Дамы восхищались его красотой, вассалы ценили воинскую доблесть и благородную верность слову. Молодого принца, разумного в суждениях и смелого на поле брани, подданные всегда любили больше, чем его старшего брата Густава. Став королем, Вольф сумел пока не растерять этой, выданной ему словно в рост, любви.
Большинство непристойных сплетен о нем, в изобилии пересказываемых даже здесь, в весьма отдаленном от Тевольта Вальденбурге, также были недалеки от истины – как и то, что, несмотря на всю любвеобильность короля, ни одна женщина не может похвалиться тем, что держит в руках его сердце.
– Вижу, герцогиня, твоя жизнь в Вальденбурге весьма привольна. Ты счастлива быть здесь, находиться рядом с сестрой, которую мой брат, король Торнхельм вознес столь высоко?
– Вальденбург чрезвычайно гостеприимен, и вы еще не раз в этом убедитесь, ваше величество. И это во многом заслуга моей сестры – так что вальденбургский король не прогадал, взяв ее в жены. Осмелюсь заметить, что ваше присутствие здесь также является косвенным тому подтверждением – иначе разве вздумалось бы вам посещать нас столь часто, невзирая на расстояние и непогоду?
– Присутствие твоей сестры, герцогиня, превратило бы в сверкающий дворец и хижину угольщика! И конечно, в сравнении с Вальденбургом мой замок весьма скромен. Мое сердце по-прежнему наполнено горечью оттого, что пребывание в Тевольте понравилось и тебе, и королеве Анастази куда меньше, чем могло бы, случись оно при других обстоятельствах…
Эти обстоятельства не открылись бы, не приложи вы к этому свою царственную волю, мой король, хотелось сказать Евгении, но она сдержалась и лишь улыбнулась ему:
– Если уж говорить об этом теперь, мой повелитель, то мне остается вас только поблагодарить – я полюбила Вальденбург, и мне здесь хорошо.
– Думаю, твой счастливый возлюбленный высказался бы об этом еще более определенно… Чем дольше созерцаешь ту, что любишь, тем жарче пламя сердце зажигает, верно, герцогиня?.. – Вольф отвлекся, провожая взглядом юную, как сама весна, супругу молодого барона Хедеркасса, одного из вальденбургских конюших. Та отвечала полупоклоном и прелестной улыбкой, какой одаривала всех своих поклонников.
Он казался очаровательным, им можно было даже увлечься; но герцогиня слишком хорошо помнила время, которое провела взаперти в замке Тевольт, и то, каким способом ее сестра добилась для нее всего лишь изгнания, а не позорного осуждения. Она не сомневалась, что и Вольф помнит об этом, и его нынешняя обходительность была ей тягостна; но отвечала вежливо и немного шутливо.
– Об этом следует спросить самого герцога Лините, ваше величество. Нескромно и неприлично мне брать на себя смелость говорить вместо него…
– Меня всегда восхищала тонкость твоих суждений, герцогиня! – король рассмеялся. – И потом, любовь лишь тогда хороша, когда скрыта от лишних глаз.
Вообще-то Свен Лините желал как раз противоположного – открытости их союза, венчания, веселого свадебного пира в главном зале Алтегарта, возможности жить, ни от кого не пряча глаз, – но Евгения чувствовала, что не в состоянии сейчас говорить об этом. Благоразумнее вообще промолчать, ибо каждое ее слово может быть истолковано совсем не так, как она желает.
Алеманду сменил рондо, в котором Вольф, по примеру Торнхельма, принимать участия не пожелал. Герцогиня, избавленная от невыносимого для нее общества, с удовольствием пела вместе со всеми плавную, тягучую балладу, взмахивая разноцветными лентами, вышагивая в такт музыке. Анастази не любила петь, но Лео Вагнер, видимо, был готов исполнять все куплеты и за нее, и за себя – лишь бы она улыбалась, пусть и безразлично-вежливой, единственно приличной королеве по отношению к менестрелю улыбкой.
Потом музыканты заиграли тише, и по первым же звукам герцогиня узнала жесту о Варнфриде Золотом Шлеме – неспешный, длинный распев о подвигах славного властителя, далекого предка нынешнего вальденбургского короля.
