Земель у короля Торнхельма было достаточно, и те из вилланов, кто хотел жить своим трудом и умом, вполне могли получить дополнительный надел, если имели силы и возможность его обрабатывать. Кроме того, богатеющему королевству явно не хватало умелых мастеров, что производили бы вещи не только полезные, но и приятные глазу – а потому во время своих поездок королева всегда тщательно осматривала все, сделанное местными ремесленниками. Она не жалела на поиски ни времени, ни сил, особенно ценя работу каменотесов, ткачей, миниатюристов и ювелиров; король ж всецело доверял ее вкусу.
Для жителей окрестных земель каждое такое посещение было нечасто выпадавшей возможностью не только увидеть повелительницу, но и броситься к ногам, поведать о несправедливости и притеснениях, и – возможно – снискать королевского милосердия…
Так было и в этот раз, и никто не удивился, что к Анастази обратились с нижайшей просьбой помочь двум сиротам, которые терпели помыкательства от одного из родственников, по-видимому, рассчитывавшего прибрать к рукам их имущество. Впрочем, к этому особенных препятствий и не было, закон есть закон, но уж очень он дурно вел себя…
Господин Бюних, что был старостой в Тирбсте, небольшом селении на берегу полноводной Вейбы, сказал только это, а его дородная жена – гораздо больше: кузнец вдов, весьма скуп, но по прихоти природы весьма слаб до женского пола, а девица вступает в возраст, далеко ли до соблазна? Да и кто сможет ему помешать, коли девочка будет жить в его доме?! А блуд ведь дело темное, поди дознайся потом, как оно было…
Супруга старосты, как видно, отличалась благочестием и известным добродушием, а потому о судьбе сирот говорила не без сожаления – упирая, впрочем, на то, что особенно бесчестно все это будет выглядеть, если у греха окажутся последствия.
Разговор происходил в большом доме для собраний, что был выстроен на единственной площади Тирбсте, жители которого занимались земледелием, но больше рыболовством и перевозками грузов и путников с берега на берег. В зале, пустое пространство которого заполняли лишь расставленные вдоль стен длинные скамьи да крутая лестница, ведущая на небольшую галерею второго этажа, вместе с королевой находились несколько дам из ее свиты, которых Анастази, впрочем, никогда не подпускала слишком близко к себе, Альма, Лео и королевские распорядители Фогель и Зейдек.
Меньше всего Анастази хотелось разбираться в этих щекотливых обстоятельствах, но она понимала, что для королевы весьма невыгодно прослыть холодной и равнодушной к бедам и без того униженных людей, тем более сирот – а потому пожелала взглянуть на тех, о ком староста вел речь.
Большой любви между родственниками, похоже, и вправду не было – во всяком случае, появившись перед королевой, девушка сразу же постаралась встать как можно дальше от своего дядьки, и крепко прижала к себе маленького брата.
Одеты они были скудно, даже бедно, и это косвенно являлось подтверждением слов старосты о том, что опекун, по жадности своей, лишает сирот всего и всякого имущества, хотя живет в достатке. Однако чистота и опрятность их одежд как будто говорила в пользу девицы – во всяком случае, хозяйка из нее может получиться толковая.
Кто его знает, может и вправду пытался залезть ей под юбку, думал Лео, разглядывая девицу – несмотря на юность, сложена неплохо, женственно, а в будущем обещает стать весьма статной. Правда, личико уж очень простое – большой рот и слишком толстые щеки, к тому же тронутые некрасивыми отметинами от оспы…
Впрочем, сивобородый немолодой ремесленник, которого староста тоже приволок сюда, выглядел ничуть не привлекательней, и по сторонам зыркал зло, колюче – словно у него и впрямь собирались отнять нечто, безраздельно ему принадлежащее.
