– зато вполне способен отнять! Да, ты и впрямь влюблена в него – ах, мне ли не знать тебя, Ази?! Но ты любишь тело… Вообрази драгоценный реликварий, позолоченный, украшенный рубинами и сапфирами, внутри которого пусто – вот что такое Лео Вагнер! В нем нет главного – того, что дороже золота и украшений…
Евгения присела рядом, взяла ее руки в свои, погладила, словно старшая сестра была ребенком, которому требовалось втолковать сложную, но необходимую для жизни истину.
– Королева должна быть безупречна, Ази, ибо от нее зависит слишком многое. Это правило из тех, на которых держится наш мир!
Анастази слабо улыбнулась, мягким движением высвободила руки.
– Юха, ты права, но ты не понимаешь… Не знаешь, как легко его полюбить.
– Мы с тобой вошли в одну и ту же реку, возлюбленная сестра. Но меня спасли ваша с Торнхельмом любовь и сердечное участие. Он принял беглянку под свой кров как желанную гостью, а не как опозоренную и нищую приживалку. Ты – вызволила из отвратительной тевольтской темницы, решившись… – Евгения осеклась, приложила пальцы ко лбу. Щеки ее слегка порозовели, словно от стыда или гнева. – Сама знаешь, на что тебе пришлось пойти, и я до сих пор стыжусь, что стала, пусть невольно, не по умыслу, причиной этому. Но подумай, кто спасет тебя, моя королева?..
– О, не напоминай мне о той отвратительной ночи! – Анастази наморщила нос, брезгливо скривила губы, однако явно обрадовалась возможности сменить тему разговора.
– Я говорю это вовсе не для того, чтобы мучить тебя воспоминаниями. Но будет скверно, если об этом не к месту вспомнит кто-нибудь другой, кто не так любит тебя, как я, и не дорожит твоей честью, – герцогиня заглянула сестре в лицо. – Дорогая Ази, пожалуйста, будь осторожна… Он лжив и опасен, и любой женщине следует избегать его. Я не желаю ни оскорбить, ни запугать тебя. Но подумай сама, если Торнхельм узнает то…
– Позор и изгнание – самое меньшее, что ждет сладострастницу, – произнесла Анастази, взглянула на сестру, но тут же отвела глаза. По спине пробежал озноб, и королева невольно поежилась, обхватила руками плечи. – И не следует обольщаться легкостью этого наказания – она обманчива. На деле все зависит лишь от воли короля…
Никакого нет секрета у любви и у весны…
Неутомимо, зная свое время, пробиваются к свету первые цветы, вновь торопится река мимо замкового холма, весело поют птицы. Женщина становится нежной и податливой как воск, стоит ей – пусть даже случайно, мимолетно – встретить возлюбленного в галерее или в закрытом от всего мира замковом саду, у колодца.
Что случается теплой весенней ночью, того не позабыть и не отменить. И уже нельзя сказать, что не понимаешь себя; как можно не понимать эту пылкую, неловкую нежность, желание, постоянное ожидание слова, случайного, быстрого взгляда?
…Все это называлось радостью любви и воспевалось во многих песнях, но при любом непрошеном воспоминании Анастази охватывал стыд, и она со злостью откладывала рукоделие, отодвигала от себя книгу. Вальденбургской королеве все чаще приходила в голову мысль, что если так пойдет дальше, то она и вовсе перестанет выезжать на прогулки или принимать участие в общих забавах, и действительно окажется пленницей в собственном королевстве. Иной раз она искренне желала, чтобы Лео оказался далеко отсюда – на дороге, ведущей в Тевольт.
Вместе с тем его отсутствие сделалось бы невыносимой, мучительной пыткой, которую она боялась даже представить, и всякий раз с трепетом ждала гонца от короля Вольфа – не везет ли он королевскому менестрелю указание возвращаться назад?
Ее мольбы как будто были услышаны, и вскоре Лео и вправду покинул замок – но лишь затем, чтобы вернуться через седмицу, в многочисленной свите короля Вольфа.