Сестры выбрали для отдыха широкую скамью у длинной стены зала, напротив камина. Слуги принесли мягких подушек, Альма подала вино. Удо стал слева от королевы, пока никто не видит, прислонился спиной к стене. Фрейлины, госпожа Фем и госпожа Экеспарре, остались при королеве, но на достаточном расстоянии от нее и герцогини, так что никоим образом им не мешали.
И шут вертелся здесь же, цеплялся к коту, устроившемуся у ног хозяйки. Тот благодушествовал, отмахивался широкой лапой лениво, скорее по обязанности, чем от злости. Королева, наблюдая за ними, то и дело поддевала мыском башмачка край каменной плиты на полу.
– Пауль, не зли его, а то будет как в прошлый раз…
– О, это свирепое чудовище тогда чуть не убило меня, моя королева, – пожаловался Пауль, потянулся к нему. Кот вдруг заворчал – пока тихо, но угрожающе, и шут поспешно отдернул руку. – Вот, послушай сама! Ты словно назло старому Паулю привечаешь этаких диких тварей… Тебе совсем не будет жаль, если меня на части разорвут…
Наконец кот, раздраженный приставаниями, поднялся, намереваясь направиться в угол зала – туда, где под присмотром нескольких нянек и старого Виллиберта играли дети, и где можно было разлечься у самой стены, в прохладе и полумраке.
– Удо, оставь его! Пусть идет, куда вздумается. Скажи Виллиберту, что я велела приглядеть за ним, и возвращайся сюда.
Юноша, даже не пытаясь скрыть облегчение, поклонился королеве и бросился исполнять приказание. Анастази велела шуту следовать за пажом.
– Ступай, поиграй с детьми. Они будут тебе рады, ибо ты говоришь с ними на одном языке, и так же бессовестно, как и они, проказничаешь.
– В чем же дело? Ты сердишься, словно мы оказались на скучном деревенском празднике, – шутливо сказала Евгения. – Или прекрасный менестрель недостаточно усердно развлекает тебя, моя королева? Вели его наказать – уверена, Вольф с удовольствием сделает это ради одного из твоих несравненных лукавых взглядов.
– Не знаю, довольна ли я, – словно в рассеянности, Анастази потянула с пальца золотое кольцо, потом поспешно вернула обратно. – В любом случае это невозможно, Юха! Невозможно!..
Королева быстро взглянула в сторону стола. Говорил Торнхельм. Лео Вагнер слушал со спокойным равнодушием человека, привыкшего к манере вальденбургского короля вести беседу. Гетц фон Реель, наоборот, побагровел, засопел, заколыхался тучным телом – гневлив, желчен, и не умеет того скрывать.
Вольф же улыбался – располагающе, открыто. И отвечал, едва Торнхельм умолк, сделав приглашающий жест рукой. Анастази различила – почти прочитала по губам, – знакомое «брат мой», и, затем, настораживающее – «плохим государем я был бы, если…».
Окончания фразы Анастази не расслышала из-за музыки, вновь зазвучавшей громче. Повернулась к сестре.
– Мудрость моего супруга и умение предвидеть последствия своих решений, надеюсь, не позволят ему увлечься каким-нибудь сомнительным начинанием. И все же я опасаюсь этого…
– И оттого так ломаешь пальцы, Ази? Позволь не поверить тебе.
Анастази молчала, потом, несколько помедлив, склонилась к самому уху сестры:
– Если ты помнишь себя и Свена много лет назад, сестра, то я могу тебе более ничего не объяснять. Все, что сейчас происходит со мной – мучение, медленная пытка. К тому же я и вправду не очень хорошо себя чувствую. Думаю, будет лучше, если я поднимусь наверх. Пришли ко мне Альму… Только так, чтобы не поднимать особого шума.
– Хорошо, – помедлив, сказала Евгения. Ей не нравилось, что сестра таким образом втягивает ее в свои тайные дела. – Наверное, тебе и вправду нужно отдохнуть. Побереги себя. Торнхельм нуждается в тебе.
