб с яйцами, кувшин с молоком, глиняная крыночка с маслом, хлебные лепешки, да ломоть сыра в чистой тряпочке. Аж слюнки потекли…
Так и захотелось сказать Машей из мультфильма: «А, может уже, покушаем уже?» Но старуха строго взглянула на Леду, покачала головой:
– За стол тебя в таком не посажу! Порты мужские сымай, достану бабскую одежу.
Сам собой сундук в углу крышку откинул, перевесилась на край льняная рубашка с тонким шитьем у ворота.
– Ну, чего застыла? Иди, разболакайся да обновы примерь.
Леда покосилась на Медведя и нехотя поплелась к сундуку. Расставаться с привычными джинсами вовсе не хотелось. Словно чуяла в душе, вот переоденется и останется в этом мире навек, а уж если за столом хлеб переломит, забудет о своем родном доме.
Между тем старуха разложила на столе рушник, убрала корзинку да занялась остатками теста. Живо скатала колобок, сунула на лопатке в прогоревшую печь. Леда стояла у раскрытого сундука, приложив к груди длинную рубаху, и не знала, что делать дальше. Не станешь же перед мужиком раздеваться, попросить Михея отвернуться? Сам-то догадаться не может…
А тот поймал растерянный взгляд девушки, снова хмыкнул и вылез из-за стола, направляясь к двери. Леда стянула через голову футболку и опасливо принялась надевать ведьмину рубашку. А вдруг да старая, в плесени вся, в жучках? Может, мыши по ней бегали…
– Не боись, этой пакости нет у меня, всех Бусый перевел!
Леда улыбнулась смущенно, избавившись от джинсов, опуская подол исподней рубахи на бедра. Спрашивать, кто такой Бусый не стала, может, еще один кот, только более дружелюбный, ручной, не тот Дикий, что среди сухостоя на нее кинулся.
Девушка уже успела переодеться и в сарафанчик, что сам выполз на крышку сундука вслед за рубашкой. Новая одежда пахла тонким лимонным запахом, а еще луговыми цветами. Приятно легла на тело, оказавшись по размеру точь- в- точь.
«Лаптей только не хватает, да в косу заплести алую ленту, буду настоящей древнерусской молодушкой», - почти весело подумала Леда, расправляя на плечах широкие рукава, что сужались к кистям.
Между тем старуха вынула из печи подрумянившийся комочек и скинула с лопаты на стол.
– Заверни в рушник да положи остудить на оконце. Только смотри не зевай, он нонеча шустрый получился, глазом не моргнешь, как опять сбежит.
«О ком это она?» - недоумевала девушка, укладывая круглый каравай на раскрытое настежь единственное в избе окошечко.
И только успела подумать, как колобок качнулся в ее сторону и выкатился из окна на улицу.
– Держи уж, безрукая! Сейчас в лес удерет!
Леда и высунуться-то в оконце не могла, до того мало оно было, а еще пуще растерялась, когда увидела, как лихо подпрыгивая меж густой травы скачет к воротам горячий еще каравай. И смех и грех…
Да только недалеко ускакал, бедняга, подхватили его широкие ладони и разом разломили колобок на две половинки. Леда бухнулась на лавку без сил и виновато опустила глаза.
– Эх, ты! А еще хозяйкой быть собралась!
– Ничего я не собралась! Жалко… он живой был, а Михей его так вот…
Старуха даже ухват бросила, встала перед Ледой, подбоченясь:
– Это еще что за жалейка тут выискалась? Ишь, распустила нюни, беглеца ей жаль, а чем пробиваться думаешь, болезная? Они все у меня тут живые, так теперь зубы на полку прикажешь? Не бывать такому!
Старуха махнула костлявой рукой и Леда даже ноги поджала, подымая подол. Заплясали по полу старенькие половички, сами скатываясь к порогу, вывалились из избы, стряхивая с себя пыль. Прыгнули с притолоки чашки, подставились под струю молока, что само налилось щедро. Нож подскочил, принялся щедро намазывать масло на ломти хлеба. Свалилась с гвоздя прямо на стол вязанка морковных паренок.