Вереница всадников под тевольтскими знаменами появилась на длинном мосту, едва солнце зацепило краем вершины деревьев – в этот час в капелле едва отзвучала вечерняя месса. Вальденбург встречал гостей пением рогов и приветливым сиянием огней. Внутренний двор освещало множество факелов, несмотря на то, что было еще довольно светло – весна уже полностью вступила в свои права, и день заметно удлинился. Король, как и полагалось, выехал навстречу гостю во главе большой свиты. Государи обменялись приветствиями, одновременно чуть склонили головы. Торнхельм что-то произнес, Вольф в ответ улыбнулся, пожал плечами. Лео Вагнер, пользуясь промедлением, бросил быстрый взгляд на окна верхних этажей.
Анастази наблюдала за происходящим, пока Альма заплетала ее волосы, а Элке подшивала подол платья.
Множество золотых колец, и обязательно то самое, подаренное на рождение первенца. Длинный пояс с золотыми узорчатыми пластинами вокруг бедер, как затаившаяся змея. Разноцветные ленты – стянуть рукава. В завершение – полупрозрачное покрывало, краями ниспадающее на грудь, тонкий золотой обруч, украшенный изумрудами и шпинелью.
– Побыстрее, побыстрее! – королева торопила служанок, хотя те и так все делали споро. – Разве можно заниматься такими простыми вещами так долго?
Ее супруг и гости тем временем проехали под аркой ворот, миновали капеллу и дом Швертегейсс – самое старое строение в замке; скрылись за одним из бастионов внутренней стены.
Спускаясь по широкой лестнице в зал, тот самый, где зимой они коротали время за рукоделием, Анастази оживленно переговаривалась с сестрой, словно торопясь заранее вознаградить себя за несколько часов тщательного и нудного соблюдения этикета. Фрейлины и служанки следовали в отдалении – шлейф выбранного королевой платья на этот раз держал госпожу Фем, госпожу Экеспарре и прочих на расстоянии, что очень нравилось Анастази.
– Появление Вольфа здесь – сюрприз довольно неприятный, – уже перед самыми дверями проговорила Евгения. – Что говорит об этом твой супруг? Почему такая спешность?
Анастази раздраженно дернула плечом.
– Я знаю не больше твоего, сестрица. Торнхельм может сколь угодно доказывать мне свою любовь, причем самыми разными способами… Но в делах такого рода мое мнение – и даже мое неудовольствие! – его мало интересует.
Она нахмурилась, вспоминая, как накануне вечером, когда муж вошел в спальню и сообщил ей, что в Вальденбурге ждут гостей, высказала ему все, что об этом думает. Король же лишь отшучивался – дескать, мне известно, ты не слишком дружна с его величеством королем Тевольтским и Ихальдебургским, хоть причина этой неприязни и непонятна. Разве что его благорасположение к тебе тому виной, моя прелестная женушка?..
Анастази не желала отвечать.
– Я согласен – нынешний Вольф совсем не похож на того чистого помыслами юношу, с которым я когда-то заключил мирный договор, – наконец уже более серьезным тоном сказал Торнхельм. – Он скоро покинет Вальденбург, и, обещаю, никогда больше не появится здесь без предупреждения. Хорошо, Ази? Договорились?
– Пусть будет так.
Едва выслушав супруга, она быстро задула свечу и свернулась калачиком. В спальне было тепло, но королева все равно поплотнее закуталась в одеяло, и предпочла не отвечать на намек, когда Торнхельм обнял за плечи, придвигаясь ближе.
…Евгении нынешний вечер принес радость: из Ферна возвратился герцог Лините. И, хотя она еще не успела повидаться с ним и расспросить о новостях, на щеках ее появился легкий румянец, глаза блестели, с губ не сходила улыбка. Червлено-розовое платье, золотые нити в темно-русых волосах, распущенных под тонкой, почти невесомой накидкой – герцогиня была что цветок водосбора, готовый раскрыться навстречу ласковой и любящей руке.