– Благодарю. Веселись вовсю, сестренка, – Анастази быстро поцеловала ее в щеку, а потом подозвала Удо, и, едва тот приблизился, спросила, каковы же его успехи в постижении изящного искусства танца.
Вечно смущавшийся ее внимания юноша покраснел до ушей, но быстро сумел взять себя в руки и отвечал вежливо и обстоятельно. Его волнение проявилось разве что в том, что он время от времени слегка запинался, словно не мог подобрать нужного слова. Анастази слушала с равнодушной благосклонностью, как и всех прочих, кто не был ей интересен. Прервала на полуслове:
– Будет говорить, милый Удо. Порадуй меня – покажи свое мастерство.
Во взгляде пажа было больше отчаяния, чем счастья, когда он с поклоном подал госпоже руку, но Анастази как будто этого не заметила.
Евгения поняла, что сестра хочет покинуть зал, пока все будут слишком увлечены танцем, не дожидаясь его окончания; но прежде, чем сама успела найти взглядом герцога, Лео Вагнер уже стоял перед ней, уже склонился, прижимая к сердцу правую руку, жестом искренности, в которую Евгения никогда не верила.
– В прошлый раз нам помешали, герцогиня. Позволь мне снова пригласить тебя.
– Пожалуй, я доставлю тебе такое удовольствие, – сказала Евгения, подавая ему руку. Краем глаза она заметила, что рядом, ожидая начала, стоят Гезина Фем, дочь Себастиана Фема, и герцог Лините.
– И почему герцог решился отпустить тебя хотя бы на один танец? – сказал ей Лео, когда они сошлись. – Ему следует держать тебя за руку постоянно…
– Герцогу есть кого держать за руку и без меня, – сказала Евгения, которая понимала, что об их связи менестрелю известно, но вовсе не собиралась обсуждать это с кем бы то ни было. – Почему тебя это волнует, Лео?
– Мой господин, король Вольф, сегодня в прекрасном расположении духа…
– Отчего же? Неужели его величество король Торнхельм принял все его предложения? Или, быть может, покидая Тевольт, твой господин получил как напутствие от королевы Маргариты некую новость… весьма его обрадовавшую?
– Нет, моя герцогиня, об этом мне ничего не известно. Однако он очень доволен тем, что наконец-то встретился с королевой Анастази, он так давно желал ее видеть… Я нахожу, что это время – самое подходящее, чтобы обратиться к нему с просьбой о содействии в переговорах с герцогом Оливером, твоим мужем – думаю, его величество не станет возражать и сделает для тебя все, от него зависящее.
Евгения не успела ответить – фигура сменилась, они сошлись со Свеном, и он прошептал: «Я люблю тебя, Евгения». Она нежно и рассеянно улыбнулась в ответ, неприятно удивленная разговором, который затеял Лео Вагнер.
– Мои личные отношения с герцогом Лините тебя не касаются, – сказала она менестрелю, когда он снова подал ей руку. – Расскажи мне лучше, где ты нашел этих чудесных музыкантов.
– Могу ли я уповать на твое покровительство, прекрасная герцогиня, если владыка Вальденбурга или мой господин пожелают наказать меня за столь неудачный выбор?
– Для менестреля ты ведешь себя слишком предусмотрительно.
– Я всего лишь отмечаю очевидное – музыканты дурны и играют неподходящие песни. Будь иначе, разве королева Анастази пожелала бы оставить праздник?
Он смотрел поверх ее плеча, в сторону двери, ведущей из зала. Чтобы отвлечь его, герцогиня легко сжала его руку.
– Моя сестра имеет право не отчитываться в своих поступках ни перед кем, кроме своего мужа, Лео. И если она не пожелала веселиться вместе с нами, то тебе-то уж точно сообщать не обязана.
Они разошлись, меняясь парами. Мелькнуло надменное лицо Гезины Фем; плутоватая улыбка Лео, склонившегося к ней, по всей видимости, не производила на нее никакого впечатления, равно как и его слишком подобострастные любезности.
Свен, мягко закружив Евгению, прошептал:
– Когда станет теплее, мы отправимся в Алтегарт. Я хочу знать, понравится ли тебе там.