В избу шумно вернулся Михей. Сразу же подошел к девушке, протягивая половину колобка:
– Отведай матушкиной стряпни…
– Пусть умоется сперва, негоже грязным руками хлеб брать!
Леда согласно кивнула, после сна, и впрямь, не мешает личико умыть, да сполоснуть ладошки.
– А умывальник у вас на дворе?
– Вон лохань в углу, с тебя хватит.
Наконец, чистая и очень голодная девушка уселась за стол. А пока бабка что-то искала в сундуке, Леда успела пошептаться с Михеем:
– Я бы вам посоветовала поселится отдельно. Никакая девица с вашей матушкой не уживется. Это как пить дай!
– Сам знаю. Дом у меня строится на опушке, просторный, светлый, да и лес там хороший, до Торжка близко опять же. Может, когда и приведу туда хозяюшку. Если по-добру, конечно, девка за меня пойдет. Иначе, не надо мне…
Медведь брови сдвинул, и у Леды сердце сжалось. Пропадает хороший человек один в лесной глуши, и никому дела нет. А как ему такому невесту сыщешь, вроде не урод, не старик, всего-то лишь оборотень, и пускай даже на одной ноге. А ведь дом строит, надеется на что-то… Как бы ему помочь…
Словно угадав ее тайные мысли, Михей усмехнулся:
– Мать на любую из девок может морок навести, да так чтобы и души во мне не чаяли, деревяшки моей не замечали. Только я не хочу. Мне по присухе не надобно, может, кому и так поглянусь. Думал сперва, ты здесь не зря появилась, а раз не приняла мой дар сразу, значит, не твоя доля. С другим счастье найдешь.
– С другим…. – эхом повторила девушка, с трудом отщипывая от колобка кусочек, катая пальцами теплый мякишь. «Нет-нет. Не могу его есть, лучше уж тот, деревенский хлеб, он-то по двору не бегал, не просился на волю. Что я, лиса вредная, чтобы колобками питаться? Дудки, сами лопайте!»
Но Старуха только глотнула молока и улеглась на свою лежанку. А вскоре и запохрапывала, заснула видать крепко.
– Ну, пора нам! А то гляди, может и задержишься на денек, погостишь? Я тебе лес покажу, ягодные поляны, к омуту свожу, кое - с кем чудным еще познакомлю…
– Спасибо, Михей, но мне бы надо к этому Змею или кто он там, Крылатый… Ох, страшно! Михей, а он меня не съест?
– Может! – хохотнул Медведь, ковыляя к раскрытой двери, а Леда, округлив глаза, так и пристыла к лавке.
– Да только самого-то его в Гнездовье нет сейчас, он опять с кем-то воевать отправился, может иноземный Князь его попросил, или иная нужда заставила. Так пока Сам не вернулся, ты с братом его меньшим о своей беде побалакай, может, и поможет чем. Еще с ними сестра живет, вроде добрая баба, раз видал на ярмарке.
Леда совсем запуталась, головой тряхнула, прогоняя грустные мысли:
– А этот брат – тоже летать умеет?
– Да вроде нет, только старшему передалось. Я сам толком не знаю, Годара все боятся, а меньшого любят да жалеют, вроде жить ему осталось недолго. В Змеином роду издавна водится так, чтобы из всех братьев только один оставался, плату Подземный требует за былые дары. К осени заберет Меньшого в свои чертоги ночные. Вот Годар и лютует, с войны на войну мечется, злоба его за брата берет, а что поделать? С Древними спорить тяжко, даже Крылатым не под силу.
– Сколько в вашем Мире тайн и загадок. И все-то грустные!
– Ну, идешь или остаешься? А то ведь и я передумать могу. Да, и мать проснуться может, запрет тебя в подполе, будешь знать!
– Иду, Михей, иду, не сердитесь!
В краю средь гор и цветущих долин
Текла река, исчезая вдали.
Прекрасней не было страны,
Где рождались баллады и сны…
Хелависа
Солнце стояло еще высоко, когда Леда и Михей выбрались за ворота лесной усадьбы. Впереди показалась заросшая муравой еле приметная тропка, на нее-то Михей и свернул. Первым шел и довольно споро, хоть и опирался на здоровенную клюку.
