– Разве я не нежна с тобой по-прежнему?.. Не ласкаю детей, не разделяю твоих забот? Что же мне делать, Торнхельм, если при взгляде на меня в твоем сердце пробуждаются лишь досада и ярость?!
– В каждом твоем слове я слышу ложь, в каждом взгляде – измену!.. Но я многим пожертвовал ради возможности быть с тобой, – усмехаясь, ответил он. Сейчас от насилия над ней его удерживала только мысль о том, что он может ненароком ее покалечить, а он все еще слишком любил это нежное, капризное, умеющее так страстно отдаваться существо. – И, быть может, все еще слишком привязан к тебе, хотя это глупо, глупо… Но я знаю, как поступить. Ты отправишься в предгорья, в Стицвальд. С тобой поедут Альма, Михаэль… еще несколько слуг. Я сам решу, кого именно ты возьмешь с собой. Ты по-прежнему будешь жить в изобилии и достатке, но никто, кроме Евгении, твоего отца и наших детей, не появится там. Никаких праздников и турниров. Никаких выездов и менестрелей. Я буду… буду приезжать к тебе, и ты будешь покорной, как всякая жена покорна мужу.
– Покориться такой несправедливости? И не подумаю! – Анастази насмешливо взглянула прямо ему в глаза, хотя сердце ее затрепетало. – Не пугай. Ты знаешь – покорности во мне ни на грош.
– Ты моя жена, Анастази! Ты королева и останешься ею. Таких, как ты, полагается великодушно прощать, хотя по тебе плачет плетка...
– Невелика честь быть королевой, сидя взаперти!
– Выбора у тебя отныне нет, ты поняла?! – Торнхельм встряхнул ее, словно одну из кукол, с которыми играла их дочь. – С каким удовольствием я бы…
Он, не договорив, с силой оттолкнул от себя; гимиан смягчил падение, но спиной Анастази ударилась о резное дерево королевского ложа.
На мгновение у нее перехватило дыхание, на коже выступил холодный пот. Она медленно повернула голову – между угловым выступом кровати, украшенным узором из гвоздик и остролиста, и ее виском едва можно было просунуть ладонь.
– Ты чуть не убил меня, Торнхельм…
За дверью, в каминном зале, не раздавалось ни звука – наверное, Альма, позабыв про хлопоты, прислушивалась к происходящему в королевской опочивальне.
Анастази не торопилась подниматься. Внезапная слабость точно пригвоздила ее к месту, и, прижавшись лбом к каркасу ложа, она на несколько мгновений закрыла глаза. Затем проговорила:
– Что ж, пусть будет по слову твоему, мой господин и супруг. Если я невольно разгневала тебя и оттого мое присутствие тебе противно, справедливо будет отослать меня прочь из Вальденбурга. Но я не знаю своей вины, и потому прошу, дозволь не уезжать так далеко. Я бы хотела хоть иногда видеть наших детей…
В позе ее, во вскинутом к нему лице было что-то привлекательно-страстное, и Торнхельм, в сердце которого на мгновение снова вспыхнула столь знакомая, разрушительная, неутоленная нежность, схватил ее за локоть, поднял и толкнул на кровать.
– О, так королева больше не противится?.. А ведь ты приносила клятвы! Здесь твое место!
– Пойми, я сама не ведаю, что со мной случилось! Я даже не чувствую больше твоей страсти ко мне, а ведь я всегда… Ведь и с закрытыми глазами люди чувствуют солнечный свет!
– Тогда терпи, если не способна любить! – прорычал он, сдергивая накидку с ее плеч так грубо и так безлюбовно, что на глазах у Анастази показались слезы. Она уперлась руками ему в грудь, пытаясь отстранить, – и под ладонями вдруг проступила влажная теплота.
– Торнхельм, у тебя кровь, – прошептала она, холодея от ужаса и жалости к нему, глядя на перевязку, на которой расплывались, становясь все ярче, алые пятна. – Зачем же ты так… Тебе нужен лекарь.