Она кивнула ему, хотя сейчас мысли занимало совсем другое.
Глядя на этот раз прямо в глаза менестрелю, сказала:
– Лео, я хочу кое о чем тебя предупредить. Твои песни красивы, но суди сам – долго ли им звучать?
– До той поры, пока они желанны – мне и другим.
– Как бы ни было прекрасно твое искусство, недопустимо ради него, из прихоти, разрушать чужую жизнь, Лео. Так просто нельзя поступать!
Его глаза заискрились хмельным блеском, он – по обыкновению – взглянул в сторону, прежде чем ответить.
– Не могу понять, о чем ты ведешь речь, моя госпожа.
Сделав еще круг об руку со Свеном, герцогиня снова оказалась рядом с менестрелем, крепко стиснула его руку. Хотелось причинить ему боль, чтобы он понял, что ее слова вполне серьезны.
– О том, что вы можете заплатить за это слишком дорого, особенно ты, Лео. Подумай о последствиях. Если ты считаешь, что кто-нибудь из ее поклонников, будь то король Торнхельм или твой господин Вольф – не улыбайся так, я все прекрасно знаю об особом расположении твоего короля к моей сестре! – помилуют тебя, то сильно ошибаешься. Тебя вышвырнут на обочину жизни нищим и никому не нужным калекой – и это самое меньшее, что может с тобой случиться!
Договаривая эти слова, она чувствовала их бессмысленность, потому что он попросту не желал к ним прислушиваться. Смотрел на нее, улыбаясь, и Евгения видела, что он давно все для себя решил, и упивается своей влюбленностью, словно это лучшее вино из королевских погребов.
Она встряхнула его руку и прошипела:
– Лео! Смотри, ложью свет пройдешь, да назад не вернешься!
Он только рассмеялся, поднимая руку, чтобы она могла пройти под ней, поклониться сначала вправо, потом влево. Обернулся вслед, опустился на одно колено.
Музыка смолкла. Евгения стояла, глядя на Лео сверху вниз. Лео медленно разжал руку, поцеловал ее тонкие, красивые пальцы и отошел к столу. Залпом выпил вино.
– Похоже, зиме действительно пришел конец, даже в здешних суровых краях, – сказал Вольф и поднял кубок.
…Приметив, что Альма направилась к выходу из зала, Лео выждал несколько минут и последовал за ней. Позволил уйти вперед, и шел не торопясь, не желая быть замеченным. Поднялся по лестнице, остановился возле узкого окошка-бойницы. Слышал, как Альма разговаривает со своей госпожой, а потом служанка, видимо, закрыла дверь; наступила тишина. Помедлив некоторое время, Лео вывернул из-за угла, подошел к высокой полукруглой двери, украшенной повторяющимся резным узором из переплетенных листьев и цветов, синих, красных и зеленых – не ярких и навязчивых, как в большинстве замков, в которых ему доводилось бывать, нет. Неизвестный мастер использовал цвет деликатно, лишь слегка намечая тон, так, чтобы прожилки и естественные узоры дерева проступали сквозь слой краски. Подобное внимание к природной красоте пришлось Лео по вкусу, ибо в иных краях творцы и мастера слишком увлекались умозрительными красотами, презирая и страшась всего, что, по их мнению, опасно сближало человека с животными.
Но Лео не знал в себе противоречия между телом, разумом и духом, и недоумевал, почему об этом так любят говорить с церковных престолов или в напыщенных королевских посланиях. Почему бы не восхвалять жажду жизни, прославлять мир, а не отгораживаться от него…
Здесь же, по-видимому, не боялись ни леса, ни ночи, и в чести была прежде всего изящная и дорогая работа; Лео оценил прихоть художника столь же высоко, как ценили, должно быть, и сами хозяева замка. Несколько раз провел пальцами по цветам и стеблям, раздумывая, что скажет, когда войдет в эту комнату.
Дверь открылась, и Альма, не ожидавшая увидеть кого-либо возле самой королевской опочивальни, ахнула и отшатнулась, но быстро справилась с собой, внимательно посмотрела на Лео.
– Что вам угодно?
