Девушка поклонилась и хотела выйти, но он вдруг взял ее за локоть и остановил. Она с готовностью обернулась, поправляя выбившуюся из-под накидки русую прядь.
– Элке… Должно быть, ты и сама это знаешь…
– Что, мой господин?
– О! – он снова рассматривал ее, оглаживал взглядом, и оттого становилось неловко, будто она собиралась раздеваться, не погасив огня. – Элке, ты столь красива, что нравишься даже королю… Королю Торнхельму, твоему господину.
– Не понимаю, о чем вы толкуете.
– Ты нравишься ему, – повторил Лео и на мгновение отвел взгляд, словно ему не доставляло особого удовольствия говорить об этом. – Ты не видела сегодня, как он на тебя смотрел, а я заметил.
– Этого не может быть. Прошу прощения, но вам показалось, мой господин. Король и королева – счастливые супруги, поверьте мне, я видела разные семьи.
– Неужели ты думаешь, я стал бы говорить с тобой, если бы не был уверен в том, о чем веду речь?! Я мужчина, Элке, я знаю, как смотрят на женщину, когда желают ее. Он смотрит на тебя именно так, – Лео взял ее за плечи, заглянул в лицо. – И ты ведь понимаешь, как приятно влюбленному, кем бы он ни был, когда женщина отвечает ему взаимностью?
Служанка отвернулась. Она была опечалена и сожалела, что вообще заговорила с менестрелем – могла бы и просто пройти мимо; ругала себя за излишнее усердие, которое и подвело ее.
Однако мысль о том, что сам суровый, сдержанный король Торнхельм восхищен ее красотой, не могла оставить ее совершенно равнодушной. Элке хорошо помнила, как переменилась ее жизнь, когда пришлось скитаться по чужим, хоть и богатым домам, терпеть прихоти и грубость хозяев, а в особенности хозяйских сынков.
Менестрель короля Вольфа, как ни крути, был прав: любовь властителя все меняет. Только подумать – богато убранная постель, платья, подарки… Все знают, что Торнхельм удивительно добр и щедр с теми, кого любит; мальчишке Удо он намерен дать баронский титул – так, во всяком случае, однажды сказала госпожа.
Однако короля она боялась и благоговела перед ним. К тому же королева Анастази всегда была с ней добра.
– Бедная моя королева… ах, как она огорчится, если все так, как вы говорите, мой господин!..
– Любовь короля – штука дорогая, не всем выпадает такая удача, понимаешь? – мягко, почти ласково добавил Лео. – Подумай хорошенько – вдруг тебе представится возможность вернуть себе дом твоего отца?.. Тебе приходят на ум легкомыслие и соблазн… Но речь лишь о том, чтобы твой господин был счастлив и доволен.
Она, казалось, все еще колебалась, и растерянно обшаривала взглядом комнату, словно где-то здесь должен был находиться ответ; лежать, словно безделушка, на столе или лавке.
Лео вложил в руку девушки еще одну монету. Элке подняла на него глаза.
– Вы понимаете, чем мне это грозит, мой господин? Я буду опозорена и лишусь хорошего места. Как только узнает королева…
– Не узнает, – уверенно сказал Лео, которого, по сути, это совершенно не волновало. – И потом, чего тебе бояться? Если он и правда влюблен в тебя, ты не останешься внакладе. Если же нет, и я ошибся… хотя мне и сложно в это поверить! – ничего не случится, и все останется по-прежнему.
Она не отвечала, и он взял ее за подбородок, заставив посмотреть на себя.
– Элке, ты услышала меня?
Она снова кивнула, совершенно сбитая с толку. Он отпустил ее, велел уходить, и для убедительности легко шлепнул пониже спины.
Все-таки все служанки одинаковы. Потому-то Вольф их так и любит.
Лео ждал свидания с Анастази, но в эту ночь она так и не пришла. Открыв глаза в сером предрассветном сумраке утра – догорающая тонкая щепка уже почти не давала света, – он приподнялся на локте, оглядывая комнату. Дверь была плотно прикрыта. По-видимому, никто не заглядывал к нему, пока он спал.