– Никто мне не нужен! – упрямо сказал он, но Анастази, оттолкнув его, вскочила с постели и позвала Альму. Та бросилась за лекарем, и через несколько минут они вместе вернулись в опочивальню. Торнхельм сидел, опустив голову, прижимая руку к груди, и вся повязка спереди была багряно-красной.
– Безумец, – прошептала Анастази.
Лекарь тем временем разматывал перевязку, Альма принесла теплой воды, в которую он бросил сухие травы.
Королева стояла у двери, наблюдая за тем, как лекарь внимательно осматривает рану, ощупывает плечо, но потом, повинуясь раздраженному жесту супруга, вышла. Села у огня в каминном зале, спрятала ступни в медвежью полость. Почувствовала, что вновь дрожит – то ли от холода, то ли от напряжения; придвинулась ближе к камину.
Предстоящее вынужденное путешествие никак не могло обрадовать ее, и, поднеся руки ближе к огню, она застыла неподвижно, глядя перед собой, ибо слишком ярко представилась ей пустынная дорога, ведущая в горы. И серые камни, и серое небо над равниной, и скучные, одинаковые дни вдали от двора, его суеты и праздников… вдали от Лео, наконец, потому что можно не сомневаться – там она его не увидит.
В предгорьях Анастази побывала всего лишь раз – во время долгого свадебного путешествия, когда король вместе с супругой объезжал свои владения. Там плохо росли деревья и злаки, а чахлые кустики … изо всех сил цеплялись за камни, дабы не быть унесенными в пустые поля.
Она не любила тех мест, мрачных, угрюмых и почти безлюдных – даже не из-за их отдаленности, а из-за вечного ветра, холода и какой-то враждебности ко всему яркому и веселому, что приносило наслаждение. В их суровости не было ни достоинства, ни красоты, только безнадежность, и это более всего ее угнетало.
Покинув Вальденбург, она потеряет и влияние, и уважение собственных придворных – а ее отсутствие, можно не сомневаться, продлится долго. Если же Торнхельм – неважно, как, – найдет подтверждение ее измены, то при дворе ей появиться не позволят, и это наверняка будет самое меньшее из наказаний, которое король приготовит для своей неверной супруги.
Она не заметила, как лекарь вышел из опочивальни, и потому вздрогнула, обернувшись и увидев его стоящим у притворенной двери.
– Что скажешь, Биреке? Скоро ли выздоровеет мой супруг?
– Нехорошо, что рана открылась… Однако не стоит впадать в уныние, моя королева. Его величеству необходимы покой и сон. Я дал ему обезболивающий отвар и вновь сшил края раны.
– Ты так спокойно говоришь об этом!.. Хорошо, – Анастази продолжила, слегка понизив голос. – Скажи, ты убежден, что обошлось без яда? Я слышала, что убийцы мажут клинок зельем, чтобы отрава могла проникнуть в рану и… Впрочем, что я говорю! – она приложила ладонь ко лбу. – Он не опустился бы до такого бесчестья, тем более на поединке… Это удел убийц да разбойников…
Лекарь лишь покачал головой.
– Я не обнаружил никаких следов яда. Но прошу учесть, что возможности мои невелики, истину же ведает один лишь Бог…
– Я молюсь, чтобы он даровал королю выздоровление и долгие лета.
– Нет лихорадки, и это главное, моя госпожа, – наставнически добавил лекарь, явно ощущая свое превосходство по сравнению с Анастази, не сведущей в таких премудростях. – Можно надеяться, что рана чистая. Полагаю, даже самые известные лекари, такие как Гален и Альбукасис, не нашли бы в моих действиях изъяна. В их трактатах, списки с которых мне посчастливилось найти в книгохранилище…
Королева с некоторым нетерпением прервала его:
– Что ж, благодарю тебя за расторопность и усердие. Ты будешь щедро вознагражден. Теперь ступай. Удо, проводи господина Биреке.
Лекарь и паж поклонились королеве и покинули каминный зал. Выходя, Удо плотно затворил за собой дверь.
Анастази поднялась, осторожно подошла к двери в опочивальню. Альма сидела подле ложа короля. Масляная лампа на столе едва светила.
