Анастази все еще была бледна, когда герольд выкрикнул имя Эриха Кленце, и барон поднялся со своего места. Ему было время выходить вместе с тремя такими же отроками против отряда из Дрангольма; королева перекрестила сына и крепко поцеловала. На мгновение застыла, сжав руками его плечи – так вырос за этот год! – словно не хотела отпускать. Эрих смотрел на нее прямо, не отводя взгляда, и в глазах его отражалось синее ясное небо. Анастази чувствовала его радость, видела, что он не боится ни сражения, ни возможных увечий – но это ее совсем не успокаивало.
– Не щади себя и не жалей других, – напутствовал пасынка Торнхельм. Эрих поклонился матери и отчиму, потом приблизился к тевольтскому королю и, опустившись на одно колено, протянул ему меч рукоятью вперед. Вольф и Маргарита поочередно коснулись ее, благословляя своего юного вассала.
Затем герцогиня Рюттель сняла витую шелковую тесьму, стягивавшую ее пушистые темно-русые волосы, и повязала племяннику на запястье.
– Пусть она принесет тебе удачу, Эрих Кленце, достойный сын благородных родителей. Мое сердце с тобой.
Анастази напряженно следила за сыном – его азарт и жажда битвы словно тянули ее за собой, – и сама не заметила, как крепко сжимает руку мужа.
– Ази, ну что ты?..
Она ответила улыбкой – мимолетной, никоим образом не относящейся к его словам. И тотчас же ахнула – Эрих пропустил серьезный удар в плечо, пошатнулся, зажимая рукой глубокий порез чуть выше локтя. Закричал – не от боли или страха, а от ярости, которая пока не находила выхода, и вновь ринулся на противника. Тот был выше и сильнее, но попятился, запнулся, неловко отмахнулся левой рукой...
Ему на подмогу поспешил другой – но Эрих был начеку, ловко отвел удар, отступил, снова бросился вперед…
– Что же ты! Ну что же… Эрих!
Королева едва не выкрикнула имя первенца во весь голос. Ей хотелось ликовать, хотелось, чтобы все слышали, что это ее сын, столь похожий на своего отца, высокий, стройный, сильный, сейчас одерживает первую в своей жизни победу – как вдруг Эрих остановился, не сделав шаг, который должен был сделать, а потом рухнул навзничь.
Анастази вскочила, следом за ней – Евгения. Вильберт бросился к ступеням, ведущим с трибуны вниз. На мгновение на поле все смешалось, но герольды не давали знака остановить бой, ибо ни одно из правил не было нарушено.
– Торнхельм!.. Сделай же что-нибудь!
Герольды уже спешили к барону, за ними следом – лекарь. Сигнал к остановке боя все еще не прозвучал. Один из недавних противников приблизился к Эриху, склонился, желая сбить с него шлем.
Эрих Кленце, прянув как лев, схватил его за шею, увлекая за собой, приставил к горлу кинжал. Мгновение дрангольмец пытался сопротивляться, но потом утих, поднял кверху ладони, показывая, что сдается.
– Что с ним сделаешь, – пробормотал Торнхельм то ли с изумлением, то ли с досадой. – В нем все неистовство его отца…
– Я же знал, знал! – закричал Отто и бросился к брату. Запнулся о кота – тот подчеркнуто нехотя поднялся, сделал несколько шагов и вновь улегся на нагретые доски. Его тревожил шум – ибо вокруг кричали, прославляя барона и негодуя на то, что он вырвал победу хитростью. Спорили, ссорились и запальчиво доказывали друг другу свою правоту.
Герольды, посовещавшись, все же решили отдать победу отряду Эриха Кленце, ибо проявление смекалки в столь отчаянной ситуации не является прямым нарушением турнирных правил, хоть и не входит в перечень первейших доблестей рыцаря. Когда барон вернулся на помост, королева несколько раз подряд спросила его о самочувствии, и Эриху пришлось заверять ее, что с ним все в порядке.
– Матушка, – наконец тихо сказал он. – Я запнулся и упал… Глупо, обидно. Не признавать же мне поражение из-за какой-то кочки?..