– Все мы подневольные, – сказал Лео вслух и распахнул ставни. Под окнами застыл густой туман, из которого, словно скала из моря, выступал бастион могучей стены, окружавшей Вальденбург. Над ним бесшумно парили несколько черных птиц, деловито-сосредоточенных, хотя непонятно было, что они могут рассмотреть сквозь такую завесу. Чуть дальше сплошным темно-зеленым пятном расплылся лес, всюду царила тишина.
Поежившись от утреннего холода, Лео отодвинулся от окна и снова закрыл ставни. Потом зажег новую лучину, присел за стол, поставил перед собой небольшое, тусклое зеркало, откупорил маленькую чернильницу. Макнул тонкую кисть в краску и осторожно повел по плечу замысловатый узор.
…Анастази все-таки нашла время встретиться с возлюбленным, и он, увидев, как приоткрывается дверь, наблюдал за отражением, следил, как королева тихонько, стараясь не шуметь, задвигает щеколду, подходит ближе. Потом резко обернулся, схватил ее и прижал к себе как раз в тот момент, когда ее пальцы были готовы коснуться его плеча.
– Вот и попалась!.. Я ждал тебя вчера. Тебе не удалось улизнуть?
Она объясняла ему, что слово «улизнуть» тут не совсем уместно, с деланной строгостью сопротивляясь его нетерпеливым рукам. Она ведь зашла потому, что обещала возлюбленному свидание; обстоятельства не позволили прийти раньше. Но нужно торопиться, и его, менестреля , это тоже касается. Турнир вот-вот начнется. Разве он не слышит, как там, на поле, за воротами, звучит музыка, поют рога, созывая зрителей?..
– Ну, может хоть немного времени у нас есть, Ази?.. – шептал он, целуя ее в шею, лаская обнаженные колени, не обращая внимания на возражения – нет, Лео, времени нет совсем, я и так могу оказаться в более чем неловком положении, а тебе грозит… лучше даже и не думать, что может грозить нам обоим, если…
Наконец вскочила, торопливо разглаживая платье, хотя все равно нужно было переодеваться в новое, праздничное. Загляделась на резные фигурки в изголовье кровати – дама с книгой по цветущим деревом; богато одетый юноша, бегущие наперегонки охотничьи собаки, буйство сочных луговых трав.
– Подумать только, они все это видели…
– Они никому не расскажут, моя королева, – Лео снова потянулся к ней. Анастази со смехом набросила ему на бедра край покрывала, отступила на шаг.
– Не вздумай! Я сказала Альме, что отлучусь совсем ненадолго!.. И ради тебя пришлось пожертвовать временем, которое я могла бы провести в купальне…
– Как жаль, что я не выйду сегодня на поединок. Я бы тоже хотел носить твой платок завязанным у рукояти меча. Почему этому шутенку, Удо, удача улыбается чаще, чем мне?
Лео лежал, запрокинув голову, раскинув руки. Первый, неяркий еще солнечный луч падал ему на грудь и живот, перечеркивая наискосок, словно золотая перевязь.
– Что ж, любезный менестрель, придется признать, что даже короли не лишены слабостей, и самый упрямый осел в сравнении с каждым из них – кроткий ягненок...
– Ты говоришь ужасные вещи, моя госпожа, – Лео приложил кончики пальцев к губам, потом указал на дверь. – Я не должен слушать. И тебе…
– Правда горька, но целебна, как отвар полыни. Прошу – не принимай все это к сердцу, Лео. Настанет время, и ты выйдешь на поле как равный среди равных. И у тебя будет свой щит, и герб на нем…
Она умолкла, ибо будущее прочно соединялось в ее думах с печалью расставания.
– К сердцу я принимаю только тебя, Ази, – он, приподнявшись на локтях, крепко поцеловал ее, склонившуюся к нему. – Какой цвет у платья, которое ты наденешь сегодня?
– Зеленый, – ответила она и улыбнулась; легко коснулась его плеч, отступила к двери. – И белая накидка.
– Зеленый, – мечтательно повторил Лео и потянулся, красиво выгнувшись всем телом.
Цвет новой любви.