Ее старшая сестра – как всегда, в алом, зеленом и золотом, – обладала совсем другой прелестью, заманчиво-обворожительной, способной совлечь с пути и погубить. Расцветающие золотые ветви, плоды граната и винограда на ее одеждах полыхали рыжим огнем – тем, что, должно быть, всегда горел в ее сердце, приманивая воздыхателей, точно мотыльков.
Справа от королевы неспешно шел кот, бесшумно ступал широкими лапами, равнодушно поглядывая по сторонам. Анастази удерживала его на тонкой золотой цепочке, прикрепленной к алому кожаному ошейнику – скорее красивый пустяк, чем необходимость, ибо лесной зверь давно привык жить рядом с людьми и уделял большинству из них ровно столько внимания, сколько обласканный судьбой восточный владыка – своим самым ничтожным рабам.
Королева и герцогиня появились в Большом зале почти одновременно с гостями. Удо, ожидавший у самых дверей, склонился перед дамами в низком, почтительно-восхищенном поклоне. Королева отдала пажу золотой поводок, но коту не понравилась эта перемена, а может, показалась оскорбительной необходимость подчиняться кому-то, кроме госпожи. Склонив голову, он уперся широкими лапами в пол, выпустил когти, не давая себя увести, и Удо вынужденно последовал за королевой, не желая длить эту заминку.
Евгения, увидев среди окруживших короля Торнхельма придворных герцога Лините, едва заметно кивнула ему, улыбнулась – одними глазами, чуть опустив ресницы, – в ответ на столь же незаметное для других, нежное приветствие.
Вольфу предоставили почетное место – ближе к камину, у круглого стола, прямо напротив короля Торнхельма. Долговязый Куно Реттингайль, паж тевольтского короля, застыл позади кресла, держа на руке отделанный беличьим мехом плащ, который Вольф, едва войдя в зал, небрежно сбросил с плеч, словно прекрасная вещь не имела для него никакой ценности. По правую руку от короля усадили Гетца фон Рееля, его распорядителя – грузного, внушительного вида мужчину; по левую расположился Лео Вагнер. Ближайшие сподвижники Вольфа сидели молча, не глядя друг на друга, не поддерживая беседы.
Подчеркнутая сдержанность обращения между ними была вполне объяснима: в Королевском совете голос графа фон Рееля, хозяина больших виноградников на юге и густонаселенных земель на правом берегу Рейна, был голосом родовитых дворян, вернейших вассалов короля. Большинство из них на дух не переносили Лео Вагнера, однако король явно жаловал безродного выскочку, и двору приходилось до поры до времени с этим мириться.
– Не могу не восхищаться твоей прекрасной супругой, дорогой брат! – с этими словами Вольф поднялся со своего места, сделал несколько шагов навстречу королеве, что, по тевольтскому обычаю, было проявлением высшего расположения; поцеловал королеве руку. – Но восхищение мое омрачает досада, ибо всякий раз, глядя на нее… Я понимаю, какой непростительной оплошностью с моей стороны было позволить баронессе покинуть наше королевство!
Произнося это, он с улыбкой взглянул на короля Торнхельма, словно желая добавить – лишь из уважения к вам я позволил состояться этому союзу, дорогой брат!
– Почему же ты прибыл к нам в одиночестве, Вольф? Мы надеялись, что твоя королева прибудет вместе с тобой, и огни в этом скромном зале засияют еще ярче, так же как и радость в наших душах, – Торнхельм с вежливой улыбкой вернул Вольфу его двусмысленный комплимент. Анастази взяла мужа под руку.
– Наш брат любит и бережет свою прелестную супругу, как величайшую драгоценность – и это справедливо, ведь она-то действительно первая красавица королевства!
Она не лукавила, воздавая должное королеве Маргарите – та отличалась изяществом и милой нежностью манер; а кроткий взгляд, соразмерная хрупкость телосложения, прекрасные золотистые волосы – что может быть благородней, вдохновенней для художника или певца?..