«Не иначе как деревце прямо с корнями выдрал», - косилась Леда на голый ствол, что к низу расходился в корявую лапищу. - «Таким-то орудием можно и голову с плеч снести».
Птицы петь начали, налетела стайка комаров, да вскорести и пропала, будто отогнали их незримой метлой. Леда шла, губы кусая, едва ли не вслух досадуя, что позабыла в избе свою прежнюю одежду – футболку и джинсы. А теперешний наряд хоть и нравился поначалу, но все равно с чужого плеча, непривычно. Сарафан путается в ногах, в длиннорукавой рубашке жарко, кроссовки совсем не к месту. Вовсе их, что ли, снять…
– Михей, подождите, я обувь сниму, босиком буду. Тут же не водятся змеи?
– Чудно той бояться змей, что сама в их логово лезет!- подмигнул Медведь.
Леда так и замерла, развязывая шнурки.
– Так, может, и не ходить, если там опасно? Что присоветуете?
– Мое дело сторона, тебе лишь добра желаю. А все же не вижу причины Змею тебя в Лунную долину нести. Какая нужда-то… Ты ему не мать, не жена, Годар и так людишками пренебрегает. Посмеется над тобой и прогонит, вот попомнишь мое слово.
Леда искренне огорчилась. Чем ей заинтересовать неведомого драконищу она совершенно не знала.
– Может, я ему отслужу? Отработаю как-нибудь, буду мыть, стирать… У него семья есть? Я за детьми присматривать могу, сказок много знаю и песен тоже. Ну, что он у вас, совсем бессердечный?
– Да, похоже, так и есть. Правда, сестру с братом любит, родная кровь. А жену за себя никогда не брал, верно, рабынями пробавляется.
– Кем-кем? – Леда выронила на траву связанные шнурками кроссовки и тут же уколола ступню камешком, наверно, скоро придется опять обуваться.
Михей оперся обеими ручищами о свою клюку, хмуро улыбнулся:
– Сказывают, что в Гнездовье всякий люд живет, кто по доброй воле, а кого Годар из похода привел, сам полонил или данью отдали.
– И девушек тоже? - ахнула Леда.
– Так мужику ведь без бабы никак! А Годар при том еще не простой воин, а Змеиный князь, ему ли не иметь при себе усладу.
– Так почему он не женится? Или с гаремом веселее?
– По себе еще не нашел, так же как и я мается, небось. Эх, может, где и моя милая бродит, о другом вздыхает, встретимся ли на этом свете… И мать темнит чегой-то, а ведь порой наперед видеть умеет.
– Что-то мне все это не очень нравится, Михей. Боязно идти к местному рабовладельцу.
Леда сидела на высокой кочке, осматривая голую ступню, и вдруг заметила, как ползут по листве толстопузые рыжие муравьи. Пришлось махом вскочить да бежать к Медведю, тот лишь смеялся, оглаживая темную бородку:
– А не ходи, коли боишься. Давай, я тебя в свои хоромы отведу, у меня поживешь, может, привыкнешь, к осени свадебку сладим. Скучно одному... А хочешь - братом назови!
Леда задумалась-загрустила. Все еще брезжила в душе слабенькая надежда, что ночь промелькнет, и проснется она на родной постельке в своей городской квартире. А если нет, что тогда делать, куда податься?
– Я, Михей Потапыч, вам благодарна и ваше любезное приглашение даже почти принимаю, только сперва в Гнездовье наведаюсь. Раз, говорите, самого грозного хозяина дома нет, с братцем его потолкую или с сестрой, надеюсь, они люди хорошие, должны мое горе понять. Вдруг уговорят потом того… этого, который умеет летать, чтобы он меня отвез в заветное Лунное место.
– Добро! А откуда знаешь, что я – Потапыч? Неужто, мать проговорилась, она имя мое обычно от людей таит.
– Догадлива я бываю не в меру, уж простите, если что не так, - прилаживая слова на старинный манер ответила Леда.
– Живина простит… - добродушно ворчал Медведь, продолжая тяжело переступать живой ногой по очереди с деревянной опорой.
– Живина - ваша богиня? Красивое имя, будто смутно знакомо, только не вспомню, где могла бы читать.