– Иди, я побуду с ним…
– Лекарь велел не беспокоить государя, если тому удастся уснуть. Но, думаю, это распоряжение касается только нас, слуг…
– Я не стану ложиться. Впрочем… постели мне на той широкой скамье в каминном зале. И передай Удо, когда он вернется, чтобы он тоже шел отдохнуть. Завтра, Бог даст, королю станет лучше, и мальчишка ему понадобится… Постой, – она задержала служанку, направившуюся к выходу. – Принеси мне подогретого вина.
Анастази села на покрытую алым бархатом скамью, поправила накидку на плечах; даже теперь, когда дверь была закрыта, откуда-то проникал в покои холод.
Вернулась Альма, принесла вино, вместе с плошкой засахаренных орехов поставила на стол рядом с королевой.
Глухие ночные часы тянулись медленно, безмолвие угнетало. Королева вновь и вновь перебирала в памяти все сказанное королем, печалясь о том, что вызвала его гнев и понимая, что время для примирения упущено. Весть же об отъезде не была для нее такой уж новостью, ибо о чем-то подобном этим утром намекнул Лео.
Мимолетное свидание в полутьме узкой винтовой лестницы. Быстрый поцелуй, прикосновение руки…
– Твой супруг поручил Клаусу Фогелю и Михаэлю подготовить твой отъезд из Вальденбурга.
– О, ты осмелился подслушивать короля?! Ты уверен, что он тебя не видел?
– Нет, не видел… Но речь не обо мне, Ази, а о том, что делать, если король действительно отправит тебя в какой-нибудь отдаленный замок, да еще и под бдительным присмотром...
– Лео, я не перенесу этого. И я никуда, никуда не желаю уезжать…
– Важно только то, чего ты сама хочешь, Ази, – сказал он, гладя ее плечи, и в его светлых глазах отразился огонь лучины, которую Альма держала в руках.
– Я желала бы целовать тебя и ни о чем не задумываться, – ответила она, и он рассмеялся; должно быть, именно это ему сильнее всего хотелось услышать.
Ему наверняка хотелось продлить их уединение, но Анастази спешно покинула любовника, наказав не искать встречи с ней и как можно меньше времени проводить в замке. В ответ Лео лишь улыбнулся:
– Береги себя, моя королева. Я подожду. Если судьбе будет угодно, мы еще не раз насладимся друг другом.
…Глядя на огонек масляной лампы, погруженная в мрачные мысли, королева постепенно задремала – или ей только так казалось, – и встрепенулась, когда король заворочался на своем ложе, сквозь сон произнес несколько слов, которых Анастази не разобрала.
Она поднялась и подошла к нему, склонилась, думая, что он проснулся, но король по-прежнему спал, даже во сне хмурясь. Потом попытался переменить позу, лечь на бок, но мешало раненое плечо. Анастази удержала его, помогла повернуться, подоткнула под спину подушку.
– Нет-нет, мой повелитель, лучше в другую сторону…
Губы его дрогнули, но он ничего не произнес.
Дремота отступила, и, не зная, чем себя занять, королева вышла в каминный зал. Альма, к ее удивлению, не спала – сидела у стола, склонив голову, подперев ее руками.
– Альма? В чем дело?
Служанка вскочила, все так же не поднимая лица, и Анастази пришлось взять ее за подбородок, заставив взглянуть на себя. Глаза у служанки покраснели, на нежной коже остались мокрые дорожки слез.
– Мне страшно, моя госпожа, и никогда еще душа моя не знала столько печали.
– Что же испугало тебя? – Анастази терялась при виде чужих слез, и потому постаралась казаться веселой. – Неужто огромная мышь пробежала по королевским покоям и утащила сладости?
– Я тревожусь за короля, моя госпожа… Но еще больше боюсь того, что будет, когда он почувствует себя лучше. Я слышала кое-что из вашего разговора… до того, как его величеству стало худо. Ох, моя бедная госпожа, что же нам делать?