Лео Вагнеру стоило бы воспевать ее, а не радости тайной любви, ибо Маргарита, немногословная, скромная, воплощала собой образ настоящей королевы, благочестивой жены и матери, и, говоря о ней, Анастази почувствовала укор совести. Следовало бы вести себя так же, а не танцевать до упаду, заливаться смехом, поглядывать на менестреля...
– Моя возлюбленная супруга сейчас в замке на взморье. Дорога в ваши края длинна, а природа здесь слишком сурова – и я решил, что королеве совершенно необязательно испытывать тяготы дальнего пути наравне с мужчинами. На переправе через Ильвин нас застигла непогода – не представляю, сколько усилий понадобилось Лео, чтобы добраться до той деревеньки, где мы остановились.
– Прошу тебя не думать, дорогой брат, что это было умыслом с нашей стороны! – Торнхельм приложил правую руку к груди, словно и вправду приносил извинения.
– О, вряд ли это подвластно кому-либо из земных владык, – непринужденно откликнулся Вольф. – Хотя, насколько я могу судить, ладить с природой в Вальденбурге умеют. Как вам удалось сделать смирным такого хищного зверя? Право, он ягненок…
Он склонился, желая погладить кота, но тот недоверчиво ощерился на незнакомую руку, шарахнулся в сторону. Удо сдержал его, молча склонился – согнулся почти пополам, не имея другой возможности извиниться за поведение неразумного существа.
– Пусть мальчишка не тревожится, – сказал Вольф, обращаясь к Анастази. – Он не может отвечать за зверя, который, похоже, покорен лишь тебе, королева – что для меня вовсе не удивительно… Вижу, ваше семейство процветает – но радует ли тебя успехами твой старший сын и мой вассал? Когда я смогу увидеть его господином и хозяином над принадлежащими его роду землями?
– Он пока слишком юн для этого, дорогой Вольф, – Анастази отвечала подчеркнуто свободно, ибо речь шла о личных делах; Торнхельм же молчал, то ли будучи недовольным, то ли скрывая усмешку. – Возможно, через несколько лет, когда возраст позволит ему…
– Что ж, я всегда рад видеть его в Тевольте, – Вольф склонил голову, давая понять, что предписанная правилами вежливости беседа завершена. – Дорогой брат, позволь поблагодарить тебя за все, что ты сделал для этой женщины и всего рода фон Зюдов-Кленце. Большая удача, что юный Эрих воспитывается при твоем дворе.
Король, а затем королева ответно поблагодарили своего гостя за добрые слова, и Анастази поспешила переменить тему, обратившись к менестрелю.
– А что же ты, Лео? Разве не будешь нам сегодня играть?
– Мое место сегодня рядом с моим господином, прекрасная королева. Но я взял на себя смелость позвать тех же музыкантов, чье искусство, надеюсь, не разочаровало тебя на недавнем празднике.
– Они превосходны, – ответила королева, и в ее вежливых словах Лео услышал такую искреннюю похвалу, что не мог не улыбнуться.
– Ну так что же они медлят? – Торнхельм подал руку Анастази. – Нам предстоит долгая беседа, и, прежде чем начинать, я предпочел бы порадовать наших дам.
…Евгении выпало начинать танец в паре с Вольфом, и, пока они медленно шли вслед за Торнхельмом и Анастази по широкому кругу под звуки алеманды, то и дело поворачиваясь друг к другу, улыбаясь, кланяясь – в каждом взгляде, каждом жесте своего деверя герцогиня чувствовала самоуверенность человека, чересчур искушенного в наслаждениях. Его зеленые глаза всегда как-то странно блестели, будто он был опьянен крепким, тягучим рейнским – или сладострастием.
Он и в самом деле познал многих женщин и превосходно разбирался в винах; но больше, чем женщин и вино, любил охоту – яростную, пахнущую свежей кровью, неистовую погоню. Блестящие меха и вышивки золотом по тяжелой парче нарядов были другой его слабостью – впрочем, мало кто имел возможность носить столь роскошные одежды, как король Вольф, да еще и с такой величавостью; в этом ему поистине не было равных.
