Потом — холод, пронизывающий до самой сути, от которого хотелось кричать, но нечем. Потом она замёрзла, лёд сковывал несуществующие конечности. И потом — жар, она горела заживо, плавилась изнутри, и пламя это было беззвучным. И снова ничего. Лишь тьма и пустота. Но она точно была. Только… не собой. Это было чужое существование.
Время потеряло смысл. То, что можно было принять за минуты, растягивалось в вечность, наполненную немым ужасом одиночества. А то, что должно было быть веками, сжималось до мгновения, одного-единственного вздоха. Она существовала и не существовала одновременно, была и не была. Пародия на жизнь в абсолютном небытии.
И тут она увидела. Но не своими глазами. Это было похоже на сон, но в тысячу раз реальнее.
Тёплая изба, наполненная густым, пьянящим ароматом сушёных трав. Мягкий, прыгающий свет лучины падает на маленькое, сморщенное личико новорождённой. Светлые, пушистые волосики, зелёные, совсем как у бабушки, глазки, которые словно отражают лесную чащу. Сама бабушка, ещё не старая, с сединой лишь на висках, склонившись над колыбелью, шепчет древние, певучие слова благословения, и воздух в горнице трепещет от силы, в них заключённой.
Изображение резко сменилось, словно его перемотали. Маленькая девочка, пухлыми ножками ковыляя, делает свои первые шаги по половику. Две тоненькие косички, перевязанные белыми ленточками, прыгают в такт неуверенным движениям. Бабушка держит её за руку, крепко и нежно, и ведёт к лесу, к опушке. «Здесь, деточка, наша сила», — шепчет она, и её морщинистая рука указывает на могучие, молчаливые деревья.
Вот девочка, уютно устроившись на коленях у бабушки, слушает, раскрыв рот. Старушка перебирает пучки трав, показывает ей каждую. «Эта — от хвори, эту заваришь, когда горло дерет. Эта — от боли, её в мазь кладут. А эта… — бабушка подмигивает, — для счастья. Немного в чай, когда на душе тяжело».
Семь лет. Девочка, сжав кулачки от напряжения, впервые пробует колдовать. Мама стоит поодаль, смотрит с теплотой и лёгкой грустью. Девочка шепчет слова, которым учила бабушка, и маленькая, сухая веточка в её ладонях начинает мягко светиться тёплым, золотистым светом, а сморщенный листик на её конце расправляется, наливается соком и растёт прямо на глазах! Восторг, чистый и безудержный, заливает её маленькое сердце. Девочка радостно улыбается и прыгает на месте, не в силах сдержать счастья.
Десять лет. Девочка-сорванец несётся по лесу, ей знаком каждый пенёк, каждое дупло. Белки, словно старые приятели, спускаются по стволам и берут у неё из рук орехи. Птицы, не боясь, садятся на её плечи, щебечут что-то на своём языке. Лес становится её вторым домом, единственным и настоящим.
Тринадцать лет. Бабушка, уже более хрупкая, учит её создавать амулеты. Разложены ниточки, камушки, пёрышки. «Каждая ниточка — это просьба, каждый камень — защита, каждое пёрышко — связь», — говорит бабка, и её пальцы, несмотря на возраст, ловко вплетают всё это в сложный узор. Девочка впитывает знания, как сухой мох впитывает дождевую воду.
А вот и боль. Она помнила этот момент. Девочка-подросток стоит у свежей могилы, заливается слезами, рыдает взахлёб, и всё её тело бьёт мелкая дрожь. А потом, стиснув зубы, она сажает рядом с деревянным крестом маленький, хрупкий саженец. «Рябинку, — просила бабушка. — Чтобы меня помнили».
И снова свет. В деревне заболевает ребёнок, соседский мальчишка. Серьёзная, повзрослевшая девочка, старательно следуя бабушкиным наставлениям, готовит отвар, капает в него настойку из своих запасов. И помогает. Малышу становится легче. Это её первый, по-настоящему взрослый успех. Она стирает со лба капельку пота и облегчённо вздыхает, впервые почувствовав тяжесть и цену своего дара.