Разумеется, он отрицал все, что наговорили про него злобные лжецы и завистники. Не все так любят своих родных чад, как он – отпрысков двоюродного брата…
Услышав эти слова, несчастная девица упала перед королевой на колени, и, не смея поднять глаз, почти уткнувшись лбом в ступени возвышения, на котором стояло кресло Анастази, молила спасти жизнь маленького брата, что и так слаб здоровьем. О большем просить не смела, и надеялась прокормиться ремеслом вышивальщицы, которому обучалась в Ледене, покуда был жив ее отец.
– Какая наивная надежда, – тихо, как будто про себя, произнес Лео. – Не умея как следует вести дела, она уже через пару месяцев обзаведется долгами, которые не сможет выплатить, и в конце концов попадет в дом для известных утех – прости меня, моя королева! – где станет угождать бондарям да ткачам…
Анастази, слушая его, то и дело постукивала пальцами по подлокотнику, и менестрель понял, что она гневается.
– Да он худ как щепка… Настоящий заморыш…
Она произнесла это очень тихо, пристально глядя на мальчишку; в голосе ее Лео услышал одновременно пренебрежение и брезгливую жалость.
Мальчик и вправду был щуплый, тощий и нескладный. Совсем не такой, какой мог бы понравиться королеве, влюбленной во все прекрасное, и Лео ощутил мгновенную гордость оттого, что его сыновья, рожденные красивой женщиной, хоть и простолюдинкой, ни в чем не знавшие нужды с самого младенчества, совсем не похожи на этого несчастного, который в свои четыре года еле выучился говорить…
Пока взрослые люди вокруг беседовали о вещах, его пониманию недоступных, он стоял рядом с коленопреклоненной сестрой, держа ее за рукав, сопел и то и дело вытирал нос расцарапанным кулаком.
Королева Маргарита непременно пожалела бы его. Вполне возможно, растрогалась бы до слез. Она ласкова к детям, своим и чужим, а король Вольф склонен потакать супруге во всем, что не касается непосредственно государственных дел.
О доброте и благочестии нежной Маргариты с восхищением говорили даже здесь, в Вальденбурге. Королеву Анастази придворные менестрели не столь часто воспевали в качестве примера добродетели, расточая куда больше восторгов и лести ее редкостной красоте.
Анастази же было скучно, Лео видел это по выражению ее лица. То ли королева утомилась от собственных семейных передряг, то ли просто не верила, что все до такой степени серьезно, чтобы требовалось ее вмешательство – обычно увещеванием строптивцев и заботой о сиротах занимались священники.
Впрочем, захваченная собственной идеей или страстью, она принимала решения очень быстро, и, кажется, не умела об этом жалеть.
– А если она и вправду мастерица? – прошептала она ему на ухо. – Это кое-что меняет, не правда ли, господин королевский менестрель? Будет очень жаль, если она растратит свои таланты на столь низменное дело, как утоление плебейских похотей…
– В плотских желаниях и плебеи, и аристократы созданы похожими – слишком похожими, моя госпожа…
Королева искоса взглянула на него, и менестрель умолк, зная, что она отчетливо поняла намек. Анастази произнесла, обращаясь к Фогелю:
– Я выслушала их. Пусть явятся через час, и я объявлю свое решение.
Фогель повторил слова королевы, хотя этого и не требовалось – староста первым подпихнул к выходу из зала свою необъятно-добрую жену. Вслед за ними вышли и остальные, а одному из воинов Фогель приказал присмотреть за детьми, дабы с ними ничего не случилось.
– Жаль, что она не сказала, для кого выполняла свои заказы, – нехотя произнесла Анастази. – Возможно, кто-то из Вальденбурга… Однако…
– Если таково ваше желание, я мог бы узнать это, моя королева, – произнес Фогель, и Анастази в ответ только молча махнула рукой – сделай.
