Строго смотрел в упор, покусывая в зубах длинную соломинку, видно было, серьезно относится к этим сказкам. А тогда и обидеться можно... Леда не сдержалась, прямо спросила:
– Значит, это чары какие-то за тебя говорят? Не твои мысли, не от сердца идут? По обязательству мне ласковые слова говоришь? Колдовство лунное. С того и злился на меня в поле. Не хотел очаровываться. Понимаю.
Однако Годар иначе воспринял ее слова.
– Вот придумала тоже! Колдовство… Здесь же совсем другое.
Леда сразу поникла: «Видит он веночек у меня, как же! Померещилось что-то, вот и надумал себе, а мне-то каково его признания слушать, ведь не каменная…»
Мысли в голове заметались вспуганными птицами, сердце больно сжалось. Сомнения ее распознал - почувствовал и Годар, оттого придвинулся ближе, обхватил обеими руками за плечи, осторожно спиной прижал к своей груди. Леда даже ахнуть не успела, как оказалась в его объятиях.
– Горячий ты какой… обожгусь еще… пустил бы…
Даже и не думал кольцо рук ослабить, вместо того зашептал в ушко:
– Ты мне лучше скажи, как одна на старом выпасе оказалась, зачем на крышу полезла? Двери-то запер кто?
Спросил и снова коснулся губами шеи, вовсе с толку сбивая, еле вымолвить смогла:
– А никто…
Только ведь хотела попенять, что мила ему из-за наваждения лунного, видно, придется позже сказать, да как бы и не забыть совсем…
Годар не унимался:
– Молчишь чего? Сам ведь дознаюсь! Не обрадуются!
Леда дыхание перевела, отвечать постаралась ровно:
– С подруженьками мы играли. Скоро вызволить придут, а меня уже нет. Вот удивятся.
– Заступаться вздумала. Ну-ну… Всех накажу, чтобы впредь неповадно было такие шутки шутить!
– Вот уж не надо! Глупости и баловство. А скорее всего девчонки ревнуют тебя ко мне. Как бы их славного князюшку лесовичка пришлая к рукам не прибрала.
Годар носом о ее плечико потерся, смеясь:
– Поздно спохватились дурехи! Давно привязан к тебе. У самого сердца держишь, да нитка уж больно тонка. На золотую цепь посадить бы надо.
– Ты о чем это? Цепь какая-то… И зачем? - выдохнула Леда, сладко обмирая.
– А чтоб не потеряла ненароком.
Опустил взгляд ей на грудь, провел пальцами по шнурку, на котором висел желтоглазый «дракончик».
– Радсей небось подарил?
– С Радуней сменялась на медвежаток.
– А медвежаток тебе бобыль лесной преподнес?
И уже в голосе звенит знакомая сталь.
– Знаю, что Михей тебя в Гнездовье привел. Расспросил его в прошлый раз о тебе, выведал, как бабка болотная чуть тебя не сосватала за медведя.
– Добрый Михей, не обидел меня. И так жалко его…
– Я вот гляжу, всех-то тебе жалко, всех горазда утешить! Обо мне еще не забудь.
– А тебе бы только ругаться! Пойми же, я из другого мира, здесь все странно для меня, непривычно, я ни ткать, ни шить не умею, ухвата в руках не держала никогда, воды коромыслом не носила, я корову боюсь чуть - чуть. И козу даже очень. Ну, теперь ты смеешься! Не веришь мне.
– Верю, отчего же нет. Только не отпущу тебя, откуда бы ты ни явилась.
– А вдруг я русалка или какая-нибудь там еще…
– Душа светлая у тебя, а когда поешь, хочется на руки тебя взять, чтобы мне одному лишь пела, глаза в глаза.
– Захвалил… Ой, жарко от тебя, дышать не могу, пусти…
И не слышит ровно. Даже будто сильнее к себе прижал:
– Одного не возьму в толк. Если Радсея готова братом назвать, зачем же ему невестой стала? Что за уговор у вас? Мне-то откройся…
– Да что тебе говорить! Все равно просьбу мою не исполнишь.
– Все о Долине скучаешь? Забудь! Вот мне бы там побывать не мешало, поблагодарить за тебя… А ведь и не думал, что так скажу… Не просил, не звал. Будто с неба ко мне упала.
