Убрав Систему и остановив себя от глупого поступка ляпнуть вслух: «Тетка Настасьи Вадимовны, дай знак», я выключаю свет и стремительно захлопываю дверь, затрепетавшую на петлях от грубого обращения, и наваливаюсь на нее всем телом, затворяя до предела, до смачного хруста дверного полотна в проеме.
Затем с трудом разжав пальцы, которыми вцепилась в ручку, как в спасительный круг, я пячусь назад, не отрывая взгляда от двери и, не глядя, опускаюсь на диван. Но страх быстро отпускает, и сонливость вновь наваливается с такой силой, что чувствую, как вырубаюсь подобно незадачливой старушке, усевшейся в кресло повязать.
Да, спать хочется нестерпимо, но я все-таки заставляю себя сделать последнее действие на сегодня.
Пересаживаюсь за стол и достаю из сумки листочек со схемой персонажей романа, измявшийся до состояния скомканной туалетной бумажки.
Несколько секунд бессмысленно пялюсь на лист, распрямляя и разглаживая его пальцем, а после все же беру гелевую ручку и добавляю к схеме три новых имени – Таисии Котовой, Тимофея Скокова и Николая Рахманова.
Тасю я вписываю под графу «Свита Катерины» и соединяю линией с Катериной, а рядом рисую перечеркнутое сердечко, но возле него ставлю вопрос.
Потому что на начальном этапе развития сюжета сложно сказать наверняка, ненавидит ли главную героиню ее самая близкая подруга или нет. Является ли уже сейчас Тася Кошка злодейкой или до этого сюжетного поворота еще очень далеко…
Тимофея Скокова вписываю под графу «Помощники Марата» и соединяю его с Гаджиевым и с Таисией. В обоих случаях рисую и закрашенное, и перечеркнутое сердце и тоже ставлю вопрос.
Он правая рука Марата, его заместитель, лучший друг и самое приближенное лицо. Но готов ли второстепенный злодей уже предать своего пахана или ключевое событие, что побудило его вонзить нож в спину бывшего друга, еще не произошло?
Да и с любовными отношениями между Тимофеем и Тасей не все гладко…
Пообщавшись с Таисией, я заметила ее неоднозначную реакцию на нынешнего бойфренда. В книге ничего подобного не упоминалось. Так что, возможно, Кошка его ненавидит и боится, а Тимофей, наоборот, любит язвительную, языкастую девушку, потому что именно он убил ее, когда застал ту в одной постели с Маратом. Поэтому логично предположить, из-за ревности мужчина и избавился от своей подстилки, но не факт… Далеко не факт.
Я устало вздыхаю. Как же тяжело. Никакой ясности.
Также добавляю рядом с Катериной Николая Рахманова, провожу линию связи и однозначно рисую рядом с ним закрашенное сердце, а с стороны героини уверенно изображаю перечеркнутое сердце. Железобетонно уверена, что Катерина недолюбливает навязчивого поклонника и лишь использует его, ведь кроме Марата ей никто и не нужен.
Закончив вносить новую информацию, я выпрямляюсь и взглядом невольно цепляюсь за Председателя, что особняком застыл на схеме, соединенный со мной, Ликой, чертой.
Кто помощники мафиози всея Руси, и есть ли они среди второстепенных персонажей романа – хороший вопрос, и ответа на него, конечно же, не будет.
Рука на секунду замирает над его прозвищем, а после поддавшись озорному настроению, совершенно не вязавшемуся с сонным, вялым состоянием, карябаю рядом мелко-мелко инициалы имени политика из телевизора, Вольфа Владимировича Эденштейна, латинскими буквами «V.V.».
Поди догадайся, что я этими буковками имела в виду. И никак не обвинить, потому что не доказать. Даже при большом желании уголовную статью за оскорбление власти не притянешь. Азаза, может, написала про вакцину Спутник V или про сериал с рептилоидами «V – визитеры».
К тому же, хоть полной конспирации я и не добивалась, но гелевая ручка безбожно мажет синими чернилами и разобрать написанные как новые имена, так и провокационные инициалы, то еще испытание на креативность – настоящая задачка для воображения.