Королевский распорядитель покинул зал, и пришлось ждать около получаса, прежде чем он вернулся, очень довольный своей догадливостью. За это время по распоряжению старосты, человека умного и бывалого, гостям принесли угощения и местного вина, которое, по словам Бюниха, славилось на всю округу и даже на том берегу Вейбы, и весьма ценилось за свой вкус и благородный рубиновый цвет.
Лео, вслед за Зейдеком и дамами, принял из рук служанки вино, сделал несколько глотков. Вино пахло травой, спелыми ягодами, вобравшими в себя все богатство солнца, и чуть щипало язык. Разумеется, такое не сгодится для королевского пира, но для селения вроде Тирбсте, пожалуй, его и впрямь можно счесть приличным.
Анастази поднесла к губам поданный Альмой кубок, но пить, кажется, не стала, с улыбкой вернула служанке. Фогель тем временем обстоятельно и не спеша пересказывал все, что ему удалось узнать.
– Недавно в Тирбсте приехал посланник барона Агте, заказавшего этой девице работу. Собирался уехать вчера, но погода была дурная, пришлось задержаться.
– Откуда барону Агте известно, что девчонка – искусная мастерица?
– По словам Бюниха, барон давно знает кузнеца, и в этот раз, приехав в его дом, застал девицу за работой. Он бы и не обратил на это внимания – подумаешь, что–то там латает, – но с ним была сама госпожа баронесса…
– Баронесса Агте – дама, обладающая весьма хорошим вкусом, – подала голос госпожа Фем, поймав вопросительный взгляд королевы. – Это она заказывала у леденских ткачей те шпалеры для зала Королей, что привезли перед самым месяцем бурь. Мне доводилось бывать в Вельгенау, родовом замке барона – я видела там множество изящных и драгоценных вещей, свидетельствующих не только о богатстве, но и о том, что хозяева этих вещей понимают истинную красоту.
– Именно, – кивнул Фогель, довольный тем, что его слова получили подтверждение. – И той так понравилось, как она выполняет эту сложную работу, что она стала расспрашивать, где это девочка научилась так ловко класть нити. Та и рассказала ей все, что вы сейчас слышали, моя королева – про отца, обучение в Ледене и прочее. Это так понравилось баронессе, что она заказала ей вышивку и распорядилась, чтобы все необходимое привезли из Гюнттале. Работа была выполнена в срок, и недавно из Вельгенау прибыл нарочный, чтобы забрать вещи… Да он сам расскажет об этом подробней, чем я. Позвать его, моя королева?
– Нет. Но передай ему, чтобы задержался. И пусть мне принесут что-нибудь из ее работ. Хочу посмотреть, так ли они хороши.
Фогель передал ее веление старосте. Тот, несмотря на кажущуюся неповоротливость, оказался расторопен, и вскоре королева, дамы и Альма уже разглядывали принесенные им накидку, перчатки и маленькую поясную сумочку.
– Лео, взгляни, – произнесла королева, и в голосе ее менестрель услышал гордость, как будто эти вышивки сделала она сама. – Полюбуйся-ка на то, какие умелицы есть в наших землях!
И так же, как переменился голос, переменилось и ее отношение к этой утомительной, чужой проблеме, которую она обязана была решить, раз уж взялась.
Цветы и плоды граната сияющим золотом и мелким жемчугом на синем шелке; на бледно-зеленом бархате длинной накидки – темно-зеленые и бордовые виноградные листья, а среди них – орлы, держащие в лапах щиты с пустыми полями для гербов. На лицевой стороне поясной сумочки целая сценка – благородная дама сидит на цветущем лугу, в руках ее ленты, у ног собачка. А рядом с прекрасной – рыцарь в богатом одеянии, влюбленный и оробевший, словно в присутствии желанной не смеет произнести ни слова…
И ни морщинки, ни одной перекрученной или неверно положенной нити…
– Вот это и принцу под стать, да? – Анастази указала на ткань с виноградными листьями. – Всего лишь дополнить узор – и готово прекрасное одеяние. Как считаешь, Лео, пришлось бы оно к лицу юному Лотару? Королевский орел его отца – и его личный герб…
Менестрель вынужден был согласиться, что вышивка и впрямь выполнена очень искусно, в выбранных же мотивах чувствуются не только мастерство и богатство воображения, но и деликатный нрав вышивальщицы.
