Нечего лебедушке обо мне долго тосковать, белое личико умывать слезами, пусть положенные три месяца отбудет, да и кончено. Обещаешь ли ее беречь, брат? Пуще своего глаза, пуще своей руки…
Кажется, вся нечаянная злость с Князя сошла разом. Выпрямился, шагнул за порог внутрь, загородив проем:
– Обещаю!
– Вот и сладили! А пока что мое время красой ее любоваться, зря коришь.
– Не пристало ли невесте скромнее быть?
– Я не в обиде…
Годар чуть не заскрипел зубами с досады, круто повернулся к трепещущей Леде:
– Бездельничать не надоело ли? Славутницы все ваши венки плетут, чучело из соломы мастерят да разбирают шитье, а ты все от света хоронишься по углам. Помогла бы Арлете с хозяйством управиться, иди, ждет тебя сестра.
Вот так пристыдил! Уж не померещились ли ей прежние речи Князя. Или так ретивое взыграло при виде невинных забав с Радсеем? И не дознаешься. Что ж, а ведь прав Годар, пора и честь знать, дел невпроворот, а она вздумала прятаться ото всех да печалиться о своей нелегкой судьбе. А так ли судьба печальна? В работе, глядишь, и отвлечься получиться от грустных дум.
Леда змейкой из светелки скользнула, ненароком задев Князя плечом, будто обожглась, отчего ж он всегда такой горячий, чудно, право. А если к голому телу прижаться? Она вдруг остановилась у лестницы в самом низу, схватилась за дубовые перильца. Новые странные ощущения наполнили грудь, потекли ниже.
Отчего-то сама собой привиделась в уме живая картинка – двое обнаженных людей сплелись на ложе воедино, и так им хорошо оттого, так сладко, что и словами не передать.
Леда эти мысли постаралась скорей прогнать, поспешила к Арлете, стала выполнять ее поручения на кухне, желая себя отвлечь. Добрые блины удались в тот вечер, да еще с луковым и морковным припеком. Так в делах и заботах по дому прошли два дня, оставшихся до последнего летнего праздника.
Еще накануне Годар со своими людьми уехал на большую охоту. А утром торжества заглянула к Леде чернавка, передала, что зовут ее молодые девушки с собой на луга. Удивительно немного, прежде лишь от Радуни такое приглашение поступало. Среди местных красавиц Милана верховодила и не очень она Леду привечала, все знали. А тут вроде как сама в кружок принимает, может, замириться хочет. Так и не сильно ссорились.
Леда даже не стала сказываться Арлете или Радсею, собралась и вышла из княжеского терема. Подхватили ее девицы под белы руки и увлекли за ограду.
– Чучелко славное сложили, пойдем-ка, одобришь!
Только увели Леду почему-то не на ближайший луг у поля, где вовсю готовились к старинному обряду срезания Первого колоса, а намного дальше - на заброшенный выгон для скота. Прямиком к ветхим сараюшкам, некогда служившим для ночевки овец. Леда послушно шла, окруженная стайкой девчонок, радовалась, что вокруг смеются да поют песни.
А вот когда увидела Милану, сидевшую на бревне у сарая с длинным хлыстом в руках, начала и задумываться. Только Милана сразу же повела жесткий разговор:
– Долго с тобой нам возиться некогда! И так подлости твои терпели изрядно, но пришел черед и сквитаться.
– И чем же я вам плоха? Вроде не лезу на рожон, живу тихо…
– Тихо, говоришь? Оно и видно… Из лесу явилась Князей оморачивать, так и того тебе мало показалась. Перекинулась на простых парней, женихов наших. У, змеища подколодная! Бесстыжие твои гляделки! Такую и живьем закопать в землю не совестно.
– Каких еще ваших женихов? - недоумевала Леда, а потом догадалась, что кто-то из девок разглядел, как Вадич ее до терема провожал. - Неправильно вы все поняли!
– Ага! Гляньте-ка на нее, овечку безвинную из себя строит. Да все Гнездовье видело, как ты под руку с моим Вадичем шла. С той поры он ко мне и не заглядывает, и ноне с Самим на охоту уехал, даже не повидались. Твоя работа, ведьмища ты лютая! Ты разлад меж нами напустила!