– Правда? И полетишь?
– Полечу. Только один, без тебя.
– А ну-ка пусти! Сейчас же убери руки! Эгоист несчастный, нашел развлечение, как в сене валяться, так ничего, а как что-то для "ладушки" сделать – ни в какую… Слышишь, даже не трогай меня больше!
Леда рванулась было, да куда там. Обидно почти до слез, с кем бороться-то вздумала, может, и правда, сейчас заплакать? Так ведь настолько сердита, что и не получается, а этот оборотень только другое плечо целует да шепчет ласково:
– Отпущу, куда же деваться, ты пока не моя. Немножко еще тебя подержать позволь, я же надышаться тобой не могу, а ты все сбежать норовишь… Ай, совсем не глянусь тебе, совсем-пресовсем?
И что же ответить... Правду было бы сказать лучше всего, только в чем же она - девичья правда.
– Не знаю.
Годар даже лицо просветлел, благодарно улыбнулся.
– И на том спасибо. Некуда нам спешить. Ты здесь уже, рядом со мной. Обо всем после потолкуем, привыкай пока.
Последние слова его Леде особенно жуткими показались. Холодными и неподъемными, как каменные валуны, даже с места не сдвинуть. Обреченностью от них веяло и железными засовами высоких теремов. Вздохнула она и затихла на бурно вздымавшейся груди князя. Самое время поплакать. Не бывать ей в родной стороне, не видеть родителей. А здесь на кого надеяться? К кому приклониться… А вроде и есть к кому.
Руки у Годара надежные, сильные, не о таких ли мама говорила когда-то. И стоит ли бежать – рваться прочь от этого сильного духом и телом мужчины? Может, напротив, попросить, чтобы еще крепче держал... Вспомнились невзначай слова одной из любимых песен Хелависы:
«Удержи меня, на широку постель уложи меня!
Приласкай меня, за водой одну не пускай меня, не пускай!»
Так, может, и впрямь…
– О чем призадумалась, радость моя? Оставь свою кручину, все перемелется. Слышишь, колокольчики звякают… Стадо, знать, уже гонят домой с соседнего выпаса, скоро хозяйки вечерние дела справят и вернутся на луг. Там веселье будет. Только не для всех. Кто твоими обидчиками верховодил, сознайся. Милана, поди? Глаза-то не прячь, догадаться о том не трудно. А если всех, кто на тебя шипит - прощать, так они вскоре и кусаться начнут.
– Пожалуйста, не надо ее ругать, она из-за Вадича своего разозлилась, не знала, что по твоей указке он меня провожал. И в сарае я сидела недолго, только какого-то хлевника боязно было, а так ничего. А потом я лестницу нашла…
Леда говорила Годару эти слова, приклонившись головой к его плечу, и сама себе не могла поверить. Недавно еще, кажется, мимо нее смотрел Князь, хмурился, все выговаривал за что-то, а теперь они рядышком сидят, воркуют прямо, как голубки.
Только лучше бы он в рубашке сейчас был, а не до пояса голый, неловко видеть его рисунок на смуглой груди, волнительно. И этот странный жар, что исходит от тела Годара, передается и ей, заставляя смутно желать большего. Даже быть ближе. Всей душой и всей кожей чувствовать. Все себе разрешить.
Вот опять наклонился, будто поцеловать хочет. Нет, надо скорее вернуться к людям, а иначе… Как же потом-то все… Одно только и смогла произнести непослушными губами:
– Радсей мне жених. Не ладно так…
– Знаю сам. Пойдем лучше к нашим.
Годар помог ей спуститься с невысокой разворошенной скирды, а после долго еще со смехом отряхивал волосы и одежду Леды от приставших сухих листочков и стебельков. Все будто погладить старался, дольше задержать руки на ней.
Леда уже и не знала, разобидеться или засмеяться в ответ, потом не удержалась, пару раз в отместку хлопнула его по холщовым штанам сбоку. Только Годар с собой так шутить не позволил, ладошку ее перехватил, сверкая глазами, притворно сердито покачал головой:
– Ох, и разбаловалась! Тебе только волю дай, и не то натворишь… Ночь бы играл с тобой, да пока не время.