– Искусные золотошвейки сами ценятся на вес золота. Но, моя госпожа… Королевская милость, при всей ее несомненной правоте, не должна вызывать нареканий у тех, кто приносит королевству доход. Не отнимай у глупого кузнеца все.
Менестрель сразу же поспешил сгладить неприятное впечатление, которое, должно быть, произвели его слова, и, склонившись перед королевой, так, чтобы присутствующие ничего не заметили, быстро дотронулся до ее руки, спокойно лежавшей на подлокотнике кресла.
Он бы поцеловал ее, но сейчас это желание было неисполнимо.
– Я услышала тебя, Лео, – сказала Анастази, уже не глядя на него, и менестрель понял, что его слова произвели не совсем то действие, на которое он рассчитывал. – И я непременно учту то, о чем ты мне сказал. Но налоги и войны – это ваши, мужские дела, а я всего лишь королева и женщина. Мое дело – проявлять милосердие и помогать страждущим, раз уж мужчинам недосуг… Да и спасти невинность от посягательств…
В ее устах слова о целомудрии и посягательстве на невинность звучали довольно неубедительно, словно заученный без всякого понимания урок, но чувственно, как будто она играла с ним – а может, просто хотелось так думать, оттого, что он ныне видел в ней любовницу, а не королеву?
– Кому еще заступаться за обездоленных и сирот, как не тебе, моя госпожа? Ты властительница, и все твои подданные для тебя точно дети – а какая мать позволит, чтобы над ее детьми творили несправедливость?
Анастази, ничего не ответив на эту лесть, сделала Фогелю знак рукой.
– Вели позвать их.
Лео, поняв, что лучше сейчас не раздражать королеву пустой болтовней, поклонился и отступил назад, стал чуть позади ее кресла.
– Может быть, он не так уж и притесняет ее, – прошептала королева менестрелю перед тем, как просители вернулись в зал. – В конце концов, даже такой дурень должен понимать, что девицу можно отдать замуж с выгодой для себя. Но мальчишка слаб, и вряд ли побои пойдут ему на пользу. Этот простец выколотит из него последний ум и только-то…
…– Имущество отца должно переходить к сыну, а если сын слишком юн – к старшему мужчине в роду. Так тому и быть, за исключением малой доли, что причитается родной дочери. Но ради твоего искусства, девица, королева не оставит твою мольбу без внимания. Ты отправишься в Кернский монастырь и возьмешь с собой брата. Там продолжишь обучение ремеслу, а мальчик получит воспитание и уход – в счет своего наследства; и это будет справедливо. Когда он вырастет, то сможет жить по своему усмотрению. Настоятельница, госпожа Менк, станет вам второй матерью – и благодарите за это небо, ибо лучшей заботы и более благого примера добродетельной жизни вам не найти! Теперь ступай…
Как только Фогель от имени королевы произнес эти слова, почти потерявшая рассудок от счастья девица, распростершись перед Анастази, с рыданиями поцеловала край подола ее платья.
– Я видела твою работу, – медленно произнесла Анастази. – Она хороша. Но сумеешь ли ты так же красиво расшить не маленькую сумочку, но целое платье?.. Твоего искусства хватит на это?
– О, моя королева, – девушка улыбнулась мокрым лицом, а потом слезы вновь потекли по ее щекам. – Я употребила бы на это все мое умение, если вам угодно…
Анастази прервала ее речь мягким, слегка нетерпеливым жестом.