А вот она стоит на пороге родного дома. Прощание. Мама и отец обнимают её, и в их объятиях — вся боль разлуки и вся надежда. Отец, суровый и молчаливый, суёт ей в руки жёлтый чемоданчик. «Помни всё, чему мы тебя учили, — говорит он, и голос его дрожит. — Если не получится, будешь коз пасти!» — и в шутке этой — бездна любви и страха за свою девочку.
Москва. Девушка в вышиванке стоит на улице, окружённая бродячими котами, и отчаянно чешется. Она растеряна, подавлена громадой города, но в её зелёных глазах горит упрямый огонёк. Она пытается применить свои знания в этом новом, чужом мире, найти в нём своё место.
Кладбище. Она стоит в белом круге, по её руке течёт кровь, а из горла не выходит ни звука. Она пытается что-то сказать, прокричать, но просто открывает рот, как рыба, выброшенная на берег. Безмолвие. Отчаяние.
И… он. Девушку обнимает симпатичный, высокий парень. Он не говорит высоких слов, но в его глазах читается: «Я тебя защищу». Он её любит…, но не говорит. Зато показывает поступками. И в этом — тепло, единственная точка опоры в рушащемся мире.
И тут, сквозь все эти видения, в её сознание возникло чёткое, неоспоримое ощущение присутствия. Того, кто смотрел на всё это её глазами. Кто видел её жизнь, её боль, её радости не как картинки, а как нечто, что можно потрогать, понюхать, ощутить на вкус. За ней наблюдали. Изучали.
И тут перспектива перевернулась. Стремительно и необратимо. Она увидела мглу его глазами, словно они поменялись местами. Она стала зрителем, а Он — тем, кто смотрит через Неё.
Хаос. Не тьма, а нечто более древнее и пустое. Отсутствие всего. Без края и конца. Безвременье, где не существовало ни верха, ни низа, ни даже понятия «где». Она не знала, сколько это продолжалось… Бесконечно? Мгновение? Вечность? Время здесь не имело смысла, оно было плоским и мёртвым.
Внезапно — вспышка! Не света, а воли. Первая искра, рождённая чьим-то одиноким, могущественным решением. «Быть». Искра росла, множилась, делилась сама с собой, превращалась в огненный вихрь, который кружил и танцевал в пустоте, и этот танец был первым законом мироздания.
Картинка быстро сменилась. Она смотрела, как из хаоса формируется материк. Это было не плавное течение, а величественная, неумолимая сила. Земля вздымалась горами, словно могучий великан поднимал свои плечи из недр. Долинами расступалась почва, открывая зелёные просторы, ещё безжизненные, но готовые принять её. Реки прокладывали свои пути, извиваясь серебряными лентами, выгрызая русла в камне. Озёра застывали зеркалами, холодными и чистыми, отражая первые робкие проблески настоящего света.
Кадр сменился. Деревья, трава и цветы покрывали землю стремительным, неудержимым ковром. Леса распускались на глазах, как гигантские зелёные ковры, сотканные из миллионов нитей жизни. Она чувствовала, как корни проникают в землю, пьют её соки, как листья тянутся к небу, ловя его свет. Каждый росток пульсировал энергией, каждая травинка звенела от жизни, и этот звон был гимном, заглушающим изначальную тишину.
А потом… темнота. Долго. Не хаос, а покой. Сон. Тот, кто смотрел — спал! И вновь свет. Он проснулся. Очередной виток.
Она видела, как в лесах появляются звери. Могучие мамонты, шерстистые и невозмутимые, бродили по долинам, оставляя глубокие, чёткие следы. Быстрые антилопы проносились по равнинам, их тени скользили по земле, как тени облаков. Хитрые лисы охотились в сумерках, и их глаза, умные и жадные, светились в наступающей темноте, как пара зелёных угольков.