Другие поединки – а их было множество, – и последующее представление уже не интересовали королеву. И даже когда Ланделина, племянника Брандольфа Герварта, унесли с поля в беспамятстве, она лишь проводила его безучастным взглядом.
Король велел немедля направить к раненому лекаря. Анастази понимала, отчего Торнхельм удручен произошедшим – на вчерашнем пиру Эццонены и Герварты наконец примирились и даже договорились участвовать вместе в одном из боев. Теперь же король опасался, что там, где начинают копиться новые обиды, жди беды; но не сказала ни слова, чтобы поддержать мужа.
Тревога, смутная, неясная, не покидала ее, роилась, как потревоженные пчелы над ульем, как ни старалась королева уверить себя, что это – лишь последствия недавнего испуга; в другое время она, пожалуй, остановилась бы, чтобы полюбоваться видом, но сейчас широкое поле, ясное темное небо, раскинувшееся над ним, дурманящие запахи трав только усиливали ощущение неведомой – и оттого еще более грозной, – опасности.
Они возвращались в Вальденбург – длинная вереница всадников; факелы в руках ратников и слуг ярко освещают их богатую одежду, отблескивают на оружии и металле кольчуг, – а на долину широко разлившейся Теглы опускались легкие, как вуаль, летние сумерки. В воде плескалась, играла сытая рыба, в низинах собирался туман.
Лео будет ждать ее нынче в парке, когда совсем стемнеет. Для того, чтобы попасть туда, придется воспользоваться той калиткой в стене… и опять прибегнуть к помощи Альмы. О, если бы можно было без этого обойтись!
…Она прошла вдоль замковой стены, спустилась в парк. Осторожно выбирала дорогу меж зарослей терновника – тропа здесь была слишком узка, а светильник, который она заслоняла полой плаща, и без того давал совсем мало света.
Лео приблизился, взял за плечи, прижал к себе.
– Надеюсь, за тобой не следили?
– За мной никто не шел, если ты об этом. И я не имею привычки брать с собой на любовные свидания фрейлин.
– А как же Альма? Я уже привык к ее присутствию…
– Отчего ты так зол сегодня?.. Ну, иди же ко мне, быстрее. Я не могу отсутствовать всю ночь.
Менестрель медлил, прислушиваясь к шорохам сада; она же, едва договорив, быстро подхватила подол, приподняла, словно приглашая. Чуть выше чулков, подвязанных узкими тесемками, светлели обнаженные, изящно-округлые колени, и стройные ноги скрывала тень нижней рубашки. Округлые бедра обвивал тяжелый пояс с серебряными фигурными накладками.
Лео обнял, притиснулся вплотную, несколько раз провел пальцами ниже нежно-щекочущего лобка. Она прижалась к дереву, нарочно пряча руки за спиной, тихая, покорная и податливая, пока он расстегивал маленькие круглые пуговки на платье, путался в тканях, обнажался сам. Ее лицо, полускрытое ночными тенями, было совсем близко от его лица, то придвигаясь, то удаляясь.
Нежное тепло. Все тот же пряно-горький запах шафрана…
Потом они сидели на той поляне, где не так давно в первый раз поцеловались; Лео бездумно смотрел в темное небо. Анастази целовала его плечи, касалась пальцами, припоминая изгибы узоров, которые он когда-то увидел у выходцев с Востока, и с тех пор стал рисовать себе сам, пользуясь привозимыми оттуда красками. Ему казалось, что они придают сил и удачи, да и потом, это было диковинно и красиво, а он любил все диковинное и красивое.
– Твой муж сегодня говорил со мной.
– Меня это не удивляет – вроде бы ты и прибыл в Вальденбург для переговоров с королем?.. Что же он тебе сказал?
– Сказал, что его величество король Вольф весьма ценит мою преданность и в конце концов даст мне то, чего я заслуживаю. И, что если буду осмотрителен, никакое наказание мне не грозит, а уж отблагодарят меня со всей щедростью... «Стремись к этому, Лео – ведь у тебя, кажется, есть сыновья?»