– Что ж, пусть так. Возможно, тебе еще представится возможность послужить вальденбургской королеве... Отправляйся в Керн и ничего не опасайся. Надеюсь, я не пожалею о своем милосердии…
Кузнец угрюмо молчал, ибо хоть и не вправе был считать себя обиженным – до достижения племянником совершеннолетия большая часть имущества оставалась в его мошне, – но уже успел опечалиться, размышляя о расходах, которые понесет.
Для жителей окрестных земель каждое такое посещение было нечасто выпадавшей возможностью не только увидеть повелительницу, но и броситься к ногам, поведать о несправедливости и притеснениях, и – возможно – снискать королевского милосердия…
Так было и в этот раз, и никто не удивился, что к Анастази обратились с нижайшей просьбой помочь двум сиротам, которые терпели помыкательства от одного из родственников, по-видимому, рассчитывавшего прибрать к рукам их имущество. Впрочем, к этому особенных препятствий и не было, закон есть закон, но уж очень он дурно вел себя…
Господин Бюних, что был старостой в Тирбсте, небольшом селении на берегу полноводной Вейбы, сказал только это, а его дородная жена – гораздо больше: кузнец вдов, весьма скуп, но по прихоти природы весьма слаб до женского пола, а девица вступает в возраст, далеко ли до соблазна? Да и кто сможет ему помешать, коли девочка будет жить в его доме?! А блуд ведь дело темное, поди дознайся потом, как оно было…
Супруга старосты, как видно, отличалась благочестием и известным добродушием, а потому о судьбе сирот говорила не без сожаления – упирая, впрочем, на то, что особенно бесчестно все это будет выглядеть, если у греха окажутся последствия.
Разговор происходил в большом доме для собраний, что был выстроен на единственной площади Тирбсте, жители которого занимались земледелием, но больше рыболовством и перевозками грузов и путников с берега на берег. В зале, пустое пространство которого заполняли лишь расставленные вдоль стен длинные скамьи да крутая лестница, ведущая на небольшую галерею второго этажа, вместе с королевой находились несколько дам из ее свиты, которых Анастази, впрочем, никогда не подпускала слишком близко к себе, Альма, Лео и королевские распорядители Фогель и Зейдек.
Меньше всего Анастази хотелось разбираться в этих щекотливых обстоятельствах, но она понимала, что для королевы весьма невыгодно прослыть холодной и равнодушной к бедам и без того униженных людей, тем более сирот – а потому пожелала взглянуть на тех, о ком староста вел речь.
Большой любви между родственниками, похоже, и вправду не было – во всяком случае, появившись перед королевой, девушка сразу же постаралась встать как можно дальше от своего дядьки, и крепко прижала к себе маленького брата.
Одеты они были скудно, даже бедно, и это косвенно являлось подтверждением слов старосты о том, что опекун, по жадности своей, лишает сирот всего и всякого имущества, хотя живет в достатке. Однако чистота и опрятность их одежд как будто говорила в пользу девицы – во всяком случае, хозяйка из нее может получиться толковая.
Кто его знает, может и вправду пытался залезть ей под юбку, думал Лео, разглядывая девицу – несмотря на юность, сложена неплохо, женственно, а в будущем обещает стать весьма статной. Правда, личико уж очень простое – большой рот и слишком толстые щеки, к тому же тронутые некрасивыми отметинами от оспы…
Впрочем, сивобородый немолодой ремесленник, которого староста тоже приволок сюда, выглядел ничуть не привлекательней, и по сторонам зыркал зло, колюче – словно у него и впрямь собирались отнять нечто, безраздельно ему принадлежащее.
Разумеется, он отрицал все, что наговорили про него злобные лжецы и завистники. Не все так любят своих родных чад, как он – отпрысков двоюродного брата…
Услышав эти слова, несчастная девица упала перед королевой на колени, и, не смея поднять глаз, почти уткнувшись лбом в ступени возвышения, на котором стояло кресло Анастази, молила спасти жизнь маленького брата, что и так слаб здоровьем. О большем просить не смела, и надеялась прокормиться ремеслом вышивальщицы, которому обучалась в Ледене, покуда был жив ее отец.