На равнинах появились люди. Они были маленькими и беззащитными перед лицом этой мощи, но в их глазах горел огонь — нездоровый, жадный огонь любопытства. Они учились охотиться, собирать плоды, строить примитивные жилища из веток и шкур, и в их движениях была неловкость существа, которое ещё не нашло своего места.
Внезапно — пламя! Человек нашёл огонь, приручил его. Пламя согревало холодные ночи, отгоняло хищников, готовило пищу, делая её мягче. Люди собирались вокруг костра, и впервые их глаза встретились не только в борьбе за выживание. Они делились историями, пели первые, горловые песни. Рождалось племя.
Люди объединялись в общины. Возникали первые поселения — небольшие, но крепкие, обнесённые частоколом от настоящих и вымышленных угроз. Появились ритуалы, передаваемые из поколения в поколение. Каждый камень, каждый куст, каждый источник имели своё значение, свою душу.
Люди поднимали руки к небу. Они видели в облаках образы богов, слышали в ветрах их голоса, в громе — их гнев. Капища воздвигались на холмах, идолы, грубо вытесанные из дерева, украшались цветами и лентами — первыми дарами.
На капищах приносили дары. Люди просили о помощи, благодарили за урожай, молились о дожде. Каждый ритуал был наполнен глубоким, искренним смыслом. Вера была такой же плотной и реальной, как земля под ногами.
Он сказал слово и появился волхв — хранитель древних тайн, посредник. Он знал язык трав, читал судьбы в звёздах, понимал шёпот ветров и мог перевести его на человеческий. Его слушали с почтением, смешанным со страхом, к нему приходили за советом, и его слово могло значить жизнь или смерть.
Племена сражались за земли. Кровь, алая и тёплая, окрашивала траву в красный цвет. Горе и страдания наполняли воздух тяжёлым, сладковатым запахом. Крики раненых, предсмертные хрипы разрывали привычную тишину леса.
Люди возводили города. Дерево сменилось камнем. Стены поднимались к небу, башни пронзали облака, бросая вызов самим богам. Храмы украшались замысловатой резьбой, площади заполнялись людьми, и шум их жизни был уже не звоном, а гулом.
Появлялись первые письмена. Знания, которые раньше хранились лишь в памяти стариков, теперь записывались на камнях, бересте, пергаменте. Слова становились живыми существами, застывшими в чернилах, хранящими мудрость и глупость веков.
Возникали новые верования, новые боги. Храмы, церкви, мечети возвышались над землёй, их купола и шпили спорили за небо. Люди искали свой путь к божественному, создавали новые, более сложные обряды, дробили единое знание на тысячи конфессий.
Войны, болезни, голод. Люди забывали древние знания, теряли связь с землёй, которая их кормила. Они разрушали то, что создавали поколения, рубили священные рощи, засыпали чистые источники. Тьма — не внешняя, а рождённая внутри — окутывала мир.
Она ощутила, как ему стало скучно. Картинки мелькали, как пыль под колёсами. Он уснул. Вечность прошла в забытьи. И снова свет. Пробуждение.
Наука. Разум, отвергнувший веру. Открытия следовали одно за другим, сменяя друг друга с головокружительной скоростью. Изобретения меняли мир, подчиняли его, делали удобным и плоским. Знания снова становились силой, но силой холодной, расчётливой, лишённой души.
Леса исчезали, словно их никогда и не было, выкорчёванные стальными машинами. Реки мелели, их живые воды становились ядовитыми стоками, несущими смерть. Воздух, которым он дышал миллиарды лет, отравлялся едкими выбросами, вонью прогресса.
Дуб. Сон. И во сне… будущее!
Мир разрушен. Города — груды ржавого металла и битого стекла. Небо — вечная пелена пепла. Остатки людей выживали в подвалах и снова, с отчаянием, обращали взоры к небу. Молились. Снова тьма… Снова сон. Очень долгий сон, похожий на смерть.
И снова картинка. Людей мало. Совсем мало. Но они начали понимать. Тише, осторожнее. Они начали спасать природу, не как господа, а как слуги, кающимися грешниками. Восстанавливали разрушенное, и мир, медленно, веками, вновь становился зелёным… миром природы, а не людей. Осознание, что это вечный цикл — рождение, расцвет, гордыня, падение и возрождение — ещё не успело сформироваться в их коротких жизнях. Но цикл уже поворачивался.