– Господи, чепуха какая! Не нужен мне твой жених! У меня есть Радсей…
– Не будет скоро Радсея! Тогда за кого примешься? Кто на очереди второй?
Сообщницы Миланы одобрительно зашумели, а Леде стало жутковато. Ох, не доведут до добра женские разбирательства, но ведь не станут же девчонки ее взаправду колотить? Неужели не найдется сочувствия...
– Плетьми огреть разок-другой да прогнать обратно в чащобу. Пусть с волками живет! Там за свою примут, - брызжет слюной одна.
– Соломой обложить и сжечь, огонь всю скверну очистит, - советует другая.
– На притолоке повесить, вон и крюк торчит…
Леда похолодела. Неужели всерьез угрозы? С ума повернулись местные красавицы? Так ведь ни за что же можно пропасть.
Милана умело хлыстом по земле щелкнула и приказала:
– В сарайку ступай! Запрем тебя до ночи, а то и до самой зори. Посидишь одна, небось и вспокаешься, впредь умнее будешь. Пусть дедушка-хлевник тебя тут пошугает малость. Он горазд с такими гладкими молодушками шутки шутить, пущай тебе косыньки-то порастреплет.
– Девочки, да вы что творите!
Напрасны оказались увещевания, несколько крепких молодых рук затолкнули Леду в сарай, двери немедленно затворились, и вскоре пленнице стало ясно, что ее не только закрыли на засов, но и подперли двери каким-то батогом для надежности.
«Вот дурехи! Мне бы и так не выбраться…»
Леда даже не стала вырываться и кричать, вряд ли донесется до поля, сама же прислушивалась недолго к ругани за стеной и вскоре поняла, что девушки уходят. Вот и осталась одна. Ох, неприятно! Вроде и белый день на дворе, а в сараюшке без окон темновато, только из одного угла в потолке пробивается свет, кажется, пара досок на крыше обветшали, прогнулись.
Леда осмотрелась и приуныла. Мысль о том, что придется весь праздник провести в душном старом помещении с запахом подсохшего навоза, радости не прибавляла.
Помаявшись немного у дверей, она пошла вдоль стен, тщательно ощупывая доски, может, найдется для нее щелка-лазеечка. А ведь Милана еще каким-то хлевником стращала. Вдруг в самом деле вылезет сейчас из гнилой соломы шустрый старичок с корявыми лапами - душа в пятки уйдет, лучше и не представлять. Сколько времени Леда так пробыла в сарае, сама не поняла, всплакнуть успела и рассердиться, чтобы взять ослабевшую волю в кулачок.
Тогда она взяла в руки тонкий прут, брошенный возле пустых яслей и боязливо поворошила подстилку в углу. Нет ли здесь мышей или прочих каких зверушек… Пускай сразу покажутся, а не выскочат невзначай, до полусмерти испугав.
А потом заприметила Леда на полу брошенную лестницу. Ко времени подвернулась, решение пришло сразу.
«Приставлю к стене и до крыши доберусь, вылезу наверх, а там, может, удастся на землю спуститься. А глупым девчонкам скажу, что сквозь двери прошла, ведьмы же все умеют, вот страху-то напущу!»
Задумка, вроде, хорошая. Лестница добротной оказалась и по ней Леда легко добралась до дыры в крыше. Правда, пришлось еще долгонько расшатывать доски, пока не выломала пару, едва увернувшись, когда те полетели вниз. Наконец она выбралась на волю, точнее, на крышу сарая.
Прыгать высоко, не долго и ноги переломать, а иначе по стене никак не спуститься. Может, конечно, дюжему мужику эта задача и легкой бы показалась, но Леда рисковать не осмелилась. Выбрала местечко, где дранка крепче, уселась на теплое дерево и затосковала.
Издалече доносилось протяжное женское пение, вскоре добавились к нему и басистые мужские голоса, ни дать, ни взять церковный хор. А ведь как хотелось Леде посмотреть на красивый ритуал с поклонением Хлебу. Предки наши - славяне похожие традиции имели, костры на Ивана Купалу жгли, в самый разгар лета, а не ближе к осени.