– Какая наивная надежда, – тихо, как будто про себя, произнес Лео. – Не умея как следует вести дела, она уже через пару месяцев обзаведется долгами, которые не сможет выплатить, и в конце концов попадет в дом для известных утех – прости меня, моя королева! – где станет угождать бондарям да ткачам…
Анастази, слушая его, то и дело постукивала пальцами по подлокотнику, и менестрель понял, что она гневается.
– Да он худ как щепка… Настоящий заморыш…
Она произнесла это очень тихо, пристально глядя на мальчишку; в голосе ее Лео услышал одновременно пренебрежение и брезгливую жалость.
Мальчик и вправду был щуплый, тощий и нескладный. Совсем не такой, какой мог бы понравиться королеве, влюбленной во все прекрасное, и Лео ощутил мгновенную гордость оттого, что его сыновья, рожденные красивой женщиной, хоть и простолюдинкой, ни в чем не знавшие нужды с самого младенчества, совсем не похожи на этого несчастного, который в свои четыре года еле выучился говорить…
Пока взрослые люди вокруг беседовали о вещах, его пониманию недоступных, он стоял рядом с коленопреклоненной сестрой, держа ее за рукав, сопел и то и дело вытирал нос расцарапанным кулаком.
Королева Маргарита непременно пожалела бы его. Вполне возможно, растрогалась бы до слез. Она ласкова к детям, своим и чужим, а король Вольф склонен потакать супруге во всем, что не касается непосредственно государственных дел.
О доброте и благочестии нежной Маргариты с восхищением говорили даже здесь, в Вальденбурге. Королеву Анастази придворные менестрели не столь часто воспевали в качестве примера добродетели, расточая куда больше восторгов и лести ее редкостной красоте.
Анастази же было скучно, Лео видел это по выражению ее лица. То ли королева утомилась от собственных семейных передряг, то ли просто не верила, что все до такой степени серьезно, чтобы требовалось ее вмешательство – обычно увещеванием строптивцев и заботой о сиротах занимались священники.
Впрочем, захваченная собственной идеей или страстью, она принимала решения очень быстро, и, кажется, не умела об этом жалеть.
– А если она и вправду мастерица? – прошептала она ему на ухо. – Это кое-что меняет, не правда ли, господин королевский менестрель? Будет очень жаль, если она растратит свои таланты на столь низменное дело, как утоление плебейских похотей…
– В плотских желаниях и плебеи, и аристократы созданы похожими – слишком похожими, моя госпожа…
Королева искоса взглянула на него, и менестрель умолк, зная, что она отчетливо поняла намек. Анастази произнесла, обращаясь к Фогелю:
– Я выслушала их. Пусть явятся через час, и я объявлю свое решение.
Фогель повторил слова королевы, хотя этого и не требовалось – староста первым подпихнул к выходу из зала свою необъятно-добрую жену. Вслед за ними вышли и остальные, а одному из воинов Фогель приказал присмотреть за детьми, дабы с ними ничего не случилось.
– Жаль, что она не сказала, для кого выполняла свои заказы, – нехотя произнесла Анастази. – Возможно, кто-то из Вальденбурга… Однако…
– Если таково ваше желание, я мог бы узнать это, моя королева, – произнес Фогель, и Анастази в ответ только молча махнула рукой – сделай.
Королевский распорядитель покинул зал, и пришлось ждать около получаса, прежде чем он вернулся, очень довольный своей догадливостью. За это время по распоряжению старосты, человека умного и бывалого, гостям принесли угощения и местного вина, которое, по словам Бюниха, славилось на всю округу и даже на том берегу Вейбы, и весьма ценилось за свой вкус и благородный рубиновый цвет.