– О чем ты? – Анастази присела на лавку, стоявшую у стола, указала служанке на место рядом с собой; невольно оглянувшись на дверь в опочивальню, понизила голос. – Если о Стицвальде, то об этом еще рано говорить всерьез. Его величество был слишком раздражен, когда произносил эти слова.
– Нет, – возразила служанка. – Об этом говорил и мой Михаэль, но я не поверила ему – решила, что или он что-то не так понял, или попросту смеется надо мной, по своему обыкновению.
– Почему ты сразу не сказала мне об этом?
– Неудобно было заговаривать об этом при паже. К тому же всего лишь часом позже вы узнали об этом от менестреля… – Альма невольно улыбнулась, видя, как на мгновение посветлело лицо ее госпожи. – Но король подозревает вас, и его намерения серьезны. Возможно, кто-то стал невольным свидетелем… и сказал ему об этом…
– Откуда ты знаешь?..
– Несколько часов назад, когда его величество вернулся… Я подошла к двери, моя госпожа, и слышала его разговор с менестрелем. И… и мне показалось, что наш король все знает… Знает…
Анастази быстро оглянулась на дверь в опочивальню, затем велела служанке продолжать.
– Потрудись объяснить, о чем именно говорили мой супруг и менестрель.
– Речь шла о некой королеве, у которой был любовник, и что это дурно кончилось для них обоих…
Альма пересказала королеве то, что услышала из-за приоткрытой двери – о наказании за предательство и о том, что супруга государя должна быть чиста, а в противном случае любое наказание ею вполне заслуженно; и что именно об этом менестрель спорил с герцогом Лините… Затем речь шла о событиях давних и неизвестных служанке, но по тону и словам короля легко было предположить, что он подозревает менестреля в связи с королевой, и с помощью этого разговора пытается вывести его на чистую воду.
– Дальше я не стала слушать, опасаясь, что король или мальчишка Удо меня заметят, но ясно, что господин ищет подтверждения своим подозрениям… – Альма умолкла, не осмеливаясь открыто выразить свои опасения. – И я прошу вас не думать, моя госпожа, будто я нарочно следила за господином, желая выяснить его намерения или узнать то, чего мне знать не следует.
Она покачала головой и умолкла. Молчала и королева. Полутьма скрадывала очертания предметов и богатую роспись на стенах, оставляя отчетливо видимыми лишь нижние листья цветов да герб дома Швертегейсс-Лините-и-Эрвен на колпаке камина.
Все к одному, думала Анастази, глядя на стену, где скорее угадывались, чем были видны, силуэты прогуливающейся дамы и сопровождавшего ее юноши, – подозрения, ярость, желание наказать. Точно на охоте – выследи дичь, расставь силки или пусти собак по следу. Вспугни. Будь терпелив и ловок, и добыча сама попадется в ловушку.
Из всех книг, хранившихся в королевской библиотеке, ее супруг предпочитал трактаты о войне или охоте. И, хотя среди других забот у него немного оставалось времени на чтение, Анастази не раз заставала его в опочивальне склонившимся над книгой. На разноцветных миниатюрах среди зеленеющих лесов паслись кабаны, рыкали волки и леопарды, прятались олени. Вся красота и богатство мира открывались на этих страницах, но Торнхельму больше нравились сцены, где лаяли собаки и копья вспарывали плоть, и, окруженный охотниками, дикий зверь покорно принимал свою участь.
Решение следовало принять немедленно, и Анастази, поднявшись из-за стола, хлопнула ладонями по отполированным доскам, словно это придавало ей уверенности.
– Я намерена покинуть Вальденбург. Собирайся. Ты едешь со мной.
– Госпожа моя…
– Обещаю, если позже ты захочешь вернуться сюда, я не стану препятствовать. Здесь твой муж, дети – они все же еще недостаточно взрослые, чтобы совсем обойтись без материнского догляда. Но поверь, вернуться, оговорившись, что уезжала лишь по велению госпожи, чтобы проводить ее во владения отца, будет куда разумней.
В глазах служанки королева увидела сомнение и недоверие, и поспешила добавить:
– Быть может, ты хочешь, чтобы открылось, что ты знала… Знала и ничего не предприняла?.. Желаешь, чтобы король пристрастно расспросил тебя о подробностях? Если так – оставайся, неволить не стану.
