Верхнего переднего зуба не было. Приоткрыл глаза. Получилось только с правым. Левый – не хотел открываться. Сначала видел мутную светлую пелену, как очень густой туман. Туман потихоньку рассеивался, обозначились силуэты. Картинка становилась четче. Возле журнального столика на корточках сидел его юрист, Юрий Арнольдович, доставал из портфеля рыжей кожи бумаги, мельком просматривал их и складывал стопкой на столике. Рядом с ним незнакомый широкоплечий крепыш в коричневой кожаной куртке, джинсах, черных высоких ботинках. Короткая стрижка, узкий лоб, небольшие глазки и по-детски пухлые улыбающиеся губы, от чего его лицо казалось добродушным.
Сзади послышались шаги и к этому крепышу подошел другой мужик, также коренастый, но не такой широкий, также в кожаной куртке и джинсах, с короткой стрижкой, слегка вытянутым лицом, широко посаженными глазами и массивной квадратной челюстью. Этот показался знакомым. Так и есть. Водитель, который только что подвез его до дома. Еще увидел Светлану. Она сидела на краю желтого кожаного кресла с прямой спиной, гордо поднятой головой, как статуя фараона в Мемфисе, и, немного скосив глаза, смотрела на него. Какое-то злорадство было в этом взгляде.
- Володь, обшманай его! - послышался голос Юрия Арнольдовича.
Кто-то подошел сзади, полез в карманы плаща. «Лопатник, ключи, мобила», - говорил этот кто-то, выворачивая карманы. Дошла очередь до внутреннего, и Николай Анатольевич окончательно пришел в себя. Перекатился на спину, схватил обеими руками наглую руку, лезущую под плащ. Это была рука, склонившегося над ним шофера.
- О-о-о! Очухался, - сказал тот, замахиваясь свободной рукой.
- Стой! – скомандовал Юрий Арнольдович. – Ты его так в больницу отправишь! Вадя, шокер!
У Николая Анатольевича из хватки выдернули руку, кто-то коснулся его ключицы, затрещало и страшная боль пронзила все тело, заставляя позвоночник изгибаться в обратную сторону, руки, ноги скрутила судорога и… провал.
Сознание вернулось мгновенно. Это как моргнул. Только когда закрывал глаз, все тело конвульсировало страшной болью. А открыл – боли уже нет, лишь немного ломит, но голова ясная. Вот только конечности плохо слушались, шевелить трудно. Сколько был в отключке, непонятно. На столике уже выложены в стопку бумаги. Юрий Арнольдович достает со дна портфеля три пачки денег. Одну – сунул себе в карман, вторую – кинул широкоплечему Вадиму, третью – Володе с квадратной челюстью.
«Тридцать тысяч баксов. Все, что осталось с поездки. Когда уезжал, было более восьмисот», - подумал он, с какой-то внезапной апатией наблюдая, как его грабят. И как не образоваться этой беспомощной апатии, если против тебя в собственном доме твоя собственная жена и три мужика, каждый из которых гораздо сильнее в рукопашном бою, к тому же, вооруженных электрошокером и Бог его знает, чем еще? «Во, мой бумажник у носатого, - мысленно констатировал он. - Деньги достает, карточки, визитки. Надо было отдать его цыганке, а не этим сволочам». Воспоминание о цыганке возникло ни с того, ни с сего, мимоходом.
Выпотрошив на столик бумажник, Юрий отодвинул карточки с визитками в сторону и из образовавшейся кучки денег вытащил несколько купюр, которые вложил обратно.
- Здесь две пятьсот, - сказал Юрий Арнольдович, передавая бумажник широкоплечему Володе. – Это ему. Остальное забирайте. Теперь, вроде, все.
- Погодь! - сказал Вадим и обратился теще. – Хозяюшка, бухло есть?
Та принесла бутылку, передала Вадиму и обратно на кухню.
- Да вы что! – воскликнул вослед тот, разглядывая бутылку. – Такую вещь на этого переводить?! А проще ничего нет?
- Нет! Нет времени. Пусть подавится! - торопил Юрий Арнольдович.
- Гы-гы-гы, - засмеялся Вадим басом и подошел к распластанному телу.