– Странный выбор темы для разговора.
– Ничего странного, Ази. Думаю, многим благородным мужьям здесь не по нраву, что я похищаю внимание их жен.
Анастази рассмеялась.
– Возможно, Лео, возможно. А еще?
– Его величество милостиво разрешил мне увлечься какой-нибудь из твоих служанок или даже фрейлин. Как будто среди них есть хоть одна, в чем-то сравнимая с тобой.
– Ну что ж, – раздумчиво проговорила Анастази. Они сидели на вполне пристойном расстоянии, и только им двоим было ведомо, что пальцы их рук, скрытых травой, сейчас сплетены накрепко, словно ловчая сеть. – Пожалуй, это хорошая идея, Лео. Знаешь, будет очень неплохо, если ты влюбишься в какую-нибудь юную, гордую девицу…
Они переглянулись, убежденные в том, что поняли друг друга с полуслова, и одновременно рассмеялись. Лео приник губами к запястью королевы.
– Ты великолепна, Анастази. Обещаю, я выберу самую скучную и неприступную молодую особу из всех, что есть при дворе. Да… пожалуй, будет лучше, если у нее окажется очень щепетильный и спесивый отец.
– О, я расскажу тебе про любую из них все, что поможет ей окончательно стать недоступной для тебя, хитрец!
– Очень вовремя, Ази. Даже теперь, когда мой господин здесь, мы должны оставаться чуткими и настороженными…
– Особенно теперь, хочешь сказать? – усмехнулась она. – Что ж, ты совершенно прав, мой хитроумный менестрель. Впрочем, это продлится не так уж долго. И седмицы не пройдет, как твой король отправится обратно в Тевольт, и ты… и мы… сможем больше ничего не бояться…
Она умолкла, уткнулась лицом ему в плечо. Лео погладил ее по волосам.
– Ты назвала меня хитроумным, и я докажу тебе, что ты не ошибаешься. Клянусь, я что-нибудь придумаю, моя королева. Необязательно нам встречаться в Вальденбурге, где так много любопытных глаз. Есть ведь Леден, Стакезее… Гюнттале, наконец…
– Да, – глухо проговорила она, все еще не поднимая лица. Лео показалось, что плечи ее вздрогнули. – Ты верно говоришь, Лео. На каждом постоялом дворе стакезейского тракта есть комнаты для путников.
В замок, разумеется, возвращались порознь. Альма встретила госпожу у потайной калитки. Прежде чем ступить на освещенное пространство замкового двора, Анастази быстро оглядела себя.
Завтра скажет, что я был неосторожен и испачкал ей платье, подумал Лео, прислонился спиной к дереву и прикрыл глаза. Ему следовало пробыть здесь еще около получаса, пока не сменится стража.
Прежде чем войти в королевские покои, притвориться верной и заботливой супругой, Анастази заглянула к Евгении. Герцогиня еще не спала; впустив сестру, поспешно закрыла дверь.
– Что за безрассудство? К лицу ли королеве бегать по ночам, точно она кухарка? К счастью, герцог и твой супруг все еще в зале Королей, и старый Эццонен тоже там. Я отослала Вилетту вместе с Удо прислуживать им.
– О, я хочу лишь, чтоб меня видели выходящей из твоих покоев.
– Не желаю подробностей. Мне противна сама мысль о том, что он к тебе прикасается. Это может плохо кончиться… Нет, что я говорю? Это почти наверняка дурно закончится, а Торнхельм – не Вольф, он не возьмет за тебя мзды ни золотом, ни постыдными утехами. Да и кто ему сможет ее подать?..
Анастази почти рухнула на широкую, застеленную красным полотном скамью. Уронила руки на колени.
– Я никогда не умела бороться с искушениями, Юха. Было бы глупо отрицать это… Но судьба щадила меня, и искушения приносили лишь радость – радость замужества и материнства, счастье обретения возлюбленного, надежность достойного супружества…
– И все это ты готова отбросить, как капризное дитя – разонравившуюся игрушку… Я хочу лишь предупредить, что страдать от последствий вашей связи будешь только ты одна, сестрица. Этот же змей, я уверена, сумеет выйти сухим из воды, что бы ни случилось.