И его откровенные простые слова всколыхнули девичью душу до самого донышка. Стало быть, когда-то и на это время придет… Из небольшой кожаной сумы на длинном ремне, что валялась у стога, достал князь рубашку да мягкие сапоги, оделся и подпоясался. Леда сразу догадалась, что в змеином облике должен он носить одежду с собой, а как же иначе, все правильно.
– Пойдем уже. Руку дай. Как раз к первому костру доберемся.
Новые приятные чувства томили, пока шла рядом с высоким темноволосым мужчиной вдоль кромки леса к знакомым лугам у Гнездовья. Словно это с ней прежде уже случалось – так же сумерки надвигаются, опустилась тишина на поле и дрожит ладошка в уверенной жесткой руке. Ингала… Давнее лето. Только тогда была Леда моложе, наивней, доверчивее, легко сердце открыла, многое позволила одному веселому нетерпеливому парню.
Сейчас же рядом с ней шел суровый взрослый хозяин богатых земель, наделенный властью миловать и карать, много-много людей под его началом. Говорит резко, смотрит остро, хотя недавно совсем другим показался – нежным да ласковым. Не почудилось ли все? Вьяве ли было…
Бесшумно пронеслась впереди над тропой большая хищная птица. Загнут крючком клюв, прижаты к животу когтистые лапы. Кажется, даже кузнечики стихли в густой траве у леса, затаились.
– Лунь-полуночник мышковать полетел. Травой скошенной пахнет, столистником и душицей, вчера только убрали луга. Хорошо…
Леда едва могла что-то ответить. И мысли одна чудней другой в голове крутились, а не была ли сном для нее как раз та – прежняя жизнь в большом городе, над которым проносятся в небесах самолеты, а по улицам мчатся автомобили?
Может, только сейчас Леда проснулась и вот здесь-то и сбудется ее настоящая судьба. И лес будто уже родной со всеми своими таинственными омутами, и поля и нивы, и даже этого мужчину не назвала бы чужим.
А ежели придется здесь навсегда остаться, то лишь о родителях будет печаль, а уж никак не о себе. Все у нее ладно сложилось.
Я в лесах наберу слова,
Я огонь напою вином.
Под серпом как волна – трава,
Я разбавлю надежду сном.
Тебя ворожить –
Босой по углям ходить.
Тебя целовать –
Под пеплом звезды считать.
Хелависа
В теплый августовский вечер темнота быстро укрывала землю. А вот Леда и спутник ее словно не торопились возвращаться к жилью. Кажется, шли бы и шли себе тихонечко рука об руку по едва приметной стежке, уже зарастающей по краям разнотравьем. Сминались под мягкими девичьими башмачками головки белого и розоватого клевера, никли желтые цветики «гусиной лапки».
Разговоров больше не заводили, только порой встречались невзначай взглядами и Леда, словно враз задохнувшись, опускала взор себе под ноги. Но вот обогнули путники березовую рощицу, вклинившуюся в старую поскотину, и впереди высветились огни.
Пение женское Леда и Годар еще раньше услышали, а теперь, подойдя ближе, можно было полюбоваться павушками, устроившими вокруг набольшого костра широкий хоровод. Сильный грудной голос Миланы особенно выделялся, и здесь-то выше всех гордячка тон брала, только никакой обиды на красавицу Леда не таила вовсе. Не заперла бы ее Милана в сарае, не оказалась бы на ветхой крыше, не унес бы Змей…
– Годар, а скажи… Ты нарочно ради меня над лугом хотел пролететь? Ты ведь спускаться не думал?
Усмехнулся князь, озорно тряхнул темными кудрями.
– И в помыслах не бывало! Хотя многие заметили меня издалече, попрятались по домишкам. Редко я показываюсь своим. Не привычны ко мне такому-то. Теперь пуще боятся станут. Зато ты довольна, как я погляжу. Не только узрела Крылатого, так еще и в небесах побывать смогла. Шустрая ты... смелая…
– Зря хвалишь! Еле жива осталась от полета. Я и дома-то карусели никогда не любила, обычно на высоте голова кружится. А ты меня словно ястреб скогтил.