Откинувшись на спинку стула, я медленно покачиваю ручку между пальцами и вновь возвращаюсь к множеству вопросов, которые без ответов превращаются в риторические.
Как между Председателем и Ликой изначально появилась связь? Почему она стала на него работать? Зачем вообще Председатель приказал Лике выйти замуж за Марата Гаджиева? В чем сакральный смысл сего действа? Чтобы Лика была верной шпионкой или есть что-то еще, что сокрыто за декорациями загадочного спектакля?
Почему именно Лика Шилова? Ей просто не повезло, и она случайно подвернулась под руку… Или же важно, чтобы это была именно я… Лика, а не кто-то другой?
Глаза слипаются, в сон клонит неимоверно. Я несколько раз тру их, но это не помогает и, чтобы сосредоточится, окидываю мутным взглядом разруху в квартире. В голове сразу же вспыхивает уйма угрюмых, тяжелых мыслей и смутных подозрений, что, как горячие угли, обжигают самим своим существованием до горелого мяса.
Почему же Лика вообще была вынуждена снимать квартиру, где целую неделю валялся и разлагался мертвяк, вместо того чтобы проживать в своей? Так еще и в настолько антисанитарных условиях! С квартирой Лики что-то случилось и в ней попросту стало невозможно жить?
То воспоминание, когда я осматривала квартиру вместе с Настасьей Вадимовной, ни на один вопрос ответа не дает. К тому же мозг продолжает безнадежно тупить – его буквально гасит. Спать хочется до смерти. Давно такого не испытывала. Разве что после бессонной ночи подобное бывает.
Осоловело моргаю, стремясь вернуть разуму хоть подобие ясности, но безуспешно.
Однако, упрямо сверлю взглядом несчастную схему с персонажами, словно она должна немедленно ожить и раскрыть все тайны и перипетии сюжета одноклеточной книги начальницы. И заканчиваю бесполезное дело только тогда, когда зеваю так смачно, что аж чуть челюсть не вывихнула.
С надсадным скрипом отодвигаю стул и шлепаюсь со всего размаха на жалостливо крякнувший диван, затем также от души падаю на подушку без наволочки, которую еще утром сняла из-за того, что та вся кровью запачкалась, но подняться, чтобы одеть новую, сил нет совсем.
Я уже не в состоянии рыскать по ящикам в поисках куска тряпки, которую обязательно принято натягивать на подушки.
Постепенно успокаиваюсь, дыхание выравнивается, и пока я сквозь ресницы гляжу на потолок, где тускло горит пыльная, опутанная паутиной люстра, в голове вереницей проплывают мысли, что подводят итог всего дня.
По правде говоря, все не так плохо, как могло бы быть. Не настолько страшен черт, как его малюют.
Да, пассивно включенная Система тоже потихоньку здоровье забирает, но не сильно, терпимо. Главное, не забывать ее отключать, и все будет тип-топ.
Также узнала много всего от Таисии. Пусть понятнее происходящее за кулисами сюжета не стало, но все равно легче, чем вообще без знаний сидеть и покорно, как овца на заклание, ждать смерти от женишка.
А вот случайная встреча со странным пешеходом, уронившего бумажник в снег, оставила неприятное послевкусие. Очевидно, что от упавшего кошелька ни с того, ни с сего я словила чувство дежавю…
Блин, совсем забыла вытащить этот гребаный бумажник из кармана пуховика!
Я приподнимаюсь на локтях, но встать полностью не в силах и со стоном падаю лицом обратно в подушку. Ничего же страшного не случится, если чужой кошелек ночь пробудет в кармане, правильно?
Поэтому малодушно решаю оставить на завтра любые незаконченные дела, куда в копилку упал и забытый в кармане бумажник, и вместо этого лишь несколько раз взбиваю подушку кулаком и устраиваюсь поудобнее на боку, но сон, несмотря на всю накопившуюся за день усталость, почему-то не идет, хотя до этого гасило чуть ли не на ходу. К тому же замечательный сосед-с-хабариками-на-балконе снова начал сверлить.