И снова — тьма. Но теперь не пустота, а наполненная присутствием. Тишина, в которой зародился Голос. Он звучал откуда-то из самой сути темноты, и каждый его звук доходил до неё с разных сторон, обволакивая со всех сторон, как плотная вода. В нём не было ни мужского, ни женского, ни даже человеческого. Только безмерная древность и холодная мощь.
«Я помогу тебе…» — прозвучало не в ушах, а прямо в сознании, и эти слова отдались эхом в костях. «…выбирай, если согласна… оплатить долг… Выбирай свой путь.»
«Какой путь ты выбираешь, пустая девочка?» — прозвучал Голос, и в нём слышалось лишь холодное любопытство.
«Десять… девять…»
Обратный отсчёт начался в её висках, отдаваясь тяжёлыми ударами. Алёна запомнила каждое слово. Она думала, лихорадочно соображая, но логика тут не работала… Каждый вариант был ловушкой, каждый — формой плена.
«…шесть… пять… четыре…»
Времени не было. Выбор должен был быть сделан сейчас, интуитивно, по наитию. Что она могла принести в жертву? Что было для неё наименее ценно? Забвение? Покой? Или, может, наоборот…
«…два… один…»
— Я… я выбираю… — её мысленный голос прозвучал хрипло, но твёрдо, перекрывая последний отсчёт. — Путь Памяти!
Тишина. Длинная, вселенская пауза. И тот же безразличный, вечный Голос:
«Хорошо, девочка… я буду навещать тебя иногда.»
Она ощутила, как вернулась в своё тело — не плавно, а с жестоким толчком, словно её бросили с большой высоты в ледяную воду. В море… В бушующий океан, который швырял её из стороны в сторону. Она ещё не очнулась, боясь открывать глаза, чувствуя, как реальность давит на веки тяжестью, которой не было до этого.
И тогда она ощутила силу.
Она поднялась из самого нутра, из пустоты, которую она в себе выжгла. Такая родная, забытая, желанная. Тёплая, живительная энергия наполняла каждую клеточку, смывая остатки слабости, заживляя, восстанавливая. Лишь почувствовала, как из сомкнутых глаз потекли слёзы. Горячие, солёные. Слёзы радости и боязни того, что это сон… или, что ещё страшнее, предсмертная агония.
Но вот она почувствовала, как её босые ноги коснулись чего-то твёрдого и холодного. Снега. Она медленно открыла глаза, и взгляд упал на её собственное тело. На груди, чуть левее центра, торчала та самая ветка дуба, пронзившая её насквозь. Но не было ни крови, ни страшной раны. Ветка, как живой стержень, мягко поддерживала её в воздухе, а теперь так же медленно, почти нежно, опускала на землю, пока её пятки не уперлись в мерзлую землю.
Она встала. Полностью. Твёрдо. И почувствовала холод — тот самый, проклинаемый ранее, пронизывающий холод. Но теперь он был… приятным. Острым, бодрящим, щекочущим кожу, а не впивающимся в кости ядом.
Ветка, как живое, послушное щупальце, медленно, без единого звука, покинула её тело. На месте, где она вошла, остался лишь маленький, аккуратный шрам, белесый и гладкий, словно заживший много-много лет назад. Ни капли крови. Ни следа свежего повреждения.
В голове пронеслась привычная, почти рефлекторная мысль: «Кровь… самопожертвование, принесение себя в жертву — сработало…»
А потом ветер, лёгкий и игривый, зашелестел жёлтыми, редкими листьями на деревьях вокруг, и она поняла эти слова, прочитала их в самом звуке: «Мне не нужна твоя кровь, жизнь… жертва, девочка».
Она вздрогнула, смотря на шевелящуюся листву. — А почему ты не ответил сразу?