– На крыше лучше сидеть? Я же тебя сразу хватился, на всю округу поднял шум. Ух, я этим кикиморам покажу!
– Не надо, Годар! Праздник у них, хоть завтра отругай!
– Праздник, говоришь? А они не подумали, что ты торжество пропустишь, хороводы да песни, веселые игрища… Вот девки дурные!
– Стой, Годар, стой! Зачем...
Да где уж там – шагу прибавил, еле поспевала за ним, а потом и вовсе руку выпустил, так сразу же и отстала, притомившись от долгой ходьбы. Расступилась небольшая толпа при появлении Старшего князя, смолкли песни, поклонились люди до самой земли. Хозяин пришел, заступник и покровитель.
Тот, кому небеса подвластны, сумеет договориться и с землей. Может, потому и плодородны эти края, изобильны речушки рыбой, леса дичью, целебными травами и прочим добром, будь то ягоды, грибы или лыко податливое.
Невольная гордость закралась в сердце Леды при виде того, как встречают ее недавнего спасителя кряжистые осанистые мужи и заматеревшие уже женщины, давно нянчившие внучат. Уважают своего князя, любят и… боятся. А ведь и строгим бывает Годар.
Леда к стайке ребятишек подошла, присела в их кружок, словно от любопытных взглядов укрылась. Даже не поднимала головы, слыша, как распоряжается Змей насчет ее обидчиц. Досада душу рвала, какова бы не была Милана, а ведь жалко стало, когда в голос запричитала, нелепо начала отпираться. Повелел ей князь тотчас с луга уйти, прихватив с собой еще двух самых верных подруженек.
– Амбар будете до зари сторожить! Ничего, что пустой, плясать вольготней. А дедушка – полуночник вам на дуде сыграет! Авось, скучать не придется…
Заревели девчонки в голос, запросили подмоги у знакомых парней, боязно одним-то ночевать в темном большом амбаре да еще под крепким засовом, да без огня. Вадич вызвался вместе с ними стеречь, зря наговаривала на него Милана, не разлюбил невестушку вздорную, не бросил в печали. Годар позволил, хоть и виноваты, а пугать ревнивиц амбарным духом все же не годится, с отроками, конечно, не так бы поступил.
Когда увели с луга вздорных девчонок, Леда и вздохнула свободнее. Без насмешечек и взглядов косых со стороны веселее живется на свете. Отыскала в стайке ровесниц Радунечку, той кто-то наплел, будто Леда в деревню отправилась Теку проведать. Потому и не искала. Видно, так же и Радсею сказали, и даже самой Арлете.
У Леды невольно по коже холодок пробежал, а не заметь ее на крыше Годар, может, и не хватились бы до обеда. Оторопь берет, как представишь, что ночь в сарае среди выгона могла пройти. Обошлось…
Вновь закружились хороводы, взвились песни, шутки и смех у костров. Народ постарше отдельно располагался на домотканых ковришках или грубо сплетеных рогожах, любовались тем, как молодежь резвится, приглядывали за дочерьми, своими да заодно и соседкиными. Кто одет краше, кто поет звонче, у чьей лапушки длиннее коса, к кому парни больше липнут.
Сами-то ребята сперва кучковались поодаль, а после затеяли игру, едва ли не в догонялки с девицам, разомкнули хоровод, выбрали себе каждый по паре, стали с подругами через особый костер прыгать с разбегу.
Жарко горели ольховые дрова, свежие, желтовато – охристые на спиле, даже тонкий аромат чувствовался вблизи, а может, то нарочно плеснули на камешки в центре костра густой травяной взвар. Мастерица была Арлета на такие придумки. Это Леда еще с бани помнила. В последний раз все вместе мыться ходили. Приняла Змеица братову невестушку, сама веничком охаживала – березовым или липовым.
А среди веточек дерева еще и травы лечебные прятались: пижма, мята, кипрей. Ароматный парок и с печи - каменки подымался. После такой бани всю ночь Леда крепко спала, а наутро летала как на крылышках. Тело легкое делалось, кожа гладенькая и розовая, как у младенца. Волосы, щедро выполасканные в крапивном настое, будто пуще загустели, мягче стали, шелковистее на ощупь.