Природа наделила его ростом и статью, умом и упрямством.
Евгения присела рядом, взяла ее руки в свои, погладила, словно старшая сестра была ребенком, которому требовалось втолковать сложную, но необходимую для жизни истину.
– Королева должна быть безупречна, Ази, ибо от нее зависит слишком многое. Это правило из тех, на которых держится наш мир!
Анастази слабо улыбнулась, мягким движением высвободила руки.
– Юха, ты права, но ты не понимаешь… Не знаешь, как легко его полюбить.
– Мы с тобой вошли в одну и ту же реку, возлюбленная сестра. Но меня спасли ваша с Торнхельмом любовь и сердечное участие. Он принял беглянку под свой кров как желанную гостью, а не как опозоренную и нищую приживалку. Ты – вызволила из отвратительной тевольтской темницы, решившись… – Евгения осеклась, приложила пальцы ко лбу. Щеки ее слегка порозовели, словно от стыда или гнева. – Сама знаешь, на что тебе пришлось пойти, и я до сих пор стыжусь, что стала, пусть невольно, не по умыслу, причиной этому. Но подумай, кто спасет тебя, моя королева?..
– О, не напоминай мне о той отвратительной ночи! – Анастази наморщила нос, брезгливо скривила губы, однако явно обрадовалась возможности сменить тему разговора.
– Я говорю это вовсе не для того, чтобы мучить тебя воспоминаниями. Но будет скверно, если об этом не к месту вспомнит кто-нибудь другой, кто не так любит тебя, как я, и не дорожит твоей честью, – герцогиня заглянула сестре в лицо. – Дорогая Ази, пожалуйста, будь осторожна… Он лжив и опасен, и любой женщине следует избегать его. Я не желаю ни оскорбить, ни запугать тебя. Но подумай сама, если Торнхельм узнает то…
– Позор и изгнание – самое меньшее, что ждет сладострастницу, – произнесла Анастази, взглянула на сестру, но тут же отвела глаза. По спине пробежал озноб, и королева невольно поежилась, обхватила руками плечи. – И не следует обольщаться легкостью этого наказания – она обманчива. На деле все зависит лишь от воли короля…
ГЛАВА 7
Никакого нет секрета у любви и у весны…
Неутомимо, зная свое время, пробиваются к свету первые цветы, вновь торопится река мимо замкового холма, весело поют птицы. Женщина становится нежной и податливой как воск, стоит ей – пусть даже случайно, мимолетно – встретить возлюбленного в галерее или в закрытом от всего мира замковом саду, у колодца.
Что случается теплой весенней ночью, того не позабыть и не отменить. И уже нельзя сказать, что не понимаешь себя; как можно не понимать эту пылкую, неловкую нежность, желание, постоянное ожидание слова, случайного, быстрого взгляда?
…Все это называлось радостью любви и воспевалось во многих песнях, но при любом непрошеном воспоминании Анастази охватывал стыд, и она со злостью откладывала рукоделие, отодвигала от себя книгу. Вальденбургской королеве все чаще приходила в голову мысль, что если так пойдет дальше, то она и вовсе перестанет выезжать на прогулки или принимать участие в общих забавах, и действительно окажется пленницей в собственном королевстве. Иной раз она искренне желала, чтобы Лео оказался далеко отсюда – на дороге, ведущей в Тевольт.
Вместе с тем его отсутствие сделалось бы невыносимой, мучительной пыткой, которую она боялась даже представить, и всякий раз с трепетом ждала гонца от короля Вольфа – не везет ли он королевскому менестрелю указание возвращаться назад?
Ее мольбы как будто были услышаны, и вскоре Лео и вправду покинул замок – но лишь затем, чтобы вернуться через седмицу, в многочисленной свите короля Вольфа.