Эх, видно, пройдут гуляния без «чужеземки», разве что Радсей притворной невесты хватится. Годару не до того, вряд ли даже с охоты вернулся. Поля – дело крестьянское, у воинов праздники свои.
Одно хорошо было на крыше – светло, свежо, и почти не боязно. Сюда, поди, и сам «хлевный дух» не доберется, смеялась Леда и тут же вслух одергивала себя, не желая обижать незримого духа.
– Не сердись, дедушка-суседушка, потерпи незваную гостью еще немного, кто-нибудь да вызволит меня из этой передряги. А кому-то за такие проделки здорово влетит! Жаловаться не стану, но и не скрою, где и по чьей вине все забавы проскучала.
Время за полдень перевалило, смолкло вдали еле слышное пение и громкие возгласы, неясный звон колоколец и женский смех, знать, разошелся народ по домам до вечерних костров. В наступившей тишине, под стрекот кузнечиков и пересвист жаворонков вскоре разморило и Леду.
Подложив руки под голову, прилегла она на покатую крышу, нежась под ласковым солнышком, не больно-то мягко, да придется и так обойтись. Долго лежала, глядя в чистую высь над собой – ни единого облачка синеву не тревожило, а потом в сторону лугов у самого Гнездовья взгляд перевела. И обомлела...
Из-за леса показался в небе какой-то странный летательный аппарат, и на самолет не похоже, и не дирижабль. О последних Леда вообще смутное представление имела. Просто видно было – летит к поселению какое-то большое и жуткое… неужели, птица огромная… нет… дракон! Мамочки, да это ж дракон как из книжки!
Леда вскочила на ноги, и чуть не провалилась обратно в сарай, наступив на хлипкую доску. Руками взмахнула, невольно вскрикнула. А потом просто встала во весь рост и, прижав руки к груди, обреченно наблюдала как невероятное существо быстро приближается к заброшенному загону у края старого пастбища. Сомнений не было – заметил Крылатый маленькую женскую фигурку на крыше и теперь летит именно к ней.
Поистине чарующее зрелище – наяву видеть в небесах живого дракона. Или змея, как уж честнее сказать? Леда о названиях сейчас не задумывалась, словно в раз дара речи лишилась. Дракон был огромный и величественный, гораздо больше вблизи, чем она могла прежде себе представить. Все книжные и кинематографические образы вмиг померкли перед обликом реального летающего создания.
Прекрасен? - Очень!
Грозен? - Сомнений нет!
Опасен? - Безмерно!
Холодок страха по спине пополз задолго до того, как обдали ее потоком ветра могучие крылья и поняла, что свершится сейчас… Отшатнулась назад, отвернула побелевшее лицо, а потом подхватили ее поперек тела словно стальные крючья, подняли вверх.
Но когда башмачки наконец оторвались от деревянной опоры крыши, и чудовище взмыло в небеса, сжимая безвольное тело в лапищах, она погрузилась в забытье. Не перенесла близости крылатого исполина, уж слишком реален был - слишком велик.
Очнулась Леда на чем-то мягком и душистом. Не открывая глаз, провела рядом рукой – трава сухая… сено… Вот и стебелек щекочет лицо, махнула ладонью, чтоб отвести от щеки и задела чужую руку. Распахнула глаза, и Годар сразу же отстранился, будто в смущении, что за недобрым делом застали, глухо сказал:
– Только зря напугал тебя… Теперь и вовсе бояться будешь! И так все по углам пряталась… А я сам, хоро-ош… Как отрок хвастливый! Показаться хотел, это ж надо такому статься! Лишь бы поверила.
Через полусомкнутые веки, через дрожащие ресницы смотрела Леда на широкую спину мужчины, сидящего рядом, пыталась осознать, что он и впрямь сейчас нес ее в когтях, будучи настоящим Змеем. Чудеса-а!
И сразу теплое, благодатное чувство разливалось в душе, заставляя губы улыбаться. Хорошо, что он не видит… А Годар вдруг повернулся, пристально глянул в лицо и удивленно выдохнул:
– Думал, заплачешь, уж не знал, как еще повиниться, а тебе смешно. Не пойму...