Так и сама не заметишь, как расцветешь, то-то Змей глаз отвести не может.
– Значит, это чары какие-то за тебя говорят? Не твои мысли, не от сердца идут? По обязательству мне ласковые слова говоришь? Колдовство лунное. С того и злился на меня в поле. Не хотел очаровываться. Понимаю.
Однако Годар иначе воспринял ее слова.
– Вот придумала тоже! Колдовство… Здесь же совсем другое.
Леда сразу поникла: «Видит он веночек у меня, как же! Померещилось что-то, вот и надумал себе, а мне-то каково его признания слушать, ведь не каменная…»
Мысли в голове заметались вспуганными птицами, сердце больно сжалось. Сомнения ее распознал - почувствовал и Годар, оттого придвинулся ближе, обхватил обеими руками за плечи, осторожно спиной прижал к своей груди. Леда даже ахнуть не успела, как оказалась в его объятиях.
– Горячий ты какой… обожгусь еще… пустил бы…
Даже и не думал кольцо рук ослабить, вместо того зашептал в ушко:
– Ты мне лучше скажи, как одна на старом выпасе оказалась, зачем на крышу полезла? Двери-то запер кто?
Спросил и снова коснулся губами шеи, вовсе с толку сбивая, еле вымолвить смогла:
– А никто…
Только ведь хотела попенять, что мила ему из-за наваждения лунного, видно, придется позже сказать, да как бы и не забыть совсем…
Годар не унимался:
– Молчишь чего? Сам ведь дознаюсь! Не обрадуются!
Леда дыхание перевела, отвечать постаралась ровно:
– С подруженьками мы играли. Скоро вызволить придут, а меня уже нет. Вот удивятся.
– Заступаться вздумала. Ну-ну… Всех накажу, чтобы впредь неповадно было такие шутки шутить!
– Вот уж не надо! Глупости и баловство. А скорее всего девчонки ревнуют тебя ко мне. Как бы их славного князюшку лесовичка пришлая к рукам не прибрала.
Годар носом о ее плечико потерся, смеясь:
– Поздно спохватились дурехи! Давно привязан к тебе. У самого сердца держишь, да нитка уж больно тонка. На золотую цепь посадить бы надо.
– Ты о чем это? Цепь какая-то… И зачем? - выдохнула Леда, сладко обмирая.
– А чтоб не потеряла ненароком.
Опустил взгляд ей на грудь, провел пальцами по шнурку, на котором висел желтоглазый «дракончик».
– Радсей небось подарил?
– С Радуней сменялась на медвежаток.
– А медвежаток тебе бобыль лесной преподнес?
И уже в голосе звенит знакомая сталь.
– Знаю, что Михей тебя в Гнездовье привел. Расспросил его в прошлый раз о тебе, выведал, как бабка болотная чуть тебя не сосватала за медведя.
– Добрый Михей, не обидел меня. И так жалко его…
– Я вот гляжу, всех-то тебе жалко, всех горазда утешить! Обо мне еще не забудь.
– А тебе бы только ругаться! Пойми же, я из другого мира, здесь все странно для меня, непривычно, я ни ткать, ни шить не умею, ухвата в руках не держала никогда, воды коромыслом не носила, я корову боюсь чуть - чуть. И козу даже очень. Ну, теперь ты смеешься! Не веришь мне.
– Верю, отчего же нет. Только не отпущу тебя, откуда бы ты ни явилась.
– А вдруг я русалка или какая-нибудь там еще…
– Душа светлая у тебя, а когда поешь, хочется на руки тебя взять, чтобы мне одному лишь пела, глаза в глаза.
– Захвалил… Ой, жарко от тебя, дышать не могу, пусти…
И не слышит ровно. Даже будто сильнее к себе прижал:
– Одного не возьму в толк. Если Радсея готова братом назвать, зачем же ему невестой стала? Что за уговор у вас? Мне-то откройся…
– Да что тебе говорить! Все равно просьбу мою не исполнишь.
– Все о Долине скучаешь? Забудь! Вот мне бы там побывать не мешало, поблагодарить за тебя… А ведь и не думал, что так скажу… Не просил, не звал. Будто с неба ко мне упала.
– Правда? И полетишь?
