Оказавшись снова одетой перед супругом, на мгновение она почувствовала себя уверенней, но длилось это чувство недолго. Годар взял ее за руку и отвел к широкой постели, сам сел на край и обратился к застывшей перед собой молодой жене.
– Помоги мне разуться!
Леда приподняла длинный подол и, скомкав его в коленях, опустилась перед ложем. «Это я помню, такой старый ритуал… Что же Арлета мне толком ничего не объяснила, вдруг надо еще какие-то слова сказать...»
Когда сапоги Годара оказались рядом с кроватью, она снова поднялась, нерешительно поглядывая на супруга. «Что еще мне прикажешь, любый мой, все исполню!» Весело и забавно, что же сердце не унимается, отчего руки дрожат...
– Садись.
Теперь уже он сам снял обувку с нее, аккуратно составив башмачки рядом с постелью. А потом помог стянуть и вязаные длинные носочки.
– Так ведь и знал, что мерзнешь… ножки-то ледяные.
Леда сама была не своя, разве же так бывает - вот Он на коленях перед ней стоит, сам почти что раздет, греет ее ступни своим горячим дыханием. Пальчики целует, даже будто прикусывает… Да что же это, зачем так… ай, сердечко сейчас совсем выскочит из груди…
– Вот немножечко и согрелась… Встань-ка еще.
Послушно поднялась и Годар тоже выпрямился перед ней и вдруг одним уверенным движением, ухватив обеими руками за ворот, разорвал рубашку Леды до пояса.
– Ай…. Зачем?
Ахнула, невольно прикрываясь руками.
«А уж к чему бы - глупости какие, даже смешно… как будто ничего не ведаю о том…»
Годар усмехнулся уголками губ, глаза оставались холодными и почти злыми почему-то.
– Так нужно было. Ты ведь не девица уже, хоть какую-то преграду я одолеть должен. Теперь ты и вправду моя, и я могу тебя взять.
Странно все как-то, словно строгим стал сразу, суровым... чужим. Прямо как в первые дни. Леда покорно опустила голову, перехватило дыхание в груди.
«Надеюсь, по-вашим обычаям древним не придется мне еще как-нибудь кровь пускать, раз уж я такая оказалась…»
Словно почувствовав ее тревогу, Годар снова усмехнулся и взгляд его смягчился вдруг. Молча спустил с дрожащих плеч жены остатки одежды и властно привлек к себе трепещущее тело. Грудь к груди, живот к животу… Ближе почти не бывает…
Но это прикосновение сразу же успокоило Леду, вновь ощутила она приятное волнение от его присутствия рядом. Сейчас же освободила руку и робко провела по плечу Годара, словно повторяя пальчиками замысловатую вязь рисунка. Он по-доброму усмехнулся:
– Ты же всегда хотела «его» как следует разглядеть … может, еще огня зажечь?
– Нет… - быстро ответила Леда, немного смутившись, - мне и так все видно. Это… это очень красиво… Ты красивый, Годар… Я говорила уже прежде.
– Вот как… что-то я подзабыл, еще слушать хочу твои речи сладкие… Так, говоришь, красив… И когда только поняла?
– Может быть… может, еще с нашей первой встречи, там в лесу у воды колдовской. Мне тогда показалось, что ты какое-то Лесное Божество или Водяной, в омут меня утащишь. А оказалось, ты умеешь летать!
Невольно задержав дыхание, Леда медленно провела рукой по его спине, от плеча к пояснице. Годар тут же повторил ее движение, уже по изгибам женского тела и и замер, накрыв ладонью округлости ниже талии.
Леда почувствовала, как напряженная плоть мужа упирается в ее тело, ожидая освобождения от холщовых штанов. И Годар глубоко вздохнул, сбрасывая с бедер суженой разорванную им же рубашку. Едва сдерживая легкую дрожь, Леда прильнула губами к гладкой груди супруга, как раз в том месте, где четко был прорисован бесстрастный взгляд Крылатого чудища.
Но Годар не позволил ей продолжать, подхватил под колени и бережно положил на постель. Обнаженной спиной Леда сейчас же почувствовала шероховатую поверхность льняной простыни, что так же, как и рубашка была испещрена причудливой вышивкой ярко-красного цвета.