Невольно желая его утешить, Леда постаралась объяснить, очень уж откровенно вышло:
– Красивый ты. Страшный и красивый. Дух захватывает. Жаль, почти ничего не помню. И не надо. Не хорошо в лапах летать… Иначе бы если как.
Высказалась и замерла. Зажмурилась даже от неясных образов, что толпились в голове, а губы продолжали улыбаться. Не это ли его распалило.
– Смеешься, значит? Ах, так!
Даже опомниться не успела, как накрыл ее губы своими, обхватил ладонью голову, приподнял к себе. Горячий был поцелуй Змея. Горячий и сладкий. Все желания потаенные разбудил, растревожил душу. Леда вроде бы сперва и оттолкнуть хотела, коснулась его плеча, но провела пальчиками по длинным волосам – «и не жесткие вовсе, с чего взяла…»
И когда дальше стал целовать, опускаясь к шее, уже обе руки в его черные кудри запустила, не то снова отстранить от себя, не то крепче обнять.
– Годар, подожди…
А хотела ли остановить? Самой бы про то понять, слишком много всего в этот раз случилось, не ожидала такого, думала до ночи просидеть в одиночестве или до самого рассвета. Разве могла помыслить, что вызволит ее сам князь, да еще в таком удивительном обличье? Ум можно потерять, а не то, что стыд. Так разве ласки его принимать стыдно, если сердце призывно стучит и тело в его руках само тает? Но упрямо шепчут уста:
– Подожди, Годар…
Тяжело он вздохнул, отодвинулся чуть и лег рядом на сено. Теперь оба в небо глядели. Померкли голубые краски, подернулась высь сизоватой дымкой, только край солнечных теремов за лесом еще мягким золотом освещался. Скоро уляжется светило на покой и тогда вспыхнут на лугах костры, вновь побегут меж людьми незримые нити старинных песен, крепко повяжут родичей воедино.
Вместе сеяли хлеб, вместе славили, убирать тоже сообща станут. И за длинными столами после соберутся большие семьи, на всех будет ломаться первый каравай. Даже самым меньшим по кусочку достанется. Хоть и на ногах еле стоит малышка, а уже частица Рода – крохотная веточка, все заслуги и горести его таящая, от самых глубоких корней.
– Скажи, а не больно тебе становиться таким? – тихо проговорила Леда, не смея даже головы в его сторону повернуть. Еще горело лицо и все дрожало внутри.
Немного помолчав, Годар ответил раздумчиво:
– Нет. Теперь-то привык уже. Прежде было немного. Помню…
– А рисунок зачем? Кто делал?
– Не знаю. Всегда при мне, я родился таким.
– Не может быть! Это ведь…
Замялась. Неловко было вопрошать дальше. Словно тайные сомнения ее разгадав, Годар усмехнулся:
– Ну, посмотри уже на меня, я глаза сомкну, притворюсь спящим.
Леда тоже засмеялась, глубже зарываясь в рыхлое сено.
– Это еще стыдней - за сонным подглядывать!
– Я-то смотрел на тебя… прости уж… долго смотрел…
Задумалась, вдыхая теплый, горьковатый запах сухой полыни, и как только попала в стог сорная трава – не жалуют ее косари. А после Леда приподнялась на руках и обернулась к Годару на просьбу.
– Спела бы, что ли… Люблю песни твои. Все люблю. Особенно про того Крылатого, что девицу унес.
Леда даже руками всплеснула, вот так поворот. Не удержалась от укора:
– А бранился тогда у печи!
– За то осерчал, что брата нежила, не мог более видеть вас вместе.
– Да он мне самой как брат. А-ай, ты же сказал, что глаза закроешь!
– Ты отрада очей моих, ладушка, как же на тебя не глядеть-то? Мука…
– Почему же я? Здесь и покраше девицы есть, - вопрошала упрямо, а у самой сердце зашлось.
– Суждена ты мне, избрана для меня.
– Это кем же, позволь узнать, - избрана?
– Царицей ночи.
– Уж не Луной ли? – усмехнулась Леда, хотела и дальше пошутить, да припомнила сказания, которые слышала от Радуни, прикусила язычок, правда, не надолго.