Громила присел на корточки, схватил Николая Анатольевича за ворот плаща, приподнял, уперся коленкой в спину, больно заломил назад руки и взял в захват мертвой хваткой. Володя уселся лежащему на колени, одной рукой вцепился в нижнюю челюсть, другой надавил на лоб, запрокидывая голову. Юрий открыл бутылку и поднес горлышко к губам лежащего. Николай Анатольевич успел разглядеть название на черной этикетке «Camus X.O.» «Знакомая вещь. Из моих запасов», - подумал он. Сдавили пальцами челюсть у основания, рот открылся и туда с бульканьем полилось. Николай Анатольевич любил коньяк, но не до такой степени, чтобы пить насильно и в подобной компании. Поэтому дергался, языком выталкивал попадавшую в рот жидкость, стараясь стиснуть зубы.
- Не хочешь пить, тварь?! – Юрий Арнольдович перестал лить. – Такой хорошей вещью брезгуешь… Да куда ты денешься?!... Вова, поджарь его! Только немного.
Послышался треск и опять страшная боль, судороги. Но длилось это недолго. Сознания не терял. Лишь немного помутилось в единственном открытом глазу. Потом боль стала уходить, но тело продолжало еще дергаться приступами конвульсии. Ему опять открыли рот и продолжили вливать коньяк. На этот раз не сопротивлялся. Проглатывал все. А мерзавец Юрий Арнольдович приговаривал при этом:
- Ну как? Вкусно, ведь? Да? А ты пить не хотел… Сейчас выпьем за маму… Умница. Теперь за папу… Вот лапонька. Хороший мальчик.
Вливание коньяка продолжалось до тех пор, пока у Николая Анатольевича не стали появляться явные позывы к рвоте.
- Хватит, - сказал Володя, - а то все выблюет.
- И ладно. Почти всю уговорил, - Юрий Арнольдович убрал бутылку. – Теперь всё. Тащите это отсюда!
Его подхватили под руки, подняли и поволокли к выходу. С заплетающимися ногами, собрав последние силы, с мычанием вырвал одну руку, пытался освободить другую. Опять смешок: «Гы-гы-гы», - и голос Юрия Арнольдовича: «Напился - веди себя прилично!» Какая-то возня и опять его голос: «Стой! Не бей! Дай мне напоследок!»
И снова треск, и снова страшная судорожная боль, и… провал.
Очнулся также внезапно, как и после первого электрошока. Темно, тесно, неудобно, трясет, слышен шум мотора и очень тихо музыка. Лежит на боку в неудобной позе с поджатыми, раскоряченными ногами. Пахло резиной. Руки свободны, но какие-то вялые, бессильные. С трудом поднял левую и уперся в холодный металл. Потрогал пол. Под ним что-то вроде ковра с коротким ворсом. Нащупал протектор покрышки колеса.
«Я в багажнике, - подумал он. – И куда меня?» Страшно не было. Все, что произошло за последние полчаса еще не успел переварить. Его куда-то везли. А куда – неизвестно. Вспомнил! Вспомнил злодеев в своем доме во главе с собственным юристом. Вспомнил тещу, бросающую в лицо напраслину. Вспомнил жену, изменившуюся до неузнаваемости, в позе каменной статуи. Еще статью в газетенке, в которой крупица правды, словно косточка манго, облеплена толстым слоем мякоти-лжи под тонкой кожурой приличия, сквозь которую просачивался душок гнильцы. Было явное, не имеющее логического объяснения, насилие над ним, совершаемое с молчаливого благословения самого дорогого человека, его Светланки.
«Если везут убивать, то пусть. Пощады просить не буду», - твердо решил он, ощупывая пространство багажника. Потом вспомнил, что шофер с квадратной челюстью привез его домой на «Ауди». Возле дома других машин не было. Значит, он и сейчас, скорее всего, находился внутри той самой машины. Когда-то его первым личным автомобилем была именно «Ауди сотка». Поэтому знал такую машину очень хорошо. В ней есть лючок из багажника в салон, посередине заднего сиденья, чтобы лыжи или удочки могли поместиться. Пошарил по оббитой ковровым покрытием стенке. Действительно, в одном месте стенка откинулась, образуя узенькую щелочку, сквозь которую пробивался оранжевый свет уличных фонарей. Музыка стала громче и можно разобрать голоса двух человек.