– В каждом твоем слове я слышу ложь, в каждом взгляде – измену!.. Но я многим пожертвовал ради возможности быть с тобой, – усмехаясь, ответил он. Сейчас от насилия над ней его удерживала только мысль о том, что он может ненароком ее покалечить, а он все еще слишком любил это нежное, капризное, умеющее так страстно отдаваться существо. – И, быть может, все еще слишком привязан к тебе, хотя это глупо, глупо… Но я знаю, как поступить. Ты отправишься в предгорья, в Стицвальд. С тобой поедут Альма, Михаэль… еще несколько слуг. Я сам решу, кого именно ты возьмешь с собой. Ты по-прежнему будешь жить в изобилии и достатке, но никто, кроме Евгении, твоего отца и наших детей, не появится там. Никаких праздников и турниров. Никаких выездов и менестрелей. Я буду… буду приезжать к тебе, и ты будешь покорной, как всякая жена покорна мужу.
– Покориться такой несправедливости? И не подумаю! – Анастази насмешливо взглянула прямо ему в глаза, хотя сердце ее затрепетало. – Не пугай. Ты знаешь – покорности во мне ни на грош.
– Ты моя жена, Анастази! Ты королева и останешься ею. Таких, как ты, полагается великодушно прощать, хотя по тебе плачет плетка...
– Невелика честь быть королевой, сидя взаперти!
– Выбора у тебя отныне нет, ты поняла?! – Торнхельм встряхнул ее, словно одну из кукол, с которыми играла их дочь. – С каким удовольствием я бы…
Он, не договорив, с силой оттолкнул от себя; гимиан смягчил падение, но спиной Анастази ударилась о резное дерево королевского ложа.
На мгновение у нее перехватило дыхание, на коже выступил холодный пот. Она медленно повернула голову – между угловым выступом кровати, украшенным узором из гвоздик и остролиста, и ее виском едва можно было просунуть ладонь.
– Ты чуть не убил меня, Торнхельм…
За дверью, в каминном зале, не раздавалось ни звука – наверное, Альма, позабыв про хлопоты, прислушивалась к происходящему в королевской опочивальне.
Анастази не торопилась подниматься. Внезапная слабость точно пригвоздила ее к месту, и, прижавшись лбом к каркасу ложа, она на несколько мгновений закрыла глаза. Затем проговорила:
– Что ж, пусть будет по слову твоему, мой господин и супруг. Если я невольно разгневала тебя и оттого мое присутствие тебе противно, справедливо будет отослать меня прочь из Вальденбурга. Но я не знаю своей вины, и потому прошу, дозволь не уезжать так далеко. Я бы хотела хоть иногда видеть наших детей…
В позе ее, во вскинутом к нему лице было что-то привлекательно-страстное, и Торнхельм, в сердце которого на мгновение снова вспыхнула столь знакомая, разрушительная, неутоленная нежность, схватил ее за локоть, поднял и толкнул на кровать.
– О, так королева больше не противится?.. А ведь ты приносила клятвы! Здесь твое место!
– Пойми, я сама не ведаю, что со мной случилось! Я даже не чувствую больше твоей страсти ко мне, а ведь я всегда… Ведь и с закрытыми глазами люди чувствуют солнечный свет!
– Тогда терпи, если не способна любить! – прорычал он, сдергивая накидку с ее плеч так грубо и так безлюбовно, что на глазах у Анастази показались слезы. Она уперлась руками ему в грудь, пытаясь отстранить, – и под ладонями вдруг проступила влажная теплота.
– Торнхельм, у тебя кровь, – прошептала она, холодея от ужаса и жалости к нему, глядя на перевязку, на которой расплывались, становясь все ярче, алые пятна. – Зачем же ты так… Тебе нужен лекарь.
– Никто мне не нужен! – упрямо сказал он, но Анастази, оттолкнув его, вскочила с постели и позвала Альму. Та бросилась за лекарем, и через несколько минут они вместе вернулись в опочивальню. Торнхельм сидел, опустив голову, прижимая руку к груди, и вся повязка спереди была багряно-красной.