– У меня, наверно, и веночек над головой есть, прямо как нимб у святого? Жаль, что сама не чую и потрогать не получится…
– Насмехаешься зря. Довольно того, что я вижу.
Кажется, вся нечаянная злость с Князя сошла разом. Выпрямился, шагнул за порог внутрь, загородив проем:
– Обещаю!
– Вот и сладили! А пока что мое время красой ее любоваться, зря коришь.
– Не пристало ли невесте скромнее быть?
– Я не в обиде…
Годар чуть не заскрипел зубами с досады, круто повернулся к трепещущей Леде:
– Бездельничать не надоело ли? Славутницы все ваши венки плетут, чучело из соломы мастерят да разбирают шитье, а ты все от света хоронишься по углам. Помогла бы Арлете с хозяйством управиться, иди, ждет тебя сестра.
Вот так пристыдил! Уж не померещились ли ей прежние речи Князя. Или так ретивое взыграло при виде невинных забав с Радсеем? И не дознаешься. Что ж, а ведь прав Годар, пора и честь знать, дел невпроворот, а она вздумала прятаться ото всех да печалиться о своей нелегкой судьбе. А так ли судьба печальна? В работе, глядишь, и отвлечься получиться от грустных дум.
Леда змейкой из светелки скользнула, ненароком задев Князя плечом, будто обожглась, отчего ж он всегда такой горячий, чудно, право. А если к голому телу прижаться? Она вдруг остановилась у лестницы в самом низу, схватилась за дубовые перильца. Новые странные ощущения наполнили грудь, потекли ниже.
Отчего-то сама собой привиделась в уме живая картинка – двое обнаженных людей сплелись на ложе воедино, и так им хорошо оттого, так сладко, что и словами не передать.
Леда эти мысли постаралась скорей прогнать, поспешила к Арлете, стала выполнять ее поручения на кухне, желая себя отвлечь. Добрые блины удались в тот вечер, да еще с луковым и морковным припеком. Так в делах и заботах по дому прошли два дня, оставшихся до последнего летнего праздника.
Еще накануне Годар со своими людьми уехал на большую охоту. А утром торжества заглянула к Леде чернавка, передала, что зовут ее молодые девушки с собой на луга. Удивительно немного, прежде лишь от Радуни такое приглашение поступало. Среди местных красавиц Милана верховодила и не очень она Леду привечала, все знали. А тут вроде как сама в кружок принимает, может, замириться хочет. Так и не сильно ссорились.
Леда даже не стала сказываться Арлете или Радсею, собралась и вышла из княжеского терема. Подхватили ее девицы под белы руки и увлекли за ограду.
– Чучелко славное сложили, пойдем-ка, одобришь!
Только увели Леду почему-то не на ближайший луг у поля, где вовсю готовились к старинному обряду срезания Первого колоса, а намного дальше - на заброшенный выгон для скота. Прямиком к ветхим сараюшкам, некогда служившим для ночевки овец. Леда послушно шла, окруженная стайкой девчонок, радовалась, что вокруг смеются да поют песни.
А вот когда увидела Милану, сидевшую на бревне у сарая с длинным хлыстом в руках, начала и задумываться. Только Милана сразу же повела жесткий разговор:
– Долго с тобой нам возиться некогда! И так подлости твои терпели изрядно, но пришел черед и сквитаться.
– И чем же я вам плоха? Вроде не лезу на рожон, живу тихо…
– Тихо, говоришь? Оно и видно… Из лесу явилась Князей оморачивать, так и того тебе мало показалась. Перекинулась на простых парней, женихов наших. У, змеища подколодная! Бесстыжие твои гляделки! Такую и живьем закопать в землю не совестно.
– Каких еще ваших женихов? - недоумевала Леда, а потом догадалась, что кто-то из девок разглядел, как Вадич ее до терема провожал. - Неправильно вы все поняли!
– Ага! Гляньте-ка на нее, овечку безвинную из себя строит. Да все Гнездовье видело, как ты под руку с моим Вадичем шла. С той поры он ко мне и не заглядывает, и ноне с Самим на охоту уехал, даже не повидались. Твоя работа, ведьмища ты лютая! Ты разлад меж нами напустила!