- График отпусков видел? – спросил один.
- Видел, - отвечал другой.
- Тебе когда поставили?
- В конце января.
- Ты че, накосячил, че ли? Зимой в отпуск идти.
- Ни че не накосячил. У меня три года подряд летом был. Да и…
- Ну?
- Послал *нафиг* комвзвода. Он и отыгрался. На январь сунул, упырь.
- Да, не повезло. А у меня в начале мая.
- А мне *пофиг*! Январь, май. Сейчас с моей на месяц путевки на Бали возьмем. Там *до балды*, вечный июль.
- *Блин*, везет же. Я своей тоже говорил, давай, на юга съездим! А она мне: «Дача, дача». Я ей: «Там узбеки строят, они же и вскопают, и посадят». А она мне: «Что они вскопают!? Что посадят!? Ты ничего не понимаешь! Для себя же!» В общем, мне весь май, как рабыня Изаура, раком на плантации. Чтоб ее…!
- Да уж, эти бабы… Хорошо, у нас дачи нет. А то бы и меня впрягли.
Замолчали. Лишь шум мотора и веселый диктор по радио.
- Так, давай здесь! – сказал первый голос. – Прижмись возле кустов!
Машина остановилась. Хлопнули дверцы. Багажник открылся. Над ним склонились те же двое в кожаных куртках. В свете уличного фонаря хорошо видел их силуэты. Николай Анатольевич инстинктивно выставил сжатые кулаки, приняв позу лежачего боксера. Один из громил, тот, что с добродушной детской улыбкой и которого, вроде, звали Вадим, достал бумажник и передал второму, с квадратной челюстью.
- На, сунь ему в карман.
- Слушай, на кой он ему? – спросил второй.
- Сказали, две с половиной оставить?! Значит – оставить, - веско и внушительно ответил Вадим.
- Нам сказали, оставить деньги. А про лопатник ничего не говорили. Смотри, какой классный. Наверное, из змеиной кожи. Я себе его. А?
- Оставляй. Тогда котлы мои.
- *Блин*! Про котлы не подумал… Тогда… Тогда… Кольцо возьму!
- Лады.
Они приблизились. Один взялся за руку, другой – за другую. Оба разом заломили запястья. Сквозь боль почувствовал, как снимают часы, с пальца стаскивают обручальное кольцо. За последнее время заметно исхудал. Кольцо, и так болтавшееся по фаланге, соскочило легко. На этот очередной акт насилия и грабежа Николай Анатольевич только рычал, оскалив зубы: «Суки! Ублюдки! Сволочи!» Отпустили, и он увидел, как бугай с квадратной челюстью извлек из бумажника купюры, сложил пополам, а сам бумажник сунул себе за пазуху. Потом склонился, выдрал из-под него полу плаща, сунул сложенные деньги в карман. «Бумажник забрали, гады. Надо было его той цыганке отдать в аэропорту?» - с досадой подумал. Четыре сильные руки рывком вытащили его из багажника и со второго замаха бросили в грязь под кустами. Сверху на голову шлепнулся портфель. Хлопнули дверцы, машина с пробуксовкой рванула с места и вскоре скрылась за поворотом.