Вот гад! Я, конечно, все понимаю, что еще совсем рано – время детское, что на часах всего лишь семь вечера – гулять да гулять. Но это не значит, что за стеной надо устраивать концерт по заявкам, играя дабл-степ и тяжелый рок строительными инструментами. Поминаю мужика-соседа самым недобрым словом, какое только могу только припомнить, от души костерю его на все лады.
Однако, наоборот от звуков ремонта сознание начинает плыть и постепенно проваливается в сон, что весьма удивительно, ведь в состоянии между сном и явью даже малейший звук ножом по нервам, и чтобы заснуть, мне всегда была необходима абсолютная тишина…
—…Девушка, не тратьте мое время! Оно не резиновое! Или говорите, что вам нужно, или уходите отсюда! — усталым, раздраженным голосом требует ответа полный, седой мужчина, облаженный в униформу: в серую тужурку и штаны цвета хаки.
Он шуршит газетой с кроссвордом, закрывая ее, наклоняет голову, как бык, и исподлобья смотрит на меня. На мгновение через проплешины на его голове сверкает бликами лысина, как слюда, отразив свет запыленных ламп, что тускло еле тлеют под потолком.
А тщедушный тонконогий стул, на котором он восседает перед старым замызганным деревянным столом, напоминающим школьные парты, печально скрипит, когда пожилой мужчина пытается устроится на нем поудобнее.
— Девушка, если сейчас же не ответите, я вызову охрану, и она выпроводит вас прочь отсюда, — мужчина произносит свою угрозу с излишней вежливостью, слишком спокойно, и не дождавшись от меня разъяснения о цели визита, он, поторапливая меня, начинает нетерпеливо стучать пальцем по циферблату дешевых часов, что до покрасневшей кожи впились ему в запястье.
А я, как загипнотизированная, не в силах отвести взгляда от ряда блестящих медных пуговиц на его униформе. Не удается вымолвить ни слова, словно я в одночастье лишилась дара речи. И все, что могу, – это открывать и закрывать рот, как умирающая, задыхающаяся на воздухе рыба.
В приемной, несмотря на то что лето в самом разгаре, страшно холодно, что кажется странным, ведь нигде нет и следа кондиционера, но при этом в то же время ужасно жарко. Поэтому меня одновременно бросает и в жар, и в холод – я разом покрываюсь и неприятной, липкой испариной, и гусиной кожей – все волоски болезненно стоят дыбом.
А еще в помещении почему-то до безумия душно – кислорода будто не хватает.
Воздух спертый, густой, застоялый, пахнет пылью, что пляшет крохотными сверкающими звездочками на границе света и тени.
Если бы хоть откуда-нибудь потянуло слабым сквозняком, то уже стало бы лучше – удалось бы разбить густое душное марево, опутывающее меня, удалось бы хоть немного охладить разгоряченное тело и привести в чувство разум.
Судорожно оттягиваю ворот простенького платья в красный горошек, ослабляя воротничок, но легче не становится, и я тяжело дышу, давлюсь окружающим воздухом, как ядом, безуспешно пытаюсь собраться с мыслями и цепляюсь взглядом за все подряд.
То об обшарпанную стену, покрытую грязно-зеленой краской.
То об маленькое квадратное окно под самым потолком, почти наглухо законопаченное сеткой, и чрез которое проникают косые, радостные лучи летнего солнца.
То о ряд темно-коричневых покосившихся стульев, что надгробиями застыли возле стены.
То об окрашенную белым металлическую решетку с открывающимся окошечком, которая тянется от пола до потолка и разделяет помещение приемной на две неравные части.
За этим неприступным ограждением, на большей половине, как раз и расселся на не шибко впечатляющем рабочем месте недовольный, похожий на моржа мужик с газетой в руках. Он вальяжно развалился на своем стуле и, скучая, бесконечно решает кроссворды.