– Я зашел справиться о здоровье королевы, – сказал Лео. – Мы все обеспокоены ее самочувствием. Она так скоро оставила праздник…
Большинство непристойных сплетен о нем, в изобилии пересказываемых даже здесь, в весьма отдаленном от Тевольта Вальденбурге, также были недалеки от истины – как и то, что, несмотря на всю любвеобильность короля, ни одна женщина не может похвалиться тем, что держит в руках его сердце.
– Вижу, герцогиня, твоя жизнь в Вальденбурге весьма привольна. Ты счастлива быть здесь, находиться рядом с сестрой, которую мой брат, король Торнхельм вознес столь высоко?
– Вальденбург чрезвычайно гостеприимен, и вы еще не раз в этом убедитесь, ваше величество. И это во многом заслуга моей сестры – так что вальденбургский король не прогадал, взяв ее в жены. Осмелюсь заметить, что ваше присутствие здесь также является косвенным тому подтверждением – иначе разве вздумалось бы вам посещать нас столь часто, невзирая на расстояние и непогоду?
– Присутствие твоей сестры, герцогиня, превратило бы в сверкающий дворец и хижину угольщика! И конечно, в сравнении с Вальденбургом мой замок весьма скромен. Мое сердце по-прежнему наполнено горечью оттого, что пребывание в Тевольте понравилось и тебе, и королеве Анастази куда меньше, чем могло бы, случись оно при других обстоятельствах…
Эти обстоятельства не открылись бы, не приложи вы к этому свою царственную волю, мой король, хотелось сказать Евгении, но она сдержалась и лишь улыбнулась ему:
– Если уж говорить об этом теперь, мой повелитель, то мне остается вас только поблагодарить – я полюбила Вальденбург, и мне здесь хорошо.
– Думаю, твой счастливый возлюбленный высказался бы об этом еще более определенно… Чем дольше созерцаешь ту, что любишь, тем жарче пламя сердце зажигает, верно, герцогиня?.. – Вольф отвлекся, провожая взглядом юную, как сама весна, супругу молодого барона Хедеркасса, одного из вальденбургских конюших. Та отвечала полупоклоном и прелестной улыбкой, какой одаривала всех своих поклонников.
Он казался очаровательным, им можно было даже увлечься; но герцогиня слишком хорошо помнила время, которое провела взаперти в замке Тевольт, и то, каким способом ее сестра добилась для нее всего лишь изгнания, а не позорного осуждения. Она не сомневалась, что и Вольф помнит об этом, и его нынешняя обходительность была ей тягостна; но отвечала вежливо и немного шутливо.
– Об этом следует спросить самого герцога Лините, ваше величество. Нескромно и неприлично мне брать на себя смелость говорить вместо него…
– Меня всегда восхищала тонкость твоих суждений, герцогиня! – король рассмеялся. – И потом, любовь лишь тогда хороша, когда скрыта от лишних глаз.
Вообще-то Свен Лините желал как раз противоположного – открытости их союза, венчания, веселого свадебного пира в главном зале Алтегарта, возможности жить, ни от кого не пряча глаз, – но Евгения чувствовала, что не в состоянии сейчас говорить об этом. Благоразумнее вообще промолчать, ибо каждое ее слово может быть истолковано совсем не так, как она желает.
Алеманду сменил рондо, в котором Вольф, по примеру Торнхельма, принимать участия не пожелал. Герцогиня, избавленная от невыносимого для нее общества, с удовольствием пела вместе со всеми плавную, тягучую балладу, взмахивая разноцветными лентами, вышагивая в такт музыке. Анастази не любила петь, но Лео Вагнер, видимо, был готов исполнять все куплеты и за нее, и за себя – лишь бы она улыбалась, пусть и безразлично-вежливой, единственно приличной королеве по отношению к менестрелю улыбкой.
Потом музыканты заиграли тише, и по первым же звукам герцогиня узнала жесту о Варнфриде Золотом Шлеме – неспешный, длинный распев о подвигах славного властителя, далекого предка нынешнего вальденбургского короля.