Николай Анатольевич еще некоторое время лежал неподвижно на земле, приходя в себя от потрясения, понемногу осознавая, что его мучения уже кончились. Встать получилось не сразу. Ноги не слушались, во всем теле слабость. Левый глаз заплыл и не открывается. Болела верхняя челюсть, особенно в том месте, где образовалась щербина от выбитого зуба. Несмотря на влитый в него коньяк, во рту все равно солоноватый привкус крови. Подобрав портфель, шатаясь, подошел к световому пятну уличного фонаря. Первым делом проверил карманы. Везде пусто за исключением нескольких купюр, сложенных пополам. Кроме бумажника исчезли: ключи, два паспорта, заграничный и гражданский, водительские права, записная книжка, ручка, телефон и, даже, использованные билеты на самолет. Открыл портфель. Газета с гнусной статейкой, да листок под заголовком «Решение». Больше ничего. Пропали: международный контракт с австрийцами, грузовые декларации, накладные, акты, платежки, таможенные бумаги, разрешения, договоры, печати и прочее. Еще с минуту стоял, обшаривая пустые отделения портфеля, округляя до предела единственный здоровый глаз. Все, чем занимался последние полтора года, чему отдал столько средств и сил, исчезло. Волосы на голове встали дыбом и зашевелились навстречу жестким порывам ветра. Колесики в мозгу, наконец, закрутились, все быстрее и быстрее. «Контракты? – лихорадочно думал он, - Ерунда. Дубликаты на таможне и в порту. Главное – имеется дополнительное соглашение. А оно в банковской ячейке, в Эльблонге. Декларации…? Да Бог с ними, копии остались. Акты, разрешения, договоры…? Не беда. Восстановим. Водительские права…? Что мне с них? Последний раз сам был за рулем года три назад. Гражданский паспорт…? Сейчас тоже не так важно. Загранпаспорт...? Загранпаспорт!!! Да! Загранпаспорт это, действительно, проблема! Проблема всех проблем. Послезавтра, позарез, надо быть в Роттердаме. А через границу без паспортов, почему-то не пускают. Правила, блин, у них такие! Самое отвратительное, даже по великому блату восстановление загранпаспорта займет не менее двух дней. Впереди три выходных. Значит, еще два дня после. Плюс визы! Самые срочные, еще три дня. Послезавтра суда приходят в Роттердам. Мне надо быть там! Обязательно! Иначе, все накроется!»
Сделав такое заключение, Николай Анатольевич сильно разнервничался. Его уже не волновали украденные документы и тридцать тысяч баксов, плевать на часы, кольцо и бумажник. Даже вспыхнувшая жажда немедленной мести своим мучителям и грабителям угасла. Острым колом в мозгу засело крупными буквами: «ЗАГРАНПАСПОРТ!»
Огляделся. Место знакомое. Длинный дом с большой прямоугольной аркой, сквер, нелепый параллелепипед здания со святящейся вывеской «Телекомпания «Янтарь», ивы, ели, дорожка вниз к озеру, в котором рябил свет отраженных фонарей. «Куда идти…? Налево? Обогнуть озеро, к гостинице…? Или направо? По дороге под аркой, к областной больнице мимо отдела милиции...? Стоп! Милиция! - спохватился он. - Надо туда! Срочно заявление! Чтоб по горячим следам! Забрать паспорт у носатого!» Хлопая портфелем по ляжкам непослушных ног, Николай Анатольевич поплелся по дороге, проходящей под аркой дома.
У окошка к дежурному стояла сухонькая бабулька в темном пальто с каракулевым воротником, в пестрой вязаной шапке с большим бубоном и плаксивым голосом жаловалась, что с ларька по соседству порывом ветра сорвало крышу, и прямо ей в окно. Она требовала немедленно арестовать хозяина ларька, по ее словам, настоящего бандита, и заставить его застеклить окна, а также, чтобы он ежедневно выплачивал ей компенсацию в размере полбатона докторской колбасы, банки сметаны и пакета молока. Видать, она уже давно здесь канючила, так как дежуривший молодой белобрысый сержант с тоской уставился в потолок, изредка постукивая карандашом по открытому журналу.
- Милок, - плакалась бабка, - его надо немедленно заарестовать, бандита эдакого. Он своей крышей мене все стекла побил, раму поломал. У меня окна, тепереча, в комнате нет. Холодно, жуть.
- Бабушка, - сержант закатил глаза, - сколько раз вам говорить, мы этим не занимаемся. Вам в суд идти надо.
- А еще, - не унималась бабуля, - вместе с этим оглоедом заарестуйте Вальку, его продавщицу. Она меня на прошлой неделе на двадцать пять копеек обсчитала, зараза.
Видя, что бабуля прилипла к дежурному надолго и уходить никуда не собирается, Николай Анатольевич просунулся к окошку над ее плечом.
- Простите, тофарищ сержант, меня только что избили и ограбили! К кому мне?