– Господи, чепуха какая! Не нужен мне твой жених! У меня есть Радсей…
– Не будет скоро Радсея! Тогда за кого примешься? Кто на очереди второй?
Сообщницы Миланы одобрительно зашумели, а Леде стало жутковато. Ох, не доведут до добра женские разбирательства, но ведь не станут же девчонки ее взаправду колотить? Неужели не найдется сочувствия...
– Плетьми огреть разок-другой да прогнать обратно в чащобу. Пусть с волками живет! Там за свою примут, - брызжет слюной одна.
– Соломой обложить и сжечь, огонь всю скверну очистит, - советует другая.
– На притолоке повесить, вон и крюк торчит…
Леда похолодела. Неужели всерьез угрозы? С ума повернулись местные красавицы? Так ведь ни за что же можно пропасть.
Милана умело хлыстом по земле щелкнула и приказала:
– В сарайку ступай! Запрем тебя до ночи, а то и до самой зори. Посидишь одна, небось и вспокаешься, впредь умнее будешь. Пусть дедушка-хлевник тебя тут пошугает малость. Он горазд с такими гладкими молодушками шутки шутить, пущай тебе косыньки-то порастреплет.
– Девочки, да вы что творите!
Напрасны оказались увещевания, несколько крепких молодых рук затолкнули Леду в сарай, двери немедленно затворились, и вскоре пленнице стало ясно, что ее не только закрыли на засов, но и подперли двери каким-то батогом для надежности.
«Вот дурехи! Мне бы и так не выбраться…»
Леда даже не стала вырываться и кричать, вряд ли донесется до поля, сама же прислушивалась недолго к ругани за стеной и вскоре поняла, что девушки уходят. Вот и осталась одна. Ох, неприятно! Вроде и белый день на дворе, а в сараюшке без окон темновато, только из одного угла в потолке пробивается свет, кажется, пара досок на крыше обветшали, прогнулись.
Леда осмотрелась и приуныла. Мысль о том, что придется весь праздник провести в душном старом помещении с запахом подсохшего навоза, радости не прибавляла.
Помаявшись немного у дверей, она пошла вдоль стен, тщательно ощупывая доски, может, найдется для нее щелка-лазеечка. А ведь Милана еще каким-то хлевником стращала. Вдруг в самом деле вылезет сейчас из гнилой соломы шустрый старичок с корявыми лапами - душа в пятки уйдет, лучше и не представлять. Сколько времени Леда так пробыла в сарае, сама не поняла, всплакнуть успела и рассердиться, чтобы взять ослабевшую волю в кулачок.
Тогда она взяла в руки тонкий прут, брошенный возле пустых яслей и боязливо поворошила подстилку в углу. Нет ли здесь мышей или прочих каких зверушек… Пускай сразу покажутся, а не выскочат невзначай, до полусмерти испугав.
А потом заприметила Леда на полу брошенную лестницу. Ко времени подвернулась, решение пришло сразу.
«Приставлю к стене и до крыши доберусь, вылезу наверх, а там, может, удастся на землю спуститься. А глупым девчонкам скажу, что сквозь двери прошла, ведьмы же все умеют, вот страху-то напущу!»
Задумка, вроде, хорошая. Лестница добротной оказалась и по ней Леда легко добралась до дыры в крыше. Правда, пришлось еще долгонько расшатывать доски, пока не выломала пару, едва увернувшись, когда те полетели вниз. Наконец она выбралась на волю, точнее, на крышу сарая.
Прыгать высоко, не долго и ноги переломать, а иначе по стене никак не спуститься. Может, конечно, дюжему мужику эта задача и легкой бы показалась, но Леда рисковать не осмелилась. Выбрала местечко, где дранка крепче, уселась на теплое дерево и затосковала.
Издалече доносилось протяжное женское пение, вскоре добавились к нему и басистые мужские голоса, ни дать, ни взять церковный хор. А ведь как хотелось Леде посмотреть на красивый ритуал с поклонением Хлебу. Предки наши - славяне похожие традиции имели, костры на Ивана Купалу жгли, в самый разгар лета, а не ближе к осени.
Эх, видно, пройдут гуляния без «чужеземки», разве что Радсей притворной невесты хватится. Годару не до того, вряд ли даже с охоты вернулся. Поля – дело крестьянское, у воинов праздники свои.