– Полечу. Только один, без тебя.
– А ну-ка пусти! Сейчас же убери руки! Эгоист несчастный, нашел развлечение, как в сене валяться, так ничего, а как что-то для "ладушки" сделать – ни в какую… Слышишь, даже не трогай меня больше!
Леда рванулась было, да куда там. Обидно почти до слез, с кем бороться-то вздумала, может, и правда, сейчас заплакать? Так ведь настолько сердита, что и не получается, а этот оборотень только другое плечо целует да шепчет ласково:
– Отпущу, куда же деваться, ты пока не моя. Немножко еще тебя подержать позволь, я же надышаться тобой не могу, а ты все сбежать норовишь… Ай, совсем не глянусь тебе, совсем-пресовсем?
И что же ответить... Правду было бы сказать лучше всего, только в чем же она - девичья правда.
– Не знаю.
Годар даже лицо просветлел, благодарно улыбнулся.
– И на том спасибо. Некуда нам спешить. Ты здесь уже, рядом со мной. Обо всем после потолкуем, привыкай пока.
Последние слова его Леде особенно жуткими показались. Холодными и неподъемными, как каменные валуны, даже с места не сдвинуть. Обреченностью от них веяло и железными засовами высоких теремов. Вздохнула она и затихла на бурно вздымавшейся груди князя. Самое время поплакать. Не бывать ей в родной стороне, не видеть родителей. А здесь на кого надеяться? К кому приклониться… А вроде и есть к кому.
Руки у Годара надежные, сильные, не о таких ли мама говорила когда-то. И стоит ли бежать – рваться прочь от этого сильного духом и телом мужчины? Может, напротив, попросить, чтобы еще крепче держал... Вспомнились невзначай слова одной из любимых песен Хелависы:
«Удержи меня, на широку постель уложи меня!
Приласкай меня, за водой одну не пускай меня, не пускай!»
Так, может, и впрямь…
– О чем призадумалась, радость моя? Оставь свою кручину, все перемелется. Слышишь, колокольчики звякают… Стадо, знать, уже гонят домой с соседнего выпаса, скоро хозяйки вечерние дела справят и вернутся на луг. Там веселье будет. Только не для всех. Кто твоими обидчиками верховодил, сознайся. Милана, поди? Глаза-то не прячь, догадаться о том не трудно. А если всех, кто на тебя шипит - прощать, так они вскоре и кусаться начнут.
– Пожалуйста, не надо ее ругать, она из-за Вадича своего разозлилась, не знала, что по твоей указке он меня провожал. И в сарае я сидела недолго, только какого-то хлевника боязно было, а так ничего. А потом я лестницу нашла…
Леда говорила Годару эти слова, приклонившись головой к его плечу, и сама себе не могла поверить. Недавно еще, кажется, мимо нее смотрел Князь, хмурился, все выговаривал за что-то, а теперь они рядышком сидят, воркуют прямо, как голубки.
Только лучше бы он в рубашке сейчас был, а не до пояса голый, неловко видеть его рисунок на смуглой груди, волнительно. И этот странный жар, что исходит от тела Годара, передается и ей, заставляя смутно желать большего. Даже быть ближе. Всей душой и всей кожей чувствовать. Все себе разрешить.
Вот опять наклонился, будто поцеловать хочет. Нет, надо скорее вернуться к людям, а иначе… Как же потом-то все… Одно только и смогла произнести непослушными губами:
– Радсей мне жених. Не ладно так…
– Знаю сам. Пойдем лучше к нашим.
Годар помог ей спуститься с невысокой разворошенной скирды, а после долго еще со смехом отряхивал волосы и одежду Леды от приставших сухих листочков и стебельков. Все будто погладить старался, дольше задержать руки на ней.
Леда уже и не знала, разобидеться или засмеяться в ответ, потом не удержалась, пару раз в отместку хлопнула его по холщовым штанам сбоку. Только Годар с собой так шутить не позволил, ладошку ее перехватил, сверкая глазами, притворно сердито покачал головой:
– Ох, и разбаловалась! Тебе только волю дай, и не то натворишь… Ночь бы играл с тобой, да пока не время.