Прикосновение к неровной текстуре полотна лишь усиливало желание. Теперь Леда уже более уверенно отвечала на страстные и нетерпеливые ласки мужа. Сначала он завладел ее ртом, их поцелуи длились сладко-мучительно долго, то глубокие и влажные, то легкие, почти целомудренные прикосновения.
Новот тела супругов переплелись, руки их жадно скользили по коже - нежной и гладкой у Леды и более грубой, с чередой мелких и длинных шрамов Годара. Руки изучали, ласкали, наслаждались и дарили радость…
Соединившись с возлюбленной, он только удовлетворенно вздохнул, зарываясь лицом в ее пушистые волосы, потом ласково поцеловал ее подбородок, опустился к шее, Годар знал, что ей будет приятно оттого, знал, чего бы она сейчас хотела.
— Потерпи чуточку еще, сейчас приладишься ко мне… маленькая-то какая…
— Да… нравится так… хорошо…
Наконец Леда вновь коротко простонала, не в силах остановить нарастающую волну удовольствия и порывисто обхватила его бедрами, позволяя окунуться в самые недра - туда… к истокам зарождения жизни… к самому центру ее женского существа.
Теперь она уже сама ритмично поднималась, встречая каждое движение мужа, и через несколько таких встреч они оба пришли к чистому восторгу, опьяненные, восхищенные друг другом.
Годар опустил Леду на постель, освободив руки из-под ее спины, и сам прилег рядом. Удерживая голову на согнутой в локте руке, долго смотрел он, как золотыми нитями под прозрачной кожей расходятся по телу любимой затихающие волны блаженства.
Леда открыла увлажнившиеся глаза и благодарно улыбнулась ему. А потом обнялись они, отдыхая, затихли в неге. Годар первым говорить начал:
— Ну, что смеешься-то, вижу ведь, хочешь что-то сказать.
— А ты не рассердишься? Это про себя, тайком надобно молвить, меня Арлета учила. А я не хочу тайком. Не хочу, чтобы ты меня через колдовство любил.
— Знаю я ваши присказки… Каждой девке матушка такие советы дает, и вперед мужа в избу войти, и больший кусок свадебного каравая откусить, чтоб над суженым верховодить. Сказки поди, не особливо верится, что помогут.
— Вот не веришь, так мог бы и поменьше отхватить от каравая, да куда уж там… я бы так не смогла.
Смеялся Годар, оглаживая нежную спину любимой, целовал ямочку между ключиц, потом зашептал в ушко:
— Исполни, что Арлета велела, хоть крадче, хоть во весь голос. Я шутить не стану над тем.
Леда вгляделась в посветлевшие змеиные очи и на выдохе одном проговорила:
— Ты Орел, я – Орлица,
Ты - Голубь, я – голубица,
Ты – дикий Тур, я твоя Турица,
Люби меня, как и сам себя и больше всего на свете.
Потом спрятала порозовевшее личико на груди мужа, чувствуя, как новым желанием распаляется его тело. Воистину, ночь нежна… Если с любимым рядом быть.
— Слова добрые ты сказала. Я их за тобой вслед повторил тихо. Все исполнится у нас - все, что вместе мы захотим. Верю крепко! Так и сделается!
— Я уж было подумала, ты на меня злишься за что-то. Может оттого, что с другим была первый раз, так я же не знала, что на свете ты для меня есть.
— Ладушка моя, прости, огорчил тебя не нарочно, так долго желал, столько ночей был один, а вот ты в моих руках оказалась и вдруг помстилось, что так же горячо однажды хотела другого. Горько думать о том.
Леда вспыхнула, поднялась на постели, порывисто зашептала:
— Нет, нет, не так... вовсе нет... Тебя я всем сердцем хочу, всем умом и телом, а прежде... сама не знаю... морок какой-то был... стыдно и ничего более. А сейчас я будто дышу дл тебя одного. Кажется, всю жизнь от рождения только тебя и искала. И нашла. Чего же еще желать... Все есть.
Два дня и две ночи промелькнули как единый вздох. Наглядеться друг на друга не могли князь с молодой женой. Расставаясь на самое малое время, при встрече так радовались, будто позади разлука в годы. Засыпая на смуглом плече мужа под неясный шум догорающих поленьев в печи, Леда улыбалась и думала – бывает ли больше счастья, чем выпало ей.