Анастази отвернулась.
– Я счастлива с ним, Евгения.
– Ну что ж… Значит, ты станешь такой же изворотливой, как твой любовник. Обретешь уверенность, что ваша – твоя, Ази! – радость важнее, чем те огорчения, что ты, несомненно, принесешь окружающим, когда все откроется. Если это тебе по нраву… Если сумеешь перенести все испытания, что достанутся на твою долю после… Что ж, тогда я не могу назвать более ни одной причины, чтобы тебе не бегать на свидания к Лео, – Евгения присела рядом, обняла сестру. – Тем не менее, прошу, умоляю – будь осмотрительна, Ази! Не верь ему!
– Я ему не верю, Юха. Прекрасно понимаю, о чем ты говоришь, и не стану с тобой спорить. Но я не могу без него.
Слова прозвучали твердо и просто, совершенно не так, как Анастази обыкновенно говорила о мужчинах, и Евгении вспомнилось первое настоящее свидание со Свеном – не в юности, в Золотом Рассвете, а позже, в старой роще. Как легко они тогда поставили на кон все, что у них обоих было: она – свое вполне удачное супружество, он – будущий выгодный брак…
Королева продолжала – спокойно, почти отрешенно:
– Уверенность – это слишком большая роскошь для меня, Юха. Ни одна королева не может себе ее позволить. Но мне нельзя по-другому – я его люблю.
Позднее выяснилось, что, едва Анастази, сославшись на то, что хочет увидеться с сестрой, покинула королевские покои, король вызвал Альму к себе и долго говорил с ней. Служанка передала госпоже содержание этой беседы. Из нее следовало, что король, не вполне доверяя словам Лео Вагнера и опасаясь за репутацию своей супруги, велел приглядывать за ней и не позволять менестрелю ничего такого, что могло бы бросить тень на королеву. При этом он подчеркнул, что не сомневается в любви и верности самой Анастази, лишь желает, чтобы их семейному счастью не было нанесено ни малейшего урона.
Альму напугали эти предположения, но королева, сидевшая у камина с кубком вина, лишь пожала плечами, поправила складки верхнего платья:
– Разумеется, ты должна беспрекословно подчиняться его величеству, Альма, и будешь дурной служанкой, если станешь вести себя иначе. Но мой возлюбленный супруг уже немолод. Он устал, его утомили бесконечные переговоры с королем Вольфом, который хочет слишком многого, обещая взамен слишком мало. Я опасаюсь, что такая беспочвенная тревога нашего господина во многом объясняется именно усталостью и раздражением – впрочем, совершенно понятными в нынешних обстоятельствах.
Альма слушала, не смея верить своим ушам: впервые за годы супружества Анастази позволила себе упомянуть о возрасте своего мужа, да еще при обсуждении столь деликатной темы. Да, король сед, а королева кажется юной, да, ей всего тридцать, а ему почти пятьдесят – но какое это имеет значение?!
И я в этом участвую, потворствую постыдной любовной связи, в который уже раз со страхом подумала она, вспомнив, как убеждала повелителя, что его опасения беспочвенны и весьма оскорбительны для столь счастливого супружества, как союз с королевой Анастази. Не лучше ли было все сразу ему рассказать? Или признаться теперь… но какой в этом толк? Вряд ли король Торнхельм останется доволен тем, что служанка, которую он считал всецело преданной ему, так долго скрывала от него отвратительную правду…
– В последнее время всякое слово, всякая мысль короля сводится к одному – соглашение с Вольфом! И Конрад, Конрад, Конрад! – чуть повысив голос, продолжала меж тем королева. – Уж не думает ли этот князек, что ему швырнут Цеспель, как милостыню нищему на паперти, только потому, что у него слишком много детей?! Граф тоже хорош – он приходится родственником и Конраду, и Вольфу, но неспособен на решительный шаг, и, словно овца, топчется на одном месте и жалко блеет о том, что его притесняют. Да удивительно, как его еще не сожрали с потрохами!.. По мне, так они оба просто хотят золота, и будут до поры до времени верны тому, кто даст его больше… – Анастази помолчала, поднесла кубок к огню, чтобы он согрелся, и раздумчиво добавила: – Но еще сложнее поверить в то, что короля терзает тревога по столь ничтожному поводу.