И явно уже устал ждать, когда я смогу выдавить из себя хотя бы слово, и недовольно скривившись, тянется нажать тревожную кнопку, видимо, чтобы исполнить угрозу и вызвать охрану, а я, отчаянно вцепившись в холодную решетку оконца, все же выпаливаю скороговоркой:
— Я принесла передачу. Передачу… Вот! — я судорожно встряхиваю сетчатую авоську, через которую виднеются только яблоки и апельсины и ничего больше.
Как мне сказали по большому секрету, если приду с продуктами в пакетах или упаковках и, упаси боже, с бутылками – любыми, даже пластиковыми, то даже на порог не пустят и уж тем более слушать не станут.
— Номер, — с обреченным выдохом спрашивает мужчина, а я, сперва растерявшись, секунду смотрю непонимающе, а после, спохватившись, вытаскиваю из авоськи сложенную в четыре раза бумажку и, развернув трясущимися руками, начинаю диктовать срывающимся от волнения голосом:
— Дело номер пять-четыре-семь-шесть… - и так произношу около двадцати цифр. Я их уже выучила наизусть, но все равно не доверяю собственной памяти и читаю по бумажке.
Мужчина, вздыхая, долго листает что-то у себя в журнале. У него нет ни компьютера, ни какой-либо техники. Все по старинке – картотека и ручка.
Прочитав там что-то, он явно меняется в лице. Оно становится какое-то брюзгливое, презрительное и холодное.
— Нет, — кратко выдает свой вердикт без каких-либо комментариев, снова берет в руки газету и утыкается в нее.
— Что нет? Почему? — неверяще бормочу я.
Мужчина за окошком с силой перелистывает страницу газеты и сухо кидает:
— Нет, значит нет.
— Но… Но… У меня… У меня есть разрешение! — не сдаюсь я и вытаскиваю из той же бездонной авоськи другую, помятую, свернутую в рулончик, узкую бумажку.
Мужик недовольно морщится, когда я сую ему под нос потерявший всяческий божеский вид клочок бумаги, похожий на очень длинного белого червяка.
— Оно не действительно, — все также кратко выдает он, даже не глядя на меня.
— Но почему?! — в отчаянии повышаю голос я.
Дурное предчувствие поднимается ядовитой змеею, сводит внутренности, скручивает их в тугой узел – страх и ярость смешиваются в чудовищный коктейль и грозят выплеснуться наружу истерикой и агрессией.
— Не кричите, девушка, — с холодной вежливостью утихомиривает меня мужчина. Он явно желает избавиться поскорее от назойливой посетительницы.
Да вот только мне нет никакого дела до его желаний!
Я с ненавистью прожигаю взглядом надпись на нашивке, что криво нашлепнута на униформе с левой стороны груди, – сотрудник «РКВД РССР», что расшифровывается как Российский комиссариат внутренних дел Российского Союза Социалистических республик.
Ни имени, ни фамилии, ни отчества – это всего лишь жалкий охранник, сотрудник низкого статуса, что сидит на приемке обращений граждан.
А гонору-то, гонору!
Удержать чувства в себе больше не в силах. Я злобно ударяю решетку ладонями плашмя. Она трепещет, звенит, трясется, как припадочная. А ладони тут же начинают гудеть от удара, запоздало приходит и боль, но едва ее замечаю.
Надо бы притормозить, сдержаться, но эмоции захлестнули меня с головой. Даже себя не помню – только цель. Только она важна.
Я яростно хватаюсь за решетку, как утопающий за соломинку, и начинаю ее дергать, раскачивать туда-сюда, трясти изо всех сил, желая отворить и попасть туда, где за спиной недружелюбного сотрудника виднеется глухая мрачная дверь с ржавыми потеками, напоминающие почему-то даже не о крови, а о гнили и разложении.
Мне обязательно надо попасть за ту дверь! Пробраться туда во что бы то ни стало!
— Девушка, прекратите сейчас же и покиньте приемную, иначе я вызову охрану, и вас арестуют за неуважение сотрудников при исполнении! — раздражается мужчина.