Вереница всадников под тевольтскими знаменами появилась на длинном мосту, едва солнце зацепило краем вершины деревьев – в этот час в капелле едва отзвучала вечерняя месса. Вальденбург встречал гостей пением рогов и приветливым сиянием огней. Внутренний двор освещало множество факелов, несмотря на то, что было еще довольно светло – весна уже полностью вступила в свои права, и день заметно удлинился. Король, как и полагалось, выехал навстречу гостю во главе большой свиты. Государи обменялись приветствиями, одновременно чуть склонили головы. Торнхельм что-то произнес, Вольф в ответ улыбнулся, пожал плечами. Лео Вагнер, пользуясь промедлением, бросил быстрый взгляд на окна верхних этажей.
Анастази наблюдала за происходящим, пока Альма заплетала ее волосы, а Элке подшивала подол платья.
Множество золотых колец, и обязательно то самое, подаренное на рождение первенца. Длинный пояс с золотыми узорчатыми пластинами вокруг бедер, как затаившаяся змея. Разноцветные ленты – стянуть рукава. В завершение – полупрозрачное покрывало, краями ниспадающее на грудь, тонкий золотой обруч, украшенный изумрудами и шпинелью.
– Побыстрее, побыстрее! – королева торопила служанок, хотя те и так все делали споро. – Разве можно заниматься такими простыми вещами так долго?
Ее супруг и гости тем временем проехали под аркой ворот, миновали капеллу и дом Швертегейсс – самое старое строение в замке; скрылись за одним из бастионов внутренней стены.
Спускаясь по широкой лестнице в зал, тот самый, где зимой они коротали время за рукоделием, Анастази оживленно переговаривалась с сестрой, словно торопясь заранее вознаградить себя за несколько часов тщательного и нудного соблюдения этикета. Фрейлины и служанки следовали в отдалении – шлейф выбранного королевой платья на этот раз держал госпожу Фем, госпожу Экеспарре и прочих на расстоянии, что очень нравилось Анастази.
– Появление Вольфа здесь – сюрприз довольно неприятный, – уже перед самыми дверями проговорила Евгения. – Что говорит об этом твой супруг? Почему такая спешность?
Анастази раздраженно дернула плечом.
– Я знаю не больше твоего, сестрица. Торнхельм может сколь угодно доказывать мне свою любовь, причем самыми разными способами… Но в делах такого рода мое мнение – и даже мое неудовольствие! – его мало интересует.
Она нахмурилась, вспоминая, как накануне вечером, когда муж вошел в спальню и сообщил ей, что в Вальденбурге ждут гостей, высказала ему все, что об этом думает. Король же лишь отшучивался – дескать, мне известно, ты не слишком дружна с его величеством королем Тевольтским и Ихальдебургским, хоть причина этой неприязни и непонятна. Разве что его благорасположение к тебе тому виной, моя прелестная женушка?..
Анастази не желала отвечать.
– Я согласен – нынешний Вольф совсем не похож на того чистого помыслами юношу, с которым я когда-то заключил мирный договор, – наконец уже более серьезным тоном сказал Торнхельм. – Он скоро покинет Вальденбург, и, обещаю, никогда больше не появится здесь без предупреждения. Хорошо, Ази? Договорились?
– Пусть будет так.
Едва выслушав супруга, она быстро задула свечу и свернулась калачиком. В спальне было тепло, но королева все равно поплотнее закуталась в одеяло, и предпочла не отвечать на намек, когда Торнхельм обнял за плечи, придвигаясь ближе.
…Евгении нынешний вечер принес радость: из Ферна возвратился герцог Лините. И, хотя она еще не успела повидаться с ним и расспросить о новостях, на щеках ее появился легкий румянец, глаза блестели, с губ не сходила улыбка. Червлено-розовое платье, золотые нити в темно-русых волосах, распущенных под тонкой, почти невесомой накидкой – герцогиня была что цветок водосбора, готовый раскрыться навстречу ласковой и любящей руке.