***
Поднималось солнце. Туман, отступая, прятался в лощины, жался к деревьям у опушки леса. Шатры и палатки заняли все поле, до самого леса, и турнирный круг казался королеве маленьким и тесным, вроде ярмарочной площади в каком-нибудь городке. Деревянные трибуны, предназначенные для королей, их свит и благородных гостей, украшены цветными лентами и полотнищами – на алых выткан оскалившийся вальденбургский волк, на желтых – черный тевольтский орел. Всюду флаги, раскрашенные щиты, гербы – красные с белым, зеленые, синие, золоченые…
Анастази куталась в шерстяной плащ – белая, отороченная белоснежным же мехом накидка оказалась слишком легкой для такого свежего утра. Крупные прозрачные бусины, украшавшие подол зеленого платья королевы, поблескивали подобно ручью, бегущему в траве, вбирали в себя свет. Пауль то и дело накрывал их ладонью, а потом, чуть помедлив, осторожно приподнимал ее и удивленно разглядывал.
Место королевы было по правую руку от Торнхельма, а слева сидел Отто, держа на коленях шлем; принцу рано еще было выходить на поединок, но обычай предписывал ему вместе с отцом объехать турнирное поле на закате, после завершения боя.
Лео Вагнер, сложив руки за спиной, стоял справа от Анастази, чуть позади ее кресла, и на черном сюрко менестреля, надетом поверх кольчуги, отблескивал серебристым шитьем королевский герб.
Прежде чем занять место в отряде под сине-белым знаменем, Удо Лантерс стал на одно колено перед королевой и обратился к ней с просьбой оказать ему честь и закрепить на его доспехах ленту, расшитую лилиями.
Анастази услышала тихий смешок Лео; Торнхельм же сказал, с некоторым удивлением глядя на юношу:
– Как ты осмелел, Удо! Неужто щедрость королевы тому причиной?..
– Он мой самый верный рыцарь, – улыбаясь, промолвила Анастази. – И я ему не откажу.
Юноши – пажи, оруженосцы, младшие отпрыски знатных семейств, – сражались с яростью, даже чрезмерной для праздника. Зрители подбадривали их криками и боевыми кличами, топали ногами – так, что дощатые настилы трибун содрогались. Эрих Кленце, будучи не в силах усидеть на месте, сначала вскочил на ноги, а потом и вовсе подбежал к перилам помоста, и вернулся на место лишь после того, как старый Виллиберт вполголоса сделал ему весьма строгое замечание.
Сегодня барону Кленце предстояло впервые сразиться в настоящем, а не потешном бою, и его нетерпение было вполне объяснимо.
Королева наблюдала за происходящим на поле, откинувшись на спинку кресла, и Лео Вагнер время от времени, осторожно, касался кончиками пальцев рукава ее платья.
– Ого, – сказал Вольф, глядя, как Удо отшвыривает от себя противника. – Похоже, и шуты вроде Пауля приносят королевству пользу тем, что у них рождаются подобные сыновья!
– Когда придет время, я дам ему титул и земли. Такой воин мне пригодится.
– Мой старший сын, если бы ему было дозволено присутствовать на этом турнире, сражался бы не хуже, мой король, – бесстрастно произнес Лео, не глядя на Вольфа.
Тевольтский король мгновение медлил, прежде чем ответить.
– Я услышал тебя. И возьму Фридриха Вагнера в дружину, если придется принуждать Цеспель к союзу… силой. Надеюсь, он действительно достойно проявит себя, Лео.
– Он будет в числе лучших, мой король, – менестрель поклонился. На поле раздались крики, один из юношей отшвырнул от себя расколотый щит. Алое с белым знамя второго отряда склонилось, затем упало на землю, под ноги сражающихся.
Победители, измотанные, но счастливые, поднялись на помост, чтобы получить свои награды. Удо, безмерно гордый собой, небрежно смахивая кровь с рассеченной щеки, поцеловал королеве руку.
– Ну, – сказал Торнхельм шуту. – Теперь, Пауль, ты гордишься сыном, и сия забава вовсе не кажется тебе бессмысленной?