Сестры выбрали для отдыха широкую скамью у длинной стены зала, напротив камина. Слуги принесли мягких подушек, Альма подала вино. Удо стал слева от королевы, пока никто не видит, прислонился спиной к стене. Фрейлины, госпожа Фем и госпожа Экеспарре, остались при королеве, но на достаточном расстоянии от нее и герцогини, так что никоим образом им не мешали.
И шут вертелся здесь же, цеплялся к коту, устроившемуся у ног хозяйки. Тот благодушествовал, отмахивался широкой лапой лениво, скорее по обязанности, чем от злости. Королева, наблюдая за ними, то и дело поддевала мыском башмачка край каменной плиты на полу.
– Пауль, не зли его, а то будет как в прошлый раз…
– О, это свирепое чудовище тогда чуть не убило меня, моя королева, – пожаловался Пауль, потянулся к нему. Кот вдруг заворчал – пока тихо, но угрожающе, и шут поспешно отдернул руку. – Вот, послушай сама! Ты словно назло старому Паулю привечаешь этаких диких тварей… Тебе совсем не будет жаль, если меня на части разорвут…
Наконец кот, раздраженный приставаниями, поднялся, намереваясь направиться в угол зала – туда, где под присмотром нескольких нянек и старого Виллиберта играли дети, и где можно было разлечься у самой стены, в прохладе и полумраке.
– Удо, оставь его! Пусть идет, куда вздумается. Скажи Виллиберту, что я велела приглядеть за ним, и возвращайся сюда.
Юноша, даже не пытаясь скрыть облегчение, поклонился королеве и бросился исполнять приказание. Анастази велела шуту следовать за пажом.
– Ступай, поиграй с детьми. Они будут тебе рады, ибо ты говоришь с ними на одном языке, и так же бессовестно, как и они, проказничаешь.
– В чем же дело? Ты сердишься, словно мы оказались на скучном деревенском празднике, – шутливо сказала Евгения. – Или прекрасный менестрель недостаточно усердно развлекает тебя, моя королева? Вели его наказать – уверена, Вольф с удовольствием сделает это ради одного из твоих несравненных лукавых взглядов.
– Не знаю, довольна ли я, – словно в рассеянности, Анастази потянула с пальца золотое кольцо, потом поспешно вернула обратно. – В любом случае это невозможно, Юха! Невозможно!..
Королева быстро взглянула в сторону стола. Говорил Торнхельм. Лео Вагнер слушал со спокойным равнодушием человека, привыкшего к манере вальденбургского короля вести беседу. Гетц фон Реель, наоборот, побагровел, засопел, заколыхался тучным телом – гневлив, желчен, и не умеет того скрывать.
Вольф же улыбался – располагающе, открыто. И отвечал, едва Торнхельм умолк, сделав приглашающий жест рукой. Анастази различила – почти прочитала по губам, – знакомое «брат мой», и, затем, настораживающее – «плохим государем я был бы, если…».
Окончания фразы Анастази не расслышала из-за музыки, вновь зазвучавшей громче. Повернулась к сестре.
– Мудрость моего супруга и умение предвидеть последствия своих решений, надеюсь, не позволят ему увлечься каким-нибудь сомнительным начинанием. И все же я опасаюсь этого…
– И оттого так ломаешь пальцы, Ази? Позволь не поверить тебе.
Анастази молчала, потом, несколько помедлив, склонилась к самому уху сестры:
– Если ты помнишь себя и Свена много лет назад, сестра, то я могу тебе более ничего не объяснять. Все, что сейчас происходит со мной – мучение, медленная пытка. К тому же я и вправду не очень хорошо себя чувствую. Думаю, будет лучше, если я поднимусь наверх. Пришли ко мне Альму… Только так, чтобы не поднимать особого шума.
– Хорошо, – помедлив, сказала Евгения. Ей не нравилось, что сестра таким образом втягивает ее в свои тайные дела. – Наверное, тебе и вправду нужно отдохнуть. Побереги себя. Торнхельм нуждается в тебе.
– Благодарю. Веселись вовсю, сестренка, – Анастази быстро поцеловала ее в щеку, а потом подозвала Удо, и, едва тот приблизился, спросила, каковы же его успехи в постижении изящного искусства танца.