Только сейчас заметил, что некоторые звуки, особенно «в» и «с», получались шепеляво. Воздух свободно проходил сквозь дырку выбитого зуба. От этого чувствовал неловкость. Но сейчас не до дикции.
- Куда без очереди лезешь! – неожиданно громко и грозно воскликнула бабушка. От ее плаксивого тона не осталось и следа. –
Сзади послышались шаги и к этому крепышу подошел другой мужик, также коренастый, но не такой широкий, также в кожаной куртке и джинсах, с короткой стрижкой, слегка вытянутым лицом, широко посаженными глазами и массивной квадратной челюстью. Этот показался знакомым. Так и есть. Водитель, который только что подвез его до дома. Еще увидел Светлану. Она сидела на краю желтого кожаного кресла с прямой спиной, гордо поднятой головой, как статуя фараона в Мемфисе, и, немного скосив глаза, смотрела на него. Какое-то злорадство было в этом взгляде.
- Володь, обшманай его! - послышался голос Юрия Арнольдовича.
Кто-то подошел сзади, полез в карманы плаща. «Лопатник, ключи, мобила», - говорил этот кто-то, выворачивая карманы. Дошла очередь до внутреннего, и Николай Анатольевич окончательно пришел в себя. Перекатился на спину, схватил обеими руками наглую руку, лезущую под плащ. Это была рука, склонившегося над ним шофера.
- О-о-о! Очухался, - сказал тот, замахиваясь свободной рукой.
- Стой! – скомандовал Юрий Арнольдович. – Ты его так в больницу отправишь! Вадя, шокер!
У Николая Анатольевича из хватки выдернули руку, кто-то коснулся его ключицы, затрещало и страшная боль пронзила все тело, заставляя позвоночник изгибаться в обратную сторону, руки, ноги скрутила судорога и… провал.
Сознание вернулось мгновенно. Это как моргнул. Только когда закрывал глаз, все тело конвульсировало страшной болью. А открыл – боли уже нет, лишь немного ломит, но голова ясная. Вот только конечности плохо слушались, шевелить трудно. Сколько был в отключке, непонятно. На столике уже выложены в стопку бумаги. Юрий Арнольдович достает со дна портфеля три пачки денег. Одну – сунул себе в карман, вторую – кинул широкоплечему Вадиму, третью – Володе с квадратной челюстью.
«Тридцать тысяч баксов. Все, что осталось с поездки. Когда уезжал, было более восьмисот», - подумал он, с какой-то внезапной апатией наблюдая, как его грабят. И как не образоваться этой беспомощной апатии, если против тебя в собственном доме твоя собственная жена и три мужика, каждый из которых гораздо сильнее в рукопашном бою, к тому же, вооруженных электрошокером и Бог его знает, чем еще? «Во, мой бумажник у носатого, - мысленно констатировал он. - Деньги достает, карточки, визитки. Надо было отдать его цыганке, а не этим сволочам». Воспоминание о цыганке возникло ни с того, ни с сего, мимоходом.
Выпотрошив на столик бумажник, Юрий отодвинул карточки с визитками в сторону и из образовавшейся кучки денег вытащил несколько купюр, которые вложил обратно.
- Здесь две пятьсот, - сказал Юрий Арнольдович, передавая бумажник широкоплечему Володе. – Это ему. Остальное забирайте. Теперь, вроде, все.
- Погодь! - сказал Вадим и обратился теще. – Хозяюшка, бухло есть?
Та принесла бутылку, передала Вадиму и обратно на кухню.
- Да вы что! – воскликнул вослед тот, разглядывая бутылку. – Такую вещь на этого переводить?! А проще ничего нет?
- Нет! Нет времени. Пусть подавится! - торопил Юрий Арнольдович.
- Гы-гы-гы, - засмеялся Вадим басом и подошел к распластанному телу.