– Не щади себя и не жалей других, – напутствовал пасынка Торнхельм. Эрих поклонился матери и отчиму, потом приблизился к тевольтскому королю и, опустившись на одно колено, протянул ему меч рукоятью вперед. Вольф и Маргарита поочередно коснулись ее, благословляя своего юного вассала.
Затем герцогиня Рюттель сняла витую шелковую тесьму, стягивавшую ее пушистые темно-русые волосы, и повязала племяннику на запястье.
– Пусть она принесет тебе удачу, Эрих Кленце, достойный сын благородных родителей. Мое сердце с тобой.
Анастази напряженно следила за сыном – его азарт и жажда битвы словно тянули ее за собой, – и сама не заметила, как крепко сжимает руку мужа.
– Ази, ну что ты?..
Она ответила улыбкой – мимолетной, никоим образом не относящейся к его словам. И тотчас же ахнула – Эрих пропустил серьезный удар в плечо, пошатнулся, зажимая рукой глубокий порез чуть выше локтя. Закричал – не от боли или страха, а от ярости, которая пока не находила выхода, и вновь ринулся на противника. Тот был выше и сильнее, но попятился, запнулся, неловко отмахнулся левой рукой...
Ему на подмогу поспешил другой – но Эрих был начеку, ловко отвел удар, отступил, снова бросился вперед…
– Что же ты! Ну что же… Эрих!
Королева едва не выкрикнула имя первенца во весь голос. Ей хотелось ликовать, хотелось, чтобы все слышали, что это ее сын, столь похожий на своего отца, высокий, стройный, сильный, сейчас одерживает первую в своей жизни победу – как вдруг Эрих остановился, не сделав шаг, который должен был сделать, а потом рухнул навзничь.
Анастази вскочила, следом за ней – Евгения. Вильберт бросился к ступеням, ведущим с трибуны вниз. На мгновение на поле все смешалось, но герольды не давали знака остановить бой, ибо ни одно из правил не было нарушено.
– Торнхельм!.. Сделай же что-нибудь!
Герольды уже спешили к барону, за ними следом – лекарь. Сигнал к остановке боя все еще не прозвучал. Один из недавних противников приблизился к Эриху, склонился, желая сбить с него шлем.
Эрих Кленце, прянув как лев, схватил его за шею, увлекая за собой, приставил к горлу кинжал. Мгновение дрангольмец пытался сопротивляться, но потом утих, поднял кверху ладони, показывая, что сдается.
– Что с ним сделаешь, – пробормотал Торнхельм то ли с изумлением, то ли с досадой. – В нем все неистовство его отца…
– Я же знал, знал! – закричал Отто и бросился к брату. Запнулся о кота – тот подчеркнуто нехотя поднялся, сделал несколько шагов и вновь улегся на нагретые доски. Его тревожил шум – ибо вокруг кричали, прославляя барона и негодуя на то, что он вырвал победу хитростью. Спорили, ссорились и запальчиво доказывали друг другу свою правоту.
Герольды, посовещавшись, все же решили отдать победу отряду Эриха Кленце, ибо проявление смекалки в столь отчаянной ситуации не является прямым нарушением турнирных правил, хоть и не входит в перечень первейших доблестей рыцаря. Когда барон вернулся на помост, королева несколько раз подряд спросила его о самочувствии, и Эриху пришлось заверять ее, что с ним все в порядке.
– Матушка, – наконец тихо сказал он. – Я запнулся и упал… Глупо, обидно. Не признавать же мне поражение из-за какой-то кочки?..
Другие поединки – а их было множество, – и последующее представление уже не интересовали королеву. И даже когда Ланделина, племянника Брандольфа Герварта, унесли с поля в беспамятстве, она лишь проводила его безучастным взглядом.