– Бывает и другое счастье, - шептал Годар, чудно угадав ее мысли, - когда так же будем с тобой лежать и дитя у тебя во чреве шевельнется в первый раз под моей рукой. Когда сама почувствуешь, что носишь в себе новую жизнь.
Но нельзя же весь век просидеть в светелке, обнимаясь и шепча ласковые слова. Настанет время и с перинок пуховых встать, а с князя и вовсе особый спрос - ждут дела в Гнездовье, то спор разобрать, то виновного наказать, а то и заступиться за неправедно обиженного. Как-то Леда осталась одна у себя в покоях, заскучала немножко после баньки, расчесывала длинные волосы, по одному брала каленые орешки из мешочка.
Годар о ту пору в отъезде был, занадобилось в Звенигорье попасть, а с собой ладушку не взял, дорога тяжкая. Неровен час и сам до утра не возвернется. Метель на дворе, псы по конуркам попрятались, не видно ни зги. Ох, тоска…
Лучинка в светце круто наклонилась и полетела в бадейку с водой. Темно стало в покоях. Жутко даже. Хотела Леда девушку сенную кликнуть, да вдруг замерла и прислушалась. А с накрытой постели донеслось какое-то жалобное попискивание. Ай, по спине мурашки бегут! Ноженьки к полу как приморозило.
Наконец Леда смелости набралась, на цыпочках к двери потянулась, уже воздуха в грудь набрала для крика - вдруг комната ярче прежнего осветилась от новой лучинки. А откуда-то с потолка раздался насмешливый тенорок:
– Легко же тебя напугать, милая!
– Это кто тут опять шалит? - отлегко у княгинюшки на сердце, уж больно знакомый голос, и шутки - прибаутки прежние.
– Гость званый, да запоздалый. Прости, на свадебку вашу не поспел, задержал меня твой подарочек.
Леда метнулась взглядом по комнате. И ахнула, руками всплеснув. На широкой княжеской постели лежал котище дымчатого окраса - глазки на огонек щурил и ушки прижимал, ровно чего-то боялся.
– Это что за зверюшка у нас? Ой, же какая прелесть! Спасибо, сват Наум! Или дядя… Даже не знаю, как лучше к тебе обращаться… А можно погладить "подарочек"? Пальцы не откусит?
Притворно строгий тенорок теперь уже слышался из-под пола:
– Не только можно, но и надобно. Он же малыш еще, третий день как от мамкиной соски отнят.
– Как малыш? – искренне удивилась Леда, не веря глазам.
Котяра на покрывале явно на малютку не смахивал. Только вид робкий имел, встревоженно разевал пасть и явно трусил новую хозяйку.
– Самый форменный младенчик! – ухмыльнулся невидимый гость, - с папкой ты его уже встречалась, кажись. Только быстро пришлось удрать. Уж больно папка зол да грозен оказался. Не заладилось знакомство у вас.
– Баюн! - вздрогнула Леда, - неужели его дитеныш? Но как же ты раздобыл?
– Тебя хотел позабавить, лапушка…
– Так ведь он людоед, страсти какие, он же нас тут всех слопать может, голова твоя садовая… которую и не видно вовсе, ты о чем думал, Сватушка?!
Рассмеялось опять под притолокой - словно раскатилась кучка сухих горошин, дернулась занавеска на окнах.
– Вот же как бабы глупы бывают… Особенно на девятый день после замужества, одно только на уме держат. Сказано тебе – дите малое, неразумное. Кого выростишь из него, то и станется. Баюн – шибко премудрый зверь и речь человеческую понимает, опомниться не успеешь, как сам начнет говорить. Ты его пожалей да приголубь, кажное существо ласку любит.
А будешь с ним добра, станешь кормить да привечать, за мамку сочтет, всей душой звериной потянется. Будет верно служить тебе и твоим детушкам. Сказки сказывать станет да складывать песенки. Не нарадуешься на друга… Меня вспомнишь добром.