Теперь босая Леда с подскоком шагала по извилистой тропке - кололи непривычные к таким прогулкам ступни сосновые иголкии примятые травяные стебли. Медведь вон тоже без обувки, на второй ноге чуть ниже колена – култышка, ничего - торопко идет, обогнал далеко. Жалко его, видно, думали люди, что на настоящего зверя капкан ставят, а тут оборотень пострадал. В том, что Михей - добрый, Леда ничуть не сомневалась. Надо бы еще с ним поговорить:
– Михей Потапыч, а сколько вам лет, если не секрет?
Медведь резко повернулся и так сурово на Леду глянул, что у той душа в пятки ушла.
– Брось по батюшке звать, я еще не старик! Мать меня птичьим молоком вспоила, на семи зорях росами с наговором умывала, такие как я триста лет не седея живут, а мне всего-то сороковой минул. Так-то, держи язык за зубами, болтлива не в меру. Муж строгий попадется, будет плеткой учить, небось не понравится!
Леда голову опустила, затаив слезы. Обидная отповедь, и что такого она спросила, сущие пустяки, а туда же… мужем пугает. Не-ет, в этом мире невеститься ей никак нельзя, такие мужские экземпляры попадаются, дух захватывает. От габаритов до строгого нрава. И свекровушки все под стать. Того и гляди закоширяют молодушку. Домой Леде надо, скорее домой… Хотя, кто там ее сильно ждет – мама на юге с другом. У отца свои заботы, ему не до старшенькой. Больше вроде и нет никого.
– Ну, и чего надулась, как мышь на крупу? - поддел Михей после затянувшегося молчания. - Не серчай, девка, я погорячился малость. Зовут-то тебя хоть как? Расстанемся, глядишь, даже имени твоего не знаю.
Леда рассмеялась, а ведь верно, за всеми утрешними хлопотами даже представиться забыла, а бабушка-то, кажется, даже не спросила вчера. И сама не назвалась…
– Леда я. Михайлова Леда.
– Ла-а-да… Красивое имя.
И впервые в жизни не стала она спутника своего переубеждать. Пусть для него Ладой будет. "Хоть горшком назови, только в печь не ставь," - молвят старые люди.
Из лесу выходили долго. Леда уже притомиться успела, хоть они с Медведем и не раз устраивали привал, водой из ручья освежались, сидели молча на пнях, коих все больше на пути попадалось. Близко селение, люди лес рубят, строят себе домишки. Леда уже и обуться успела, истомились ноженьки на нехоженных лесных тропах.
Завечерело, когда вышли на поле, заросшее рожью, а на бугре чуть поодаль завиделось и жилье. Крепость, не крепость, что-то вроде небольшой заставы. Михей сказал, там три постройки в центре высокие, а вокруг словно по спирали много избенок попроще. Окружали поселение заборы в два ряда из крепких здоровенных бревен, заостренных кверху, раскаты надежные и неширокий ров, полный проточной водицы.
– Я туда не пойду, - глухо сказал Медведь, - не нравлюсь я людям, они мне тоже не по душе.
А вот здесь будто лукавил малость, потому что почудилась Леде в его глазах безнадежная тоска. Всякому живому сердцу нужен друг для беседы доброй и «половинка» - пара, с которой можно разделить светлый день и темную ночь на двоих. Даже зверю в особое время нужна самка, а мужчине всегда нужна ласковая женщина.
Михей же был человек-медведь и сам оттого страдал, что не мог найти по себе единственную, для которой и дом выстроил, и заботиться бы хотел, только, где же она, хоть бы знать, что есть на белом свете, хоть бы одним глазком глянуть…
– Я подумал тут... Гм, на-ко, возьми хоть тамошним ребятишкам на забаву, не хочу более при себе носить. Тяжелы стали.
На раскрытой ладони, что протягивал Михей спутнице, лежали крохотные деревянные медвежата. Леда колебалась недолго, раз детям подарок, чего ж не принять, только тихо спросила:
– Это отец твой мастерил?
– Он самый, хотя я его и не помню. С рождения игрушки эти на мне были, вроде как оберег. А вторая матушка сказала - та мне суженой станет, которая не побоится принять медвежат да носить при себе.