Ее старшая сестра – как всегда, в алом, зеленом и золотом, – обладала совсем другой прелестью, заманчиво-обворожительной, способной совлечь с пути и погубить. Расцветающие золотые ветви, плоды граната и винограда на ее одеждах полыхали рыжим огнем – тем, что, должно быть, всегда горел в ее сердце, приманивая воздыхателей, точно мотыльков.
Справа от королевы неспешно шел кот, бесшумно ступал широкими лапами, равнодушно поглядывая по сторонам. Анастази удерживала его на тонкой золотой цепочке, прикрепленной к алому кожаному ошейнику – скорее красивый пустяк, чем необходимость, ибо лесной зверь давно привык жить рядом с людьми и уделял большинству из них ровно столько внимания, сколько обласканный судьбой восточный владыка – своим самым ничтожным рабам.
Королева и герцогиня появились в Большом зале почти одновременно с гостями. Удо, ожидавший у самых дверей, склонился перед дамами в низком, почтительно-восхищенном поклоне. Королева отдала пажу золотой поводок, но коту не понравилась эта перемена, а может, показалась оскорбительной необходимость подчиняться кому-то, кроме госпожи. Склонив голову, он уперся широкими лапами в пол, выпустил когти, не давая себя увести, и Удо вынужденно последовал за королевой, не желая длить эту заминку.
Евгения, увидев среди окруживших короля Торнхельма придворных герцога Лините, едва заметно кивнула ему, улыбнулась – одними глазами, чуть опустив ресницы, – в ответ на столь же незаметное для других, нежное приветствие.
Вольфу предоставили почетное место – ближе к камину, у круглого стола, прямо напротив короля Торнхельма. Долговязый Куно Реттингайль, паж тевольтского короля, застыл позади кресла, держа на руке отделанный беличьим мехом плащ, который Вольф, едва войдя в зал, небрежно сбросил с плеч, словно прекрасная вещь не имела для него никакой ценности. По правую руку от короля усадили Гетца фон Рееля, его распорядителя – грузного, внушительного вида мужчину; по левую расположился Лео Вагнер. Ближайшие сподвижники Вольфа сидели молча, не глядя друг на друга, не поддерживая беседы.
Подчеркнутая сдержанность обращения между ними была вполне объяснима: в Королевском совете голос графа фон Рееля, хозяина больших виноградников на юге и густонаселенных земель на правом берегу Рейна, был голосом родовитых дворян, вернейших вассалов короля. Большинство из них на дух не переносили Лео Вагнера, однако король явно жаловал безродного выскочку, и двору приходилось до поры до времени с этим мириться.
– Не могу не восхищаться твоей прекрасной супругой, дорогой брат! – с этими словами Вольф поднялся со своего места, сделал несколько шагов навстречу королеве, что, по тевольтскому обычаю, было проявлением высшего расположения; поцеловал королеве руку. – Но восхищение мое омрачает досада, ибо всякий раз, глядя на нее… Я понимаю, какой непростительной оплошностью с моей стороны было позволить баронессе покинуть наше королевство!
Произнося это, он с улыбкой взглянул на короля Торнхельма, словно желая добавить – лишь из уважения к вам я позволил состояться этому союзу, дорогой брат!
– Почему же ты прибыл к нам в одиночестве, Вольф? Мы надеялись, что твоя королева прибудет вместе с тобой, и огни в этом скромном зале засияют еще ярче, так же как и радость в наших душах, – Торнхельм с вежливой улыбкой вернул Вольфу его двусмысленный комплимент. Анастази взяла мужа под руку.
– Наш брат любит и бережет свою прелестную супругу, как величайшую драгоценность – и это справедливо, ведь она-то действительно первая красавица королевства!
Она не лукавила, воздавая должное королеве Маргарите – та отличалась изяществом и милой нежностью манер; а кроткий взгляд, соразмерная хрупкость телосложения, прекрасные золотистые волосы – что может быть благородней, вдохновенней для художника или певца?..