Воздух загустел, словно наполнился невидимым мёдом, и тишина между вопросом и ответом длилась не секунды, а вечность. — А почему я должен тебе отвечать, девочка? — донёс новый порыв ветра.
— Но… почему ты всё-таки ответил?
Время потеряло смысл. То, что можно было принять за минуты, растягивалось в вечность, наполненную немым ужасом одиночества. А то, что должно было быть веками, сжималось до мгновения, одного-единственного вздоха. Она существовала и не существовала одновременно, была и не была. Пародия на жизнь в абсолютном небытии.
И тут она увидела. Но не своими глазами. Это было похоже на сон, но в тысячу раз реальнее.
Тёплая изба, наполненная густым, пьянящим ароматом сушёных трав. Мягкий, прыгающий свет лучины падает на маленькое, сморщенное личико новорождённой. Светлые, пушистые волосики, зелёные, совсем как у бабушки, глазки, которые словно отражают лесную чащу. Сама бабушка, ещё не старая, с сединой лишь на висках, склонившись над колыбелью, шепчет древние, певучие слова благословения, и воздух в горнице трепещет от силы, в них заключённой.
Изображение резко сменилось, словно его перемотали. Маленькая девочка, пухлыми ножками ковыляя, делает свои первые шаги по половику. Две тоненькие косички, перевязанные белыми ленточками, прыгают в такт неуверенным движениям. Бабушка держит её за руку, крепко и нежно, и ведёт к лесу, к опушке. «Здесь, деточка, наша сила», — шепчет она, и её морщинистая рука указывает на могучие, молчаливые деревья.
Вот девочка, уютно устроившись на коленях у бабушки, слушает, раскрыв рот. Старушка перебирает пучки трав, показывает ей каждую. «Эта — от хвори, эту заваришь, когда горло дерет. Эта — от боли, её в мазь кладут. А эта… — бабушка подмигивает, — для счастья. Немного в чай, когда на душе тяжело».
Семь лет. Девочка, сжав кулачки от напряжения, впервые пробует колдовать. Мама стоит поодаль, смотрит с теплотой и лёгкой грустью. Девочка шепчет слова, которым учила бабушка, и маленькая, сухая веточка в её ладонях начинает мягко светиться тёплым, золотистым светом, а сморщенный листик на её конце расправляется, наливается соком и растёт прямо на глазах! Восторг, чистый и безудержный, заливает её маленькое сердце. Девочка радостно улыбается и прыгает на месте, не в силах сдержать счастья.
Десять лет. Девочка-сорванец несётся по лесу, ей знаком каждый пенёк, каждое дупло. Белки, словно старые приятели, спускаются по стволам и берут у неё из рук орехи. Птицы, не боясь, садятся на её плечи, щебечут что-то на своём языке. Лес становится её вторым домом, единственным и настоящим.
Тринадцать лет. Бабушка, уже более хрупкая, учит её создавать амулеты. Разложены ниточки, камушки, пёрышки. «Каждая ниточка — это просьба, каждый камень — защита, каждое пёрышко — связь», — говорит бабка, и её пальцы, несмотря на возраст, ловко вплетают всё это в сложный узор. Девочка впитывает знания, как сухой мох впитывает дождевую воду.
А вот и боль. Она помнила этот момент. Девочка-подросток стоит у свежей могилы, заливается слезами, рыдает взахлёб, и всё её тело бьёт мелкая дрожь. А потом, стиснув зубы, она сажает рядом с деревянным крестом маленький, хрупкий саженец. «Рябинку, — просила бабушка. — Чтобы меня помнили».
И снова свет. В деревне заболевает ребёнок, соседский мальчишка. Серьёзная, повзрослевшая девочка, старательно следуя бабушкиным наставлениям, готовит отвар, капает в него настойку из своих запасов. И помогает. Малышу становится легче. Это её первый, по-настоящему взрослый успех. Она стирает со лба капельку пота и облегчённо вздыхает, впервые почувствовав тяжесть и цену своего дара.