Так и захотелось сказать Машей из мультфильма: «А, может уже, покушаем уже?» Но старуха строго взглянула на Леду, покачала головой:
– За стол тебя в таком не посажу! Порты мужские сымай, достану бабскую одежу.
Сам собой сундук в углу крышку откинул, перевесилась на край льняная рубашка с тонким шитьем у ворота.
– Ну, чего застыла? Иди, разболакайся да обновы примерь.
Леда покосилась на Медведя и нехотя поплелась к сундуку. Расставаться с привычными джинсами вовсе не хотелось. Словно чуяла в душе, вот переоденется и останется в этом мире навек, а уж если за столом хлеб переломит, забудет о своем родном доме.
Между тем старуха разложила на столе рушник, убрала корзинку да занялась остатками теста. Живо скатала колобок, сунула на лопатке в прогоревшую печь. Леда стояла у раскрытого сундука, приложив к груди длинную рубаху, и не знала, что делать дальше. Не станешь же перед мужиком раздеваться, попросить Михея отвернуться? Сам-то догадаться не может…
А тот поймал растерянный взгляд девушки, снова хмыкнул и вылез из-за стола, направляясь к двери. Леда стянула через голову футболку и опасливо принялась надевать ведьмину рубашку. А вдруг да старая, в плесени вся, в жучках? Может, мыши по ней бегали…
– Не боись, этой пакости нет у меня, всех Бусый перевел!
Леда улыбнулась смущенно, избавившись от джинсов, опуская подол исподней рубахи на бедра. Спрашивать, кто такой Бусый не стала, может, еще один кот, только более дружелюбный, ручной, не тот Дикий, что среди сухостоя на нее кинулся.
Девушка уже успела переодеться и в сарафанчик, что сам выполз на крышку сундука вслед за рубашкой. Новая одежда пахла тонким лимонным запахом, а еще луговыми цветами. Приятно легла на тело, оказавшись по размеру точь- в- точь.
«Лаптей только не хватает, да в косу заплести алую ленту, буду настоящей древнерусской молодушкой», - почти весело подумала Леда, расправляя на плечах широкие рукава, что сужались к кистям.
Между тем старуха вынула из печи подрумянившийся комочек и скинула с лопаты на стол.
– Заверни в рушник да положи остудить на оконце. Только смотри не зевай, он нонеча шустрый получился, глазом не моргнешь, как опять сбежит.
«О ком это она?» - недоумевала девушка, укладывая круглый каравай на раскрытое настежь единственное в избе окошечко.
И только успела подумать, как колобок качнулся в ее сторону и выкатился из окна на улицу.
– Держи уж, безрукая! Сейчас в лес удерет!
Леда и высунуться-то в оконце не могла, до того мало оно было, а еще пуще растерялась, когда увидела, как лихо подпрыгивая меж густой травы скачет к воротам горячий еще каравай. И смех и грех…
Да только недалеко ускакал, бедняга, подхватили его широкие ладони и разом разломили колобок на две половинки. Леда бухнулась на лавку без сил и виновато опустила глаза.
– Эх, ты! А еще хозяйкой быть собралась!
– Ничего я не собралась! Жалко… он живой был, а Михей его так вот…
Старуха даже ухват бросила, встала перед Ледой, подбоченясь:
– Это еще что за жалейка тут выискалась? Ишь, распустила нюни, беглеца ей жаль, а чем пробиваться думаешь, болезная? Они все у меня тут живые, так теперь зубы на полку прикажешь? Не бывать такому!
Старуха махнула костлявой рукой и Леда даже ноги поджала, подымая подол. Заплясали по полу старенькие половички, сами скатываясь к порогу, вывалились из избы, стряхивая с себя пыль. Прыгнули с притолоки чашки, подставились под струю молока, что само налилось щедро. Нож подскочил, принялся щедро намазывать масло на ломти хлеба. Свалилась с гвоздя прямо на стол вязанка морковных паренок.
В избу шумно вернулся Михей. Сразу же подошел к девушке, протягивая половину колобка:
– Отведай матушкиной стряпни…
– Пусть умоется сперва, негоже грязным руками хлеб брать!