Король велел немедля направить к раненому лекаря. Анастази понимала, отчего Торнхельм удручен произошедшим – на вчерашнем пиру Эццонены и Герварты наконец примирились и даже договорились участвовать вместе в одном из боев. Теперь же король опасался, что там, где начинают копиться новые обиды, жди беды; но не сказала ни слова, чтобы поддержать мужа.
Тревога, смутная, неясная, не покидала ее, роилась, как потревоженные пчелы над ульем, как ни старалась королева уверить себя, что это – лишь последствия недавнего испуга; в другое время она, пожалуй, остановилась бы, чтобы полюбоваться видом, но сейчас широкое поле, ясное темное небо, раскинувшееся над ним, дурманящие запахи трав только усиливали ощущение неведомой – и оттого еще более грозной, – опасности.
Они возвращались в Вальденбург – длинная вереница всадников; факелы в руках ратников и слуг ярко освещают их богатую одежду, отблескивают на оружии и металле кольчуг, – а на долину широко разлившейся Теглы опускались легкие, как вуаль, летние сумерки. В воде плескалась, играла сытая рыба, в низинах собирался туман.
Лео будет ждать ее нынче в парке, когда совсем стемнеет. Для того, чтобы попасть туда, придется воспользоваться той калиткой в стене… и опять прибегнуть к помощи Альмы. О, если бы можно было без этого обойтись!
…Она прошла вдоль замковой стены, спустилась в парк. Осторожно выбирала дорогу меж зарослей терновника – тропа здесь была слишком узка, а светильник, который она заслоняла полой плаща, и без того давал совсем мало света.
Лео приблизился, взял за плечи, прижал к себе.
– Надеюсь, за тобой не следили?
– За мной никто не шел, если ты об этом. И я не имею привычки брать с собой на любовные свидания фрейлин.
– А как же Альма? Я уже привык к ее присутствию…
– Отчего ты так зол сегодня?.. Ну, иди же ко мне, быстрее. Я не могу отсутствовать всю ночь.
Менестрель медлил, прислушиваясь к шорохам сада; она же, едва договорив, быстро подхватила подол, приподняла, словно приглашая. Чуть выше чулков, подвязанных узкими тесемками, светлели обнаженные, изящно-округлые колени, и стройные ноги скрывала тень нижней рубашки. Округлые бедра обвивал тяжелый пояс с серебряными фигурными накладками.
Лео обнял, притиснулся вплотную, несколько раз провел пальцами ниже нежно-щекочущего лобка. Она прижалась к дереву, нарочно пряча руки за спиной, тихая, покорная и податливая, пока он расстегивал маленькие круглые пуговки на платье, путался в тканях, обнажался сам. Ее лицо, полускрытое ночными тенями, было совсем близко от его лица, то придвигаясь, то удаляясь.
Нежное тепло. Все тот же пряно-горький запах шафрана…
Потом они сидели на той поляне, где не так давно в первый раз поцеловались; Лео бездумно смотрел в темное небо. Анастази целовала его плечи, касалась пальцами, припоминая изгибы узоров, которые он когда-то увидел у выходцев с Востока, и с тех пор стал рисовать себе сам, пользуясь привозимыми оттуда красками. Ему казалось, что они придают сил и удачи, да и потом, это было диковинно и красиво, а он любил все диковинное и красивое.
– Твой муж сегодня говорил со мной.
– Меня это не удивляет – вроде бы ты и прибыл в Вальденбург для переговоров с королем?.. Что же он тебе сказал?
– Сказал, что его величество король Вольф весьма ценит мою преданность и в конце концов даст мне то, чего я заслуживаю. И, что если буду осмотрителен, никакое наказание мне не грозит, а уж отблагодарят меня со всей щедростью... «Стремись к этому, Лео – ведь у тебя, кажется, есть сыновья?»
– Странный выбор темы для разговора.
– Ничего странного, Ази. Думаю, многим благородным мужьям здесь не по нраву, что я похищаю внимание их жен.
Анастази рассмеялась.
– Возможно, Лео, возможно. А еще?