Леда опасливо подкралась к постели. Присела на краешек и вмиг догадалась, что котенок большущий саму ее боится, сторожится. Ишь, замотался в край полотна, только зубки скалит да лапками прикрывает мордочку. Как бы лужу не напустил на супружеское ложе…
Ох, беда, беда, огорченье… Тут Леда смелости набралась, решительно ухватила зверушку, завернутого в покрывальце и подхватила на руки, напевая задорную песенку:
– Обернусь я белой кошкой,
Да залезу в колыбель.
Я к тебе, мой милый крошка,
Буду я твой менестрель.
Буду я сидеть в твоей колыбели,
Да петь колыбельныя,
Чтобы колокольчики звенели,
Цвели цветы хмельныя (с)
– А ведь присмирел! Наум, мы точно подружимся, он меня уже не боится. И я его… ну, почти. Ого, какие когтищи! А он, часом, не озвереет у нас… суть-то папкина свое не возьмет?
– Это как воспитаешь, но надежда есть.
– Вот же бродяга бездомный! Где хоть обитаешь сейчас? Оставайся с нами, Годар не воспротивится… ха-ха… пригодишься в хозяйстве. Ты парень шустрый! Ой, простите, дяденька, мою фамильярность, что-то я разошлась не на шутку.
Леда и впрямь расшалилась, как девчонка, вовсю забавлялась с пушистым котенышем, а тот освоился быстро, вскоре уже шутя прикусывал ее розовые пальчики, за волосы пробовал хозяйку потрепать. Потом притомились оба, легли рядышком и Леда, улыбаясь, поглаживала густую мягкую шерстку "подарка". Тот сейчас же заурчал довольно, нежился, подставлял толстенький животик для ласковых рук. Ну, как тут не вспомнишь детские стихи:
У кота-воркота
Шёрстка - бархат-мягкота,
Глазки с искорками,
Ушки с кисточками.
Наш котёнок-воркоток
Укатил клубок-моток.
Клубок катится,
Нитка тянется…
Уж коту-воркоту
И достанется…
Будут гладить-миловать,
Спать положат на кровать!
– Наум, он же душечка просто! Спасибо тебе, ты настоящий друг, а не репкин хвостик!
– Распоясалась-то совсем, погоди ужо, вот вернется строгий муж…
– За мужа завалюся – никого не боюся! - ответствовала, смеясь, - кончилась тоска.
– Погоди, погоди…
– Ай, да ты что же натворил-то разбойник! А, ну, кыш… Э-э-э… придется постелю менять…
– Дотискала зверька! Дорвалась до живого! Вам бабам только и доверься, замаете напрочь! Мужа так-то хватай за всякие места… небось, тоже радехонек будет.
– Попрошу без советов! Многое вы понимаете – дух бестелесный! Наум, а чем Милаша кормить?
– Какого еще Милаша?
– Да вот этого, славного!
– Вот ты кулема, Буяном бы назвала - куда лучше.
– Сам ты Буян, а это у нас Милашенька – малышок, только чего он такой тяжелый, Наум, а он, получается, еще вырастет? Эгей! Да на нем кататься можно будет…
Долго болтали, смеялись, смолкая лишь, когда пришли служаночки перестелить постели да раздобыли молочка для котика. Никто особо не удивлялся новой хозяйской «игрушке», хотя за котенка тоже Милаша не принимали. Ну, да со временем узнают, когда с добрую рысь вымахает, а может, и поболее того.
А Годар славную животинку одобрил, даже сам Наума возблагодарил за подарок. Мол, не будет «ладушка» скучать, если придется на пару дней уехать. Найдется заделье сказки рассказывать, речь будить в чудесном питомце. Там, глядишь, и сам Милаш станет вместо няньки будущим человечьим малышам. Все во благо…
А уж как Радунюшка-то рада была новому знакомцу, даже не описать словами. Едва не затискала, повелела Михею из дерева вырезать игрушек – мышат, сама возилась с котиком, словно дитя, чем порой сердила суровую Арлету.
– Летом замуж собралась, а на уме забавы одни. Перед зятюшкой стыдно… Придется, видать, еще тебя дома держать пару годков, поучить уму-разуму.
Радуня сразу на себя степенность напускала, зажимала вовнутрь круглые щеки:
– Вовсе не ладное судишь, маменька! Я и так не могу лета дождаться, а если Михей меня до новой зимы к себе не возьмет, вовсе зачахну у вас.