Леда согласно кивнула, после сна, и впрямь, не мешает личико умыть, да сполоснуть ладошки.
– А умывальник у вас на дворе?
– Вон лохань в углу, с тебя хватит.
Наконец, чистая и очень голодная девушка уселась за стол. А пока бабка что-то искала в сундуке, Леда успела пошептаться с Михеем:
– Я бы вам посоветовала поселится отдельно. Никакая девица с вашей матушкой не уживется. Это как пить дай!
– Сам знаю. Дом у меня строится на опушке, просторный, светлый, да и лес там хороший, до Торжка близко опять же. Может, когда и приведу туда хозяюшку. Если по-добру, конечно, девка за меня пойдет. Иначе, не надо мне…
Медведь брови сдвинул, и у Леды сердце сжалось. Пропадает хороший человек один в лесной глуши, и никому дела нет. А как ему такому невесту сыщешь, вроде не урод, не старик, всего-то лишь оборотень, и пускай даже на одной ноге. А ведь дом строит, надеется на что-то… Как бы ему помочь…
Словно угадав ее тайные мысли, Михей усмехнулся:
– Мать на любую из девок может морок навести, да так чтобы и души во мне не чаяли, деревяшки моей не замечали. Только я не хочу. Мне по присухе не надобно, может, кому и так поглянусь. Думал сперва, ты здесь не зря появилась, а раз не приняла мой дар сразу, значит, не твоя доля. С другим счастье найдешь.
– С другим…. – эхом повторила девушка, с трудом отщипывая от колобка кусочек, катая пальцами теплый мякишь. «Нет-нет. Не могу его есть, лучше уж тот, деревенский хлеб, он-то по двору не бегал, не просился на волю. Что я, лиса вредная, чтобы колобками питаться? Дудки, сами лопайте!»
Но Старуха только глотнула молока и улеглась на свою лежанку. А вскоре и запохрапывала, заснула видать крепко.
– Ну, пора нам! А то гляди, может и задержишься на денек, погостишь? Я тебе лес покажу, ягодные поляны, к омуту свожу, кое - с кем чудным еще познакомлю…
– Спасибо, Михей, но мне бы надо к этому Змею или кто он там, Крылатый… Ох, страшно! Михей, а он меня не съест?
– Может! – хохотнул Медведь, ковыляя к раскрытой двери, а Леда, округлив глаза, так и пристыла к лавке.
– Да только самого-то его в Гнездовье нет сейчас, он опять с кем-то воевать отправился, может иноземный Князь его попросил, или иная нужда заставила. Так пока Сам не вернулся, ты с братом его меньшим о своей беде побалакай, может, и поможет чем. Еще с ними сестра живет, вроде добрая баба, раз видал на ярмарке.
Леда совсем запуталась, головой тряхнула, прогоняя грустные мысли:
– А этот брат – тоже летать умеет?
– Да вроде нет, только старшему передалось. Я сам толком не знаю, Годара все боятся, а меньшого любят да жалеют, вроде жить ему осталось недолго. В Змеином роду издавна водится так, чтобы из всех братьев только один оставался, плату Подземный требует за былые дары. К осени заберет Меньшого в свои чертоги ночные. Вот Годар и лютует, с войны на войну мечется, злоба его за брата берет, а что поделать? С Древними спорить тяжко, даже Крылатым не под силу.
– Сколько в вашем Мире тайн и загадок. И все-то грустные!
– Ну, идешь или остаешься? А то ведь и я передумать могу. Да, и мать проснуться может, запрет тебя в подполе, будешь знать!
– Иду, Михей, иду, не сердитесь!
Глава 8. Гнездовье. Сказание о Трехголовом
В краю средь гор и цветущих долин
Текла река, исчезая вдали.
Прекрасней не было страны,
Где рождались баллады и сны…
Хелависа
Солнце стояло еще высоко, когда Леда и Михей выбрались за ворота лесной усадьбы. Впереди показалась заросшая муравой еле приметная тропка, на нее-то Михей и свернул. Первым шел и довольно споро, хоть и опирался на здоровенную клюку.