Я тяжело дышу, как загнанный зверь и, немного успокоившись, все же беру себя в руки и снова допытываюсь, отпустив на мгновение дребезжащую решетку:
Затем с трудом разжав пальцы, которыми вцепилась в ручку, как в спасительный круг, я пячусь назад, не отрывая взгляда от двери и, не глядя, опускаюсь на диван. Но страх быстро отпускает, и сонливость вновь наваливается с такой силой, что чувствую, как вырубаюсь подобно незадачливой старушке, усевшейся в кресло повязать.
Да, спать хочется нестерпимо, но я все-таки заставляю себя сделать последнее действие на сегодня.
Пересаживаюсь за стол и достаю из сумки листочек со схемой персонажей романа, измявшийся до состояния скомканной туалетной бумажки.
Несколько секунд бессмысленно пялюсь на лист, распрямляя и разглаживая его пальцем, а после все же беру гелевую ручку и добавляю к схеме три новых имени – Таисии Котовой, Тимофея Скокова и Николая Рахманова.
Тасю я вписываю под графу «Свита Катерины» и соединяю линией с Катериной, а рядом рисую перечеркнутое сердечко, но возле него ставлю вопрос.
Потому что на начальном этапе развития сюжета сложно сказать наверняка, ненавидит ли главную героиню ее самая близкая подруга или нет. Является ли уже сейчас Тася Кошка злодейкой или до этого сюжетного поворота еще очень далеко…
Тимофея Скокова вписываю под графу «Помощники Марата» и соединяю его с Гаджиевым и с Таисией. В обоих случаях рисую и закрашенное, и перечеркнутое сердце и тоже ставлю вопрос.
Он правая рука Марата, его заместитель, лучший друг и самое приближенное лицо. Но готов ли второстепенный злодей уже предать своего пахана или ключевое событие, что побудило его вонзить нож в спину бывшего друга, еще не произошло?
Да и с любовными отношениями между Тимофеем и Тасей не все гладко…
Пообщавшись с Таисией, я заметила ее неоднозначную реакцию на нынешнего бойфренда. В книге ничего подобного не упоминалось. Так что, возможно, Кошка его ненавидит и боится, а Тимофей, наоборот, любит язвительную, языкастую девушку, потому что именно он убил ее, когда застал ту в одной постели с Маратом. Поэтому логично предположить, из-за ревности мужчина и избавился от своей подстилки, но не факт… Далеко не факт.
Я устало вздыхаю. Как же тяжело. Никакой ясности.
Также добавляю рядом с Катериной Николая Рахманова, провожу линию связи и однозначно рисую рядом с ним закрашенное сердце, а с стороны героини уверенно изображаю перечеркнутое сердце. Железобетонно уверена, что Катерина недолюбливает навязчивого поклонника и лишь использует его, ведь кроме Марата ей никто и не нужен.
Закончив вносить новую информацию, я выпрямляюсь и взглядом невольно цепляюсь за Председателя, что особняком застыл на схеме, соединенный со мной, Ликой, чертой.
Кто помощники мафиози всея Руси, и есть ли они среди второстепенных персонажей романа – хороший вопрос, и ответа на него, конечно же, не будет.
Рука на секунду замирает над его прозвищем, а после поддавшись озорному настроению, совершенно не вязавшемуся с сонным, вялым состоянием, карябаю рядом мелко-мелко инициалы имени политика из телевизора, Вольфа Владимировича Эденштейна, латинскими буквами «V.V.».
Поди догадайся, что я этими буковками имела в виду. И никак не обвинить, потому что не доказать. Даже при большом желании уголовную статью за оскорбление власти не притянешь. Азаза, может, написала про вакцину Спутник V или про сериал с рептилоидами «V – визитеры».
К тому же, хоть полной конспирации я и не добивалась, но гелевая ручка безбожно мажет синими чернилами и разобрать написанные как новые имена, так и провокационные инициалы, то еще испытание на креативность – настоящая задачка для воображения.