– Я всегда им гордился, мой король. Надеюсь, Курт и Эмиль меня тоже не подведут…
– Курт – прирожденный бездельник. Ежели желаешь, чтобы из него получился толк, не потакай его шалостям.
– Ну так у него и мамаша… шалунья, – забормотал Пауль так, словно его в чем-то обвиняли. – Никогда меня не слушает. Я же ей говорил… Я ее предупреждал…
Он болтал еще долго, на все лады расхваливая мать своего сына и собственно сына, пока наконец раздраженный Лео ногой не отпихнул его от себя и королевы. Пауль откатился под ноги Евгении и уткнулся лицом ей в колени. Герцогиня погладила шута по голове.
– Пауль, милый, достойным людям часто приходится терпеть притеснения от недостойных, но в конечном итоге всегда торжествует справедливость.
– Какая уж тут справедливость! – горько вздохнул шут. – Если так пойдет дальше, вы все, моя госпожа, начнете кланяться лисам, а не львам и волкам.
А на ристалище уже появились новые участники – настал черед конных сшибок. Не было равных Арниму Фему, который еще так недавно сопровождал королеву в Леден и до сих пор безмерно гордился тем, что она, проявив кротость и поистине достойную владычицы доброту, сама окликнула его.
Теперь все видели, что его отец недаром говорил, что сын выучился держать оружие в руках и ездить верхом едва ли не раньше, чем стал без запинки произносить свое имя, означающее «орел». Его молодые друзья устроили неистовую овацию, когда он, словно бы без малейших усилий, беспощадно и точно ударил противника прямо в середину груди – и тот упал без чувств; оруженосцы подхватили его и унесли с поля. Сам же Арним привстал в стременах, высоко подняв копье, на древке которого развевалась синяя лента – дар Ульрики Хедеркасс.
Следом выходили Фридрих Штанк и Бертрам Эццонен, а со стороны гостей – Валленштайны и Беркены, вассалы тевольтского короля; рев толпы становился все громче, и все было приведено в движение. Торговцы делали барыш на соленых рогаликах и разбавленном вине, воры срезали кошельки, а кто-то наверняка даже делал ставки на понравившегося рыцаря – среди явившихся поглазеть простолюдинов немало было тех, кто грезил разбогатеть столь легким, хоть и предосудительным способом.
Женщины тоже находили в происходившем немало любопытного, и молоденькие фрейлины королевы Маргариты порой даже чересчур оживленно смеялись и обсуждали, хорош ли собой тот или иной воин – лиц сражающихся не было видно из-за опущенных забрал. Впрочем, и сама Маргарита, и ее супруг, кажется, были склонны прощать девушкам эту живость, хотя, скорее всего, по разным причинам.
Анастази со вздохом закрыла глаза рукой.
– Всем ли ты довольна, моя королева? – тут же склонился к ней Лео, и Торнхельм с неудовольствием взглянул на него, испытав приступ гнева и ревности, с которым едва сумел справиться. Взял Анастази за руку.
– Что с тобой, любовь моя?
– Нет… ничего, – королева покачала головой. – Я вполне здорова. Но всякий раз, созерцая бугурт, я вижу битву на Готтармской равнине… а мне так не по душе эти воспоминания, ты же знаешь. Сейчас это пройдет.
Не желая продолжать разговор, она отвернулась, посмотрела на сестру – Евгения беседовала с баронессой Хедеркасс, не отводя взгляда от поля, и над чем-то смеялась; лицо ее было таким счастливым, что Анастази невольно улыбнулась тоже, хотя на душе по-прежнему скребли кошки.
Торнхельм промолчал. Воспоминания о тех временах, когда она была женой другого человека, он считал неуместными. К тому же ему казалось, что очередной праздник, да еще такой роскошный, должен бы вернуть его возлюбленной супруге радость, которая ее так украшает. Однако Анастази словно нарочно вела себя иначе, чем он хотел и ожидал – впрочем, наверняка даже не понимала, что это давно перестало его восхищать.
Он мельком взглянул на Лео, по-прежнему внимательно наблюдавшего за боем. Похоже, менестреля пора гнать из Вальденбурга в шею – этот подхалим, Вольфов лазутчик, слишком уж загостился здесь. Пусть поет свои песенки в каком-нибудь другом замке, у ног других женщин.