– Безумец, – прошептала Анастази.
Лекарь тем временем разматывал перевязку, Альма принесла теплой воды, в которую он бросил сухие травы.
Королева стояла у двери, наблюдая за тем, как лекарь внимательно осматривает рану, ощупывает плечо, но потом, повинуясь раздраженному жесту супруга, вышла. Села у огня в каминном зале, спрятала ступни в медвежью полость. Почувствовала, что вновь дрожит – то ли от холода, то ли от напряжения; придвинулась ближе к камину.
Предстоящее вынужденное путешествие никак не могло обрадовать ее, и, поднеся руки ближе к огню, она застыла неподвижно, глядя перед собой, ибо слишком ярко представилась ей пустынная дорога, ведущая в горы. И серые камни, и серое небо над равниной, и скучные, одинаковые дни вдали от двора, его суеты и праздников… вдали от Лео, наконец, потому что можно не сомневаться – там она его не увидит.
В предгорьях Анастази побывала всего лишь раз – во время долгого свадебного путешествия, когда король вместе с супругой объезжал свои владения. Там плохо росли деревья и злаки, а чахлые кустики … изо всех сил цеплялись за камни, дабы не быть унесенными в пустые поля.
Она не любила тех мест, мрачных, угрюмых и почти безлюдных – даже не из-за их отдаленности, а из-за вечного ветра, холода и какой-то враждебности ко всему яркому и веселому, что приносило наслаждение. В их суровости не было ни достоинства, ни красоты, только безнадежность, и это более всего ее угнетало.
Покинув Вальденбург, она потеряет и влияние, и уважение собственных придворных – а ее отсутствие, можно не сомневаться, продлится долго. Если же Торнхельм – неважно, как, – найдет подтверждение ее измены, то при дворе ей появиться не позволят, и это наверняка будет самое меньшее из наказаний, которое король приготовит для своей неверной супруги.
Она не заметила, как лекарь вышел из опочивальни, и потому вздрогнула, обернувшись и увидев его стоящим у притворенной двери.
– Что скажешь, Биреке? Скоро ли выздоровеет мой супруг?
– Нехорошо, что рана открылась… Однако не стоит впадать в уныние, моя королева. Его величеству необходимы покой и сон. Я дал ему обезболивающий отвар и вновь сшил края раны.
– Ты так спокойно говоришь об этом!.. Хорошо, – Анастази продолжила, слегка понизив голос. – Скажи, ты убежден, что обошлось без яда? Я слышала, что убийцы мажут клинок зельем, чтобы отрава могла проникнуть в рану и… Впрочем, что я говорю! – она приложила ладонь ко лбу. – Он не опустился бы до такого бесчестья, тем более на поединке… Это удел убийц да разбойников…
Лекарь лишь покачал головой.
– Я не обнаружил никаких следов яда. Но прошу учесть, что возможности мои невелики, истину же ведает один лишь Бог…
– Я молюсь, чтобы он даровал королю выздоровление и долгие лета.
– Нет лихорадки, и это главное, моя госпожа, – наставнически добавил лекарь, явно ощущая свое превосходство по сравнению с Анастази, не сведущей в таких премудростях. – Можно надеяться, что рана чистая. Полагаю, даже самые известные лекари, такие как Гален и Альбукасис, не нашли бы в моих действиях изъяна. В их трактатах, списки с которых мне посчастливилось найти в книгохранилище…
Королева с некоторым нетерпением прервала его:
– Что ж, благодарю тебя за расторопность и усердие. Ты будешь щедро вознагражден. Теперь ступай. Удо, проводи господина Биреке.
Лекарь и паж поклонились королеве и покинули каминный зал. Выходя, Удо плотно затворил за собой дверь.
Анастази поднялась, осторожно подошла к двери в опочивальню. Альма сидела подле ложа короля. Масляная лампа на столе едва светила.