Одно хорошо было на крыше – светло, свежо, и почти не боязно. Сюда, поди, и сам «хлевный дух» не доберется, смеялась Леда и тут же вслух одергивала себя, не желая обижать незримого духа.
– Не сердись, дедушка-суседушка, потерпи незваную гостью еще немного, кто-нибудь да вызволит меня из этой передряги. А кому-то за такие проделки здорово влетит! Жаловаться не стану, но и не скрою, где и по чьей вине все забавы проскучала.
Время за полдень перевалило, смолкло вдали еле слышное пение и громкие возгласы, неясный звон колоколец и женский смех, знать, разошелся народ по домам до вечерних костров. В наступившей тишине, под стрекот кузнечиков и пересвист жаворонков вскоре разморило и Леду.
Подложив руки под голову, прилегла она на покатую крышу, нежась под ласковым солнышком, не больно-то мягко, да придется и так обойтись. Долго лежала, глядя в чистую высь над собой – ни единого облачка синеву не тревожило, а потом в сторону лугов у самого Гнездовья взгляд перевела. И обомлела...
Из-за леса показался в небе какой-то странный летательный аппарат, и на самолет не похоже, и не дирижабль. О последних Леда вообще смутное представление имела. Просто видно было – летит к поселению какое-то большое и жуткое… неужели, птица огромная… нет… дракон! Мамочки, да это ж дракон как из книжки!
Леда вскочила на ноги, и чуть не провалилась обратно в сарай, наступив на хлипкую доску. Руками взмахнула, невольно вскрикнула. А потом просто встала во весь рост и, прижав руки к груди, обреченно наблюдала как невероятное существо быстро приближается к заброшенному загону у края старого пастбища. Сомнений не было – заметил Крылатый маленькую женскую фигурку на крыше и теперь летит именно к ней.
Поистине чарующее зрелище – наяву видеть в небесах живого дракона. Или змея, как уж честнее сказать? Леда о названиях сейчас не задумывалась, словно в раз дара речи лишилась. Дракон был огромный и величественный, гораздо больше вблизи, чем она могла прежде себе представить. Все книжные и кинематографические образы вмиг померкли перед обликом реального летающего создания.
Прекрасен? - Очень!
Грозен? - Сомнений нет!
Опасен? - Безмерно!
Холодок страха по спине пополз задолго до того, как обдали ее потоком ветра могучие крылья и поняла, что свершится сейчас… Отшатнулась назад, отвернула побелевшее лицо, а потом подхватили ее поперек тела словно стальные крючья, подняли вверх.
Но когда башмачки наконец оторвались от деревянной опоры крыши, и чудовище взмыло в небеса, сжимая безвольное тело в лапищах, она погрузилась в забытье. Не перенесла близости крылатого исполина, уж слишком реален был - слишком велик.
Очнулась Леда на чем-то мягком и душистом. Не открывая глаз, провела рядом рукой – трава сухая… сено… Вот и стебелек щекочет лицо, махнула ладонью, чтоб отвести от щеки и задела чужую руку. Распахнула глаза, и Годар сразу же отстранился, будто в смущении, что за недобрым делом застали, глухо сказал:
– Только зря напугал тебя… Теперь и вовсе бояться будешь! И так все по углам пряталась… А я сам, хоро-ош… Как отрок хвастливый! Показаться хотел, это ж надо такому статься! Лишь бы поверила.
Через полусомкнутые веки, через дрожащие ресницы смотрела Леда на широкую спину мужчины, сидящего рядом, пыталась осознать, что он и впрямь сейчас нес ее в когтях, будучи настоящим Змеем. Чудеса-а!
И сразу теплое, благодатное чувство разливалось в душе, заставляя губы улыбаться. Хорошо, что он не видит… А Годар вдруг повернулся, пристально глянул в лицо и удивленно выдохнул:
– Думал, заплачешь, уж не знал, как еще повиниться, а тебе смешно. Не пойму...
Невольно желая его утешить, Леда постаралась объяснить, очень уж откровенно вышло:
– Красивый ты. Страшный и красивый. Дух захватывает. Жаль, почти ничего не помню. И не надо. Не хорошо в лапах летать… Иначе бы если как.