– Элке… Должно быть, ты и сама это знаешь…
– Что, мой господин?
– О! – он снова рассматривал ее, оглаживал взглядом, и оттого становилось неловко, будто она собиралась раздеваться, не погасив огня. – Элке, ты столь красива, что нравишься даже королю… Королю Торнхельму, твоему господину.
– Не понимаю, о чем вы толкуете.
– Ты нравишься ему, – повторил Лео и на мгновение отвел взгляд, словно ему не доставляло особого удовольствия говорить об этом. – Ты не видела сегодня, как он на тебя смотрел, а я заметил.
– Этого не может быть. Прошу прощения, но вам показалось, мой господин. Король и королева – счастливые супруги, поверьте мне, я видела разные семьи.
– Неужели ты думаешь, я стал бы говорить с тобой, если бы не был уверен в том, о чем веду речь?! Я мужчина, Элке, я знаю, как смотрят на женщину, когда желают ее. Он смотрит на тебя именно так, – Лео взял ее за плечи, заглянул в лицо. – И ты ведь понимаешь, как приятно влюбленному, кем бы он ни был, когда женщина отвечает ему взаимностью?
Служанка отвернулась. Она была опечалена и сожалела, что вообще заговорила с менестрелем – могла бы и просто пройти мимо; ругала себя за излишнее усердие, которое и подвело ее.
Однако мысль о том, что сам суровый, сдержанный король Торнхельм восхищен ее красотой, не могла оставить ее совершенно равнодушной. Элке хорошо помнила, как переменилась ее жизнь, когда пришлось скитаться по чужим, хоть и богатым домам, терпеть прихоти и грубость хозяев, а в особенности хозяйских сынков.
Менестрель короля Вольфа, как ни крути, был прав: любовь властителя все меняет. Только подумать – богато убранная постель, платья, подарки… Все знают, что Торнхельм удивительно добр и щедр с теми, кого любит; мальчишке Удо он намерен дать баронский титул – так, во всяком случае, однажды сказала госпожа.
Однако короля она боялась и благоговела перед ним. К тому же королева Анастази всегда была с ней добра.
– Бедная моя королева… ах, как она огорчится, если все так, как вы говорите, мой господин!..
– Любовь короля – штука дорогая, не всем выпадает такая удача, понимаешь? – мягко, почти ласково добавил Лео. – Подумай хорошенько – вдруг тебе представится возможность вернуть себе дом твоего отца?.. Тебе приходят на ум легкомыслие и соблазн… Но речь лишь о том, чтобы твой господин был счастлив и доволен.
Она, казалось, все еще колебалась, и растерянно обшаривала взглядом комнату, словно где-то здесь должен был находиться ответ; лежать, словно безделушка, на столе или лавке.
Лео вложил в руку девушки еще одну монету. Элке подняла на него глаза.
– Вы понимаете, чем мне это грозит, мой господин? Я буду опозорена и лишусь хорошего места. Как только узнает королева…
– Не узнает, – уверенно сказал Лео, которого, по сути, это совершенно не волновало. – И потом, чего тебе бояться? Если он и правда влюблен в тебя, ты не останешься внакладе. Если же нет, и я ошибся… хотя мне и сложно в это поверить! – ничего не случится, и все останется по-прежнему.
Она не отвечала, и он взял ее за подбородок, заставив посмотреть на себя.
– Элке, ты услышала меня?
Она снова кивнула, совершенно сбитая с толку. Он отпустил ее, велел уходить, и для убедительности легко шлепнул пониже спины.
Все-таки все служанки одинаковы. Потому-то Вольф их так и любит.
Лео ждал свидания с Анастази, но в эту ночь она так и не пришла. Открыв глаза в сером предрассветном сумраке утра – догорающая тонкая щепка уже почти не давала света, – он приподнялся на локте, оглядывая комнату. Дверь была плотно прикрыта. По-видимому, никто не заглядывал к нему, пока он спал.