– Ох, же ты как стала смела! Ничего, пожалуюсь дядьке, найдет на тебя управушку.
– За меня Леда заступиться может…
– Помоги мне разуться!
Леда приподняла длинный подол и, скомкав его в коленях, опустилась перед ложем. «Это я помню, такой старый ритуал… Что же Арлета мне толком ничего не объяснила, вдруг надо еще какие-то слова сказать...»
Когда сапоги Годара оказались рядом с кроватью, она снова поднялась, нерешительно поглядывая на супруга. «Что еще мне прикажешь, любый мой, все исполню!» Весело и забавно, что же сердце не унимается, отчего руки дрожат...
– Садись.
Теперь уже он сам снял обувку с нее, аккуратно составив башмачки рядом с постелью. А потом помог стянуть и вязаные длинные носочки.
– Так ведь и знал, что мерзнешь… ножки-то ледяные.
Леда сама была не своя, разве же так бывает - вот Он на коленях перед ней стоит, сам почти что раздет, греет ее ступни своим горячим дыханием. Пальчики целует, даже будто прикусывает… Да что же это, зачем так… ай, сердечко сейчас совсем выскочит из груди…
– Вот немножечко и согрелась… Встань-ка еще.
Послушно поднялась и Годар тоже выпрямился перед ней и вдруг одним уверенным движением, ухватив обеими руками за ворот, разорвал рубашку Леды до пояса.
– Ай…. Зачем?
Ахнула, невольно прикрываясь руками.
«А уж к чему бы - глупости какие, даже смешно… как будто ничего не ведаю о том…»
Годар усмехнулся уголками губ, глаза оставались холодными и почти злыми почему-то.
– Так нужно было. Ты ведь не девица уже, хоть какую-то преграду я одолеть должен. Теперь ты и вправду моя, и я могу тебя взять.
Странно все как-то, словно строгим стал сразу, суровым... чужим. Прямо как в первые дни. Леда покорно опустила голову, перехватило дыхание в груди.
«Надеюсь, по-вашим обычаям древним не придется мне еще как-нибудь кровь пускать, раз уж я такая оказалась…»
Словно почувствовав ее тревогу, Годар снова усмехнулся и взгляд его смягчился вдруг. Молча спустил с дрожащих плеч жены остатки одежды и властно привлек к себе трепещущее тело. Грудь к груди, живот к животу… Ближе почти не бывает…
Но это прикосновение сразу же успокоило Леду, вновь ощутила она приятное волнение от его присутствия рядом. Сейчас же освободила руку и робко провела по плечу Годара, словно повторяя пальчиками замысловатую вязь рисунка. Он по-доброму усмехнулся:
– Ты же всегда хотела «его» как следует разглядеть … может, еще огня зажечь?
– Нет… - быстро ответила Леда, немного смутившись, - мне и так все видно. Это… это очень красиво… Ты красивый, Годар… Я говорила уже прежде.
– Вот как… что-то я подзабыл, еще слушать хочу твои речи сладкие… Так, говоришь, красив… И когда только поняла?
– Может быть… может, еще с нашей первой встречи, там в лесу у воды колдовской. Мне тогда показалось, что ты какое-то Лесное Божество или Водяной, в омут меня утащишь. А оказалось, ты умеешь летать!
Невольно задержав дыхание, Леда медленно провела рукой по его спине, от плеча к пояснице. Годар тут же повторил ее движение, уже по изгибам женского тела и и замер, накрыв ладонью округлости ниже талии.
Леда почувствовала, как напряженная плоть мужа упирается в ее тело, ожидая освобождения от холщовых штанов. И Годар глубоко вздохнул, сбрасывая с бедер суженой разорванную им же рубашку. Едва сдерживая легкую дрожь, Леда прильнула губами к гладкой груди супруга, как раз в том месте, где четко был прорисован бесстрастный взгляд Крылатого чудища.
Но Годар не позволил ей продолжать, подхватил под колени и бережно положил на постель. Обнаженной спиной Леда сейчас же почувствовала шероховатую поверхность льняной простыни, что так же, как и рубашка была испещрена причудливой вышивкой ярко-красного цвета.