Высказалась и замерла. Зажмурилась даже от неясных образов, что толпились в голове, а губы продолжали улыбаться. Не это ли его распалило.
– Смеешься, значит? Ах, так!
Даже опомниться не успела, как накрыл ее губы своими, обхватил ладонью голову, приподнял к себе. Горячий был поцелуй Змея. Горячий и сладкий. Все желания потаенные разбудил, растревожил душу. Леда вроде бы сперва и оттолкнуть хотела, коснулась его плеча, но провела пальчиками по длинным волосам – «и не жесткие вовсе, с чего взяла…»
И когда дальше стал целовать, опускаясь к шее, уже обе руки в его черные кудри запустила, не то снова отстранить от себя, не то крепче обнять.
– Годар, подожди…
А хотела ли остановить? Самой бы про то понять, слишком много всего в этот раз случилось, не ожидала такого, думала до ночи просидеть в одиночестве или до самого рассвета. Разве могла помыслить, что вызволит ее сам князь, да еще в таком удивительном обличье? Ум можно потерять, а не то, что стыд. Так разве ласки его принимать стыдно, если сердце призывно стучит и тело в его руках само тает? Но упрямо шепчут уста:
– Подожди, Годар…
Тяжело он вздохнул, отодвинулся чуть и лег рядом на сено. Теперь оба в небо глядели. Померкли голубые краски, подернулась высь сизоватой дымкой, только край солнечных теремов за лесом еще мягким золотом освещался. Скоро уляжется светило на покой и тогда вспыхнут на лугах костры, вновь побегут меж людьми незримые нити старинных песен, крепко повяжут родичей воедино.
Вместе сеяли хлеб, вместе славили, убирать тоже сообща станут. И за длинными столами после соберутся большие семьи, на всех будет ломаться первый каравай. Даже самым меньшим по кусочку достанется. Хоть и на ногах еле стоит малышка, а уже частица Рода – крохотная веточка, все заслуги и горести его таящая, от самых глубоких корней.
– Скажи, а не больно тебе становиться таким? – тихо проговорила Леда, не смея даже головы в его сторону повернуть. Еще горело лицо и все дрожало внутри.
Немного помолчав, Годар ответил раздумчиво:
– Нет. Теперь-то привык уже. Прежде было немного. Помню…
– А рисунок зачем? Кто делал?
– Не знаю. Всегда при мне, я родился таким.
– Не может быть! Это ведь…
Замялась. Неловко было вопрошать дальше. Словно тайные сомнения ее разгадав, Годар усмехнулся:
– Ну, посмотри уже на меня, я глаза сомкну, притворюсь спящим.
Леда тоже засмеялась, глубже зарываясь в рыхлое сено.
– Это еще стыдней - за сонным подглядывать!
– Я-то смотрел на тебя… прости уж… долго смотрел…
Задумалась, вдыхая теплый, горьковатый запах сухой полыни, и как только попала в стог сорная трава – не жалуют ее косари. А после Леда приподнялась на руках и обернулась к Годару на просьбу.
– Спела бы, что ли… Люблю песни твои. Все люблю. Особенно про того Крылатого, что девицу унес.
Леда даже руками всплеснула, вот так поворот. Не удержалась от укора:
– А бранился тогда у печи!
– За то осерчал, что брата нежила, не мог более видеть вас вместе.
– Да он мне самой как брат. А-ай, ты же сказал, что глаза закроешь!
– Ты отрада очей моих, ладушка, как же на тебя не глядеть-то? Мука…
– Почему же я? Здесь и покраше девицы есть, - вопрошала упрямо, а у самой сердце зашлось.
– Суждена ты мне, избрана для меня.
– Это кем же, позволь узнать, - избрана?
– Царицей ночи.
– Уж не Луной ли? – усмехнулась Леда, хотела и дальше пошутить, да припомнила сказания, которые слышала от Радуни, прикусила язычок, правда, не надолго.
– У меня, наверно, и веночек над головой есть, прямо как нимб у святого? Жаль, что сама не чую и потрогать не получится…
– Насмехаешься зря. Довольно того, что я вижу.