И его откровенные простые слова всколыхнули девичью душу до самого донышка. Стало быть, когда-то и на это время придет… Из небольшой кожаной сумы на длинном ремне, что валялась у стога, достал князь рубашку да мягкие сапоги, оделся и подпоясался. Леда сразу догадалась, что в змеином облике должен он носить одежду с собой, а как же иначе, все правильно.
– Пойдем уже. Руку дай. Как раз к первому костру доберемся.
Новые приятные чувства томили, пока шла рядом с высоким темноволосым мужчиной вдоль кромки леса к знакомым лугам у Гнездовья. Словно это с ней прежде уже случалось – так же сумерки надвигаются, опустилась тишина на поле и дрожит ладошка в уверенной жесткой руке. Ингала… Давнее лето. Только тогда была Леда моложе, наивней, доверчивее, легко сердце открыла, многое позволила одному веселому нетерпеливому парню.
Сейчас же рядом с ней шел суровый взрослый хозяин богатых земель, наделенный властью миловать и карать, много-много людей под его началом. Говорит резко, смотрит остро, хотя недавно совсем другим показался – нежным да ласковым. Не почудилось ли все? Вьяве ли было…
Бесшумно пронеслась впереди над тропой большая хищная птица. Загнут крючком клюв, прижаты к животу когтистые лапы. Кажется, даже кузнечики стихли в густой траве у леса, затаились.
– Лунь-полуночник мышковать полетел. Травой скошенной пахнет, столистником и душицей, вчера только убрали луга. Хорошо…
Леда едва могла что-то ответить. И мысли одна чудней другой в голове крутились, а не была ли сном для нее как раз та – прежняя жизнь в большом городе, над которым проносятся в небесах самолеты, а по улицам мчатся автомобили?
Может, только сейчас Леда проснулась и вот здесь-то и сбудется ее настоящая судьба. И лес будто уже родной со всеми своими таинственными омутами, и поля и нивы, и даже этого мужчину не назвала бы чужим.
А ежели придется здесь навсегда остаться, то лишь о родителях будет печаль, а уж никак не о себе. Все у нее ладно сложилось.
Глава 13. Ночь Больших Огней
Я в лесах наберу слова,
Я огонь напою вином.
Под серпом как волна – трава,
Я разбавлю надежду сном.
Тебя ворожить –
Босой по углям ходить.
Тебя целовать –
Под пеплом звезды считать.
Хелависа
В теплый августовский вечер темнота быстро укрывала землю. А вот Леда и спутник ее словно не торопились возвращаться к жилью. Кажется, шли бы и шли себе тихонечко рука об руку по едва приметной стежке, уже зарастающей по краям разнотравьем. Сминались под мягкими девичьими башмачками головки белого и розоватого клевера, никли желтые цветики «гусиной лапки».
Разговоров больше не заводили, только порой встречались невзначай взглядами и Леда, словно враз задохнувшись, опускала взор себе под ноги. Но вот обогнули путники березовую рощицу, вклинившуюся в старую поскотину, и впереди высветились огни.
Пение женское Леда и Годар еще раньше услышали, а теперь, подойдя ближе, можно было полюбоваться павушками, устроившими вокруг набольшого костра широкий хоровод. Сильный грудной голос Миланы особенно выделялся, и здесь-то выше всех гордячка тон брала, только никакой обиды на красавицу Леда не таила вовсе. Не заперла бы ее Милана в сарае, не оказалась бы на ветхой крыше, не унес бы Змей…
– Годар, а скажи… Ты нарочно ради меня над лугом хотел пролететь? Ты ведь спускаться не думал?
Усмехнулся князь, озорно тряхнул темными кудрями.
– И в помыслах не бывало! Хотя многие заметили меня издалече, попрятались по домишкам. Редко я показываюсь своим. Не привычны ко мне такому-то. Теперь пуще боятся станут. Зато ты довольна, как я погляжу. Не только узрела Крылатого, так еще и в небесах побывать смогла. Шустрая ты... смелая…
– Зря хвалишь! Еле жива осталась от полета. Я и дома-то карусели никогда не любила, обычно на высоте голова кружится. А ты меня словно ястреб скогтил.
– На крыше лучше сидеть? Я же тебя сразу хватился, на всю округу поднял шум. Ух, я этим кикиморам покажу!