– Иди, я побуду с ним…
– Лекарь велел не беспокоить государя, если тому удастся уснуть. Но, думаю, это распоряжение касается только нас, слуг…
– Я не стану ложиться. Впрочем… постели мне на той широкой скамье в каминном зале. И передай Удо, когда он вернется, чтобы он тоже шел отдохнуть. Завтра, Бог даст, королю станет лучше, и мальчишка ему понадобится… Постой, – она задержала служанку, направившуюся к выходу. – Принеси мне подогретого вина.
Анастази села на покрытую алым бархатом скамью, поправила накидку на плечах; даже теперь, когда дверь была закрыта, откуда-то проникал в покои холод.
Вернулась Альма, принесла вино, вместе с плошкой засахаренных орехов поставила на стол рядом с королевой.
Глухие ночные часы тянулись медленно, безмолвие угнетало. Королева вновь и вновь перебирала в памяти все сказанное королем, печалясь о том, что вызвала его гнев и понимая, что время для примирения упущено. Весть же об отъезде не была для нее такой уж новостью, ибо о чем-то подобном этим утром намекнул Лео.
Мимолетное свидание в полутьме узкой винтовой лестницы. Быстрый поцелуй, прикосновение руки…
– Твой супруг поручил Клаусу Фогелю и Михаэлю подготовить твой отъезд из Вальденбурга.
– О, ты осмелился подслушивать короля?! Ты уверен, что он тебя не видел?
– Нет, не видел… Но речь не обо мне, Ази, а о том, что делать, если король действительно отправит тебя в какой-нибудь отдаленный замок, да еще и под бдительным присмотром...
– Лео, я не перенесу этого. И я никуда, никуда не желаю уезжать…
– Важно только то, чего ты сама хочешь, Ази, – сказал он, гладя ее плечи, и в его светлых глазах отразился огонь лучины, которую Альма держала в руках.
– Я желала бы целовать тебя и ни о чем не задумываться, – ответила она, и он рассмеялся; должно быть, именно это ему сильнее всего хотелось услышать.
Ему наверняка хотелось продлить их уединение, но Анастази спешно покинула любовника, наказав не искать встречи с ней и как можно меньше времени проводить в замке. В ответ Лео лишь улыбнулся:
– Береги себя, моя королева. Я подожду. Если судьбе будет угодно, мы еще не раз насладимся друг другом.
…Глядя на огонек масляной лампы, погруженная в мрачные мысли, королева постепенно задремала – или ей только так казалось, – и встрепенулась, когда король заворочался на своем ложе, сквозь сон произнес несколько слов, которых Анастази не разобрала.
Она поднялась и подошла к нему, склонилась, думая, что он проснулся, но король по-прежнему спал, даже во сне хмурясь. Потом попытался переменить позу, лечь на бок, но мешало раненое плечо. Анастази удержала его, помогла повернуться, подоткнула под спину подушку.
– Нет-нет, мой повелитель, лучше в другую сторону…
Губы его дрогнули, но он ничего не произнес.
Дремота отступила, и, не зная, чем себя занять, королева вышла в каминный зал. Альма, к ее удивлению, не спала – сидела у стола, склонив голову, подперев ее руками.
– Альма? В чем дело?
Служанка вскочила, все так же не поднимая лица, и Анастази пришлось взять ее за подбородок, заставив взглянуть на себя. Глаза у служанки покраснели, на нежной коже остались мокрые дорожки слез.
– Мне страшно, моя госпожа, и никогда еще душа моя не знала столько печали.
– Что же испугало тебя? – Анастази терялась при виде чужих слез, и потому постаралась казаться веселой. – Неужто огромная мышь пробежала по королевским покоям и утащила сладости?
– Я тревожусь за короля, моя госпожа… Но еще больше боюсь того, что будет, когда он почувствует себя лучше. Я слышала кое-что из вашего разговора… до того, как его величеству стало худо. Ох, моя бедная госпожа, что же нам делать?
– О чем ты? – Анастази присела на лавку, стоявшую у стола, указала служанке на место рядом с собой; невольно оглянувшись на дверь в опочивальню, понизила голос. – Если о Стицвальде, то об этом еще рано говорить всерьез. Его величество был слишком раздражен, когда произносил эти слова.