– Все мы подневольные, – сказал Лео вслух и распахнул ставни. Под окнами застыл густой туман, из которого, словно скала из моря, выступал бастион могучей стены, окружавшей Вальденбург. Над ним бесшумно парили несколько черных птиц, деловито-сосредоточенных, хотя непонятно было, что они могут рассмотреть сквозь такую завесу. Чуть дальше сплошным темно-зеленым пятном расплылся лес, всюду царила тишина.
Поежившись от утреннего холода, Лео отодвинулся от окна и снова закрыл ставни. Потом зажег новую лучину, присел за стол, поставил перед собой небольшое, тусклое зеркало, откупорил маленькую чернильницу. Макнул тонкую кисть в краску и осторожно повел по плечу замысловатый узор.
…Анастази все-таки нашла время встретиться с возлюбленным, и он, увидев, как приоткрывается дверь, наблюдал за отражением, следил, как королева тихонько, стараясь не шуметь, задвигает щеколду, подходит ближе. Потом резко обернулся, схватил ее и прижал к себе как раз в тот момент, когда ее пальцы были готовы коснуться его плеча.
– Вот и попалась!.. Я ждал тебя вчера. Тебе не удалось улизнуть?
Она объясняла ему, что слово «улизнуть» тут не совсем уместно, с деланной строгостью сопротивляясь его нетерпеливым рукам. Она ведь зашла потому, что обещала возлюбленному свидание; обстоятельства не позволили прийти раньше. Но нужно торопиться, и его, менестреля , это тоже касается. Турнир вот-вот начнется. Разве он не слышит, как там, на поле, за воротами, звучит музыка, поют рога, созывая зрителей?..
– Ну, может хоть немного времени у нас есть, Ази?.. – шептал он, целуя ее в шею, лаская обнаженные колени, не обращая внимания на возражения – нет, Лео, времени нет совсем, я и так могу оказаться в более чем неловком положении, а тебе грозит… лучше даже и не думать, что может грозить нам обоим, если…
Наконец вскочила, торопливо разглаживая платье, хотя все равно нужно было переодеваться в новое, праздничное. Загляделась на резные фигурки в изголовье кровати – дама с книгой по цветущим деревом; богато одетый юноша, бегущие наперегонки охотничьи собаки, буйство сочных луговых трав.
– Подумать только, они все это видели…
– Они никому не расскажут, моя королева, – Лео снова потянулся к ней. Анастази со смехом набросила ему на бедра край покрывала, отступила на шаг.
– Не вздумай! Я сказала Альме, что отлучусь совсем ненадолго!.. И ради тебя пришлось пожертвовать временем, которое я могла бы провести в купальне…
– Как жаль, что я не выйду сегодня на поединок. Я бы тоже хотел носить твой платок завязанным у рукояти меча. Почему этому шутенку, Удо, удача улыбается чаще, чем мне?
Лео лежал, запрокинув голову, раскинув руки. Первый, неяркий еще солнечный луч падал ему на грудь и живот, перечеркивая наискосок, словно золотая перевязь.
– Что ж, любезный менестрель, придется признать, что даже короли не лишены слабостей, и самый упрямый осел в сравнении с каждым из них – кроткий ягненок...
– Ты говоришь ужасные вещи, моя госпожа, – Лео приложил кончики пальцев к губам, потом указал на дверь. – Я не должен слушать. И тебе…
– Правда горька, но целебна, как отвар полыни. Прошу – не принимай все это к сердцу, Лео. Настанет время, и ты выйдешь на поле как равный среди равных. И у тебя будет свой щит, и герб на нем…
Она умолкла, ибо будущее прочно соединялось в ее думах с печалью расставания.
– К сердцу я принимаю только тебя, Ази, – он, приподнявшись на локтях, крепко поцеловал ее, склонившуюся к нему. – Какой цвет у платья, которое ты наденешь сегодня?
– Зеленый, – ответила она и улыбнулась; легко коснулась его плеч, отступила к двери. – И белая накидка.
– Зеленый, – мечтательно повторил Лео и потянулся, красиво выгнувшись всем телом.
Цвет новой любви.