А вот она стоит на пороге родного дома. Прощание. Мама и отец обнимают её, и в их объятиях — вся боль разлуки и вся надежда. Отец, суровый и молчаливый, суёт ей в руки жёлтый чемоданчик. «Помни всё, чему мы тебя учили, — говорит он, и голос его дрожит. — Если не получится, будешь коз пасти!» — и в шутке этой — бездна любви и страха за свою девочку.
Москва. Девушка в вышиванке стоит на улице, окружённая бродячими котами, и отчаянно чешется. Она растеряна, подавлена громадой города, но в её зелёных глазах горит упрямый огонёк. Она пытается применить свои знания в этом новом, чужом мире, найти в нём своё место.
Кладбище. Она стоит в белом круге, по её руке течёт кровь, а из горла не выходит ни звука. Она пытается что-то сказать, прокричать, но просто открывает рот, как рыба, выброшенная на берег. Безмолвие. Отчаяние.
И… он. Девушку обнимает симпатичный, высокий парень. Он не говорит высоких слов, но в его глазах читается: «Я тебя защищу». Он её любит…, но не говорит. Зато показывает поступками. И в этом — тепло, единственная точка опоры в рушащемся мире.
И тут, сквозь все эти видения, в её сознание возникло чёткое, неоспоримое ощущение присутствия. Того, кто смотрел на всё это её глазами. Кто видел её жизнь, её боль, её радости не как картинки, а как нечто, что можно потрогать, понюхать, ощутить на вкус. За ней наблюдали. Изучали.
И тут перспектива перевернулась. Стремительно и необратимо. Она увидела мглу его глазами, словно они поменялись местами. Она стала зрителем, а Он — тем, кто смотрит через Неё.
Хаос. Не тьма, а нечто более древнее и пустое. Отсутствие всего. Без края и конца. Безвременье, где не существовало ни верха, ни низа, ни даже понятия «где». Она не знала, сколько это продолжалось… Бесконечно? Мгновение? Вечность? Время здесь не имело смысла, оно было плоским и мёртвым.
Внезапно — вспышка! Не света, а воли. Первая искра, рождённая чьим-то одиноким, могущественным решением. «Быть». Искра росла, множилась, делилась сама с собой, превращалась в огненный вихрь, который кружил и танцевал в пустоте, и этот танец был первым законом мироздания.
Картинка быстро сменилась. Она смотрела, как из хаоса формируется материк. Это было не плавное течение, а величественная, неумолимая сила. Земля вздымалась горами, словно могучий великан поднимал свои плечи из недр. Долинами расступалась почва, открывая зелёные просторы, ещё безжизненные, но готовые принять её. Реки прокладывали свои пути, извиваясь серебряными лентами, выгрызая русла в камне. Озёра застывали зеркалами, холодными и чистыми, отражая первые робкие проблески настоящего света.
Кадр сменился. Деревья, трава и цветы покрывали землю стремительным, неудержимым ковром. Леса распускались на глазах, как гигантские зелёные ковры, сотканные из миллионов нитей жизни. Она чувствовала, как корни проникают в землю, пьют её соки, как листья тянутся к небу, ловя его свет. Каждый росток пульсировал энергией, каждая травинка звенела от жизни, и этот звон был гимном, заглушающим изначальную тишину.
А потом… темнота. Долго. Не хаос, а покой. Сон. Тот, кто смотрел — спал! И вновь свет. Он проснулся. Очередной виток.
Она видела, как в лесах появляются звери. Могучие мамонты, шерстистые и невозмутимые, бродили по долинам, оставляя глубокие, чёткие следы. Быстрые антилопы проносились по равнинам, их тени скользили по земле, как тени облаков. Хитрые лисы охотились в сумерках, и их глаза, умные и жадные, светились в наступающей темноте, как пара зелёных угольков.
На равнинах появились люди. Они были маленькими и беззащитными перед лицом этой мощи, но в их глазах горел огонь — нездоровый, жадный огонь любопытства. Они учились охотиться, собирать плоды, строить примитивные жилища из веток и шкур, и в их движениях была неловкость существа, которое ещё не нашло своего места.