Громила присел на корточки, схватил Николая Анатольевича за ворот плаща, приподнял, уперся коленкой в спину, больно заломил назад руки и взял в захват мертвой хваткой. Володя уселся лежащему на колени, одной рукой вцепился в нижнюю челюсть, другой надавил на лоб, запрокидывая голову. Юрий открыл бутылку и поднес горлышко к губам лежащего. Николай Анатольевич успел разглядеть название на черной этикетке «Camus X.O.» «Знакомая вещь. Из моих запасов», - подумал он. Сдавили пальцами челюсть у основания, рот открылся и туда с бульканьем полилось. Николай Анатольевич любил коньяк, но не до такой степени, чтобы пить насильно и в подобной компании. Поэтому дергался, языком выталкивал попадавшую в рот жидкость, стараясь стиснуть зубы.
- Не хочешь пить, тварь?! – Юрий Арнольдович перестал лить. – Такой хорошей вещью брезгуешь… Да куда ты денешься?!... Вова, поджарь его! Только немного.
Послышался треск и опять страшная боль, судороги. Но длилось это недолго. Сознания не терял. Лишь немного помутилось в единственном открытом глазу. Потом боль стала уходить, но тело продолжало еще дергаться приступами конвульсии. Ему опять открыли рот и продолжили вливать коньяк. На этот раз не сопротивлялся. Проглатывал все. А мерзавец Юрий Арнольдович приговаривал при этом:
- Ну как? Вкусно, ведь? Да? А ты пить не хотел… Сейчас выпьем за маму… Умница. Теперь за папу… Вот лапонька. Хороший мальчик.
Вливание коньяка продолжалось до тех пор, пока у Николая Анатольевича не стали появляться явные позывы к рвоте.
- Хватит, - сказал Володя, - а то все выблюет.
- И ладно. Почти всю уговорил, - Юрий Арнольдович убрал бутылку. – Теперь всё. Тащите это отсюда!
Его подхватили под руки, подняли и поволокли к выходу. С заплетающимися ногами, собрав последние силы, с мычанием вырвал одну руку, пытался освободить другую. Опять смешок: «Гы-гы-гы», - и голос Юрия Арнольдовича: «Напился - веди себя прилично!» Какая-то возня и опять его голос: «Стой! Не бей! Дай мне напоследок!»
И снова треск, и снова страшная судорожная боль, и… провал.
Очнулся также внезапно, как и после первого электрошока. Темно, тесно, неудобно, трясет, слышен шум мотора и очень тихо музыка. Лежит на боку в неудобной позе с поджатыми, раскоряченными ногами. Пахло резиной. Руки свободны, но какие-то вялые, бессильные. С трудом поднял левую и уперся в холодный металл. Потрогал пол. Под ним что-то вроде ковра с коротким ворсом. Нащупал протектор покрышки колеса.
«Я в багажнике, - подумал он. – И куда меня?» Страшно не было. Все, что произошло за последние полчаса еще не успел переварить. Его куда-то везли. А куда – неизвестно. Вспомнил! Вспомнил злодеев в своем доме во главе с собственным юристом. Вспомнил тещу, бросающую в лицо напраслину. Вспомнил жену, изменившуюся до неузнаваемости, в позе каменной статуи. Еще статью в газетенке, в которой крупица правды, словно косточка манго, облеплена толстым слоем мякоти-лжи под тонкой кожурой приличия, сквозь которую просачивался душок гнильцы. Было явное, не имеющее логического объяснения, насилие над ним, совершаемое с молчаливого благословения самого дорогого человека, его Светланки.
«Если везут убивать, то пусть. Пощады просить не буду», - твердо решил он, ощупывая пространство багажника. Потом вспомнил, что шофер с квадратной челюстью привез его домой на «Ауди». Возле дома других машин не было. Значит, он и сейчас, скорее всего, находился внутри той самой машины. Когда-то его первым личным автомобилем была именно «Ауди сотка». Поэтому знал такую машину очень хорошо. В ней есть лючок из багажника в салон, посередине заднего сиденья, чтобы лыжи или удочки могли поместиться. Пошарил по оббитой ковровым покрытием стенке. Действительно, в одном месте стенка откинулась, образуя узенькую щелочку, сквозь которую пробивался оранжевый свет уличных фонарей. Музыка стала громче и можно разобрать голоса двух человек.
- График отпусков видел? – спросил один.
- Видел, - отвечал другой.
- Тебе когда поставили?
- В конце января.