«Не иначе как деревце прямо с корнями выдрал», - косилась Леда на голый ствол, что к низу расходился в корявую лапищу. - «Таким-то орудием можно и голову с плеч снести».
Птицы петь начали, налетела стайка комаров, да вскорести и пропала, будто отогнали их незримой метлой. Леда шла, губы кусая, едва ли не вслух досадуя, что позабыла в избе свою прежнюю одежду – футболку и джинсы. А теперешний наряд хоть и нравился поначалу, но все равно с чужого плеча, непривычно. Сарафан путается в ногах, в длиннорукавой рубашке жарко, кроссовки совсем не к месту. Вовсе их, что ли, снять…
– Михей, подождите, я обувь сниму, босиком буду. Тут же не водятся змеи?
– Чудно той бояться змей, что сама в их логово лезет!- подмигнул Медведь.
Леда так и замерла, развязывая шнурки.
– Так, может, и не ходить, если там опасно? Что присоветуете?
– Мое дело сторона, тебе лишь добра желаю. А все же не вижу причины Змею тебя в Лунную долину нести. Какая нужда-то… Ты ему не мать, не жена, Годар и так людишками пренебрегает. Посмеется над тобой и прогонит, вот попомнишь мое слово.
Леда искренне огорчилась. Чем ей заинтересовать неведомого драконищу она совершенно не знала.
– Может, я ему отслужу? Отработаю как-нибудь, буду мыть, стирать… У него семья есть? Я за детьми присматривать могу, сказок много знаю и песен тоже. Ну, что он у вас, совсем бессердечный?
– Да, похоже, так и есть. Правда, сестру с братом любит, родная кровь. А жену за себя никогда не брал, верно, рабынями пробавляется.
– Кем-кем? – Леда выронила на траву связанные шнурками кроссовки и тут же уколола ступню камешком, наверно, скоро придется опять обуваться.
Михей оперся обеими ручищами о свою клюку, хмуро улыбнулся:
– Сказывают, что в Гнездовье всякий люд живет, кто по доброй воле, а кого Годар из похода привел, сам полонил или данью отдали.
– И девушек тоже? - ахнула Леда.
– Так мужику ведь без бабы никак! А Годар при том еще не простой воин, а Змеиный князь, ему ли не иметь при себе усладу.
– Так почему он не женится? Или с гаремом веселее?
– По себе еще не нашел, так же как и я мается, небось. Эх, может, где и моя милая бродит, о другом вздыхает, встретимся ли на этом свете… И мать темнит чегой-то, а ведь порой наперед видеть умеет.
– Что-то мне все это не очень нравится, Михей. Боязно идти к местному рабовладельцу.
Леда сидела на высокой кочке, осматривая голую ступню, и вдруг заметила, как ползут по листве толстопузые рыжие муравьи. Пришлось махом вскочить да бежать к Медведю, тот лишь смеялся, оглаживая темную бородку:
– А не ходи, коли боишься. Давай, я тебя в свои хоромы отведу, у меня поживешь, может, привыкнешь, к осени свадебку сладим. Скучно одному... А хочешь - братом назови!
Леда задумалась-загрустила. Все еще брезжила в душе слабенькая надежда, что ночь промелькнет, и проснется она на родной постельке в своей городской квартире. А если нет, что тогда делать, куда податься?
– Я, Михей Потапыч, вам благодарна и ваше любезное приглашение даже почти принимаю, только сперва в Гнездовье наведаюсь. Раз, говорите, самого грозного хозяина дома нет, с братцем его потолкую или с сестрой, надеюсь, они люди хорошие, должны мое горе понять. Вдруг уговорят потом того… этого, который умеет летать, чтобы он меня отвез в заветное Лунное место.
– Добро! А откуда знаешь, что я – Потапыч? Неужто, мать проговорилась, она имя мое обычно от людей таит.
– Догадлива я бываю не в меру, уж простите, если что не так, - прилаживая слова на старинный манер ответила Леда.
– Живина простит… - добродушно ворчал Медведь, продолжая тяжело переступать живой ногой по очереди с деревянной опорой.
– Живина - ваша богиня? Красивое имя, будто смутно знакомо, только не вспомню, где могла бы читать.