Прикосновение к неровной текстуре полотна лишь усиливало желание. Теперь Леда уже более уверенно отвечала на страстные и нетерпеливые ласки мужа. Сначала он завладел ее ртом, их поцелуи длились сладко-мучительно долго, то глубокие и влажные, то легкие, почти целомудренные прикосновения.
Новот тела супругов переплелись, руки их жадно скользили по коже - нежной и гладкой у Леды и более грубой, с чередой мелких и длинных шрамов Годара. Руки изучали, ласкали, наслаждались и дарили радость…
Соединившись с возлюбленной, он только удовлетворенно вздохнул, зарываясь лицом в ее пушистые волосы, потом ласково поцеловал ее подбородок, опустился к шее, Годар знал, что ей будет приятно оттого, знал, чего бы она сейчас хотела.
— Потерпи чуточку еще, сейчас приладишься ко мне… маленькая-то какая…
— Да… нравится так… хорошо…
Наконец Леда вновь коротко простонала, не в силах остановить нарастающую волну удовольствия и порывисто обхватила его бедрами, позволяя окунуться в самые недра - туда… к истокам зарождения жизни… к самому центру ее женского существа.
Теперь она уже сама ритмично поднималась, встречая каждое движение мужа, и через несколько таких встреч они оба пришли к чистому восторгу, опьяненные, восхищенные друг другом.
Годар опустил Леду на постель, освободив руки из-под ее спины, и сам прилег рядом. Удерживая голову на согнутой в локте руке, долго смотрел он, как золотыми нитями под прозрачной кожей расходятся по телу любимой затихающие волны блаженства.
Леда открыла увлажнившиеся глаза и благодарно улыбнулась ему. А потом обнялись они, отдыхая, затихли в неге. Годар первым говорить начал:
— Ну, что смеешься-то, вижу ведь, хочешь что-то сказать.
— А ты не рассердишься? Это про себя, тайком надобно молвить, меня Арлета учила. А я не хочу тайком. Не хочу, чтобы ты меня через колдовство любил.
— Знаю я ваши присказки… Каждой девке матушка такие советы дает, и вперед мужа в избу войти, и больший кусок свадебного каравая откусить, чтоб над суженым верховодить. Сказки поди, не особливо верится, что помогут.
— Вот не веришь, так мог бы и поменьше отхватить от каравая, да куда уж там… я бы так не смогла.
Смеялся Годар, оглаживая нежную спину любимой, целовал ямочку между ключиц, потом зашептал в ушко:
— Исполни, что Арлета велела, хоть крадче, хоть во весь голос. Я шутить не стану над тем.
Леда вгляделась в посветлевшие змеиные очи и на выдохе одном проговорила:
— Ты Орел, я – Орлица,
Ты - Голубь, я – голубица,
Ты – дикий Тур, я твоя Турица,
Люби меня, как и сам себя и больше всего на свете.
Потом спрятала порозовевшее личико на груди мужа, чувствуя, как новым желанием распаляется его тело. Воистину, ночь нежна… Если с любимым рядом быть.
— Слова добрые ты сказала. Я их за тобой вслед повторил тихо. Все исполнится у нас - все, что вместе мы захотим. Верю крепко! Так и сделается!
— Я уж было подумала, ты на меня злишься за что-то. Может оттого, что с другим была первый раз, так я же не знала, что на свете ты для меня есть.
— Ладушка моя, прости, огорчил тебя не нарочно, так долго желал, столько ночей был один, а вот ты в моих руках оказалась и вдруг помстилось, что так же горячо однажды хотела другого. Горько думать о том.
Леда вспыхнула, поднялась на постели, порывисто зашептала:
— Нет, нет, не так... вовсе нет... Тебя я всем сердцем хочу, всем умом и телом, а прежде... сама не знаю... морок какой-то был... стыдно и ничего более. А сейчас я будто дышу дл тебя одного. Кажется, всю жизнь от рождения только тебя и искала. И нашла. Чего же еще желать... Все есть.
Глава 24. Гость запоздалый
Два дня и две ночи промелькнули как единый вздох. Наглядеться друг на друга не могли князь с молодой женой. Расставаясь на самое малое время, при встрече так радовались, будто позади разлука в годы. Засыпая на смуглом плече мужа под неясный шум догорающих поленьев в печи, Леда улыбалась и думала – бывает ли больше счастья, чем выпало ей.