Откинувшись на спинку стула, я медленно покачиваю ручку между пальцами и вновь возвращаюсь к множеству вопросов, которые без ответов превращаются в риторические.
Как между Председателем и Ликой изначально появилась связь? Почему она стала на него работать? Зачем вообще Председатель приказал Лике выйти замуж за Марата Гаджиева? В чем сакральный смысл сего действа? Чтобы Лика была верной шпионкой или есть что-то еще, что сокрыто за декорациями загадочного спектакля?
Почему именно Лика Шилова? Ей просто не повезло, и она случайно подвернулась под руку… Или же важно, чтобы это была именно я… Лика, а не кто-то другой?
Глаза слипаются, в сон клонит неимоверно. Я несколько раз тру их, но это не помогает и, чтобы сосредоточится, окидываю мутным взглядом разруху в квартире. В голове сразу же вспыхивает уйма угрюмых, тяжелых мыслей и смутных подозрений, что, как горячие угли, обжигают самим своим существованием до горелого мяса.
Почему же Лика вообще была вынуждена снимать квартиру, где целую неделю валялся и разлагался мертвяк, вместо того чтобы проживать в своей? Так еще и в настолько антисанитарных условиях! С квартирой Лики что-то случилось и в ней попросту стало невозможно жить?
То воспоминание, когда я осматривала квартиру вместе с Настасьей Вадимовной, ни на один вопрос ответа не дает. К тому же мозг продолжает безнадежно тупить – его буквально гасит. Спать хочется до смерти. Давно такого не испытывала. Разве что после бессонной ночи подобное бывает.
Осоловело моргаю, стремясь вернуть разуму хоть подобие ясности, но безуспешно.
Однако, упрямо сверлю взглядом несчастную схему с персонажами, словно она должна немедленно ожить и раскрыть все тайны и перипетии сюжета одноклеточной книги начальницы. И заканчиваю бесполезное дело только тогда, когда зеваю так смачно, что аж чуть челюсть не вывихнула.
С надсадным скрипом отодвигаю стул и шлепаюсь со всего размаха на жалостливо крякнувший диван, затем также от души падаю на подушку без наволочки, которую еще утром сняла из-за того, что та вся кровью запачкалась, но подняться, чтобы одеть новую, сил нет совсем.
Я уже не в состоянии рыскать по ящикам в поисках куска тряпки, которую обязательно принято натягивать на подушки.
Постепенно успокаиваюсь, дыхание выравнивается, и пока я сквозь ресницы гляжу на потолок, где тускло горит пыльная, опутанная паутиной люстра, в голове вереницей проплывают мысли, что подводят итог всего дня.
По правде говоря, все не так плохо, как могло бы быть. Не настолько страшен черт, как его малюют.
Да, пассивно включенная Система тоже потихоньку здоровье забирает, но не сильно, терпимо. Главное, не забывать ее отключать, и все будет тип-топ.
Также узнала много всего от Таисии. Пусть понятнее происходящее за кулисами сюжета не стало, но все равно легче, чем вообще без знаний сидеть и покорно, как овца на заклание, ждать смерти от женишка.
А вот случайная встреча со странным пешеходом, уронившего бумажник в снег, оставила неприятное послевкусие. Очевидно, что от упавшего кошелька ни с того, ни с сего я словила чувство дежавю…
Блин, совсем забыла вытащить этот гребаный бумажник из кармана пуховика!
Я приподнимаюсь на локтях, но встать полностью не в силах и со стоном падаю лицом обратно в подушку. Ничего же страшного не случится, если чужой кошелек ночь пробудет в кармане, правильно?
Поэтому малодушно решаю оставить на завтра любые незаконченные дела, куда в копилку упал и забытый в кармане бумажник, и вместо этого лишь несколько раз взбиваю подушку кулаком и устраиваюсь поудобнее на боку, но сон, несмотря на всю накопившуюся за день усталость, почему-то не идет, хотя до этого гасило чуть ли не на ходу. К тому же замечательный сосед-с-хабариками-на-балконе снова начал сверлить.