Вечно смущавшийся ее внимания юноша покраснел до ушей, но быстро сумел взять себя в руки и отвечал вежливо и обстоятельно. Его волнение проявилось разве что в том, что он время от времени слегка запинался, словно не мог подобрать нужного слова. Анастази слушала с равнодушной благосклонностью, как и всех прочих, кто не был ей интересен. Прервала на полуслове:
– Будет говорить, милый Удо. Порадуй меня – покажи свое мастерство.
Во взгляде пажа было больше отчаяния, чем счастья, когда он с поклоном подал госпоже руку, но Анастази как будто этого не заметила.
Евгения поняла, что сестра хочет покинуть зал, пока все будут слишком увлечены танцем, не дожидаясь его окончания; но прежде, чем сама успела найти взглядом герцога, Лео Вагнер уже стоял перед ней, уже склонился, прижимая к сердцу правую руку, жестом искренности, в которую Евгения никогда не верила.
– В прошлый раз нам помешали, герцогиня. Позволь мне снова пригласить тебя.
– Пожалуй, я доставлю тебе такое удовольствие, – сказала Евгения, подавая ему руку. Краем глаза она заметила, что рядом, ожидая начала, стоят Гезина Фем, дочь Себастиана Фема, и герцог Лините.
– И почему герцог решился отпустить тебя хотя бы на один танец? – сказал ей Лео, когда они сошлись. – Ему следует держать тебя за руку постоянно…
– Герцогу есть кого держать за руку и без меня, – сказала Евгения, которая понимала, что об их связи менестрелю известно, но вовсе не собиралась обсуждать это с кем бы то ни было. – Почему тебя это волнует, Лео?
– Мой господин, король Вольф, сегодня в прекрасном расположении духа…
– Отчего же? Неужели его величество король Торнхельм принял все его предложения? Или, быть может, покидая Тевольт, твой господин получил как напутствие от королевы Маргариты некую новость… весьма его обрадовавшую?
– Нет, моя герцогиня, об этом мне ничего не известно. Однако он очень доволен тем, что наконец-то встретился с королевой Анастази, он так давно желал ее видеть… Я нахожу, что это время – самое подходящее, чтобы обратиться к нему с просьбой о содействии в переговорах с герцогом Оливером, твоим мужем – думаю, его величество не станет возражать и сделает для тебя все, от него зависящее.
Евгения не успела ответить – фигура сменилась, они сошлись со Свеном, и он прошептал: «Я люблю тебя, Евгения». Она нежно и рассеянно улыбнулась в ответ, неприятно удивленная разговором, который затеял Лео Вагнер.
– Мои личные отношения с герцогом Лините тебя не касаются, – сказала она менестрелю, когда он снова подал ей руку. – Расскажи мне лучше, где ты нашел этих чудесных музыкантов.
– Могу ли я уповать на твое покровительство, прекрасная герцогиня, если владыка Вальденбурга или мой господин пожелают наказать меня за столь неудачный выбор?
– Для менестреля ты ведешь себя слишком предусмотрительно.
– Я всего лишь отмечаю очевидное – музыканты дурны и играют неподходящие песни. Будь иначе, разве королева Анастази пожелала бы оставить праздник?
Он смотрел поверх ее плеча, в сторону двери, ведущей из зала. Чтобы отвлечь его, герцогиня легко сжала его руку.
– Моя сестра имеет право не отчитываться в своих поступках ни перед кем, кроме своего мужа, Лео. И если она не пожелала веселиться вместе с нами, то тебе-то уж точно сообщать не обязана.
Они разошлись, меняясь парами. Мелькнуло надменное лицо Гезины Фем; плутоватая улыбка Лео, склонившегося к ней, по всей видимости, не производила на нее никакого впечатления, равно как и его слишком подобострастные любезности.
Свен, мягко закружив Евгению, прошептал:
– Когда станет теплее, мы отправимся в Алтегарт. Я хочу знать, понравится ли тебе там.
Она кивнула ему, хотя сейчас мысли занимало совсем другое.