Лео, вслед за Зейдеком и дамами, принял из рук служанки вино, сделал несколько глотков. Вино пахло травой, спелыми ягодами, вобравшими в себя все богатство солнца, и чуть щипало язык. Разумеется, такое не сгодится для королевского пира, но для селения вроде Тирбсте, пожалуй, его и впрямь можно счесть приличным.
Анастази поднесла к губам поданный Альмой кубок, но пить, кажется, не стала, с улыбкой вернула служанке. Фогель тем временем обстоятельно и не спеша пересказывал все, что ему удалось узнать.
– Недавно в Тирбсте приехал посланник барона Агте, заказавшего этой девице работу. Собирался уехать вчера, но погода была дурная, пришлось задержаться.
– Откуда барону Агте известно, что девчонка – искусная мастерица?
– По словам Бюниха, барон давно знает кузнеца, и в этот раз, приехав в его дом, застал девицу за работой. Он бы и не обратил на это внимания – подумаешь, что–то там латает, – но с ним была сама госпожа баронесса…
– Баронесса Агте – дама, обладающая весьма хорошим вкусом, – подала голос госпожа Фем, поймав вопросительный взгляд королевы. – Это она заказывала у леденских ткачей те шпалеры для зала Королей, что привезли перед самым месяцем бурь. Мне доводилось бывать в Вельгенау, родовом замке барона – я видела там множество изящных и драгоценных вещей, свидетельствующих не только о богатстве, но и о том, что хозяева этих вещей понимают истинную красоту.
– Именно, – кивнул Фогель, довольный тем, что его слова получили подтверждение. – И той так понравилось, как она выполняет эту сложную работу, что она стала расспрашивать, где это девочка научилась так ловко класть нити. Та и рассказала ей все, что вы сейчас слышали, моя королева – про отца, обучение в Ледене и прочее. Это так понравилось баронессе, что она заказала ей вышивку и распорядилась, чтобы все необходимое привезли из Гюнттале. Работа была выполнена в срок, и недавно из Вельгенау прибыл нарочный, чтобы забрать вещи… Да он сам расскажет об этом подробней, чем я. Позвать его, моя королева?
– Нет. Но передай ему, чтобы задержался. И пусть мне принесут что-нибудь из ее работ. Хочу посмотреть, так ли они хороши.
Фогель передал ее веление старосте. Тот, несмотря на кажущуюся неповоротливость, оказался расторопен, и вскоре королева, дамы и Альма уже разглядывали принесенные им накидку, перчатки и маленькую поясную сумочку.
– Лео, взгляни, – произнесла королева, и в голосе ее менестрель услышал гордость, как будто эти вышивки сделала она сама. – Полюбуйся-ка на то, какие умелицы есть в наших землях!
И так же, как переменился голос, переменилось и ее отношение к этой утомительной, чужой проблеме, которую она обязана была решить, раз уж взялась.
Цветы и плоды граната сияющим золотом и мелким жемчугом на синем шелке; на бледно-зеленом бархате длинной накидки – темно-зеленые и бордовые виноградные листья, а среди них – орлы, держащие в лапах щиты с пустыми полями для гербов. На лицевой стороне поясной сумочки целая сценка – благородная дама сидит на цветущем лугу, в руках ее ленты, у ног собачка. А рядом с прекрасной – рыцарь в богатом одеянии, влюбленный и оробевший, словно в присутствии желанной не смеет произнести ни слова…
И ни морщинки, ни одной перекрученной или неверно положенной нити…
– Вот это и принцу под стать, да? – Анастази указала на ткань с виноградными листьями. – Всего лишь дополнить узор – и готово прекрасное одеяние. Как считаешь, Лео, пришлось бы оно к лицу юному Лотару? Королевский орел его отца – и его личный герб…
Менестрель вынужден был согласиться, что вышивка и впрямь выполнена очень искусно, в выбранных же мотивах чувствуются не только мастерство и богатство воображения, но и деликатный нрав вышивальщицы.