Внезапно — пламя! Человек нашёл огонь, приручил его. Пламя согревало холодные ночи, отгоняло хищников, готовило пищу, делая её мягче. Люди собирались вокруг костра, и впервые их глаза встретились не только в борьбе за выживание. Они делились историями, пели первые, горловые песни. Рождалось племя.
Люди объединялись в общины. Возникали первые поселения — небольшие, но крепкие, обнесённые частоколом от настоящих и вымышленных угроз. Появились ритуалы, передаваемые из поколения в поколение. Каждый камень, каждый куст, каждый источник имели своё значение, свою душу.
Люди поднимали руки к небу. Они видели в облаках образы богов, слышали в ветрах их голоса, в громе — их гнев. Капища воздвигались на холмах, идолы, грубо вытесанные из дерева, украшались цветами и лентами — первыми дарами.
На капищах приносили дары. Люди просили о помощи, благодарили за урожай, молились о дожде. Каждый ритуал был наполнен глубоким, искренним смыслом. Вера была такой же плотной и реальной, как земля под ногами.
Он сказал слово и появился волхв — хранитель древних тайн, посредник. Он знал язык трав, читал судьбы в звёздах, понимал шёпот ветров и мог перевести его на человеческий. Его слушали с почтением, смешанным со страхом, к нему приходили за советом, и его слово могло значить жизнь или смерть.
Племена сражались за земли. Кровь, алая и тёплая, окрашивала траву в красный цвет. Горе и страдания наполняли воздух тяжёлым, сладковатым запахом. Крики раненых, предсмертные хрипы разрывали привычную тишину леса.
Люди возводили города. Дерево сменилось камнем. Стены поднимались к небу, башни пронзали облака, бросая вызов самим богам. Храмы украшались замысловатой резьбой, площади заполнялись людьми, и шум их жизни был уже не звоном, а гулом.
Появлялись первые письмена. Знания, которые раньше хранились лишь в памяти стариков, теперь записывались на камнях, бересте, пергаменте. Слова становились живыми существами, застывшими в чернилах, хранящими мудрость и глупость веков.
Возникали новые верования, новые боги. Храмы, церкви, мечети возвышались над землёй, их купола и шпили спорили за небо. Люди искали свой путь к божественному, создавали новые, более сложные обряды, дробили единое знание на тысячи конфессий.
Войны, болезни, голод. Люди забывали древние знания, теряли связь с землёй, которая их кормила. Они разрушали то, что создавали поколения, рубили священные рощи, засыпали чистые источники. Тьма — не внешняя, а рождённая внутри — окутывала мир.
Она ощутила, как ему стало скучно. Картинки мелькали, как пыль под колёсами. Он уснул. Вечность прошла в забытьи. И снова свет. Пробуждение.
Наука. Разум, отвергнувший веру. Открытия следовали одно за другим, сменяя друг друга с головокружительной скоростью. Изобретения меняли мир, подчиняли его, делали удобным и плоским. Знания снова становились силой, но силой холодной, расчётливой, лишённой души.
Леса исчезали, словно их никогда и не было, выкорчёванные стальными машинами. Реки мелели, их живые воды становились ядовитыми стоками, несущими смерть. Воздух, которым он дышал миллиарды лет, отравлялся едкими выбросами, вонью прогресса.
Дуб. Сон. И во сне… будущее!
Мир разрушен. Города — груды ржавого металла и битого стекла. Небо — вечная пелена пепла. Остатки людей выживали в подвалах и снова, с отчаянием, обращали взоры к небу. Молились. Снова тьма… Снова сон. Очень долгий сон, похожий на смерть.
И снова картинка. Людей мало. Совсем мало. Но они начали понимать. Тише, осторожнее. Они начали спасать природу, не как господа, а как слуги, кающимися грешниками. Восстанавливали разрушенное, и мир, медленно, веками, вновь становился зелёным… миром природы, а не людей. Осознание, что это вечный цикл — рождение, расцвет, гордыня, падение и возрождение — ещё не успело сформироваться в их коротких жизнях. Но цикл уже поворачивался.