– Его величество милостиво разрешил мне увлечься какой-нибудь из твоих служанок или даже фрейлин. Как будто среди них есть хоть одна, в чем-то сравнимая с тобой.
– Ну что ж, – раздумчиво проговорила Анастази. Они сидели на вполне пристойном расстоянии, и только им двоим было ведомо, что пальцы их рук, скрытых травой, сейчас сплетены накрепко, словно ловчая сеть. – Пожалуй, это хорошая идея, Лео. Знаешь, будет очень неплохо, если ты влюбишься в какую-нибудь юную, гордую девицу…
Они переглянулись, убежденные в том, что поняли друг друга с полуслова, и одновременно рассмеялись. Лео приник губами к запястью королевы.
– Ты великолепна, Анастази. Обещаю, я выберу самую скучную и неприступную молодую особу из всех, что есть при дворе. Да… пожалуй, будет лучше, если у нее окажется очень щепетильный и спесивый отец.
– О, я расскажу тебе про любую из них все, что поможет ей окончательно стать недоступной для тебя, хитрец!
– Очень вовремя, Ази. Даже теперь, когда мой господин здесь, мы должны оставаться чуткими и настороженными…
– Особенно теперь, хочешь сказать? – усмехнулась она. – Что ж, ты совершенно прав, мой хитроумный менестрель. Впрочем, это продлится не так уж долго. И седмицы не пройдет, как твой король отправится обратно в Тевольт, и ты… и мы… сможем больше ничего не бояться…
Она умолкла, уткнулась лицом ему в плечо. Лео погладил ее по волосам.
– Ты назвала меня хитроумным, и я докажу тебе, что ты не ошибаешься. Клянусь, я что-нибудь придумаю, моя королева. Необязательно нам встречаться в Вальденбурге, где так много любопытных глаз. Есть ведь Леден, Стакезее… Гюнттале, наконец…
– Да, – глухо проговорила она, все еще не поднимая лица. Лео показалось, что плечи ее вздрогнули. – Ты верно говоришь, Лео. На каждом постоялом дворе стакезейского тракта есть комнаты для путников.
В замок, разумеется, возвращались порознь. Альма встретила госпожу у потайной калитки. Прежде чем ступить на освещенное пространство замкового двора, Анастази быстро оглядела себя.
Завтра скажет, что я был неосторожен и испачкал ей платье, подумал Лео, прислонился спиной к дереву и прикрыл глаза. Ему следовало пробыть здесь еще около получаса, пока не сменится стража.
Прежде чем войти в королевские покои, притвориться верной и заботливой супругой, Анастази заглянула к Евгении. Герцогиня еще не спала; впустив сестру, поспешно закрыла дверь.
– Что за безрассудство? К лицу ли королеве бегать по ночам, точно она кухарка? К счастью, герцог и твой супруг все еще в зале Королей, и старый Эццонен тоже там. Я отослала Вилетту вместе с Удо прислуживать им.
– О, я хочу лишь, чтоб меня видели выходящей из твоих покоев.
– Не желаю подробностей. Мне противна сама мысль о том, что он к тебе прикасается. Это может плохо кончиться… Нет, что я говорю? Это почти наверняка дурно закончится, а Торнхельм – не Вольф, он не возьмет за тебя мзды ни золотом, ни постыдными утехами. Да и кто ему сможет ее подать?..
Анастази почти рухнула на широкую, застеленную красным полотном скамью. Уронила руки на колени.
– Я никогда не умела бороться с искушениями, Юха. Было бы глупо отрицать это… Но судьба щадила меня, и искушения приносили лишь радость – радость замужества и материнства, счастье обретения возлюбленного, надежность достойного супружества…
– И все это ты готова отбросить, как капризное дитя – разонравившуюся игрушку… Я хочу лишь предупредить, что страдать от последствий вашей связи будешь только ты одна, сестрица. Этот же змей, я уверена, сумеет выйти сухим из воды, что бы ни случилось.
Анастази отвернулась.
– Я счастлива с ним, Евгения.