- Ты че, накосячил, че ли? Зимой в отпуск идти.
- Ни че не накосячил. У меня три года подряд летом был. Да и…
- Ну?
- Послал *нафиг* комвзвода. Он и отыгрался. На январь сунул, упырь.
- Да, не повезло. А у меня в начале мая.
- А мне *пофиг*! Январь, май. Сейчас с моей на месяц путевки на Бали возьмем. Там *до балды*, вечный июль.
- *Блин*, везет же. Я своей тоже говорил, давай, на юга съездим! А она мне: «Дача, дача». Я ей: «Там узбеки строят, они же и вскопают, и посадят». А она мне: «Что они вскопают!? Что посадят!? Ты ничего не понимаешь! Для себя же!» В общем, мне весь май, как рабыня Изаура, раком на плантации. Чтоб ее…!
- Да уж, эти бабы… Хорошо, у нас дачи нет. А то бы и меня впрягли.
Замолчали. Лишь шум мотора и веселый диктор по радио.
- Так, давай здесь! – сказал первый голос. – Прижмись возле кустов!
Машина остановилась. Хлопнули дверцы. Багажник открылся. Над ним склонились те же двое в кожаных куртках. В свете уличного фонаря хорошо видел их силуэты. Николай Анатольевич инстинктивно выставил сжатые кулаки, приняв позу лежачего боксера. Один из громил, тот, что с добродушной детской улыбкой и которого, вроде, звали Вадим, достал бумажник и передал второму, с квадратной челюстью.
- На, сунь ему в карман.
- Слушай, на кой он ему? – спросил второй.
- Сказали, две с половиной оставить?! Значит – оставить, - веско и внушительно ответил Вадим.
- Нам сказали, оставить деньги. А про лопатник ничего не говорили. Смотри, какой классный. Наверное, из змеиной кожи. Я себе его. А?
- Оставляй. Тогда котлы мои.
- *Блин*! Про котлы не подумал… Тогда… Тогда… Кольцо возьму!
- Лады.
Они приблизились. Один взялся за руку, другой – за другую. Оба разом заломили запястья. Сквозь боль почувствовал, как снимают часы, с пальца стаскивают обручальное кольцо. За последнее время заметно исхудал. Кольцо, и так болтавшееся по фаланге, соскочило легко. На этот очередной акт насилия и грабежа Николай Анатольевич только рычал, оскалив зубы: «Суки! Ублюдки! Сволочи!» Отпустили, и он увидел, как бугай с квадратной челюстью извлек из бумажника купюры, сложил пополам, а сам бумажник сунул себе за пазуху. Потом склонился, выдрал из-под него полу плаща, сунул сложенные деньги в карман. «Бумажник забрали, гады. Надо было его той цыганке отдать в аэропорту?» - с досадой подумал. Четыре сильные руки рывком вытащили его из багажника и со второго замаха бросили в грязь под кустами. Сверху на голову шлепнулся портфель. Хлопнули дверцы, машина с пробуксовкой рванула с места и вскоре скрылась за поворотом.