– Бывает и другое счастье, - шептал Годар, чудно угадав ее мысли, - когда так же будем с тобой лежать и дитя у тебя во чреве шевельнется в первый раз под моей рукой. Когда сама почувствуешь, что носишь в себе новую жизнь.
Но нельзя же весь век просидеть в светелке, обнимаясь и шепча ласковые слова. Настанет время и с перинок пуховых встать, а с князя и вовсе особый спрос - ждут дела в Гнездовье, то спор разобрать, то виновного наказать, а то и заступиться за неправедно обиженного. Как-то Леда осталась одна у себя в покоях, заскучала немножко после баньки, расчесывала длинные волосы, по одному брала каленые орешки из мешочка.
Годар о ту пору в отъезде был, занадобилось в Звенигорье попасть, а с собой ладушку не взял, дорога тяжкая. Неровен час и сам до утра не возвернется. Метель на дворе, псы по конуркам попрятались, не видно ни зги. Ох, тоска…
Лучинка в светце круто наклонилась и полетела в бадейку с водой. Темно стало в покоях. Жутко даже. Хотела Леда девушку сенную кликнуть, да вдруг замерла и прислушалась. А с накрытой постели донеслось какое-то жалобное попискивание. Ай, по спине мурашки бегут! Ноженьки к полу как приморозило.
Наконец Леда смелости набралась, на цыпочках к двери потянулась, уже воздуха в грудь набрала для крика - вдруг комната ярче прежнего осветилась от новой лучинки. А откуда-то с потолка раздался насмешливый тенорок:
– Легко же тебя напугать, милая!
– Это кто тут опять шалит? - отлегко у княгинюшки на сердце, уж больно знакомый голос, и шутки - прибаутки прежние.
– Гость званый, да запоздалый. Прости, на свадебку вашу не поспел, задержал меня твой подарочек.
Леда метнулась взглядом по комнате. И ахнула, руками всплеснув. На широкой княжеской постели лежал котище дымчатого окраса - глазки на огонек щурил и ушки прижимал, ровно чего-то боялся.
– Это что за зверюшка у нас? Ой, же какая прелесть! Спасибо, сват Наум! Или дядя… Даже не знаю, как лучше к тебе обращаться… А можно погладить "подарочек"? Пальцы не откусит?
Притворно строгий тенорок теперь уже слышался из-под пола:
– Не только можно, но и надобно. Он же малыш еще, третий день как от мамкиной соски отнят.
– Как малыш? – искренне удивилась Леда, не веря глазам.
Котяра на покрывале явно на малютку не смахивал. Только вид робкий имел, встревоженно разевал пасть и явно трусил новую хозяйку.
– Самый форменный младенчик! – ухмыльнулся невидимый гость, - с папкой ты его уже встречалась, кажись. Только быстро пришлось удрать. Уж больно папка зол да грозен оказался. Не заладилось знакомство у вас.
– Баюн! - вздрогнула Леда, - неужели его дитеныш? Но как же ты раздобыл?
– Тебя хотел позабавить, лапушка…
– Так ведь он людоед, страсти какие, он же нас тут всех слопать может, голова твоя садовая… которую и не видно вовсе, ты о чем думал, Сватушка?!
Рассмеялось опять под притолокой - словно раскатилась кучка сухих горошин, дернулась занавеска на окнах.
– Вот же как бабы глупы бывают… Особенно на девятый день после замужества, одно только на уме держат. Сказано тебе – дите малое, неразумное. Кого выростишь из него, то и станется. Баюн – шибко премудрый зверь и речь человеческую понимает, опомниться не успеешь, как сам начнет говорить. Ты его пожалей да приголубь, кажное существо ласку любит.
А будешь с ним добра, станешь кормить да привечать, за мамку сочтет, всей душой звериной потянется. Будет верно служить тебе и твоим детушкам. Сказки сказывать станет да складывать песенки. Не нарадуешься на друга… Меня вспомнишь добром.
Леда опасливо подкралась к постели. Присела на краешек и вмиг догадалась, что котенок большущий саму ее боится, сторожится. Ишь, замотался в край полотна, только зубки скалит да лапками прикрывает мордочку. Как бы лужу не напустил на супружеское ложе…
Ох, беда, беда, огорченье… Тут Леда смелости набралась, решительно ухватила зверушку, завернутого в покрывальце и подхватила на руки, напевая задорную песенку:
– Обернусь я белой кошкой,
Да залезу в колыбель.