– Искусные золотошвейки сами ценятся на вес золота. Но, моя госпожа… Королевская милость, при всей ее несомненной правоте, не должна вызывать нареканий у тех, кто приносит королевству доход. Не отнимай у глупого кузнеца все.
Менестрель сразу же поспешил сгладить неприятное впечатление, которое, должно быть, произвели его слова, и, склонившись перед королевой, так, чтобы присутствующие ничего не заметили, быстро дотронулся до ее руки, спокойно лежавшей на подлокотнике кресла.
Он бы поцеловал ее, но сейчас это желание было неисполнимо.
– Я услышала тебя, Лео, – сказала Анастази, уже не глядя на него, и менестрель понял, что его слова произвели не совсем то действие, на которое он рассчитывал. – И я непременно учту то, о чем ты мне сказал. Но налоги и войны – это ваши, мужские дела, а я всего лишь королева и женщина. Мое дело – проявлять милосердие и помогать страждущим, раз уж мужчинам недосуг… Да и спасти невинность от посягательств…
В ее устах слова о целомудрии и посягательстве на невинность звучали довольно неубедительно, словно заученный без всякого понимания урок, но чувственно, как будто она играла с ним – а может, просто хотелось так думать, оттого, что он ныне видел в ней любовницу, а не королеву?
– Кому еще заступаться за обездоленных и сирот, как не тебе, моя госпожа? Ты властительница, и все твои подданные для тебя точно дети – а какая мать позволит, чтобы над ее детьми творили несправедливость?
Анастази, ничего не ответив на эту лесть, сделала Фогелю знак рукой.
– Вели позвать их.
Лео, поняв, что лучше сейчас не раздражать королеву пустой болтовней, поклонился и отступил назад, стал чуть позади ее кресла.
– Может быть, он не так уж и притесняет ее, – прошептала королева менестрелю перед тем, как просители вернулись в зал. – В конце концов, даже такой дурень должен понимать, что девицу можно отдать замуж с выгодой для себя. Но мальчишка слаб, и вряд ли побои пойдут ему на пользу. Этот простец выколотит из него последний ум и только-то…
…– Имущество отца должно переходить к сыну, а если сын слишком юн – к старшему мужчине в роду. Так тому и быть, за исключением малой доли, что причитается родной дочери. Но ради твоего искусства, девица, королева не оставит твою мольбу без внимания. Ты отправишься в Кернский монастырь и возьмешь с собой брата. Там продолжишь обучение ремеслу, а мальчик получит воспитание и уход – в счет своего наследства; и это будет справедливо. Когда он вырастет, то сможет жить по своему усмотрению. Настоятельница, госпожа Менк, станет вам второй матерью – и благодарите за это небо, ибо лучшей заботы и более благого примера добродетельной жизни вам не найти! Теперь ступай…
Как только Фогель от имени королевы произнес эти слова, почти потерявшая рассудок от счастья девица, распростершись перед Анастази, с рыданиями поцеловала край подола ее платья.
– Я видела твою работу, – медленно произнесла Анастази. – Она хороша. Но сумеешь ли ты так же красиво расшить не маленькую сумочку, но целое платье?.. Твоего искусства хватит на это?
– О, моя королева, – девушка улыбнулась мокрым лицом, а потом слезы вновь потекли по ее щекам. – Я употребила бы на это все мое умение, если вам угодно…
Анастази прервала ее речь мягким, слегка нетерпеливым жестом.
– Что ж, пусть так. Возможно, тебе еще представится возможность послужить вальденбургской королеве... Отправляйся в Керн и ничего не опасайся. Надеюсь, я не пожалею о своем милосердии…
Кузнец угрюмо молчал, ибо хоть и не вправе был считать себя обиженным – до достижения племянником совершеннолетия большая часть имущества оставалась в его мошне, – но уже успел опечалиться, размышляя о расходах, которые понесет.