– Нет, – возразила служанка. – Об этом говорил и мой Михаэль, но я не поверила ему – решила, что или он что-то не так понял, или попросту смеется надо мной, по своему обыкновению.
– Почему ты сразу не сказала мне об этом?
– Неудобно было заговаривать об этом при паже. К тому же всего лишь часом позже вы узнали об этом от менестреля… – Альма невольно улыбнулась, видя, как на мгновение посветлело лицо ее госпожи. – Но король подозревает вас, и его намерения серьезны. Возможно, кто-то стал невольным свидетелем… и сказал ему об этом…
– Откуда ты знаешь?..
– Несколько часов назад, когда его величество вернулся… Я подошла к двери, моя госпожа, и слышала его разговор с менестрелем. И… и мне показалось, что наш король все знает… Знает…
Анастази быстро оглянулась на дверь в опочивальню, затем велела служанке продолжать.
– Потрудись объяснить, о чем именно говорили мой супруг и менестрель.
– Речь шла о некой королеве, у которой был любовник, и что это дурно кончилось для них обоих…
Альма пересказала королеве то, что услышала из-за приоткрытой двери – о наказании за предательство и о том, что супруга государя должна быть чиста, а в противном случае любое наказание ею вполне заслуженно; и что именно об этом менестрель спорил с герцогом Лините… Затем речь шла о событиях давних и неизвестных служанке, но по тону и словам короля легко было предположить, что он подозревает менестреля в связи с королевой, и с помощью этого разговора пытается вывести его на чистую воду.
– Дальше я не стала слушать, опасаясь, что король или мальчишка Удо меня заметят, но ясно, что господин ищет подтверждения своим подозрениям… – Альма умолкла, не осмеливаясь открыто выразить свои опасения. – И я прошу вас не думать, моя госпожа, будто я нарочно следила за господином, желая выяснить его намерения или узнать то, чего мне знать не следует.
Она покачала головой и умолкла. Молчала и королева. Полутьма скрадывала очертания предметов и богатую роспись на стенах, оставляя отчетливо видимыми лишь нижние листья цветов да герб дома Швертегейсс-Лините-и-Эрвен на колпаке камина.
Все к одному, думала Анастази, глядя на стену, где скорее угадывались, чем были видны, силуэты прогуливающейся дамы и сопровождавшего ее юноши, – подозрения, ярость, желание наказать. Точно на охоте – выследи дичь, расставь силки или пусти собак по следу. Вспугни. Будь терпелив и ловок, и добыча сама попадется в ловушку.
Из всех книг, хранившихся в королевской библиотеке, ее супруг предпочитал трактаты о войне или охоте. И, хотя среди других забот у него немного оставалось времени на чтение, Анастази не раз заставала его в опочивальне склонившимся над книгой. На разноцветных миниатюрах среди зеленеющих лесов паслись кабаны, рыкали волки и леопарды, прятались олени. Вся красота и богатство мира открывались на этих страницах, но Торнхельму больше нравились сцены, где лаяли собаки и копья вспарывали плоть, и, окруженный охотниками, дикий зверь покорно принимал свою участь.
Решение следовало принять немедленно, и Анастази, поднявшись из-за стола, хлопнула ладонями по отполированным доскам, словно это придавало ей уверенности.
– Я намерена покинуть Вальденбург. Собирайся. Ты едешь со мной.
– Госпожа моя…
– Обещаю, если позже ты захочешь вернуться сюда, я не стану препятствовать. Здесь твой муж, дети – они все же еще недостаточно взрослые, чтобы совсем обойтись без материнского догляда. Но поверь, вернуться, оговорившись, что уезжала лишь по велению госпожи, чтобы проводить ее во владения отца, будет куда разумней.
В глазах служанки королева увидела сомнение и недоверие, и поспешила добавить:
– Быть может, ты хочешь, чтобы открылось, что ты знала… Знала и ничего не предприняла?.. Желаешь, чтобы король пристрастно расспросил тебя о подробностях? Если так – оставайся, неволить не стану.