– Ну что ж… Значит, ты станешь такой же изворотливой, как твой любовник. Обретешь уверенность, что ваша – твоя, Ази! – радость важнее, чем те огорчения, что ты, несомненно, принесешь окружающим, когда все откроется. Если это тебе по нраву… Если сумеешь перенести все испытания, что достанутся на твою долю после… Что ж, тогда я не могу назвать более ни одной причины, чтобы тебе не бегать на свидания к Лео, – Евгения присела рядом, обняла сестру. – Тем не менее, прошу, умоляю – будь осмотрительна, Ази! Не верь ему!
– Я ему не верю, Юха. Прекрасно понимаю, о чем ты говоришь, и не стану с тобой спорить. Но я не могу без него.
Слова прозвучали твердо и просто, совершенно не так, как Анастази обыкновенно говорила о мужчинах, и Евгении вспомнилось первое настоящее свидание со Свеном – не в юности, в Золотом Рассвете, а позже, в старой роще. Как легко они тогда поставили на кон все, что у них обоих было: она – свое вполне удачное супружество, он – будущий выгодный брак…
Королева продолжала – спокойно, почти отрешенно:
– Уверенность – это слишком большая роскошь для меня, Юха. Ни одна королева не может себе ее позволить. Но мне нельзя по-другому – я его люблю.
Позднее выяснилось, что, едва Анастази, сославшись на то, что хочет увидеться с сестрой, покинула королевские покои, король вызвал Альму к себе и долго говорил с ней. Служанка передала госпоже содержание этой беседы. Из нее следовало, что король, не вполне доверяя словам Лео Вагнера и опасаясь за репутацию своей супруги, велел приглядывать за ней и не позволять менестрелю ничего такого, что могло бы бросить тень на королеву. При этом он подчеркнул, что не сомневается в любви и верности самой Анастази, лишь желает, чтобы их семейному счастью не было нанесено ни малейшего урона.
Альму напугали эти предположения, но королева, сидевшая у камина с кубком вина, лишь пожала плечами, поправила складки верхнего платья:
– Разумеется, ты должна беспрекословно подчиняться его величеству, Альма, и будешь дурной служанкой, если станешь вести себя иначе. Но мой возлюбленный супруг уже немолод. Он устал, его утомили бесконечные переговоры с королем Вольфом, который хочет слишком многого, обещая взамен слишком мало. Я опасаюсь, что такая беспочвенная тревога нашего господина во многом объясняется именно усталостью и раздражением – впрочем, совершенно понятными в нынешних обстоятельствах.
Альма слушала, не смея верить своим ушам: впервые за годы супружества Анастази позволила себе упомянуть о возрасте своего мужа, да еще при обсуждении столь деликатной темы. Да, король сед, а королева кажется юной, да, ей всего тридцать, а ему почти пятьдесят – но какое это имеет значение?!
И я в этом участвую, потворствую постыдной любовной связи, в который уже раз со страхом подумала она, вспомнив, как убеждала повелителя, что его опасения беспочвенны и весьма оскорбительны для столь счастливого супружества, как союз с королевой Анастази. Не лучше ли было все сразу ему рассказать? Или признаться теперь… но какой в этом толк? Вряд ли король Торнхельм останется доволен тем, что служанка, которую он считал всецело преданной ему, так долго скрывала от него отвратительную правду…
– В последнее время всякое слово, всякая мысль короля сводится к одному – соглашение с Вольфом! И Конрад, Конрад, Конрад! – чуть повысив голос, продолжала меж тем королева. – Уж не думает ли этот князек, что ему швырнут Цеспель, как милостыню нищему на паперти, только потому, что у него слишком много детей?! Граф тоже хорош – он приходится родственником и Конраду, и Вольфу, но неспособен на решительный шаг, и, словно овца, топчется на одном месте и жалко блеет о том, что его притесняют. Да удивительно, как его еще не сожрали с потрохами!.. По мне, так они оба просто хотят золота, и будут до поры до времени верны тому, кто даст его больше… – Анастази помолчала, поднесла кубок к огню, чтобы он согрелся, и раздумчиво добавила: – Но еще сложнее поверить в то, что короля терзает тревога по столь ничтожному поводу.