Вот гад! Я, конечно, все понимаю, что еще совсем рано – время детское, что на часах всего лишь семь вечера – гулять да гулять. Но это не значит, что за стеной надо устраивать концерт по заявкам, играя дабл-степ и тяжелый рок строительными инструментами. Поминаю мужика-соседа самым недобрым словом, какое только могу только припомнить, от души костерю его на все лады.
Однако, наоборот от звуков ремонта сознание начинает плыть и постепенно проваливается в сон, что весьма удивительно, ведь в состоянии между сном и явью даже малейший звук ножом по нервам, и чтобы заснуть, мне всегда была необходима абсолютная тишина…
***
—…Девушка, не тратьте мое время! Оно не резиновое! Или говорите, что вам нужно, или уходите отсюда! — усталым, раздраженным голосом требует ответа полный, седой мужчина, облаженный в униформу: в серую тужурку и штаны цвета хаки.
Он шуршит газетой с кроссвордом, закрывая ее, наклоняет голову, как бык, и исподлобья смотрит на меня. На мгновение через проплешины на его голове сверкает бликами лысина, как слюда, отразив свет запыленных ламп, что тускло еле тлеют под потолком.
А тщедушный тонконогий стул, на котором он восседает перед старым замызганным деревянным столом, напоминающим школьные парты, печально скрипит, когда пожилой мужчина пытается устроится на нем поудобнее.
— Девушка, если сейчас же не ответите, я вызову охрану, и она выпроводит вас прочь отсюда, — мужчина произносит свою угрозу с излишней вежливостью, слишком спокойно, и не дождавшись от меня разъяснения о цели визита, он, поторапливая меня, начинает нетерпеливо стучать пальцем по циферблату дешевых часов, что до покрасневшей кожи впились ему в запястье.
А я, как загипнотизированная, не в силах отвести взгляда от ряда блестящих медных пуговиц на его униформе. Не удается вымолвить ни слова, словно я в одночастье лишилась дара речи. И все, что могу, – это открывать и закрывать рот, как умирающая, задыхающаяся на воздухе рыба.
В приемной, несмотря на то что лето в самом разгаре, страшно холодно, что кажется странным, ведь нигде нет и следа кондиционера, но при этом в то же время ужасно жарко. Поэтому меня одновременно бросает и в жар, и в холод – я разом покрываюсь и неприятной, липкой испариной, и гусиной кожей – все волоски болезненно стоят дыбом.
А еще в помещении почему-то до безумия душно – кислорода будто не хватает.
Воздух спертый, густой, застоялый, пахнет пылью, что пляшет крохотными сверкающими звездочками на границе света и тени.
Если бы хоть откуда-нибудь потянуло слабым сквозняком, то уже стало бы лучше – удалось бы разбить густое душное марево, опутывающее меня, удалось бы хоть немного охладить разгоряченное тело и привести в чувство разум.
Судорожно оттягиваю ворот простенького платья в красный горошек, ослабляя воротничок, но легче не становится, и я тяжело дышу, давлюсь окружающим воздухом, как ядом, безуспешно пытаюсь собраться с мыслями и цепляюсь взглядом за все подряд.
То об обшарпанную стену, покрытую грязно-зеленой краской.
То об маленькое квадратное окно под самым потолком, почти наглухо законопаченное сеткой, и чрез которое проникают косые, радостные лучи летнего солнца.
То о ряд темно-коричневых покосившихся стульев, что надгробиями застыли возле стены.
То об окрашенную белым металлическую решетку с открывающимся окошечком, которая тянется от пола до потолка и разделяет помещение приемной на две неравные части.
За этим неприступным ограждением, на большей половине, как раз и расселся на не шибко впечатляющем рабочем месте недовольный, похожий на моржа мужик с газетой в руках. Он вальяжно развалился на своем стуле и, скучая, бесконечно решает кроссворды.