Николай Анатольевич еще некоторое время лежал неподвижно на земле, приходя в себя от потрясения, понемногу осознавая, что его мучения уже кончились. Встать получилось не сразу. Ноги не слушались, во всем теле слабость. Левый глаз заплыл и не открывается. Болела верхняя челюсть, особенно в том месте, где образовалась щербина от выбитого зуба. Несмотря на влитый в него коньяк, во рту все равно солоноватый привкус крови. Подобрав портфель, шатаясь, подошел к световому пятну уличного фонаря. Первым делом проверил карманы. Везде пусто за исключением нескольких купюр, сложенных пополам. Кроме бумажника исчезли: ключи, два паспорта, заграничный и гражданский, водительские права, записная книжка, ручка, телефон и, даже, использованные билеты на самолет. Открыл портфель. Газета с гнусной статейкой, да листок под заголовком «Решение». Больше ничего. Пропали: международный контракт с австрийцами, грузовые декларации, накладные, акты, платежки, таможенные бумаги, разрешения, договоры, печати и прочее. Еще с минуту стоял, обшаривая пустые отделения портфеля, округляя до предела единственный здоровый глаз. Все, чем занимался последние полтора года, чему отдал столько средств и сил, исчезло. Волосы на голове встали дыбом и зашевелились навстречу жестким порывам ветра. Колесики в мозгу, наконец, закрутились, все быстрее и быстрее. «Контракты? – лихорадочно думал он, - Ерунда. Дубликаты на таможне и в порту. Главное – имеется дополнительное соглашение. А оно в банковской ячейке, в Эльблонге. Декларации…? Да Бог с ними, копии остались. Акты, разрешения, договоры…? Не беда. Восстановим. Водительские права…? Что мне с них? Последний раз сам был за рулем года три назад. Гражданский паспорт…? Сейчас тоже не так важно. Загранпаспорт...? Загранпаспорт!!! Да! Загранпаспорт это, действительно, проблема! Проблема всех проблем. Послезавтра, позарез, надо быть в Роттердаме. А через границу без паспортов, почему-то не пускают. Правила, блин, у них такие! Самое отвратительное, даже по великому блату восстановление загранпаспорта займет не менее двух дней. Впереди три выходных. Значит, еще два дня после. Плюс визы! Самые срочные, еще три дня. Послезавтра суда приходят в Роттердам. Мне надо быть там! Обязательно! Иначе, все накроется!»
Сделав такое заключение, Николай Анатольевич сильно разнервничался. Его уже не волновали украденные документы и тридцать тысяч баксов, плевать на часы, кольцо и бумажник. Даже вспыхнувшая жажда немедленной мести своим мучителям и грабителям угасла. Острым колом в мозгу засело крупными буквами: «ЗАГРАНПАСПОРТ!»
Огляделся. Место знакомое. Длинный дом с большой прямоугольной аркой, сквер, нелепый параллелепипед здания со святящейся вывеской «Телекомпания «Янтарь», ивы, ели, дорожка вниз к озеру, в котором рябил свет отраженных фонарей. «Куда идти…? Налево? Обогнуть озеро, к гостинице…? Или направо? По дороге под аркой, к областной больнице мимо отдела милиции...? Стоп! Милиция! - спохватился он. - Надо туда! Срочно заявление! Чтоб по горячим следам! Забрать паспорт у носатого!» Хлопая портфелем по ляжкам непослушных ног, Николай Анатольевич поплелся по дороге, проходящей под аркой дома.
У окошка к дежурному стояла сухонькая бабулька в темном пальто с каракулевым воротником, в пестрой вязаной шапке с большим бубоном и плаксивым голосом жаловалась, что с ларька по соседству порывом ветра сорвало крышу, и прямо ей в окно. Она требовала немедленно арестовать хозяина ларька, по ее словам, настоящего бандита, и заставить его застеклить окна, а также, чтобы он ежедневно выплачивал ей компенсацию в размере полбатона докторской колбасы, банки сметаны и пакета молока. Видать, она уже давно здесь канючила, так как дежуривший молодой белобрысый сержант с тоской уставился в потолок, изредка постукивая карандашом по открытому журналу.
- Милок, - плакалась бабка, - его надо немедленно заарестовать, бандита эдакого. Он своей крышей мене все стекла побил, раму поломал. У меня окна, тепереча, в комнате нет. Холодно, жуть.
- Бабушка, - сержант закатил глаза, - сколько раз вам говорить, мы этим не занимаемся. Вам в суд идти надо.
- А еще, - не унималась бабуля, - вместе с этим оглоедом заарестуйте Вальку, его продавщицу. Она меня на прошлой неделе на двадцать пять копеек обсчитала, зараза.
Видя, что бабуля прилипла к дежурному надолго и уходить никуда не собирается, Николай Анатольевич просунулся к окошку над ее плечом.
- Простите, тофарищ сержант, меня только что избили и ограбили! К кому мне?
Только сейчас заметил, что некоторые звуки, особенно «в» и «с», получались шепеляво. Воздух свободно проходил сквозь дырку выбитого зуба. От этого чувствовал неловкость. Но сейчас не до дикции.
- Куда без очереди лезешь! – неожиданно громко и грозно воскликнула бабушка. От ее плаксивого тона не осталось и следа. –