И снова — тьма. Но теперь не пустота, а наполненная присутствием. Тишина, в которой зародился Голос. Он звучал откуда-то из самой сути темноты, и каждый его звук доходил до неё с разных сторон, обволакивая со всех сторон, как плотная вода. В нём не было ни мужского, ни женского, ни даже человеческого. Только безмерная древность и холодная мощь.
«Я помогу тебе…» — прозвучало не в ушах, а прямо в сознании, и эти слова отдались эхом в костях. «…выбирай, если согласна… оплатить долг… Выбирай свой путь.»
«Какой путь ты выбираешь, пустая девочка?» — прозвучал Голос, и в нём слышалось лишь холодное любопытство.
«Десять… девять…»
Обратный отсчёт начался в её висках, отдаваясь тяжёлыми ударами. Алёна запомнила каждое слово. Она думала, лихорадочно соображая, но логика тут не работала… Каждый вариант был ловушкой, каждый — формой плена.
«…шесть… пять… четыре…»
Времени не было. Выбор должен был быть сделан сейчас, интуитивно, по наитию. Что она могла принести в жертву? Что было для неё наименее ценно? Забвение? Покой? Или, может, наоборот…
«…два… один…»
— Я… я выбираю… — её мысленный голос прозвучал хрипло, но твёрдо, перекрывая последний отсчёт. — Путь Памяти!
Тишина. Длинная, вселенская пауза. И тот же безразличный, вечный Голос:
«Хорошо, девочка… я буду навещать тебя иногда.»
Она ощутила, как вернулась в своё тело — не плавно, а с жестоким толчком, словно её бросили с большой высоты в ледяную воду. В море… В бушующий океан, который швырял её из стороны в сторону. Она ещё не очнулась, боясь открывать глаза, чувствуя, как реальность давит на веки тяжестью, которой не было до этого.
И тогда она ощутила силу.
Она поднялась из самого нутра, из пустоты, которую она в себе выжгла. Такая родная, забытая, желанная. Тёплая, живительная энергия наполняла каждую клеточку, смывая остатки слабости, заживляя, восстанавливая. Лишь почувствовала, как из сомкнутых глаз потекли слёзы. Горячие, солёные. Слёзы радости и боязни того, что это сон… или, что ещё страшнее, предсмертная агония.
Но вот она почувствовала, как её босые ноги коснулись чего-то твёрдого и холодного. Снега. Она медленно открыла глаза, и взгляд упал на её собственное тело. На груди, чуть левее центра, торчала та самая ветка дуба, пронзившая её насквозь. Но не было ни крови, ни страшной раны. Ветка, как живой стержень, мягко поддерживала её в воздухе, а теперь так же медленно, почти нежно, опускала на землю, пока её пятки не уперлись в мерзлую землю.
Она встала. Полностью. Твёрдо. И почувствовала холод — тот самый, проклинаемый ранее, пронизывающий холод. Но теперь он был… приятным. Острым, бодрящим, щекочущим кожу, а не впивающимся в кости ядом.
Ветка, как живое, послушное щупальце, медленно, без единого звука, покинула её тело. На месте, где она вошла, остался лишь маленький, аккуратный шрам, белесый и гладкий, словно заживший много-много лет назад. Ни капли крови. Ни следа свежего повреждения.
В голове пронеслась привычная, почти рефлекторная мысль: «Кровь… самопожертвование, принесение себя в жертву — сработало…»
А потом ветер, лёгкий и игривый, зашелестел жёлтыми, редкими листьями на деревьях вокруг, и она поняла эти слова, прочитала их в самом звуке: «Мне не нужна твоя кровь, жизнь… жертва, девочка».
Она вздрогнула, смотря на шевелящуюся листву. — А почему ты не ответил сразу?
Воздух загустел, словно наполнился невидимым мёдом, и тишина между вопросом и ответом длилась не секунды, а вечность. — А почему я должен тебе отвечать, девочка? — донёс новый порыв ветра.
— Но… почему ты всё-таки ответил?