ГЛАВА 15
***
Поднималось солнце. Туман, отступая, прятался в лощины, жался к деревьям у опушки леса. Шатры и палатки заняли все поле, до самого леса, и турнирный круг казался королеве маленьким и тесным, вроде ярмарочной площади в каком-нибудь городке. Деревянные трибуны, предназначенные для королей, их свит и благородных гостей, украшены цветными лентами и полотнищами – на алых выткан оскалившийся вальденбургский волк, на желтых – черный тевольтский орел. Всюду флаги, раскрашенные щиты, гербы – красные с белым, зеленые, синие, золоченые…
Анастази куталась в шерстяной плащ – белая, отороченная белоснежным же мехом накидка оказалась слишком легкой для такого свежего утра. Крупные прозрачные бусины, украшавшие подол зеленого платья королевы, поблескивали подобно ручью, бегущему в траве, вбирали в себя свет. Пауль то и дело накрывал их ладонью, а потом, чуть помедлив, осторожно приподнимал ее и удивленно разглядывал.
Место королевы было по правую руку от Торнхельма, а слева сидел Отто, держа на коленях шлем; принцу рано еще было выходить на поединок, но обычай предписывал ему вместе с отцом объехать турнирное поле на закате, после завершения боя.
Лео Вагнер, сложив руки за спиной, стоял справа от Анастази, чуть позади ее кресла, и на черном сюрко менестреля, надетом поверх кольчуги, отблескивал серебристым шитьем королевский герб.
Прежде чем занять место в отряде под сине-белым знаменем, Удо Лантерс стал на одно колено перед королевой и обратился к ней с просьбой оказать ему честь и закрепить на его доспехах ленту, расшитую лилиями.
Анастази услышала тихий смешок Лео; Торнхельм же сказал, с некоторым удивлением глядя на юношу:
– Как ты осмелел, Удо! Неужто щедрость королевы тому причиной?..
– Он мой самый верный рыцарь, – улыбаясь, промолвила Анастази. – И я ему не откажу.
Юноши – пажи, оруженосцы, младшие отпрыски знатных семейств, – сражались с яростью, даже чрезмерной для праздника. Зрители подбадривали их криками и боевыми кличами, топали ногами – так, что дощатые настилы трибун содрогались. Эрих Кленце, будучи не в силах усидеть на месте, сначала вскочил на ноги, а потом и вовсе подбежал к перилам помоста, и вернулся на место лишь после того, как старый Виллиберт вполголоса сделал ему весьма строгое замечание.
Сегодня барону Кленце предстояло впервые сразиться в настоящем, а не потешном бою, и его нетерпение было вполне объяснимо.
Королева наблюдала за происходящим на поле, откинувшись на спинку кресла, и Лео Вагнер время от времени, осторожно, касался кончиками пальцев рукава ее платья.
– Ого, – сказал Вольф, глядя, как Удо отшвыривает от себя противника. – Похоже, и шуты вроде Пауля приносят королевству пользу тем, что у них рождаются подобные сыновья!
– Когда придет время, я дам ему титул и земли. Такой воин мне пригодится.
– Мой старший сын, если бы ему было дозволено присутствовать на этом турнире, сражался бы не хуже, мой король, – бесстрастно произнес Лео, не глядя на Вольфа.
Тевольтский король мгновение медлил, прежде чем ответить.
– Я услышал тебя. И возьму Фридриха Вагнера в дружину, если придется принуждать Цеспель к союзу… силой. Надеюсь, он действительно достойно проявит себя, Лео.
– Он будет в числе лучших, мой король, – менестрель поклонился. На поле раздались крики, один из юношей отшвырнул от себя расколотый щит. Алое с белым знамя второго отряда склонилось, затем упало на землю, под ноги сражающихся.
Победители, измотанные, но счастливые, поднялись на помост, чтобы получить свои награды. Удо, безмерно гордый собой, небрежно смахивая кровь с рассеченной щеки, поцеловал королеве руку.
– Ну, – сказал Торнхельм шуту. – Теперь, Пауль, ты гордишься сыном, и сия забава вовсе не кажется тебе бессмысленной?
– Я всегда им гордился, мой король. Надеюсь, Курт и Эмиль меня тоже не подведут…
– Курт – прирожденный бездельник. Ежели желаешь, чтобы из него получился толк, не потакай его шалостям.