Глядя на этот раз прямо в глаза менестрелю, сказала:
– Лео, я хочу кое о чем тебя предупредить. Твои песни красивы, но суди сам – долго ли им звучать?
– До той поры, пока они желанны – мне и другим.
– Как бы ни было прекрасно твое искусство, недопустимо ради него, из прихоти, разрушать чужую жизнь, Лео. Так просто нельзя поступать!
Его глаза заискрились хмельным блеском, он – по обыкновению – взглянул в сторону, прежде чем ответить.
– Не могу понять, о чем ты ведешь речь, моя госпожа.
Сделав еще круг об руку со Свеном, герцогиня снова оказалась рядом с менестрелем, крепко стиснула его руку. Хотелось причинить ему боль, чтобы он понял, что ее слова вполне серьезны.
– О том, что вы можете заплатить за это слишком дорого, особенно ты, Лео. Подумай о последствиях. Если ты считаешь, что кто-нибудь из ее поклонников, будь то король Торнхельм или твой господин Вольф – не улыбайся так, я все прекрасно знаю об особом расположении твоего короля к моей сестре! – помилуют тебя, то сильно ошибаешься. Тебя вышвырнут на обочину жизни нищим и никому не нужным калекой – и это самое меньшее, что может с тобой случиться!
Договаривая эти слова, она чувствовала их бессмысленность, потому что он попросту не желал к ним прислушиваться. Смотрел на нее, улыбаясь, и Евгения видела, что он давно все для себя решил, и упивается своей влюбленностью, словно это лучшее вино из королевских погребов.
Она встряхнула его руку и прошипела:
– Лео! Смотри, ложью свет пройдешь, да назад не вернешься!
Он только рассмеялся, поднимая руку, чтобы она могла пройти под ней, поклониться сначала вправо, потом влево. Обернулся вслед, опустился на одно колено.
Музыка смолкла. Евгения стояла, глядя на Лео сверху вниз. Лео медленно разжал руку, поцеловал ее тонкие, красивые пальцы и отошел к столу. Залпом выпил вино.
– Похоже, зиме действительно пришел конец, даже в здешних суровых краях, – сказал Вольф и поднял кубок.
…Приметив, что Альма направилась к выходу из зала, Лео выждал несколько минут и последовал за ней. Позволил уйти вперед, и шел не торопясь, не желая быть замеченным. Поднялся по лестнице, остановился возле узкого окошка-бойницы. Слышал, как Альма разговаривает со своей госпожой, а потом служанка, видимо, закрыла дверь; наступила тишина. Помедлив некоторое время, Лео вывернул из-за угла, подошел к высокой полукруглой двери, украшенной повторяющимся резным узором из переплетенных листьев и цветов, синих, красных и зеленых – не ярких и навязчивых, как в большинстве замков, в которых ему доводилось бывать, нет. Неизвестный мастер использовал цвет деликатно, лишь слегка намечая тон, так, чтобы прожилки и естественные узоры дерева проступали сквозь слой краски. Подобное внимание к природной красоте пришлось Лео по вкусу, ибо в иных краях творцы и мастера слишком увлекались умозрительными красотами, презирая и страшась всего, что, по их мнению, опасно сближало человека с животными.
Но Лео не знал в себе противоречия между телом, разумом и духом, и недоумевал, почему об этом так любят говорить с церковных престолов или в напыщенных королевских посланиях. Почему бы не восхвалять жажду жизни, прославлять мир, а не отгораживаться от него…
Здесь же, по-видимому, не боялись ни леса, ни ночи, и в чести была прежде всего изящная и дорогая работа; Лео оценил прихоть художника столь же высоко, как ценили, должно быть, и сами хозяева замка. Несколько раз провел пальцами по цветам и стеблям, раздумывая, что скажет, когда войдет в эту комнату.
Дверь открылась, и Альма, не ожидавшая увидеть кого-либо возле самой королевской опочивальни, ахнула и отшатнулась, но быстро справилась с собой, внимательно посмотрела на Лео.
– Что вам угодно?
– Я зашел справиться о здоровье королевы, – сказал Лео. – Мы все обеспокоены ее самочувствием. Она так скоро оставила праздник…