Лео Вагнеру стоило бы воспевать ее, а не радости тайной любви, ибо Маргарита, немногословная, скромная, воплощала собой образ настоящей королевы, благочестивой жены и матери, и, говоря о ней, Анастази почувствовала укор совести. Следовало бы вести себя так же, а не танцевать до упаду, заливаться смехом, поглядывать на менестреля...
– Моя возлюбленная супруга сейчас в замке на взморье. Дорога в ваши края длинна, а природа здесь слишком сурова – и я решил, что королеве совершенно необязательно испытывать тяготы дальнего пути наравне с мужчинами. На переправе через Ильвин нас застигла непогода – не представляю, сколько усилий понадобилось Лео, чтобы добраться до той деревеньки, где мы остановились.
– Прошу тебя не думать, дорогой брат, что это было умыслом с нашей стороны! – Торнхельм приложил правую руку к груди, словно и вправду приносил извинения.
– О, вряд ли это подвластно кому-либо из земных владык, – непринужденно откликнулся Вольф. – Хотя, насколько я могу судить, ладить с природой в Вальденбурге умеют. Как вам удалось сделать смирным такого хищного зверя? Право, он ягненок…
Он склонился, желая погладить кота, но тот недоверчиво ощерился на незнакомую руку, шарахнулся в сторону. Удо сдержал его, молча склонился – согнулся почти пополам, не имея другой возможности извиниться за поведение неразумного существа.
– Пусть мальчишка не тревожится, – сказал Вольф, обращаясь к Анастази. – Он не может отвечать за зверя, который, похоже, покорен лишь тебе, королева – что для меня вовсе не удивительно… Вижу, ваше семейство процветает – но радует ли тебя успехами твой старший сын и мой вассал? Когда я смогу увидеть его господином и хозяином над принадлежащими его роду землями?
– Он пока слишком юн для этого, дорогой Вольф, – Анастази отвечала подчеркнуто свободно, ибо речь шла о личных делах; Торнхельм же молчал, то ли будучи недовольным, то ли скрывая усмешку. – Возможно, через несколько лет, когда возраст позволит ему…
– Что ж, я всегда рад видеть его в Тевольте, – Вольф склонил голову, давая понять, что предписанная правилами вежливости беседа завершена. – Дорогой брат, позволь поблагодарить тебя за все, что ты сделал для этой женщины и всего рода фон Зюдов-Кленце. Большая удача, что юный Эрих воспитывается при твоем дворе.
Король, а затем королева ответно поблагодарили своего гостя за добрые слова, и Анастази поспешила переменить тему, обратившись к менестрелю.
– А что же ты, Лео? Разве не будешь нам сегодня играть?
– Мое место сегодня рядом с моим господином, прекрасная королева. Но я взял на себя смелость позвать тех же музыкантов, чье искусство, надеюсь, не разочаровало тебя на недавнем празднике.
– Они превосходны, – ответила королева, и в ее вежливых словах Лео услышал такую искреннюю похвалу, что не мог не улыбнуться.
– Ну так что же они медлят? – Торнхельм подал руку Анастази. – Нам предстоит долгая беседа, и, прежде чем начинать, я предпочел бы порадовать наших дам.
…Евгении выпало начинать танец в паре с Вольфом, и, пока они медленно шли вслед за Торнхельмом и Анастази по широкому кругу под звуки алеманды, то и дело поворачиваясь друг к другу, улыбаясь, кланяясь – в каждом взгляде, каждом жесте своего деверя герцогиня чувствовала самоуверенность человека, чересчур искушенного в наслаждениях. Его зеленые глаза всегда как-то странно блестели, будто он был опьянен крепким, тягучим рейнским – или сладострастием.
Он и в самом деле познал многих женщин и превосходно разбирался в винах; но больше, чем женщин и вино, любил охоту – яростную, пахнущую свежей кровью, неистовую погоню. Блестящие меха и вышивки золотом по тяжелой парче нарядов были другой его слабостью – впрочем, мало кто имел возможность носить столь роскошные одежды, как король Вольф, да еще и с такой величавостью; в этом ему поистине не было равных.
Природа наделила его ростом и статью, умом и упрямством.