Теперь босая Леда с подскоком шагала по извилистой тропке - кололи непривычные к таким прогулкам ступни сосновые иголкии примятые травяные стебли. Медведь вон тоже без обувки, на второй ноге чуть ниже колена – култышка, ничего - торопко идет, обогнал далеко. Жалко его, видно, думали люди, что на настоящего зверя капкан ставят, а тут оборотень пострадал. В том, что Михей - добрый, Леда ничуть не сомневалась. Надо бы еще с ним поговорить:
– Михей Потапыч, а сколько вам лет, если не секрет?
Медведь резко повернулся и так сурово на Леду глянул, что у той душа в пятки ушла.
– Брось по батюшке звать, я еще не старик! Мать меня птичьим молоком вспоила, на семи зорях росами с наговором умывала, такие как я триста лет не седея живут, а мне всего-то сороковой минул. Так-то, держи язык за зубами, болтлива не в меру. Муж строгий попадется, будет плеткой учить, небось не понравится!
Леда голову опустила, затаив слезы. Обидная отповедь, и что такого она спросила, сущие пустяки, а туда же… мужем пугает. Не-ет, в этом мире невеститься ей никак нельзя, такие мужские экземпляры попадаются, дух захватывает. От габаритов до строгого нрава. И свекровушки все под стать. Того и гляди закоширяют молодушку. Домой Леде надо, скорее домой… Хотя, кто там ее сильно ждет – мама на юге с другом. У отца свои заботы, ему не до старшенькой. Больше вроде и нет никого.
– Ну, и чего надулась, как мышь на крупу? - поддел Михей после затянувшегося молчания. - Не серчай, девка, я погорячился малость. Зовут-то тебя хоть как? Расстанемся, глядишь, даже имени твоего не знаю.
Леда рассмеялась, а ведь верно, за всеми утрешними хлопотами даже представиться забыла, а бабушка-то, кажется, даже не спросила вчера. И сама не назвалась…
– Леда я. Михайлова Леда.
– Ла-а-да… Красивое имя.
И впервые в жизни не стала она спутника своего переубеждать. Пусть для него Ладой будет. "Хоть горшком назови, только в печь не ставь," - молвят старые люди.
Из лесу выходили долго. Леда уже притомиться успела, хоть они с Медведем и не раз устраивали привал, водой из ручья освежались, сидели молча на пнях, коих все больше на пути попадалось. Близко селение, люди лес рубят, строят себе домишки. Леда уже и обуться успела, истомились ноженьки на нехоженных лесных тропах.
Завечерело, когда вышли на поле, заросшее рожью, а на бугре чуть поодаль завиделось и жилье. Крепость, не крепость, что-то вроде небольшой заставы. Михей сказал, там три постройки в центре высокие, а вокруг словно по спирали много избенок попроще. Окружали поселение заборы в два ряда из крепких здоровенных бревен, заостренных кверху, раскаты надежные и неширокий ров, полный проточной водицы.
– Я туда не пойду, - глухо сказал Медведь, - не нравлюсь я людям, они мне тоже не по душе.
А вот здесь будто лукавил малость, потому что почудилась Леде в его глазах безнадежная тоска. Всякому живому сердцу нужен друг для беседы доброй и «половинка» - пара, с которой можно разделить светлый день и темную ночь на двоих. Даже зверю в особое время нужна самка, а мужчине всегда нужна ласковая женщина.
Михей же был человек-медведь и сам оттого страдал, что не мог найти по себе единственную, для которой и дом выстроил, и заботиться бы хотел, только, где же она, хоть бы знать, что есть на белом свете, хоть бы одним глазком глянуть…
– Я подумал тут... Гм, на-ко, возьми хоть тамошним ребятишкам на забаву, не хочу более при себе носить. Тяжелы стали.
На раскрытой ладони, что протягивал Михей спутнице, лежали крохотные деревянные медвежата. Леда колебалась недолго, раз детям подарок, чего ж не принять, только тихо спросила:
– Это отец твой мастерил?
– Он самый, хотя я его и не помню. С рождения игрушки эти на мне были, вроде как оберег. А вторая матушка сказала - та мне суженой станет, которая не побоится принять медвежат да носить при себе.