Я к тебе, мой милый крошка,
Буду я твой менестрель.
Буду я сидеть в твоей колыбели,
Да петь колыбельныя,
Чтобы колокольчики звенели,
Цвели цветы хмельныя (с)
– А ведь присмирел! Наум, мы точно подружимся, он меня уже не боится. И я его… ну, почти. Ого, какие когтищи! А он, часом, не озвереет у нас… суть-то папкина свое не возьмет?
– Это как воспитаешь, но надежда есть.
– Вот же бродяга бездомный! Где хоть обитаешь сейчас? Оставайся с нами, Годар не воспротивится… ха-ха… пригодишься в хозяйстве. Ты парень шустрый! Ой, простите, дяденька, мою фамильярность, что-то я разошлась не на шутку.
Леда и впрямь расшалилась, как девчонка, вовсю забавлялась с пушистым котенышем, а тот освоился быстро, вскоре уже шутя прикусывал ее розовые пальчики, за волосы пробовал хозяйку потрепать. Потом притомились оба, легли рядышком и Леда, улыбаясь, поглаживала густую мягкую шерстку "подарка". Тот сейчас же заурчал довольно, нежился, подставлял толстенький животик для ласковых рук. Ну, как тут не вспомнишь детские стихи:
У кота-воркота
Шёрстка - бархат-мягкота,
Глазки с искорками,
Ушки с кисточками.
Наш котёнок-воркоток
Укатил клубок-моток.
Клубок катится,
Нитка тянется…
Уж коту-воркоту
И достанется…
Будут гладить-миловать,
Спать положат на кровать!
– Наум, он же душечка просто! Спасибо тебе, ты настоящий друг, а не репкин хвостик!
– Распоясалась-то совсем, погоди ужо, вот вернется строгий муж…
– За мужа завалюся – никого не боюся! - ответствовала, смеясь, - кончилась тоска.
– Погоди, погоди…
– Ай, да ты что же натворил-то разбойник! А, ну, кыш… Э-э-э… придется постелю менять…
– Дотискала зверька! Дорвалась до живого! Вам бабам только и доверься, замаете напрочь! Мужа так-то хватай за всякие места… небось, тоже радехонек будет.
– Попрошу без советов! Многое вы понимаете – дух бестелесный! Наум, а чем Милаша кормить?
– Какого еще Милаша?
– Да вот этого, славного!
– Вот ты кулема, Буяном бы назвала - куда лучше.
– Сам ты Буян, а это у нас Милашенька – малышок, только чего он такой тяжелый, Наум, а он, получается, еще вырастет? Эгей! Да на нем кататься можно будет…
Долго болтали, смеялись, смолкая лишь, когда пришли служаночки перестелить постели да раздобыли молочка для котика. Никто особо не удивлялся новой хозяйской «игрушке», хотя за котенка тоже Милаша не принимали. Ну, да со временем узнают, когда с добрую рысь вымахает, а может, и поболее того.
А Годар славную животинку одобрил, даже сам Наума возблагодарил за подарок. Мол, не будет «ладушка» скучать, если придется на пару дней уехать. Найдется заделье сказки рассказывать, речь будить в чудесном питомце. Там, глядишь, и сам Милаш станет вместо няньки будущим человечьим малышам. Все во благо…
А уж как Радунюшка-то рада была новому знакомцу, даже не описать словами. Едва не затискала, повелела Михею из дерева вырезать игрушек – мышат, сама возилась с котиком, словно дитя, чем порой сердила суровую Арлету.
– Летом замуж собралась, а на уме забавы одни. Перед зятюшкой стыдно… Придется, видать, еще тебя дома держать пару годков, поучить уму-разуму.
Радуня сразу на себя степенность напускала, зажимала вовнутрь круглые щеки:
– Вовсе не ладное судишь, маменька! Я и так не могу лета дождаться, а если Михей меня до новой зимы к себе не возьмет, вовсе зачахну у вас.
– Ох, же ты как стала смела! Ничего, пожалуюсь дядьке, найдет на тебя управушку.
– За меня Леда заступиться может…