– Не надо, Годар! Праздник у них, хоть завтра отругай!
– Праздник, говоришь? А они не подумали, что ты торжество пропустишь, хороводы да песни, веселые игрища… Вот девки дурные!
– Стой, Годар, стой! Зачем...
Да где уж там – шагу прибавил, еле поспевала за ним, а потом и вовсе руку выпустил, так сразу же и отстала, притомившись от долгой ходьбы. Расступилась небольшая толпа при появлении Старшего князя, смолкли песни, поклонились люди до самой земли. Хозяин пришел, заступник и покровитель.
Тот, кому небеса подвластны, сумеет договориться и с землей. Может, потому и плодородны эти края, изобильны речушки рыбой, леса дичью, целебными травами и прочим добром, будь то ягоды, грибы или лыко податливое.
Невольная гордость закралась в сердце Леды при виде того, как встречают ее недавнего спасителя кряжистые осанистые мужи и заматеревшие уже женщины, давно нянчившие внучат. Уважают своего князя, любят и… боятся. А ведь и строгим бывает Годар.
Леда к стайке ребятишек подошла, присела в их кружок, словно от любопытных взглядов укрылась. Даже не поднимала головы, слыша, как распоряжается Змей насчет ее обидчиц. Досада душу рвала, какова бы не была Милана, а ведь жалко стало, когда в голос запричитала, нелепо начала отпираться. Повелел ей князь тотчас с луга уйти, прихватив с собой еще двух самых верных подруженек.
– Амбар будете до зари сторожить! Ничего, что пустой, плясать вольготней. А дедушка – полуночник вам на дуде сыграет! Авось, скучать не придется…
Заревели девчонки в голос, запросили подмоги у знакомых парней, боязно одним-то ночевать в темном большом амбаре да еще под крепким засовом, да без огня. Вадич вызвался вместе с ними стеречь, зря наговаривала на него Милана, не разлюбил невестушку вздорную, не бросил в печали. Годар позволил, хоть и виноваты, а пугать ревнивиц амбарным духом все же не годится, с отроками, конечно, не так бы поступил.
Когда увели с луга вздорных девчонок, Леда и вздохнула свободнее. Без насмешечек и взглядов косых со стороны веселее живется на свете. Отыскала в стайке ровесниц Радунечку, той кто-то наплел, будто Леда в деревню отправилась Теку проведать. Потому и не искала. Видно, так же и Радсею сказали, и даже самой Арлете.
У Леды невольно по коже холодок пробежал, а не заметь ее на крыше Годар, может, и не хватились бы до обеда. Оторопь берет, как представишь, что ночь в сарае среди выгона могла пройти. Обошлось…
Вновь закружились хороводы, взвились песни, шутки и смех у костров. Народ постарше отдельно располагался на домотканых ковришках или грубо сплетеных рогожах, любовались тем, как молодежь резвится, приглядывали за дочерьми, своими да заодно и соседкиными. Кто одет краше, кто поет звонче, у чьей лапушки длиннее коса, к кому парни больше липнут.
Сами-то ребята сперва кучковались поодаль, а после затеяли игру, едва ли не в догонялки с девицам, разомкнули хоровод, выбрали себе каждый по паре, стали с подругами через особый костер прыгать с разбегу.
Жарко горели ольховые дрова, свежие, желтовато – охристые на спиле, даже тонкий аромат чувствовался вблизи, а может, то нарочно плеснули на камешки в центре костра густой травяной взвар. Мастерица была Арлета на такие придумки. Это Леда еще с бани помнила. В последний раз все вместе мыться ходили. Приняла Змеица братову невестушку, сама веничком охаживала – березовым или липовым.
А среди веточек дерева еще и травы лечебные прятались: пижма, мята, кипрей. Ароматный парок и с печи - каменки подымался. После такой бани всю ночь Леда крепко спала, а наутро летала как на крылышках. Тело легкое делалось, кожа гладенькая и розовая, как у младенца. Волосы, щедро выполасканные в крапивном настое, будто пуще загустели, мягче стали, шелковистее на ощупь.
Так и сама не заметишь, как расцветешь, то-то Змей глаз отвести не может.