– Ну так у него и мамаша… шалунья, – забормотал Пауль так, словно его в чем-то обвиняли. – Никогда меня не слушает. Я же ей говорил… Я ее предупреждал…
Он болтал еще долго, на все лады расхваливая мать своего сына и собственно сына, пока наконец раздраженный Лео ногой не отпихнул его от себя и королевы. Пауль откатился под ноги Евгении и уткнулся лицом ей в колени. Герцогиня погладила шута по голове.
– Пауль, милый, достойным людям часто приходится терпеть притеснения от недостойных, но в конечном итоге всегда торжествует справедливость.
– Какая уж тут справедливость! – горько вздохнул шут. – Если так пойдет дальше, вы все, моя госпожа, начнете кланяться лисам, а не львам и волкам.
А на ристалище уже появились новые участники – настал черед конных сшибок. Не было равных Арниму Фему, который еще так недавно сопровождал королеву в Леден и до сих пор безмерно гордился тем, что она, проявив кротость и поистине достойную владычицы доброту, сама окликнула его.
Теперь все видели, что его отец недаром говорил, что сын выучился держать оружие в руках и ездить верхом едва ли не раньше, чем стал без запинки произносить свое имя, означающее «орел». Его молодые друзья устроили неистовую овацию, когда он, словно бы без малейших усилий, беспощадно и точно ударил противника прямо в середину груди – и тот упал без чувств; оруженосцы подхватили его и унесли с поля. Сам же Арним привстал в стременах, высоко подняв копье, на древке которого развевалась синяя лента – дар Ульрики Хедеркасс.
Следом выходили Фридрих Штанк и Бертрам Эццонен, а со стороны гостей – Валленштайны и Беркены, вассалы тевольтского короля; рев толпы становился все громче, и все было приведено в движение. Торговцы делали барыш на соленых рогаликах и разбавленном вине, воры срезали кошельки, а кто-то наверняка даже делал ставки на понравившегося рыцаря – среди явившихся поглазеть простолюдинов немало было тех, кто грезил разбогатеть столь легким, хоть и предосудительным способом.
Женщины тоже находили в происходившем немало любопытного, и молоденькие фрейлины королевы Маргариты порой даже чересчур оживленно смеялись и обсуждали, хорош ли собой тот или иной воин – лиц сражающихся не было видно из-за опущенных забрал. Впрочем, и сама Маргарита, и ее супруг, кажется, были склонны прощать девушкам эту живость, хотя, скорее всего, по разным причинам.
Анастази со вздохом закрыла глаза рукой.
– Всем ли ты довольна, моя королева? – тут же склонился к ней Лео, и Торнхельм с неудовольствием взглянул на него, испытав приступ гнева и ревности, с которым едва сумел справиться. Взял Анастази за руку.
– Что с тобой, любовь моя?
– Нет… ничего, – королева покачала головой. – Я вполне здорова. Но всякий раз, созерцая бугурт, я вижу битву на Готтармской равнине… а мне так не по душе эти воспоминания, ты же знаешь. Сейчас это пройдет.
Не желая продолжать разговор, она отвернулась, посмотрела на сестру – Евгения беседовала с баронессой Хедеркасс, не отводя взгляда от поля, и над чем-то смеялась; лицо ее было таким счастливым, что Анастази невольно улыбнулась тоже, хотя на душе по-прежнему скребли кошки.
Торнхельм промолчал. Воспоминания о тех временах, когда она была женой другого человека, он считал неуместными. К тому же ему казалось, что очередной праздник, да еще такой роскошный, должен бы вернуть его возлюбленной супруге радость, которая ее так украшает. Однако Анастази словно нарочно вела себя иначе, чем он хотел и ожидал – впрочем, наверняка даже не понимала, что это давно перестало его восхищать.
Он мельком взглянул на Лео, по-прежнему внимательно наблюдавшего за боем. Похоже, менестреля пора гнать из Вальденбурга в шею – этот подхалим, Вольфов лазутчик, слишком уж загостился здесь. Пусть поет свои песенки в каком-нибудь другом замке, у ног других женщин.