И явно уже устал ждать, когда я смогу выдавить из себя хотя бы слово, и недовольно скривившись, тянется нажать тревожную кнопку, видимо, чтобы исполнить угрозу и вызвать охрану, а я, отчаянно вцепившись в холодную решетку оконца, все же выпаливаю скороговоркой:
— Я принесла передачу. Передачу… Вот! — я судорожно встряхиваю сетчатую авоську, через которую виднеются только яблоки и апельсины и ничего больше.
Как мне сказали по большому секрету, если приду с продуктами в пакетах или упаковках и, упаси боже, с бутылками – любыми, даже пластиковыми, то даже на порог не пустят и уж тем более слушать не станут.
— Номер, — с обреченным выдохом спрашивает мужчина, а я, сперва растерявшись, секунду смотрю непонимающе, а после, спохватившись, вытаскиваю из авоськи сложенную в четыре раза бумажку и, развернув трясущимися руками, начинаю диктовать срывающимся от волнения голосом:
— Дело номер пять-четыре-семь-шесть… - и так произношу около двадцати цифр. Я их уже выучила наизусть, но все равно не доверяю собственной памяти и читаю по бумажке.
Мужчина, вздыхая, долго листает что-то у себя в журнале. У него нет ни компьютера, ни какой-либо техники. Все по старинке – картотека и ручка.
Прочитав там что-то, он явно меняется в лице. Оно становится какое-то брюзгливое, презрительное и холодное.
— Нет, — кратко выдает свой вердикт без каких-либо комментариев, снова берет в руки газету и утыкается в нее.
— Что нет? Почему? — неверяще бормочу я.
Мужчина за окошком с силой перелистывает страницу газеты и сухо кидает:
— Нет, значит нет.
— Но… Но… У меня… У меня есть разрешение! — не сдаюсь я и вытаскиваю из той же бездонной авоськи другую, помятую, свернутую в рулончик, узкую бумажку.
Мужик недовольно морщится, когда я сую ему под нос потерявший всяческий божеский вид клочок бумаги, похожий на очень длинного белого червяка.
— Оно не действительно, — все также кратко выдает он, даже не глядя на меня.
— Но почему?! — в отчаянии повышаю голос я.
Дурное предчувствие поднимается ядовитой змеею, сводит внутренности, скручивает их в тугой узел – страх и ярость смешиваются в чудовищный коктейль и грозят выплеснуться наружу истерикой и агрессией.
— Не кричите, девушка, — с холодной вежливостью утихомиривает меня мужчина. Он явно желает избавиться поскорее от назойливой посетительницы.
Да вот только мне нет никакого дела до его желаний!
Я с ненавистью прожигаю взглядом надпись на нашивке, что криво нашлепнута на униформе с левой стороны груди, – сотрудник «РКВД РССР», что расшифровывается как Российский комиссариат внутренних дел Российского Союза Социалистических республик.
Ни имени, ни фамилии, ни отчества – это всего лишь жалкий охранник, сотрудник низкого статуса, что сидит на приемке обращений граждан.
А гонору-то, гонору!
Удержать чувства в себе больше не в силах. Я злобно ударяю решетку ладонями плашмя. Она трепещет, звенит, трясется, как припадочная. А ладони тут же начинают гудеть от удара, запоздало приходит и боль, но едва ее замечаю.
Надо бы притормозить, сдержаться, но эмоции захлестнули меня с головой. Даже себя не помню – только цель. Только она важна.
Я яростно хватаюсь за решетку, как утопающий за соломинку, и начинаю ее дергать, раскачивать туда-сюда, трясти изо всех сил, желая отворить и попасть туда, где за спиной недружелюбного сотрудника виднеется глухая мрачная дверь с ржавыми потеками, напоминающие почему-то даже не о крови, а о гнили и разложении.
Мне обязательно надо попасть за ту дверь! Пробраться туда во что бы то ни стало!
— Девушка, прекратите сейчас же и покиньте приемную, иначе я вызову охрану, и вас арестуют за неуважение сотрудников при исполнении! — раздражается мужчина.
Я тяжело дышу, как загнанный зверь и, немного успокоившись, все же беру себя в руки и снова допытываюсь, отпустив на мгновение дребезжащую решетку:
